Текст книги "Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: Арчибальд Кронин

– Пусть он тоже приходит, – сказала она быстро. – Приходите оба.

– Ему нужно вернуться в город по делам.

– Но вы… у вас ведь нет дел в городе?

На судне он обращался с ней как последний мужлан. Он ощутил укол при этом воспоминании, и отказ замер у него на губах.

– Замечательно! – радостно воскликнула она, расценив его молчание как знак согласия. – Вы придете! Придете пообедать со мной.

Ее слова вызывали у него слабую улыбку. Увидев это, она стремительно вскочила, с невинным наслаждением вытянула аркой тонкие руки и нырнула глубоко в воду. Плот резко подпрыгнул, Харви покатился к краю и упал в нахлынувшую волну. Он открыл глаза под водой. Сияющее в подводном свете тело Мэри ускользало от него, мерцая, как белый луч луны. Он вынырнул, набрал воздух в легкие. Внезапно ему захотелось пуститься в погоню за этими промельками белого, но он остановил себя. Оттолкнулся и поплыл к пляжу, вскидывая руки над головой.

Он медленно одевался в кабинке, где пахло сосновой смолой. Его кожа порозовела, под ней бились щекочущие ручейки энергии. Невидящим взглядом он смотрел в пространство перед собой, словно отстраненно изучая нереальность того, что увидел.

Когда вошел Джимми, с мохнатого торса которого капала вода, Харви, по-прежнему бесстрастно, рассказал ему о принятом приглашении.

Коркоран, обтираясь полотенцем с ловкостью профессионала, бросил на приятеля изумленный взгляд, но промолчал. Бестактные комментарии, казалось, борются друг с другом под его крепким лбом. Наконец он произнес:

– Эк тебе свезло, паренек, гордись. Если бы мне не надо было переться в город по делам, я бы с удовольствием к вам присоседился. Но все равно пойду поздороваюсь с обществом, а потом уж сделаю ноги.

Десять минут спустя они вошли в маленький ресторан.

Мэри использовала слово «очаровательно», чтобы описать это место, и эпитет оказался точным. Небольшое, очень чистое заведение, выскобленные до белизны полы, синие клетчатые скатерти на столах. Передняя стена отсутствовала, открывая взгляду море и вездесущий горный пик. У дальней стены изгибалась длинная барная стойка, над ней виднелся ряд бутылок. Но странно – у Харви и мысли не мелькнуло о забвении, которого он так жаждал раньше. За барной стойкой на высоком табурете сидел с отсутствующим видом официант в рубашке и подкручивал усики, похожие на съехавшую вниз бровь. В углу стояло желтое механическое пианино, выглядевшее здесь довольно неуместно.

При виде инструмента глаза Джимми понимающе блеснули. Он немедленно подошел и, весело покрутив в пальцах монетку, пробудил в пианино жизнь. Пронзительная мелодия вспорола тишину, и, артистично поведя плечами, Коркоран пустился в жизнерадостную джигу. Сразу же улыбнулся официант, улыбнулся томный юнец, потягивающий абсент у барной стойки, заулыбалось испанское семейство в углу. Они это понимали, они могли по достоинству оценить подобный порыв, они тоже знали, в чем секрет счастья. Музыка низвергалась каскадом. Ноги Джимми стремительно выписывали головокружительные коленца. Официант начал отбивать ритм ладонями, дородная испанка, мать семейства, воодушевленно покачивала головой над обеденной салфеткой, заткнутой за вырез платья. Юнец открыл рот, сделавшись похожим на взбудораженную гончую, а потом вдруг начал подпевать тонким тенорком. Пока звучала мелодия, из расположенной позади кухни в зал вплывали аппетитные ароматы готовящейся еды, смешиваясь с запахами чеснока и соленого моря.

В этот момент вошла Мэри, за ней следовали Элисса, Дибс и Карр. Вновь прибывшие с любопытством уставились на открывшуюся их взорам сценку. Запыхавшийся Джимми в кои-то веки смутился, юнец онемел, официант соскользнул с табурета, а музыка умолкла с внезапным погребальным звоном. Но Мэри рассмеялась.

– Прелестно! – воскликнула она, захлопав в ладоши. – Прелестная мелодия! Запустите ее снова.

Уилфред Карр не смеялся. Остановившись в дверном проеме, он высокомерно оглядел эту неприемлемую обстановку. Казалось, его взгляд сокрушал все подряд. Никогда прежде он не посещал столь чудовищное заведение и определенно не намеревался когда бы то ни было сюда возвращаться. Лишь потакая нелепым капризам очаровательной леди, можно пообедать в такой дыре, в противном случае ни один джентльмен не опустится до этого. Его обряженная в шелк фигура одеревенела, когда он заметил Харви – тот стоял, засунув руки в карманы скверно пошитого костюма, – и спутника Харви – вульгарного потрепанного ирландца. Вся вежливость Карра вымерзла при мысли о том, что нужно представиться этим людям. Он чопорно отступил в сторону, когда Коркоран направился к двери.

– Вы меня простите, – заявил Джимми, – я бы не покинул вашу компанию, если бы не обстоятельства. Но, по правде говоря, я получил депешу и, кроме того, должен уладить кое-какие дела. Вот такой важности. – Разведя руки, он продемонстрировал огромную значимость предстоящих ему трудов, галантно раскланялся и удалился.

– Кто этот малый? – пренебрежительно поинтересовался Карр.

– Он мой близкий друг, – прямо ответил Харви.

Эти двое вперились друг в друга.

– О да, – протянул Карр, первым отводя глаза. – Естественно.

Они сели обедать в атмосфере, заряженной электричеством.

Низенький официант-романтик превзошел самого себя – вы же понимаете, не каждый день английские милорды посещают cabine[99]99
   Пляжная кабинка (фр.).


[Закрыть], а обед заказывает миниатюрная contessa[100]100
   Графиня (ит.).


[Закрыть], красивая, очень красивая (bella, molte bella)! Поэтому жесткие накрахмаленные салфетки были сложены в умопомрачительные фигурки; каждую тарелку украшал букетик омытых росой фиалок; черные маленькие оливки были восхитительны, а омлет, в который по требованию гостей добавили красный стручковый перчик пименто, был взбит высоко, как в самом «Эль Тельде». В данный момент обедающие вкушали ensalada[101]101
   Салат (исп.).


[Закрыть].

– Я должна, – провозгласила Мэри, – попросту должна добавить в свой салат немного чеснока.

Карр в ужасе дернулся и, чтобы скрыть это, поспешно закашлялся.

– Конечно-конечно. – Обернувшись, он заговорил с официантом на плохом испанском, громко и весьма высокомерно. – Знаете, – сказал он, доверительно наклоняясь к Мэри, – вам и правда следовало позволить мне все организовать, Мэри. – Имя легко соскользнуло с его языка. – Обед в клубе. Лучше, право, намного лучше, чем здесь. Потом гольф. Мы вполне довольны нашим полем.

– Но я приехала сюда не для того, чтобы играть в гольф.

– Что ж, тогда позвольте мне обустроить ваше пребывание в Оротаве, – задушевно предложил он. – Через пару дней я поеду по делам в Санта-Крус – это на другой стороне острова. Я за всем присмотрю. – Манера окружать вниманием исключительно леди Мэри вкрадчиво подразумевала, что его интерес произведет на последнюю сильное впечатление, а его шарм обезоружит ее. В этом был весь Уилфред Карр. Многие женщины говорили ему, что он очарователен, посему он был абсолютно уверен, что ни одна перед ним не устоит.

Возможно, он и был очарователен, поскольку обладал всеми необходимыми для этого качествами. Великолепно танцевал, неплохо играл в гольф и мастерски в теннис, ездил верхом, в колледже занимался боксом, выигрывал в бридж и чувствовал себя как дома в любом будуаре. Он был единственным сыном деревенского священника, но получил дорогое образование, отточившее его манеры и оставившее звенящую пустоту в его голове. Однако он инстинктивно стремился подняться на более высокую ступень. Дома он обхаживал разных людей – правильных людей; он обхаживал Майкла Филдинга. И теперь, получив это выгодное назначение, спокойную жизнь и вполне приемлемую популярность в ограниченном обществе островов, нередко говорил себе, что ему грех жаловаться.

Он довольно часто встречался с Мэри Филдинг в Англии, довольно часто вежливо восхищался ею на расстоянии. И вот она здесь – юная, прелестная женщина. Впрочем, что заставило ее пригласить мужчину на обед в этот жуткий паб – уму непостижимо. У нее всегда была такая репутация – тяга к простоте и все такое, понимаете ли. Наверное, довольно чудной каприз, некоторые невежи называли ее Алисой в Стране чудес, но, несмотря на это или, может быть, благодаря этому она была совершенно обворожительным созданием. Он снова наклонился к ней и умоляюще сложил красивые руки.

– Да, – продолжил он, – если вы вверите себя моим заботам, обещаю, вы восхитительно проведете время. Должно быть, вам очень скучно на этом мелком банановозе.

Она устремила на него любопытствующий взгляд, как ребенок, изучающий краба:

– Не так уж и скучно, благодарю вас.

Он легко рассмеялся:

– Право, вы должны поскорее взбодриться. Обещайте мне это, иначе я буду несчастен. Знаете, многие думают, что у нас тут примитивное общество. Ничего подобного. Мы располагаем всеми необходимыми благами. Более очаровательное и упоительное место трудно представить. – Карр использовал преувеличенные эпитеты колониста, который, присвоив чужие земли и преуспев в этом, рассматривает покоренную страну как собственное отражение. Явно стараясь произвести впечатление на леди Мэри, он с жаром добавил: – Идеальная Утопия. Здесь всем хорошо – а почему бы и нет? – В его голосе прозвучали лирические нотки. – Человек и зверь – все от души наслаждаются жизнью.

Харви, сидевшего с непроницаемым лицом, окатила холодная волна враждебности, по какой-то причине он ощутил отчаянную и неоправданную злость. Он демонстративно повернулся к Карру:

– Сегодня утром я видел на причале несколько мулов. Здоровьем не пышут. Непохоже, чтобы они от души наслаждались жизнью.

Карр выпрямил спину и нахмурился.

– С мулами все в порядке, – бросил он. – На них никто не обращает внимания.

– А комары? – поинтересовался Харви, отгоняя насекомое, кружившее над его тарелкой. – Похоже, и на них никто не обращает внимания.

Карр нахмурился сильнее.

– Верно, – оскалился он. – Никто, кроме старых леди и пустоголовых туристов.

– Хорошо, – ровным тоном заметил Харви. – Даже комары наслаждаются жизнью. И никому от этого не хуже ни на йоту. Никакой лихорадки. Ничего. Великолепно.

По мере сказанного лицо Карра обретало выражение понимания. Он коротко и с издевкой хохотнул:

– Так вот в чем дело! Вы наслушались панических сплетен. Мне бы следовало догадаться.

Дибдин положил вилку и спросил с недоумением:

– Послушайте, друзья мои, я не понимаю, о чем это вы говорите?

Карр энергично и пренебрежительно отмахнулся.

– Пустяки, совершеннейшие пустяки, – провозгласил он. – Сейчас на островах тут и там появляются случаи лихорадки. Ни один здравомыслящий человек не придает этому никакого значения. Среди местных всегда найдется кто-то, готовый завыть волком. Но мы-то не станем хныкать по этому поводу. Ни в коем случае. На то мы и британцы. – Это было сказано с величавым бесстрашием патриота.

– Слова истинного англичанина, – поддела Элисса, скривившись. – Но кому-то точно следовало нас предупредить. Теперь я на каждого комара буду смотреть с содроганием. У меня уже все зачесалось с головы до пят.

– Нас прилично покусали сегодня утром, – вспомнила Мэри, – когда мы шли по молу.

– Не волнуйтесь, Мэри, – успокаивающе откликнулся Карр и похлопал ее по руке. – Совершенно нелепая история. Мелкая вспышка лихорадки. Богом клянусь, это пустяки. Я прослежу, чтобы вы ничем не рисковали.

Мэри слегка шевельнула рукой, глаза смотрели отчужденно.

– Рисковать или не рисковать – не имеет значения, – спокойно произнесла она. – С тобой просто что-то случается либо не случается. Это то, во что я верю.

– Разумеется, – согласился Карр довольно желчно. – Но я все-таки прослежу, чтобы с вами не случилось ничего плохого.

Харви молчал, но в душе у него все кипело. Он знал, что его неясные предчувствия абсурдны – всего лишь инстинкт ученого. Но однажды в порту Лондона он видел моряка-индийца, страдавшего желтой лихорадкой, и никогда не забудет то ужасающе разрушительное действие, которое производит эта болезнь – тяжелая, как холера, смертельная, как чума. И слушать теперь, как этот глупец и фанфарон называет ее пустяком, наблюдать за его дешевой невежественной бравадой… Это бесило. Повернув голову, он смерил Карра ледяным взглядом. Но прежде чем он успел заговорить, Мэри поднялась.

– Давайте попьем кофе снаружи, – предложила она. – Вот здесь, на террасе.

Все встали и направились на маленькую деревянную террасу, выходящую на юг, с оцинкованными столиками, которые прятались в тени. Кофе был подан в молчании. Лицо низенького официанта выражало огорчение, словно, по его мнению, гармония дня была нарушена.

– Спать хочется, – сказала Элисса, полузакрыв глаза.

Никто не ответил. Сказать присутствующим было нечего. Мрачный Харви сидел, вытянув ноги и засунув руки глубоко в карманы. Дибс, по обыкновению разинув рот от скуки, размышлял о том, что Карр, в сущности, скверный малый, как, кстати, и обед, который, кажется, тяжеленько лег на печень!

Лицо Мэри было печальным, удивленным и задумчивым – казалось, ее занимала некая тайна, одновременно озадачивающая и драгоценная. В какой-то момент она повернулась к Харви.

– Там, на плоту, – произнесла она мечтательно, – помните? У меня сейчас такое ощущение, словно я опять качаюсь на нем. – Ее взор, уже не пытливый и не отстраненный, лучился странной, незнакомой нежностью.

Держа в руке чашку с кофе, Карр мерил шагами террасу, элегантно изображая обиду, и остановился только для того, чтобы пнуть ящерицу, пробежавшую по доскам. Время от времени он бросал быстрые взгляды на затылок Мэри. На белую гладкую шею, которую щекотал завиток волос. «Она обращается со мной на редкость небрежно, пусть меня повесят, если это не так!» – думал Карр. Наконец он перестал дуться. Улыбка растянула его полные губы.

Он подошел к Мэри и придвинул стул, изготовившись к доверительной беседе. Но, отвергая доверительность, она холодно произнесла:

– Я бы хотела вернуться на судно.

Он стремительно наклонился и засыпал ее возражениями. Еще слишком рано; «Ореола» отплывет не раньше восьми; они могут прокатиться по морю вдоль Пуэрто – его катер ждет отплытия; и самое главное, она должна выпить чая в клубе. К Карру вернулось все его обаяние, и он снова был готов вступить в игривые отношения с жизнью и этой леди.

Но Мэри встала, в ее глазах опять застыло отстраненное выражение. Остальные могут еще здесь побыть, но она и правда должна уйти.

Однако остальные пожелали отправиться с ней. Они заплатили по счету и двинулись прочь, прошли по узкому перешейку к Пуэрто, где, как многозначительно подчеркнул ранее Карр, ждал его катер. Но на этот раз прогулка по морю не состоялась. Напустив на себя несчастный вид, Карр помог Мэри сойти по ступенькам, затем спустилась вся компания, зарычал мотор. Пока катер, пыхтя, пересекал бухту, Карр получил некоторое удовлетворение – он сидел рядом с Мэри и сквозь тонкую ткань ее платья ощущал тепло и мягкость ее тела. Он осторожно подвинул ногу. Но она смотрела вперед и вдаль. И все же он не огорчился. Может, все еще сложится. Кто знает этих женщин, их не поймешь. Удивительные создания.

Пять минут спустя они подплыли к «Ореоле». Карр галантно встал, чтобы помочь Мэри подняться по сходням, – никто не умел лучше его незаметно и многозначительно сжать женский локоток, – но стоило ему протянуть руку, как кто-то агрессивно толкнул его сзади.

– Это сделаю я, – произнес Харви с угрожающими нотками в голосе. – Слышите?

– Что… – заикнулся Карр, замешкавшись от удивления. – Что вы творите?

– Пропустите, – прошипел соперник, – или я столкну вас в воду.

Ошеломленный Карр на миг лишился дара речи, но что-то в этих пылающих глазах вынудило его отступиться. Все успели перебраться на судно, прежде чем он пришел в себя. «К черту этого типа! – подумал он. – Черт, почему я его не ударил?» Улыбка окоченела на его губах, он удерживал ее усилием воли.

Сняв шляпу, агент изящно помахал ею и крикнул:

– Не забудьте! Встретимся на следующей неделе.

Плюхнувшись на подушки в катере, он ругнулся и поклялся себе, что обязательно устроит следующую встречу.

В шесть часов вечера, когда солнце заскользило розовыми пальцами по вершинам Санта-Аны, Сьюзен и Роберт Трантер пришли на пристань – они вернулись последними, Коркоран уже давно прибыл. На их ботинках лежала пыль – из соображений экономии они отпустили повозку на Пласе. Плечи Сьюзен слегка поникли, Роберт смотрел холодно, всем своим видом показывая, что сегодня ему довелось скорее исполнить долг, чем развлечься.

Они медленно, в молчании поднялись по сходням, каждый казался погруженным в свои тайные мысли. Потом Сьюзен ступила на палубу и внезапно увидела Харви Лейта, расхаживавшего взад-вперед у кормового люка. Ее глаза немедленно засияли, плечи расправились, словно усталость и страх мгновенно испарились. Сердце пропело: «Он жив и здоров. Он жив и здоров». В ее плотном теле вдруг появилась непривычная легкость, луч вечернего солнца окрасил золотом тусклые волосы. Стараясь взять себя в руки, она постояла немного на площадке трапа, а затем последовала за братом по проходу.

– А приятно вернуться, Робби, – отважно заметила она. – Пожалуй, в конечном счете поездка была немного утомительной.

Он не ответил.

Ее глаза помрачнели, но она продолжила, не меняя тона:

– Наверное, пойду прилягу. Голова побаливает. К ужину у тебя все будет хорошо, дорогой.

Его осанка выдавала напряжение, а в голосе прорезались обиженные нотки безвинно оскорбленной добродетели, когда он бросил через плечо:

– Полагаю, у меня всегда все хорошо.

Вздернув подбородок, он вошел в свою каюту и громко хлопнул дверью.

Но хорошо ли ему было сейчас? Остановившись на мгновение перед зеркалом, он рассеянно взглянул на свое лицо, казавшееся бледным, незнакомым; потом в замешательстве присел на край диванчика, ладонью подперев лоб. Визит в Арукас, от которого в какой-то мере зависел успех миссии, на самом деле оказался утомительным и тоскливым. Мысли блуждали где-то далеко, Роберт почти не прислушивался к важному разговору о публикации брошюр на испанском и едва не забыл взять рекомендательное письмо для мистера Роджерса в Лагуне. Весь день напролет его занимала лишь одна мысль. Элисса! Это имя, даже не произнесенное, вгоняло Роберта в краску – такова была ее власть над ним. Но почему? У него нет причин краснеть. В этом-то все и дело. Конечно! Никто не сможет этого понять, кроме него. Сьюзен, прочие обитатели этого судна да и вся клевещущая вселенная, возможно, жестоко в нем ошибались, осуждающе указывая пальцем на его чувства. Он же знал, что все не правы, что его переживания благородны, прекрасны и чисты. Да, Роберт твердо верил: она прекрасна, эта великодушная страсть, и приближает его к Богу.

Элисса – она прекрасна! И что в том постыдного? Красота – дар Божий, врученный вместе с тем самым вдохом, который влил бессмертную душу в ожившую глину. А если Элисса была грешницей, разве он должен, подобно фарисеям древних времен, осудить ее и пройти мимо? Нет, нет! Перед лицом Господа, миллион раз нет! Он с самого начала сказал, что поможет ей – чудесной женщине, оступившейся, поддавшейся искушению. Сама мысль о том, что сегодня, отдалившись от нее, он потерял три драгоценных часа, причиняла ему сокрушительную боль. О да, сокрушительную – вот самое подходящее слово. Его снова охватило жаркое желание быть с ней, спасти ее. Видение Элиссы, спасенной, освященной, стоящей рядом с ним, пронеслось перед его мысленным взором – волшебное видение, исполненное трепетной путаницы красок и звуков: легкое хлопанье ангельских крыльев, трубный глас фанфар, в гармонии взмывающий к небесам, белые, незапятнанные одежды и мягкие, чистые, розовые губы, широко распахивающиеся золотые врата и грудь, на которую можно преклонить главу. О, это было слишком, слишком невыносимо для человеческого сердца!

Его ноздри трепетали, щеки горели. Сидя в уединении своей каюты, он внезапно воздел очи горе и звучно, выразительно воскликнул: «Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе!»[102]102
   Послание к Филиппийцам, 4: 13.


[Закрыть]

Он посидел так немного, подняв глаза к небесам, словно в молитве, потом встал, умыл лицо и руки, надел чистый воротничок, вышел из каюты и поднялся на верхнюю палубу.

Он так сильно надеялся и так мало ожидал найти там Элиссу, что при виде ее, праздно сидящей в уголке под тентом, кровь неистово прихлынула к его сердцу. Неподалеку, позади палубной рубки, свернувшись в своем кресле, как бухта троса или какая-то другая часть судового снаряжения, притаилась мамаша Хемингуэй – бдительная, злобная, приметливая. Она весь день провела на корабле. Не заметив ее, Трантер просиял и устремился к Элиссе.

Та подняла взгляд.

– Вы куда-то пропали, – томно протянула она.

Лесть всегда доставляла ей удовольствие, и рабская преданность, написанная на лице Роберта, ненадолго напомнила ей о вежливости.

– Я должен был нанести визит, честное слово, просто должен был, – горячо объяснил он. – Но… право… мыслями я весь день возвращался к вам.

Она зевнула, без капли смущения открыв большой алый рот и демонстрируя крепкие белые зубы.

– Вы утомились, – поспешно заметил он. – У вас сегодня было слишком много дел.

Его забота была братской, но он, без сомнений, мог одарить хотя бы частичкой этого сострадания Сьюзен, с ее раскалывающейся от усталости головой.

– У меня был невыносимо скучный день. Просто отвратительный.

– Пожалуй, мой день тоже можно назвать скучным, – откликнулся он, облокотился о леер и улыбнулся, глядя ей в глаза. – Впрочем, вряд ли мне следует использовать это слово. И все же надлежит удовлетвориться чувством выполненного долга. Наш визит в Арукас может принести хорошие плоды. В смысле того, что касается успеха нашей миссии. Здесь пообещали финансово поддержать нашу затею. Нас порекомендовали самому влиятельному плантатору Лагуны. Теперь мы можем на всех парах устремиться к цели. – Он задумчиво помолчал. – Надо же, как это, в сущности, странно. Весь день мысль о перспективах работы не вызывала во мне энтузиазма, но сейчас, разговаривая с вами, я едва сдерживаю азарт. Полон бодрости! И это так много для меня значит.

– Почему?

– Всю свою жизнь я был предан работе. Я рано пришел к благодати. Да, я был спасен еще в детстве. И я из бедной семьи. Мне приходилось пробивать себе путь наверх, окончить теологический колледж, упорно сражаться, чтобы получить свою долю труда в Божьем винограднике.

Элисса подняла на него недоверчивый взгляд. «Он нереален, – подумала она, – таких не бывает». А вслух поинтересовалась:

– Вы рассказываете мне историю своей жизни?

– Нет-нет! – воскликнул он и приосанился. – Но такое чувство, что я должен рассказать вам все, абсолютно все о себе, о том, что я собой представляю. Попросту не могу удержаться.

Повисла пауза. Наконец любопытство перевесило, и Элисса спросила, капризно приподняв брови:

– Вы не имели никаких дел с женщинами?

– Никаких!

– Никогда?

Он покачал головой, глядя на собеседницу блестящими, широко распахнутыми глазами. Так собака смотрит на свою хозяйку.

– Ну и ну, – пробормотала она себе под нос. – Значит, это правда. И весь этот путь из Коннектикута…

– Простите, мэм?

– Я говорю, – ответила она, – что должна называть вас Иосифом.

Трантер жарко покраснел. Намека он не понял.

– Иосифом? – переспросил он, запинаясь. – Но меня зовут Роберт.

– Теперь я всегда буду думать о вас как об Иосифе. Для меня вы как бы родились заново под этим именем. И все же, пока не знаю… Еще не решила.

Она произнесла это мрачным тоном, но у Трантера возникло ужасное подозрение, что над ним потешаются. И он с патетической серьезностью провозгласил:

– Встреча с вами дала мне огромный опыт. Настолько огромный, что я не могу представить, как вы исчезаете из моей жизни, будто… – горячо взмахнув рукой, он изрек цветистую банальность: – Будто корабль, уплывающий в ночь. Такой исход выглядит бессмысленным. Ведь из нашей встречи должно что-то произрасти. Да, должно. Все наши разговоры наедине не могут вести в никуда. О, я отдал бы правую руку, чтобы стать орудием вашего спасения… – Его голос дрогнул и оборвался. Обуреваемый эмоциями, он умоляюще положил ладонь на руку Элиссы и елейным тоном произнес: – Я хотел бы дать вам кое-что. Это чувство, которое я к вам испытываю… Да, конечно, это так. И если вы примете мой дар, я хотел бы вручить вам нечто, для меня драгоценное. Книгу, принадлежавшую моей матери. Ничего особенного, просто маленькая книжка с добрыми словами. Я ношу ее с собой последние двадцать лет. Вы… вы примете ее?

Она подняла взгляд, потом торопливо отвернулась.

– Эта мерзкая женщина там, в углу, таращится на вас во все глаза, – заметила она небрежно. – Мне-то все равно, но, может, вы против.

Обернувшись, Роберт наткнулся на немигающие глаза-бусинки мамаши Хемингуэй.

– Нет-нет, – заявил он, – я не против.

Но слегка сбавил пыл и убрал руку.

– Вручите мне свой подарок после ужина, – внезапно предложила Элисса. – С наступлением темноты, когда мы выскользнем из гавани. Получится весьма таинственно и мило. Так сказать, завершит день.

Роберт в экстазе уставился на нее. На заднем плане мамаша Хемингуэй выбралась из кресла и, шаркая, двинулась в сторону трапа. Она увидела все, что хотела, и теперь ее охватила необычайная злобная радость. Ее жирный живот слегка колыхался от беззвучного хохота, пока она спускалась, осторожно переставляя маленькие ступни в туго зашнурованных ботинках.

– Ну и дела, вот потеха, – бормотала она себе под нос. – Санта-Мария, пускай меня вздернут, коли не так. Наш святоша добился своего. Чертов надувала. Лопни мои глаза, это слишком смачно, чтобы держать в себе.

Корчась от смеха, она проскакала по проходу, как маленькая черная жаба, и бочком протиснулась в свою каюту. Как и ожидалось, Сьюзен была там – отдыхала на своей койке, накрыв лоб влажным носовым платком.

– Але-але! – прокричала Хемингуэй с величайшим радушием. – Кемаришь, значит, потихоньку. Вот и правильно. Ты уж береги здоровьичко, а то гоблины заберут. Так-то вот. Не куксись, дорогуша, учись у братца, уж он-то на верхней палубе веселится напропалую.

Сьюзен приоткрыла один глаз. Наступила пауза.

– Мой брат? – наконец спросила она.

– Он самый! – чрезвычайно жизнерадостно воскликнула мамаша Хемингуэй, облокотившись о койку. – Он самый, наш красавчик, бла-ародный кавалерчик и на фисгармонии игрунчик. Ох, Санта-Мария, уж как он сейчас играет, как играет! Но я его не виню, ни чуточки. «От работы отупеешь, иди малость побалуй». Так-то вот. Это был девиз Хемингуэев почитай сотню лет.

Сьюзен открыла второй глаз:

– Что вы хотите сказать?

Мамаша Хемингуэй разразилась смехом:

– Ты только не мельтеши, утеночек. Все у него путем, у нашего мальца Робби. В конце концов, это в природе человеческой. Иначе зачем Бог придумал нижние юбки?

Сьюзен помолчала, потом опустила голову на подушку и закрыла глаза, едва скрывая отвращение.

– Может, немного помолчим? – попросила она. – У меня болит голова.

Но унять мамашу Хемингуэй было не так-то просто.

– Божечки, случается, и у меня башка трещит. Особливо как наклюкаюсь. Ну, не буду тебе мешать, утеночек. Я только подумала, тебе будет интересно узнать, что твой братец Боб вовсю развлекается с мистрис Бэйнем. За ручки держатся. Поцелуй в кружке и Джинни на пороге. – Она запрокинула голову, пропела делано чувствительным тоном:

 
Кружи меня в танце, Уилли, кружи,
Вокруг, и вокруг, и вокруг.
Пусть ноги мои не коснутся земли
Под вальса волшебный звук. —
 

И продолжила обычным голосом:

– Любовь юных пташек и всякое такое. Силы небесные, у меня аж в глотке пересохло. – Небрежно отвернувшись, она глотнула воды из бутылки и принялась шумно полоскать горло над тазиком для умывания.

Сьюзен резко села, потрясенно и испуганно уставилась на приземистую лоснящуюся тушу соседки. Затем с выражением мучительной тревоги на лице медленно слезла с койки, открыла дверь и вышла. Мамаша Хемингуэй, которая, похоже, отслеживала каждое ее движение, словно у нее на затылке была пара хитрых глаз, крикнула вслед:

– Возьми мою шаль, дорогуша! Солнце садится, и там такая холодина, вся мурашками покроешься.

А потом рухнула на кушетку и, схватившись за свой сдобный бюст, зашлась в приступе визгливого хохота.

Сьюзен неуклюже поднялась на верхнюю палубу. От сомнительных предположений у нее голова шла кругом. Она быстро и нервно огляделась и поняла, что Роберта здесь нет – видимо, он ушел вниз. Однако миссис Бэйнем в странной задумчивости все еще сидела в кресле. Ослепительные лучи закатного солнца ярко освещали сзади ее крупную роскошную фигуру, отчего она обрела какой-то гипертрофированный вид. Сьюзен показалось, что она видит фантастическое чудовище. Ее губы сжались, на лице мелькнул легкий испуг. Но в ней жила непобедимая сила. Сьюзен подошла к этой женщине.

– Почему вы не можете оставить моего брата в покое? – прямо спросила она, говоря тихо и сосредоточенно.

Элисса взглянула на нее, потом отвернулась.

– Посплетничали в каюте? – пробормотала она. – Поговорили по-христиански с кокни-испанской подругой?

– Вам так просто от меня не отделаться, – непреклонно отчеканила Сьюзен. – Я уже довольно давно поняла, что мой брат потерял из-за вас голову.

– Тогда почему бы вам не поговорить с ним?

– Я с ним говорила. Но он ничего не понимает. Я никогда его таким не видела, он полностью и безнадежно сбит с толку.

Элисса начала пудрить нос.

– Хотите сказать, вы боитесь «полностью и безнадежно» потерять его. Это написано на вашем лице. Вы много лет тряслись над ним и теперь, когда он впервые обратил внимание на другую женщину, падаете в обморок от ужаса.

Сьюзен стиснула руки и сильно побледнела.

– Вы ошибаетесь! – воскликнула она дрожащим голосом. – Я всего лишь желаю Роберту счастья. Моя преданность ему совершенно бескорыстна. Никто не радовался бы больше, чем я, если бы он полюбил… хорошую женщину.

– О боже, – вздохнула Элисса, лениво закрывая пудреницу. – Я думала, подобные разговоры остались в далеком прошлом. Честное слово, это выше моих сил.

– Прошу прощения, – процедила Сьюзен сквозь зубы, – но вам придется найти в себе силы.

– Уходите, – томно взмолилась Элисса. – Пожалуйста, уходите. Я абсолютно измотана. Вы слишком давите. Картина из жизни ранних христиан – девушку бросают на растерзание львам. Это невыносимо.

– Легкомыслие вам не поможет, – хрипло откликнулась Сьюзен. Она задыхалась, словно ее душили. – Вы должны мне пообещать… сейчас же…

В один миг с Элиссы слетела вся ее томность, подобно упавшему к ногам одеянию. Она медленно подняла голову и устремила на собеседницу надменный, полный презрения взгляд.

– Проклятая дурочка, вы начинаете меня бесить! Неужели вы, святоши в юбке, не можете оставить все как есть и не цепляться к людям? Вы хотите, чтобы все походили на вас. Колоссальный эгоизм. И вы самая настоящая собственница! Вы что, запатентовали своего драгоценного Роберта как вторую версию Спасителя? Если так, на здоровье, мне все равно. Обращайте кого угодно, я не против. Но какого дьявола вас должно волновать, с кем я сплю?