Текст книги "Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: Арчибальд Кронин

У Энн щипало от слез глаза, но она не осмеливалась выдать свои чувства. Она ощущала себя потерянной, сбитой с толку и окончательно побежденной. Затем, совершенно неожиданно, на нее словно упал луч света. Она не могла, не хотела упускать этот момент. И внезапно вспомнила слова Джо при их последней встрече, когда он умолял ее забыть о гордости. И вот, собрав все мужество, она сказала дрожащим голосом:

– Это я вычеркнула одно обстоятельство. Не вы.

Прескотт в каком-то замешательстве устремил на нее взгляд. Затем между его бровями внезапно появилась морщинка. Одни лишь ее слова не сняли бы гнетущую тяжесть с его сердца. Но в ее глазах он безошибочно прочел смысл сказанного. Он взял ее за руку.

– Энн, – прошептал он. – Все-таки я вам действительно небезразличен?

В следующее мгновение он привлек ее к себе, и она прижалась лицом к его щеке.

– Сколько времени я была несчастна, – всхлипывала она. – Я чувствовала, что люблю вас. И все же я бы не призналась в этом, что-то удерживало меня.

– Это все из-за моей глупости и гордости.

– Нет, – ответила она, смеясь и плача одновременно. – Из-за моей.

Он взял в руки ее мокрое лицо и поцеловал. Сердце Энн запело. Ее растревоженная душа внезапно обрела покой. Поезд с грохотом мчался вперед, унося их навстречу ярко сверкающему будущему.

Зачарованный снег

В тот миг, когда эта девушка вошла в их купе, Мерридом овладело непостижимое волнение. Название станции – Зельдкирхе – было едва различимо в морозной дымке раннего февральского утра. Пробудившись ото сна, Меррид уставился на незнакомку – она села напротив в дальнем углу, отвернулась и застыла неподвижно, не замечая устремленного на нее взгляда. Тихая, отстраненная, она казалась почти призрачной на фоне снега и сосен.

Прозвенел гонг. Поезд снова отправился в путь, за окном замелькали пейзажи Тироля. Колеса так тихо стучали о заледеневшие рельсы, снег настолько приглушал шум паровоза, что поезд, казалось, мчался вне реальности. Снег лежал повсюду – глубокий и прекрасный, – тянулся насыпью вдоль железнодорожного полотна, тяжело покоился на сосновых лапах и крышах сигнальных будок, укутывал одеялом маленькие шале, забившиеся под прикрытие гор.

Но Льюиса Меррида, теперь окончательно проснувшегося, не интересовали мерцающие альпийские красоты. Не обращая внимания на свою сестру Конни, которая дремала рядом, он снова и снова в странном, напряженном замешательстве переводил на незнакомку пристальный взгляд. Взгляд человека, испытавшего потрясение и смятение.

У него возникло внезапное необъяснимое желание обратиться к девушке, заговорить с ней. И все же первой тишину нарушила Конни. Распрямив затекшие в неудобной позе руки и ноги, она поморщилась, потянулась, потерла глаза и капризным голосом заявила, что спать больше не в состоянии.

– Этот поезд меня убьет, – вздохнула она. – Одному Богу известно, почему мы не могли вернуться в Кель и сесть на «Восточный экспресс». Но если отдохнуть не удается, предлагаю хотя бы перекусить.

Водрузив на колени набитый рюкзак, она приготовилась извлечь все возможные выгоды из неудобной ситуации и, позевывая, достала продукты: булочки, свежее масло, ветчину и колбасу, крендельки, а также двойной термос с горячим кофе, которым брат с сестрой прошлым вечером разжились в мюнхенском отеле. Из откупоренного термоса вместе с паром поднялся вкусный запах кофе, но, когда Конни протянула брату наполненную до краев чашку, он принял ее машинально. Помешкал, потом внезапно повернулся к сестре. С некой тайной мольбой указал глазами на соседку по купе. Конни удивленно проследила за его взглядом. И правда, ее позабавил столь неожиданный интерес со стороны подчеркнуто сдержанного и немногословного Льюиса. Она едва заметно пожала плечами, состроила типичную для себя детскую гримасу. И все же, подчинившись желанию брата, дружелюбно обратилась к девушке напротив:

– Мы собираемся позавтракать. Вагон-ресторан прицепят только после Инсбрука. Не хотите к нам присоединиться?

Сначала соседка как будто не услышала – такой неподвижной, такой отстраненной оставалась ее поза. Но наконец она медленно повернула голову.

– Нет, спасибо, – тихо ответила девушка.

Льюис неожиданно для самого себя вмешался в разговор и попытался уговорить незнакомку:

– Пожалуйста, не отказывайтесь. Это мелочь. А нам было бы приятно поделиться с вами.

Она впервые перевела на него глаза, и, словно под воздействием неизвестной силы, все его тело сотряс удар. Они были такие огромные, эти глаза – прозрачно-голубые, как ледник, – такие далекие, исполненные тревоги и смертельной тоски.

– Признаться, – ответила она, – мне кусок в горло не лезет.

– Но вам не обязательно есть, – беззаботным тоном настаивал Льюис. – Просто выпейте чашку кофе. Здесь очень холодно – эти поезда не отапливаются как следует, а мы поднимаемся все выше и выше в горы.

Повисла пауза. Взгляд девушки, скользнув мимо собеседника, на мгновение обратился к скалам – мерзлым, укутанным в снежный саван. Она чуть поежилась.

– Да, здесь холодно. – С некоторым усилием незнакомка собралась и заставила себя улыбнуться. – Вы очень добры. Я бы выпила немного кофе, если у вас найдется лишний глоток.

Ее согласие вызвало у Льюиса мгновенный прилив радости. Он протянул девушке собственную чашку, из которой еще не успел отпить, и, не обращая внимания на неприкрытое удивление Конни, принялся наблюдать, как незнакомка потягивает горячий кофе, держа чашку обеими руками. Тепло коснулось ее холодных щек. Он отметил, какое невзрачное на ней платье из тонкой синей саржи, слегка потертое на локтях. Маленькие черные ботинки изрядно поношены. Никаких мехов, только простое темное пальто. А на сиденье рядом с ней – дешевый чемодан из коричневой фибры. Меррид инстинктивно поискал взглядом ярлычок на чемодане, чтобы выяснить имя своей визави. Но не нашел ни ярлычка, ни имени.

Повисло молчание, до странного неловкое. Но не слишком надолго. Молчание никогда не могло длиться долго, если в компании была Конни – чемпион мира по болтовне. Она закурила, откинула назад свои светлые волосы и устроилась на сиденье, поджав под себя ноги, свежая и жизнерадостно бодрая, как котенок, наевшийся сливок.

– Давайте познакомимся, – произнесла она оживленно. – Я Конни Меррид, а это мой брат Льюис. Мы американцы. Уже больше трех недель путешествуем по Европе. Ну, знаете, Страсбург, Зальцбург и так далее. Сейчас направляемся в Вену, чтобы встретиться с нашим другом, Стивом Леннардом, он зарубежный корреспондент нью-йоркской газеты «Диспатч». Я с нетерпением жду приезда в Вену, но… – она повела рукой в сторону окна, – должна признаться, мне хотелось бы провести некоторое время здесь, в горах. – Конни сделала паузу, чтобы перевести дыхание. – Они такие чудесные, эти снежные просторы, от них прямо сердце замирает, не находите?

Отвертеться от такого прямого вопроса девушка в углу не смогла и была вынуждена поднять глаза. Ее губы на мгновение сжались.

– Нет, – тяжело проронила она. – Боюсь, у меня от них сердце не замирает.

Снова наступила все та же почти болезненная тишина. В ответе незнакомки не было грубости, лишь непонятная печаль, усилившая беспокойство Меррида и оставившая его в полной растерянности. Конни, однако, была не столь чувствительна к повисшему в воздухе напряжению. Она подкрепила силы длинной затяжкой.

– Вы англичанка, верно?

– Да. Впрочем, в Англии не живу. Большую часть жизни я провела на континенте. Я… я еду из Мюнхена.

– Вот как? – На лице Конни отразился обновленный интерес. – Наверное, вы довольно часто поднимаетесь в эти горы?

На щеках незнакомки проступили красные пятна. Ее огорчение вызвало у Меррида странный приступ тревоги, и, ощутив непроизвольный порыв вмешаться, он бросил на сестру строгий взгляд:

– Не рановато ли для всех этих расспросов, Конни?

Ему показалось или на лице соседки промелькнуло облегчение? Поезд взбирался все выше со все большим усилием, а потом, въехав в узкое длинное ущелье – заснеженное, усеянное тяжелыми сталактитами льда, – будто очутился под землей, в таинственной голубой пещере. Взгляд Льюиса то и дело украдкой возвращался к призрачному силуэту напротив. Он пытался бороться с восторгом и замешательством, воцарившимися в его сердце. И не мог постичь, что за внезапная одержимость овладела им по какому-то странному стечению обстоятельств. Он был практичным человеком, смотрел на мир твердо и взвешенно. Держался как можно дальше от глупостей, сопровождающих нечаянное любовное увлечение. И все же он был не в силах усмирить учащенное биение сердца. Как не мог отделаться от мысли, что встреча с этой прелестной девушкой, над которой висела тень неизвестной трагедии, предначертана ему не чем иным, как самой судьбой.

Примерно полчаса длилось молчание. Незнакомка сидела неподвижно, подперев щеку ладонью и упорно глядя в книгу, которую она в какой-то момент достала из своего чемодана.

Неожиданно дверь купе открылась, и кондуктор, вышагивавший по продуваемому сквозняками проходу, просунул голову в образовавшийся проем.

– Следующая остановка – Лахен, – певуче объявил он. – Пожалуйста, приготовьте паспорта. Не забудьте. Паспорта должны быть предъявлены в Лахене.

И он тут же удалился.

Меррид мог бы поклясться, что заметил, как пальцы девушки, державшие книгу, внезапно застыли. На самом деле вся она вдруг словно оцепенела.

Поезд постепенно снижал скорость. Проскрипели тормоза, и в то же мгновение незнакомка опустила книгу и взялась за ручку своего чемодана. Меррид подумал, что она хочет положить багаж на полку.

– Вам помочь? – спросил он.

– Большое спасибо, – ответила она едва слышно. – Но я схожу здесь, в Лахене.

Пока она говорила, в окне показалась длинная станция, серая и безлюдная. Поезд резко вздрогнул и остановился. Девушка мгновенно встала. Кажется, ей потребовалось напрячь для этого все силы. Бледная, как снег, она крепко ухватила свой чемодан, послала Мерриду и его сестре мимолетный прощальный взгляд и вышла на платформу. А потом исчезла из виду, ее торопливо шагающая фигурка затерялась в пелене падающего снега.

– А она не очень-то приветливая, скажи? – воскликнула Конни.

Льюис медленно покачал головой:

– Дело не в этом, Конни. Она чем-то ужасно, до смерти напугана. – (Конни изумленно открыла рот.) – В любом случае она спешила. Смотри, оставила свою книгу.

И правда – на сиденье лежала забытая книга, которую читала незнакомка. Прежде чем Конни успела что-то сделать, Меррид взял томик. Это был немецкий роман Генриха Манна. Льюис открыл книгу. И снова его сердце забилось быстрее. На форзаце было написано:

Сильвии Аллвин

от Карла

И ниже:

Гастхоф[222]222
  Гастхоф – в немецкоязычных странах небольшая гостиница в сельской местности.


[Закрыть] «Хоне», Кригеральп.

Уставившись на эту надпись, сквозь туман нахлынувших чувств Меррид услышал приближающиеся шаги. Он инстинктивно закрыл книгу и опустил ее в карман. Как только он это сделал, вошли два офицера австрийской полиции. Они тщательно обследовали взглядами купе. Затем уделили пристальное внимание паспортам, которые им протянул Льюис. Старший из офицеров спросил на немецком:

– Вы здесь одни?

– Да, конечно, – спокойно ответил Льюис.

Полицейский изучающим взглядом посмотрел ему в лицо, после чего, удовлетворенный, отрывисто поклонился и покинул купе в сопровождении своего напарника.

– Чего они хотели? – с любопытством поинтересовалась Конни.

– Да так, ничего, – ответил Льюис, снова устраиваясь в своем углу. – Обычные формальности.

Но за его напускным безразличием скрывалось, нарастая, сильное и не вызывающее сомнений чувство. Когда поезд тронулся, под мерный стук колес в голове Льюиса, повторяясь снова и снова, зазвучали, как молитва, слова – настойчивые, дразнящие, призывные. Сначала имя: Сильвия Аллвин – какое красивое имя! А следом эти странные, незнакомые названия: «Гастхоф „Хоне“, Кригеральп».

Отель «Бристоль», обращенный фасадом на Рингштрассе, находился в минуте ходьбы от Оперы, и его статус лучшего во всей Вене безошибочно определялся по галунам швейцара.

Было шесть часов вечера. Прошло три дня с утреннего эпизода в местном поезде, остановившемся на станции Зельдкирхе. Держа спину прямо, Меррид сидел на краешке дивана в очаровательном номере люкс, который выбрала для них Конни, и угрюмо пытался сосредоточиться на чтении континентального издания «Диспатча». Он был один. В высоком зеркале с позолоченной рамой отражалась его напряженная и неподвижная фигура с длинными руками и ногами. Глубокая складка между бровями, тонкие, строгие черты – лицо человека, всю жизнь стремившегося к достижению физического идеала.

Многие годы Льюис Меррид тяжело трудился, закаляя свою плоть, чтобы она выдержала все испытания. Наследник огромной судоходной компании, он тем не менее не нуждался в настояниях отца, чтобы войти в дело еще юнцом и самым непосредственным образом освоить законы судовождения, как и законы жизни. Он, как говорится, на корму из клюза[223]223
  Клюз – отверстие в борту, фальшборте или палубе корабля, через которое пропускаются швартовы, канаты, якорная цепь и т. п.


[Закрыть] вылез. Спал на открытом воздухе, висел на салинге[224]224
  Салинг – рама из брусьев на верхнем конце мачты или ее наставной части.


[Закрыть] под дующим во всю мощь и неистово поющим в снастях норд-остом. Он научился соблюдать кодекс спартанцев.

Теперь, в свои тридцать, всецело управляя «Судоходной компанией Меррида» после смерти отца, случившейся три года назад, он походил скорее на помощника капитана, чем на успешного бизнесмена, коим являлся. Женщины играли в его жизни незначительную роль. Нельзя сказать, что он был стеснительным, неуклюжим или неотесанным. Просто казалось, что он нечувствителен к чарам светских девиц, и это вызывало жгучее раздражение у их матерей.

Но здесь, во время путешествия по Европе, в которое он пустился больше ради Конни, чем для себя, произошло невозможное – внезапно, необъяснимо. Случайная мимолетная встреча. Девушка, которую он не знал, никогда не видел прежде и никогда не увидит в будущем. Тем не менее в его душе вспыхнула искра – белая, сияющая. Даже сейчас, когда он притворялся, что изучает «Диспатч», лицо этой девушки преследовало его, не оставляя в покое.

Так он сидел, злясь на самого себя, борясь с непрошеными мыслями, когда дверь в номер отворилась. Сначала донесся предупреждающий взрыв смеха, потом вошли Конни и Стив Леннард. От них веяло довольством людей, посетивших и еще намеренных посетить различные места развлечений и увеселений.

– Взгляните на человека, приехавшего в Вену! – воскликнул Стив, показывая на Меррида. – Да что с тобой такое, Льюис? Почему ты безвылазно сидишь в этом номере? Ты же все на свете пропустишь.

– Мы были на Каленберге, – жизнерадостно сообщила Конни. – Вид оттуда чудесный! А потом Стив отвел меня в изумительное кафе, где подают шоколад и пирожные. Ничего вкуснее я в жизни не пробовала…

– Она отличилась, – подхватил Стив. – Съела шесть штук. Или семь? С сожалением заявляю тебе, Льюис, что твоя сестра просто бесстыдница. Если бы я не уволок ее оттуда силой, она бы все еще торчала в том кафе. Что-то в ней есть такое, непонятное: общение с ней сотрясает до основания всю мою тонкую душевную организацию, и все же с шестилетнего возраста и по сию пору я время от времени покупаю ей разную вкуснятину и украшения.

– Это любовь, – сказала Конни.

Стив вздохнул:

– Мне неприятно так думать, но, возможно, это она и есть.

Он снова вздохнул и с удобством расположился в кресле. Это был привлекательный молодой человек, прячущий за манерами циничного и искушенного парня необыкновенно дружелюбную, иногда даже почти наивную натуру. Сейчас он устремил на Льюиса вопрошающий взгляд.

– Если рассуждать с точки зрения человека, сидящего в отеле, – начал он, – что ты думаешь об этой стране?

– Судя по тому немногому, что я видел, она выглядит вполне симпатично.

– Это на поверхностный взгляд, – сказал Стив. – Если ты заглянешь глубже… если ты услышишь некоторые истории о концентрационных лагерях…

– Там действительно все так плохо, как говорят? – спросила Конни.

– Даже хуже. И их набивают под завязку, так что они вот-вот взорвутся. Достойных, умных граждан – особенно учителей и преподавателей – швыряют туда только за то, что они не поют дифирамбы правительству. Ну да ладно… Ого! – произнес он внезапно и выпрямился. – Нам пора идти. В восемь у нас опера, а до этого хорошо бы где-то пообедать…

Льюис выразил жестом несогласие:

– Не думаю, что мне хочется на оперу.

– Что?! А я-то из кожи вон лез, добывая билеты! Послушай, Льюис, не знаю, что на тебя нашло, но, если ты еще сам не догадался, скажу, что ты стремительно превращаешься в зануду, который всем отравляет удовольствие.

Льюис сообразил, что его друг искренне огорчен, и сдался:

– Ладно, Стив, я пойду.

– Так-то лучше.

– Я на минутку, – пообещала Конни, направляясь в спальню, – и вернусь прекрасная как никогда.

Точнее говоря, она посвятила своему наряду двадцать минут. Ни Льюис, ни Стив переодеться не потрудились. Троица пообедала в ресторане отеля и отправилась в Оперу.

Когда они вошли в театр, он был почти полон – давали «Богему», любимое произведение венцев. Спектакль был великолепен, но сегодня Льюис не мог восторгаться им. Когда оркестр заиграл увертюру, его на мгновение захватила парящая красота мелодии, но, хотя постановка была очаровательная, а исполнение выше всяких похвал, Льюис обнаружил, что мысли его блуждают далеко от ярко освещенной сцены. Он не мог сосредоточиться, как ни старался, и вдруг осознал, что осматривает погруженный в полумрак зал, словно ищет лицо, которого ему так не хватало. Среди зрителей обнаружилось много красивых женщин. Он бросал взгляд на каждую, но потом отводил глаза. Ее здесь не было.

Льюис понял, что не в силах заглушить едва осознаваемый им зов судьбы. В антракте, когда они прогуливались по фойе, он неожиданно повернулся к Леннарду. Вопрос сорвался с его губ прежде, чем он успел подумать:

– Скажи мне, Стив, что это за место, которое называется Кригеральп?

Леннард, прерванный на середине фразы, воззрился на друга, открыв рот:

– Это гора. А что?

– Где она?

– Очень далеко отсюда. У границы, за Бюрштеггом, на многие мили ничего вокруг. Это скала, на ней только снег и лед. И эдельвейсы там не растут.

Льюис едва заметно улыбнулся – скрытной улыбкой, словно обращенной к чему-то глубоко внутри его. Он пришел в приподнятое настроение и на остаток вечера стал великолепным собеседником. Но, невзирая на протесты Стива, от ужина отказался и рано вернулся в гостиницу.

На следующее утро, когда отель еще не проснулся как следует, Льюис написал Конни записку, в которой сообщил, что покинет Вену на несколько дней, и призвал сестру продолжить осмотр достопримечательностей в компании Стива. А затем, никем не замеченный, отбыл к горе Кригеральп.

Вернуться в Лахен было достаточно легко. А вот там начались первые трудности. Когда Льюис сошел с поезда и остановился, пронизываемый ледяным ветром, на той самой платформе, где исчезла Сильвия, он ощутил душевный подъем. Но вскоре его настроение упало, поскольку он обнаружил, что нанять сани на станции невозможно. Под навесом стояла лишь пара саней, а лошади, завернутые в множественные слои мешковины, грелись у жаровни. И оба кучера наотрез отказалась отправляться в долгий путь до Кригеральпа. Пожав плечами, они дали понять, что они не дураки, но вот есть такой Генрих, которого, возможно, удастся уговорить на эту поездку.

На противоположной стороне безлюдной, засыпанной снегом улицы находилось маленькое кафе, откуда доносился пронзительный визг дешевого радиоприемника. И там обнаружился тот самый Генрих – он удобно сидел на корточках у печи, с кружкой пива у локтя.

Сначала, когда Льюис задал свой вопрос, кучер не ответил. То был неторопливый крестьянин с маленькими глазками, низким лбом и невероятно обветренным лицом. Внезапно он прищурился с хитрецой, но не без добродушия:

– Это далеко, майн герр. Кригеральп высотой восемь тысяч метров. И гастхоф «Хоне»… – он, как и двое предыдущих, пожал массивными плечами, – заведение не для вас.

– Почему?

– Там не так, как в Бюрштегге, майн герр. Не гранд-отель. Танцев нет. Бара нет.

– Да вы сейчас сделали им рекламу, – откликнулся Льюис, не отрывая глаз от собеседника. – Мне захотелось туда поехать еще сильнее, чем раньше.

Генрих неожиданно рассмеялся. Похоже, он оценил шутку.

– Вот и хорошо, – кивнул Льюис. – И еще кое-что: я хотел бы попасть в этот гастхоф как можно скорее.

Он достал из кармана банкноту и молча протянул ее кучеру.

При виде числа на купюре Генрих вытаращил глаза.

– Это далеко, высоко, – забормотал он. – Два-три часа на санях. И снег идет. – Он вскинул руку вверх, указывая в небо. – Много снега. Все падает и падает…

Он оборвал себя, облизнул губы, не отрывая глаз от банкноты. Сумма была слишком значительной, чтобы от нее отказаться. Внезапно купюра переместилась в ладонь Генриха, он махнул рукой, словно снимая с себя всякую ответственность, и издал гортанный звук, выражающий согласие. Допил свое пиво, резко встал и показал Льюису жестом, что они отправляются немедленно.

Десять минут спустя лошадь была запряжена, Льюис и Генрих, накрывшись грубыми пледами, устроились в санях. Генрих отдал животным короткий отрывистый приказ, и они тронулись с места.

Вскоре они выехали из Лахена и двинулись по дороге, которая, извиваясь серпантином, поднималась высоко в горы. Зрелище было грандиозное. Позади лежала деревня, как птица, угнездившаяся на белой груди долины, а впереди и по обе стороны возвышались ни с чем не сравнимые величественные Доломиты. Вокруг словно дробились и обрушивались огромные изрезанные скалы; усеянные острыми выступами и ощетинившиеся соснами, они парили в бескрайнем великолепии, пронзая самый свод небес. И везде был снег. Снег и тишина. Посреди этого снега и тишины ничтожность человека представлялась абсолютной и внушала ужас. Они ползли, как муравьи, по поверхности какой-то гигантской замерзшей вселенной.

Двое в санях почти не разговаривали. Кажется, погода беспокоила Генриха. Он постоянно посматривал на небо и к одиннадцати часам, когда первые робкие хлопья превратились в устойчивый снегопад, начал бросать на пассажира укоризненные взгляды.

Около полудня они добрались до маленькой почтовой станции, где Генрих остановился, чтобы отдохнуть и покормить лошадь. Это была жалкая хижина, последнее пристанище человека перед безжизненным Кригеральпом. Запасы продовольствия там были невелики: меню составляли черный хлеб и сыр. Пока путешественники ели, Генрих затеял приглушенный разговор со смотрителем. Льюис не мог расслышать ни слова, но резонно предположил, что говорят о нем.

Они снова отправились в путь. Какой бы убогой ни была хижина, она показалась настоящим раем, когда в лицо им ударила метель. Теперь путники поднимались выше, намного выше, а дорога становилась все более крутой и узкой. Деревья исчезли, и ветер, завывающий между безотрадными склонами, швырял им в глаза снег – такой мелкий, что он походил на клубы пара, – ослепляя, не давая дышать. Они с трудом продвигались вперед. На самых тяжелых участках приходилось выбираться из саней и брести следом за ними, согнувшись в три погибели под порывами урагана, при каждом спотыкающемся шаге рассекая снег, который нападал уже выше колена.

Меррид понятия не имел, как долго они поднимались: он был так закутан и стеснен в движениях, что не мог дотянуться до своих часов. Но ближе к вечеру, когда он уже начал бояться, что тьма застигнет их в пути, они преодолели ущелье с особенно крутыми склонами, и тогда, словно таинственным образом выплыв из ниоткуда, показался гастхоф «Хоне».

Это было низкое длинное здание, построенное целиком из дерева, с крутыми, выступающими свесами крыши, окруженное несколькими полуразвалившимися шале. Кроме того, дом был старым, насколько Льюис мог судить по маленьким, глубоко сидящим окнам, просевшей крыше и подоконникам. Внутри уже зажгли масляную лампу, светившую, как маячок, из нижнего окна. Весьма отрадная картина, подумал Льюис. Окоченевший от холода, с трудом двигая онемевшими руками и ногами, он выбрался из саней и постучал в дверь.

Ее открыл мужчина, уже весьма пожилой. Секунду-другую он постоял неподвижно, глядя на гостя большими блестящими глазами. Вид у него был странный: бледная кожа, массивная фигура, растрепанные волосы и борода – и при этом тонкие черты лица, прямая благородная осанка и в целом облик молчаливого достоинства.

Льюис заговорил первым:

– Могу я снять комнату? Мы добрались сюда с большим трудом и были бы рады приюту.

Владелец гостиницы словно испугался – на мгновение, но вполне заметно. Затем сделал вежливый извиняющийся жест и ответил:

– Простите. Я держу вас на пороге потому, что удивился. Обычно мы не ждем гостей в такую бурю. Прошу, входите. Я провожу вас в номер.

Внутри гастхоф подтверждал впечатление, производимое снаружи, – дом был древний. Причудливое старое здание с узкими коридорами и крутыми деревянными лестницами, украшенными простой резьбой. Комната оказалась маленькой и просто обставленной, но на сосновых стенах и полу не было ни пятнышка грязи. Владелец поставил зажженную свечу, которой освещал себе путь.

– Надеюсь, вам будет удобно, – сказал он с тем же сдержанным достоинством. – Ужин почти готов. В шесть часов. Внизу.

Оставшись один, Льюис оглядел темную комнату с видом человека, привыкшего устраиваться как дома в самых необычных местах. Завершив осмотр, он распахнул крохотное окно с освинцованным стеклом. В комнату немедленно всей своей мощью вторглась буря, неся ощущение оторванности, бесконечной удаленности этого крохотного форпоста, построенного на склоне Кригеральпа, высоко над миром. Но все это не обескуражило Льюиса. «Я здесь, – подумал он с тайным внутренним возбуждением. – Это место моего назначения, ибо я знаю, что она тоже здесь».

Звон колокольчика, настойчиво прозвучавший внизу, напомнил ему об ужине. Меррид ополоснул лицо и руки ледяной водой из кувшина, вытерся грубым полотенцем и спустился вниз.

Столовая, как и само здание, была длинной – в половину его длины, и с низким потолком. Помещение почти полностью занимал узкий сосновый стол, окруженный простыми скамьями, над ним висели, покачиваясь, две лампы. Когда Льюис вошел, его сердце, трепещущее в предвкушении, внезапно замерло. За столом уже сидели три человека. Но Сильвии среди них не было. Скрывая разочарование, он слегка поклонился и сел.

Трое остальных прекратили есть и открыто уставились на него. Во главе стола сидела девушка с хорошеньким накрашенным личиком, но от нее веяло отчаянием и смертельной болезнью. Дыхание ее было учащенным, и время от времени она подавляла тихий кашель. Одета девушка была в алый свитер и короткую кремовую юбку. Хотя ее нездоровье было более чем очевидно, она еще сохраняла остатки утонченного очарования. Рядом с ней стоял патефон, а у ног лежала небольшая такса. Девушка курила, едва притрагиваясь к еде.

Сбоку от нее сидели мужчина и женщина – унылая парочка себе на уме, печать честного брака лежала на их скучных недружелюбных лицах. Эти поглощали пищу жадно и, взглянув на Льюиса, незамедлительно вернулись к супу.

В отличие от девушки. Не отрывая глаз от Льюиса, она подождала, пока его обслужит миниатюрная горничная, потом прикурила новую сигарету и сказала на довольно хорошем английском:

– Привет!

– Привет! – ответил Льюис.

– Приятный вечер.

– Прекрасный, – без энтузиазма откликнулся Льюис.

Девушка неожиданно издала короткий смешок, который каким-то образом перешел в кашель. Восстановив дыхание, она сказала:

– Не беспокойтесь. Это я просто пытаюсь быть дружелюбной. Возможно, мне следует представиться. Дома меня зовут фрейлейн Руди, я из Вены. А это мой Масенький Билли. – (Собака села, высунув розовый язык и устремив на хозяйку просительный взгляд.) – Справа от меня герр и фрау Шатц из Розенхайма. – (Услышав свою фамилию, супруги подняли глаза и чопорно поклонились Льюису – одновременно, как пара механических игрушек.) – В отличие от меня, они плохо понимают по-английски, так что я могу говорить про них откровенно. Они чертовски скучные. Ничего не делают, только едят и катаются на лыжах. Они без ума от лыж, учатся у Карла Эдлера. Все, кто сюда приезжает, увлекаются лыжами… или у них масенько колет в груди, как у меня. Я не очень больна. – Она послала собеседнику безрадостную улыбку. – Просто масенько колет в груди.

– Понятно, – сказал Льюис.

В этот момент открылась дверь и вошел еще один гость – невысокий, подтянутый и ничем не примечательный человечек в опрятном синем костюме и чистой отглаженной рубашке. На нем было пенсне в позолоченной оправе, а из кармана виднелась золотая цепочка для часов. Бодро прошагав к столу, он поклонился Льюису с избыточной вежливостью, щелкнув при этом каблуками, и уселся.

– Герр Оберхоллер, – представила его фрейлейн Руди все с той же ироничной беззаботностью. – Он из Инсбрука. Не пьет. Не курит. Любит только горы.

– Ja[225]225
  Да (нем.).


[Закрыть]. – Герр Оберхоллер просиял, глядя на Льюиса сквозь толстые стекла пенсне. – Поэтому я здесь. Всегда в свой отпуск посещаю горы. А остальное время провожу в городах. Видите ли, по профессии я коммивояжер.

Льюис кивнул. Герр Оберхоллер зачерпнул ложку супа, причмокнув, отправил ее в рот и по-отечески обратился к Руди:

– Почему вы не едите, моя дорогая? Он полезен для вас, этот суп, в такой холодный вечер. Придает силы.

– У меня достаточно сил, – ответила Руди с неожиданной горечью. – Когда этот чертов гастхоф развалится, вы будете знать, что толкнула его я.

Коротышка с некоторой грустью провел рукой по своим коротко остриженным волосам, но тут же встрепенулся и энергично повернулся к Льюису:

– А вы почему приехали в гастхоф «Хоне», мой добрый друг? Интересуетесь зимними видами спорта?

– Я интересуюсь всеми видами спорта, – любезно ответил Льюис.

– Вот как! Вы тут надолго?

– Зависит от обстоятельств.

– И откуда вы приехали? Наверное, из Мюнхена?

– Нет, – уклончиво ответил Льюис. – Я просто брожу по стране.

– Понимаю, – улыбнулся человечек.

Его глаза, странно уменьшенные линзами для близорукости, задержались на Льюисе, а затем герр Оберхоллер благожелательно отвернулся.

В наступившей тишине постояльцы доели суп, после чего владелец гостиницы, которого, как выяснилось, звали Антон, принес простое блюдо – тушеную телятину с картошкой. Он сам обслужил гостей, несколько минут постоял сзади – массивная, угрюмая фигура, – а потом молча удалился.

Льюис не отрывал глаз от своей тарелки, всей кожей ощущая любопытство соседей по столу. Их пристальные взгляды ничуть не лишили его самообладания. И все же он почувствовал, как над ним постепенно сгущается облако. Приподнятое настроение, охватившее его по прибытии, исчезло, на смену ему пришли унылые мысли: кажется, он потерпел неудачу. Внезапно он осознал, в каком безумном положении оказался. Чистым умопомешательством с его стороны было приехать сюда, приговорить себя к обществу этих чужих людей. Он чувствовал себя жертвой какой-то дикой галлюцинации, миража, заманившего его в тупик.