Текст книги "Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: Арчибальд Кронин

В один туманный вечер в начале осени Дэвид и Гарри Нэджент вышли из здания Палаты и остановились, разговаривая, на нижней ступени подъезда. Два с половиной месяца тому назад король произнёс тронную речь. Новые министры, принадлежавшие к Рабочей партии, целовали королевскую руку. Джим Дэджен в коротких, до колен, панталонах и эффектной треуголке с величайшей готовностью позировал перед дюжиной газетных фотографов. Премьер-министр, спешно посетивший Соединённые Штаты, прислал оттуда съезду Рабочей партии следующую телеграмму:

«Мы должны извлечь угольную промышленность из того упадка, в который привели её долгие годы косной и слепой политики».

Однако на лице Дэвида, неясно видном сквозь туман, было выражение, странно не вязавшееся с столь многообещающим началом.

Засунув руки в карманы и пряча голову в поднятый воротник пальто, он стоял с видом озабоченным и упрямо недовольным.

– Дождёмся мы в этом году билля или нет, вот что я хотел бы знать? – спрашивал он у Нэджента.

Плотнее укутывая шею шарфом, Нэджент ответил своим обычным спокойным тоном:

– Да, к декабрю, если верно то, что я слышал.

Дэвид смотрел задумчиво в мутную белизну тумана, которая как бы символизировала его настроение.

– Что же, увидим, каков будет текст билля, – сказал он со вздохом. – Но не могу понять этой проволочки. Она меня злит. Похоже на то, будто все мы слишком заняты стараниями доказать, что мы настроены конституционно, что мы вообще приличные люди, – и у нас не остаётся времени на проявление какой-либо инициативы.

– Дело тут не только во времени, – медленно возразил Нэджент. – Правительство очень многозначительно напоминает нам, что мы – в кабинете, но не у власти.

– Я уже столько раз слышал эти слова, Гарри, что я чувствую – они скоро доведут меня до могилы.

– Жаль, потому что тогда вы вряд ли попадёте в министры.

Губы Гарри чуть дрогнули улыбкой, но он сразу же снова стал серьёзен.

– Впрочем, вы правы, когда говорите, что надо выждать билля. А пока – надейтесь на лучшее.

– Буду надеяться, – угрюмо произнёс Дэвид. Наступила пауза, во время которой длинный тёмный автомобиль бесшумно подкатил к подъезду. Оба собеседника молча посмотрели на него. Из вестибюля за их спиной тотчас же вышел Беббингтон. Он поглядел на Нэджента и Дэвида со своим обычным беззаботным видом.

– Мерзкая погода, – заметил он вежливо. – Не подвезти ли вас?

Дэвид вместо ответа отрицательно покачал головой, а Нэджент сказал:

– Нет, благодарю. Мы ждём Ральстона…

Беббингтон усмехнулся с некоторой холодностью и высокомерием, слегка кивнув, сошёл по ступеням и торопливо сел в автомобиль. Шофёр укутал ему колени меховой полостью и вскочил на переднее сиденье. Машина, жужжа, скрылась в тумане.

– А любопытный автомобиль у Беббингтона, – сказал Дэвид каким-то странным тоном, словно размышляя вслух. – Это «Минерва», не правда ли? Интересно, откуда собственно он у него?

Гарри искоса посмотрел на Дэвида. Глаза его под нависшими лобными буграми приняли слегка насмешливое выражение.

– Может быть, он получил его за государственные заслуги?

– Нет, серьёзно, Гарри, – настаивал Дэвид, не улыбнувшись. – Беббингтон вечно ноет, что у него нет никаких собственных средств. И вдруг у него появился автомобиль и шофёр.

– Стоит ли об этом говорить серьёзно? – Гарри скривил губы необычной для него циничной усмешкой. – Если уж непременно хотите знать, наш приятель Беббингтон недавно вступил в Правление общества «Объединённые копи». Ну, ну, не хмурьтесь так грозно! Таких прецедентов было уже немало. Всё произошло в полном порядке, и ни вы, ни я, ни один человек не посмеет сказать ни слова.

– «Объединённые копи»! – Невольная горечь звучала в голосе Дэвида. Он посмотрел на Нэджента с внезапным возмущением. Пассивность, с которой Гарри отнёсся к этому факту, ещё усилила тревогу и недовольство Дэвида. В последнее время Нэджент стал как-то уставать, в манере его сквозило болезненное утомление, даже походка стала медленнее. То, что его не провели в кабинет министров, он принял с почти покорным равнодушием. Без сомнения, здоровье Нэджента сильно пошатнулось, и вся прежняя жизненная энергия, казалось, ушла из него. Только потому Дэвид не счёл нужным продолжать этот разговор. Когда вышел Ральстон, они заговорили о собрании Лиги демократического контроля, на котором все трое обещали сегодня быть, и зашагали в тумане по направлению к улице Виктории.

На душе у Дэвида было невесело. Сессия, начавшаяся с таким подъёмом, проходила до странности вяло, до странности похоже на все предыдущие. Часто за эти недели мысли Дэвида обращались к Слискэйлю, к рабочим, которым он обещал добиться справедливости. Он взял на себя обязательство. И вся партия в целом взяла на себя обязательство. Именно это принесло им победу на выборах. Значит, обязательство надо выполнить, хотя бы для этого понадобилось апеллировать ко всей стране. Положение в Слискэйле было так ужасно – город задавлен нищетой, среди рабочих назревало скрытое озлобление против строя, допускавшего такие бедствия, – и Дэвид всё более и более ощущал настоящую необходимость действовать. Он держал связь с рабочими, с Геддоном, Оглем и местными организациями. Он был обо всём осведомлён. Знал, что кризис не воображаемый, что он существует во всей своей мрачной реальности. Положение было отчаянное.

Перед лицом этого кризиса Дэвид сосредоточил все надежды на новом законопроекте об угольных копях. Он видел в нём единственное решение вопроса, единственное разумное оправдание политики их партии и спасение для рабочих. Время от времени он справлялся о законопроекте, который ещё разрабатывался в министерской комиссии, при участии специальной комиссии, выделенной Союзом горнорабочих. Но ни Дэвид, ни Нэджент в эту комиссию не входили и поэтому были очень мало осведомлены о положении дела. Внутрипартийное руководство усвоило себе политику строгой официальности, и к членам комиссии было не подступиться. Невозможно было узнать хоть что-нибудь о форме и содержании подготовляемого законодательства. Но как бы там ни было, а он подготовлялся, это было несомненно. Декабрь приближался, и Дэвид уговаривал себя, что его предчувствия нелепы, что они попросту отзвук его нетерпения. Он ждал с все растущим упованием.

Совершенно неожиданно 11 декабря билль был внесён в парламент. Одобренный министром торговли, поддержанный министром горной промышленности, он был официально внесён впервые в Палату общин. В этот день Палата была далеко не в полном составе и важность момента не ощущалась. Всё прошло очень обыкновенно, даже с какой-то поспешностью. Формулирован билль был коротко, в самых общих и уклончивых выражениях: не более десяти строк, быстро прочитанных вслух. Все, от начала до конца, продолжалось десять минут. Дэвид слушал с все возраставшим ужасом. Он не вполне понимал, что происходит. В билле не было указаний на сферу его действий. Но даже по этому первоначальному проекту можно было судить о её ограниченности. Поспешно встав, Дэвид вышел в кулуары и, обратившись к нескольким членам комиссии, стал настойчиво просить копию билля. Он даже к Беббингтону подошёл, так как ему хотелось достать копию. И в тот же вечер полный текст билля оказался у него в руках. Только тогда оценил он все значение нового закона. Его волнение было неописуемо. Он был не только ошеломлён, он был в ужасе.

Случилось так, что в этот день, 11 декабря, Нэджент был вызван в Эджели, и Дэвид провёл вечер в одиночестве, изучая копию билля. Он всё ещё не верил собственным глазам. Это было что-то невероятное, убийственнее, – это был сокрушительный удар.

Он сидел над биллем до поздней ночи, размышляя, пытаясь наметить себе план действий. В нём зрело твёрдое решение. Он видел всё, что можно сделать, что сделать нужно.

На другой день он пришёл пораньше на заседание парламентской фракции Рабочей партии. Заседание было немноголюдно, людей собралось вдвое меньше обычного. У Дэвида сердце упало, когда он увидел это жалкое сборище. Правда, в последнее время министры вообще неаккуратно посещали заседания, но сегодня это имело особое значение, тем более, что отсутствовал и министр горной промышленности. В комитете находились только Дэджен, Беббингтон, Нэджент, Ральстон, Чалмерс и ещё человек двадцать членов партийного комитета. Настроение было вялое, как после сытного завтрака, – Чалмерс даже расстегнул две нижние пуговицы жилета, а Клегхорн, полузакрыв осоловелые глаза, собирался сладко вздремнуть.

Председательствовал Джим Дэджен. Он просмотрел бумаги в папке, обвёл стол своими совиными глазами и быстро прочёл:

«На эту неделю в Палате утверждена следующая программа занятий: совещание по вопросу о безработице, прения по жилищному вопросу и вторичное чтение законопроекта об угольных копях…»

Дэвид вскочил с места.

– Господин председатель, – воскликнул он, – разрешите спросить, считает ли фракция, что этот законопроект отвечает программе Рабочей партии?

– Слушайте, слушайте! – загремело несколько человек из левого крыла комитета.

Дэджен вовсе не казался смущённым. Он благодушно осмотрел Дэвида с головы до ног.

– А у вас есть основания полагать, что билль не выражает мнения партии?

Дэвид старался сохранить спокойствие, но в его тоне невольно прорвался едкий сарказм:

– Мне представляется, что этот билль в его нынешней форме слегка не соответствует тому, чего мы ожидали. Нас вторично выбрали в парламент с наказом добиться национализации. Мы обязались в манифесте, подписанном партией, облегчить тяжёлое положение рабочих угольного района и коренным образом реорганизовать промышленность на началах государственности. Как же мы предполагаем это сделать? Я не знаю, все ли члены нашей фракции ознакомились с полным текстом законопроекта. И смею вас уверить, что он нарушает все данные нами обещания.

Наступила тишина. Дэджен в раздумье потирал подбородок, поглядывая на Дэвида из-под больших роговых очков.

– Вы забываете одно: что мы в правительстве, но не у власти. Мы вынуждены изворачиваться, как умеем. Кабинет должен идти на компромисс.

– Компромисс! Это не компромисс. Это чистейшая трусость. Трудно было бы сочинить законопроект, более выгодный для капиталистов. Это законопроект целиком для шахтовладельцев. В нём сохранена система квот, выброшены все предложения об обязательном минимуме заработной платы. Эта билль консерваторов, и каждый член парламента скоро это поймёт.

– Минутку! – мягко остановил его Дэджен. – Я человек практики. Во всяком случае таким меня считают. Я люблю идти прямо к делу. Формулируйте конкретно свои возражения.

– Мои возражения! – вскипел Дэвид. – Вы знаете, что этот билль не разрешает целого ряда затруднений. Его основное назначение – снабдить рынок углём. Это смешная попытка примирить два совершенно непримиримых принципа. Система квот – определённое нарушение прав шахтёров и ничем иным быть не может. Если сравнить то, что мы обещали добиться, с тем, что сейчас предлагает правительство, то видишь, что это просто вопиющее издевательство.

– А если бы и так, что можно сделать? – возразил Дэджен. – Не забывайте о нашем положении.

– Вот об этом именно я и не забываю, – подхватил Дэвид, который дошёл уже в своём гневе до белого каления. – О нашем положении и нашей чести!

– Господи, боже мой! – хрипло вмешался Чалмерс, глядя в потолок. – Чего собственно хочет этот член фракции?

– А вот чего: этот билль сначала надо исправить так, чтобы он выполнял наши обязательства и чтобы у каждого члена партии совесть была чиста. И только после этого вносить его в Палату. Если мы провалимся, то мы можем обратиться за поддержкой к нашим избирателям. И рабочие будут знать, что мы боремся за них.

Новый крик: «Слушайте! Слушайте!» – с дальнего конца комнаты. В центре же, за столом, – ропот неодобрения. Чалмерс медленно наклонился вперёд.

– Меня здесь посадили, – сказал он, для пущей выразительности тыча указательным пальцем в стол. – И тут я останусь.

– Неужели вы не понимаете, – примирительно резюмировал Дэджен, – что мы должны доказать стране нашу способность управлять ею. Мы своей тактикой завоёвываем себе блестящую репутацию.

– Не обманывайте себя, – с горечью возразил Дэвид. – Над нами смеются. Почитайте газеты тори! Мы для них низший класс, который обезьянничает, тянется за теми, кто стоит выше. Приручённый зверинец. По их мнению, мы не правим, а играем комедию. И если мы уступим им в вопросе об этом билле, они ничего, кроме презрения, к нам не почувствуют.

– К порядку, к порядку! – вздохнул укоризненно Дэджен. – Мы не хотим слушать таких резких речей в нашей партийной среде. – Он с искренним раздражением сощурился на Дэвида. – Разве вам не разъяснили, что мы вынуждены действовать не спеша?

– Не спеша! – яростно повторил Дэвид. – При таких темпах мы и через две тысячи лет все будем «подготовлять» национализацию!

Тут в первый раз заговорил Нэджент.

– Фенвик прав, – начал он медленно. – С принципиальной точки зрения мы бесспорно должны вступить в борьбу. Мы можем просидеть тут ещё год, играя во власть, помогая дурачить людей и, попросту говоря, обманывая самих себя. Но кончится тем, что нас выгонят в шею. Почему бы нам лучше не уйти отсюда с честью, как сказал Фенвик? Мы не должны забывать о рабочих. В Тайнсайдском районе они дошли уже до последних пределов человеческого терпения. Это я вам говорю, а я знаю, что говорю.

Клегхорн сказал кислым тоном:

– Если вы требуете, чтобы мы вышли из кабинета министров только потому, что в Тайнкасле имеется несколько недовольных, то напрасно стараетесь.

– А когда вы просили их голосовать за вас, вы их тоже называли «недовольными»? – крикнул Дэвид. – Того, что там происходит, достаточно, чтобы довести рабочих до революции!

Чалмерс злобно стукнул кулаком по столу.

– Вы становитесь совершенно невыносимым, Фенвик! К чёрту вашу революцию! Мы не желаем, чтобы вы в такое время насаждали тут русские идеи!

– Весьма неудобные для буржуазии, – вставил Беббингтон подтрунивающим тоном.

– Вы сами видите, – продолжал Дэджен спокойно и плавно, – мы все здесь согласны, что человеческий труд нуждается в полнейшей переоценке. Но не можем же мы взять да так сразу и отвергнуть существующий порядок, как сбрасывают старый башмак. Приходится соблюдать осторожность. Уважать конституцию. Чёрт побери, я слишком популярен, чтобы выступать против британской конституции!

– Вы предпочитаете не делать ничего! – Порыв гнева обуял Дэвида. – Заседать и класть в карман жалованье министра, в то время как тысячи углекопов умирают с голоду и стоят в очереди за пособием.

Поднялся крик и возгласы: «К порядку! К порядку! Пусть возьмёт свои слова обратно!»

– Я ни ради кого не намерен совершать политическое самоубийство, – пробурчал Дэджен, багровея.

– Так вот какова точка зрения комитета? – спросил Дэвид, пристально оглядывая всех вокруг. – Что же вы намерены делать? Держать данное вами слово – или нарушить его?

– Я намерен сохранить за собой репутацию здравомыслящего человека, – ледяным тоном произнёс Беббингтон.

– Слушайте! Слушайте! – взывало несколько человек. Затем голос Клегхорна:

– Господин председатель, предлагаю вам перейти к следующему вопросу.

Шум усилился.

– Я прошу пересмотреть билль, – отчаянно старался Дэвид перекричать всех. – Я не могу поверить, что вы отказываетесь внести в него поправки. Ну, хорошо, не будем говорить о национализации. Но прошу вас вставить хотя бы пункт об обязательном минимуме заработной платы.

Чалмерс на этот раз сердито заёрзал в своём кресле:

– Господин председатель, у нас нет времени продолжать эту дискуссию. Член Палаты Фенвик может держать свои теории при себе и предоставить правительству сделать всё, что возможно при данных обстоятельствах.

Несколько голосов прокричало:

– Переходите к следующему вопросу, господин председатель!

– Я не теории вам тут излагаю, – вопил Дэвид. – Я с вами говорю о живых людях! Я предостерегаю комитет, что билль этот доведёт шахтёров до отчаяния, до восстания…

– В своё время вам будет предоставлена возможность вносить поправки, – отрезал Дэджен. Затем спросил громко:

– Как будет угодно собранию?

Хор его сторонников заорал:

– Перейти к следующему вопросу!

Дэвид в отчаянии всё ещё пытался добиться беспристрастного обсуждения. Но тщетно. Монотонный голос Дэджена продолжал прерванный доклад. Заседание комитета продолжалось.

В это холодное декабрьское утро Артур пешком дошёл до «Нептуна» и вошёл в контору. Было ещё рано. Он повесил шляпу и пальто, постоял минуту, глядя на календарь, затем торопливо подошёл и оборвал листок. Ещё день прошёл. Это хорошо. Вот прожит ещё один день.

Он сел за свой письменный стол. Только что встав с постели, он, однако, чувствовал себя усталым, так как плохо спал. Он устал от бесконечной борьбы, бесконечной войны с экономическими силами, которые грозили ему уничтожением. Лицо Артура исхудало, было изборождено морщинами. Он имел вид человека, которого грызли заботы.

Он нажал кнопку звонка на столе, и тотчас же Петтит, его секретарь и табельщик, принёс утреннюю почту, разложенную с методической аккуратностью, – самое большое письмо, – внизу, самое маленькое – наверху. Петтит всегда был очень аккуратен.

– Доброе утро, Петтит, – сказал Артур механически. Он чувствовал, что голос его звучит искусственно, несмотря на усилие говорить сердечно и ободряюще.

– Доброе утро, мистер Баррас. Сегодня ночью был сильный мороз, сэр.

– Да, Петтит, холодно.

– Отчаянно холодно, сэр. Не подбросить ли угля в камин?

– Нет, спасибо, Петтит.

Не успел секретарь выйти из комнаты, как Артур потянулся за самым верхним письмом, письмом, которого он ожидал, от его банкиров из Тайнкасла.

Взрезав плотный конверт, он быстро прочёл официальное извещение, без удивления, даже, пожалуй, без смятения. Ему сообщали, что в настоящее время банк отказался от практики краткосрочных ссуд, и правление глубоко сожалеет, что впредь не имеет возможности…

Артур уронил письмо на стол. «Сожаление» – да, красивое слово. Все выражают «глубокое сожаление», когда из высших соображений отказывают ему в деньгах. Артур вздохнул. Впрочем, он этот ответ предвидел раньше, чем написал банкиру. Он уже превысил размеры своего кредита в банке, взял оттуда все, до последнего фартинга, под залог оборудования. По крайней мере хорошо, что он теперь знает, как обстоят его дела с банком.

Он продолжал сидеть за столом. Несмотря на усталость, он с трудом заставлял себя сидеть спокойно – нервное возбуждение требовало выхода. С лихорадочной поспешностью он снова всё обдумал. Лицо его приняло напряжённое выражение. Какой длинный путь пройден со времени катастрофы! А теперь – дороги впереди нет, одно болото, трясина, застой в работе. Цена на уголь упала ещё на пятнадцать шиллингов за тонну. Но даже по такой цене Артуру не удавалось продать его. Крупные объединения сбывали свой уголь, а он, мелкий частный предприниматель, оказывался бессильным. Между тем предприятие требовало накладных расходов, нужно было ремонтировать насосы, платить налоги – шесть пенсов с каждой тонны вынутого из шахты угля. А рабочие? При этой мысли Артур вздохнул. Он надеялся привлечь их на свою сторону примирительной политикой и заботами о их безопасности. Но его постигло горькое разочарование. Рабочие как будто были против его попыток перестройки, подозревали за ними какие-то корыстные побуждения. Устроенные им на руднике чудесные бани до сих пор у многих вызывали раздражение, были предметом скабрёзных шуток. Артур сознавал, что он плохой руководитель. Он часто колебался в своих решениях, убеждал там, где нужно было быть твёрдым, упрямился в таких случаях, когда человек с более сильным характером посмеялся бы и уступил. Рабочие видели его слабость и пользовались ею. Суровость старика Барраса была им понятна: она вызывала страх и даже восхищение. Альтруизм же Артура и его высокие идеалы внушали им недоверие и презрение.

Эта безжалостная парадоксальность отношения к нему рабочих задевала Артура за живое. При мысли о ней он в порыве гнева тряхнул головой. Он отказывался понять это.

Нет, он ещё не побеждён. Он просто временно на мели. Он будет бороться и победит. Прилив непременно снова снимет его с мели. Он уже недалёк, этот прилив.

И Артур с новой энергией принялся обдумывать выход из создавшегося положения. Голова его усиленно работала, и положение с все большей чёткостью вырисовывалось перед ним, факты приобрели ясность, цифры выстроились перед его мысленным взором. Рудник заложен, кредит в банке исчерпан, добыча – ниже, чем когда-либо за последние двадцать лет. Но Артур был глубоко убеждён, что сбыт должен теперь увеличиться. Кризис должен кончиться – и кончиться скоро. Надо продержаться, продержаться до тех пор, пока кризису не наступит конец, и тогда всё будет хорошо. «Нептун» может работать при таком положении ещё по меньшей мере год, это он знал наверное. Предвидя отказ банка, он уже обдумал все заранее, разработал план в мельчайших подробностях. Ничего не было упущено. Надо сократить штат, проводить во всём экономию и держаться, да, держаться крепко. Он сумеет это сделать, он знает, что сумеет!

Артур судорожно вздохнул. Самое неприятное – это сокращение штата, но оно попросту необходимо. Сегодня надо уволить ещё пятьдесят человек. Он снимет их с работы на пласте «Файв-Квотерс» и закроет эти выработки до того времени, пока не улучшится сбыт угля. Ему очень жаль пятидесяти человек, которых он сегодня предупредит об увольнении, отправит к тем шестистам рабочим «Нептуна», которые уже ходят на Биржу труда за пособием. Но другого выхода у него нет. И он примет их обратно на работу, как только будет малейшая возможность.

Артур вдруг торопливо посмотрел на часы. Надо сейчас же сказать Армстронгу. Он распахнул дверь и быстро прошёл по коридору к комнате Армстронга.

Они с Армстронгом проговорили с полчаса, обсуждая, кого из рабочих уволить. Артур настаивал, чтобы в каждом отдельном случае раньше, чем вычеркнуть имя рабочего, взвешивались все обстоятельства. Для него не было ничего мучительнее этой процедуры. В числе увольняемых были старые рабочие, опытные и искусные, которые в течение двадцати лет и более добывали уголь в «Нептуне». Но и им предстояла безработица. Им предстояло вместе с шестьюстами ранее уволенными стоять в очереди за пособием, увеличить нищету и бурлившее в Слискэйле недовольство.

Наконец, список был составлен. Артур смотрел, как Армстронг пошёл через двор, к будке табельщика, и ветер трепал белый листок в его руке. Странное и мучительное волнение овладело Артуром, он чувствовал себя убийцей этих людей. Он поднял руку и сжал ею лоб, не замечая, как дрожит эта рука. Затем отвернулся от окна и пошёл обратно в свой кабинет.

Кабинет теперь уже не был пуст. У самой двери его ждал Гудспет, красный и рассерженный. Гудспет привёл с собой высокого, неуклюжего подростка, который стоял с угрюмым видом, засунув одну руку в карман, а другой держа шапку. Артур узнал его – это был Берт Викс, сын Джека Викса, весовщика-контролёра от рабочих. Берт работал в «Глобе».

С первого же взгляда на эту пару Артур понял, что произошло что-то неприятное, и каждый нерв в нём напрягся как струна.

– В чём дело? – спросил он, пытаясь сохранить спокойствие.

Гудспет ответил:

– Взгляните! – и протянул ему пачку папирос и коробку спичек.

Все трое смотрели на папиросы и спичечную коробку, – даже Берт Викс – и тот смотрел, – и эти самые обыкновенные предметы явно производили громадный эффект.

Гудспет сказал:

– В стойлах! На новом штреке в «Глобе» сидит себе в конюшне среди соломы и курит! Вы бы этому поверили, мистер Баррас? Форбс, десятник по безопасности, только что доставил его наверх!

Артур продолжал пристально смотреть на папиросы и спички, он не в силах был отвести глаз в особенности от спичек. Все в нём ходило ходуном. Какие-то волны захлёстывали его. Он должен был весь сжаться, чтобы противостоять им. В забоях нового «Глоба» имелся гремучий газ, недавно исследование обнаружило его в такой концентрации, которая грозила взрывом. Артур не решался взглянуть на юного Викса, боясь потерять власть над собой.

– Что вы можете сказать?

– Я ничего не сделал, – сказал Берт Викс.

– Вы курили.

– Я только разок и затянулся там в конюшне. Ничего я не сделал.

Лёгкая дрожь пробежала по телу Артура.

– Вы взяли с собой в шахту спички. Вы курили.

Викс ничего не отвечал.

– И это несмотря на вывешенные правила, – продолжал Артур, стиснув зубы, – и на все мои предостережения относительно огня в «Глобе».

Берт Викс мял в руках шапку. Он знал, что рабочие думают об Артуре и что они говорят о нём: они ругали все его затеи – от бань и прочего «баловства» до «проклятых правил безопасности». Берт был парень грубый и упрямый, его смутить было нелегко. Он сказал полуиспуганно-полусердито:

– А мой отец говорит, что в «Нептуне» никакого нет гремучего газа. Он говорит, что запрещение носить с собой спички – просто чепуха.

Нервы Артура не выдержали, он вышел из себя. Какое невежество, какая тупость, какая дерзость! Он жертвовал собой, почти разорился, да, он убивал себя трудами и хлопотами, чтобы сделать «Нептун» безопасным и дать рабочим приличный заработок. И вот благодарность! Не помня себя от гнева, он ступил шаг вперёд и ударил Викса по лицу.

– Болван! – сказал он. Он задыхался, словно от бега. – Проклятый невежественный болван! Ты что же, хочешь, чтобы шахту разнесло на куски? Чтобы у нас произошла новая катастрофа? Этого ты хочешь? Этого, я тебя спрашиваю? Я выбрасываю на улицу честных, хороших работников, а ты тут прячешься по углам, лодырничаешь и куришь, так что все мы можем взлететь на воздух. Убирайся вон! Уйди с глаз моих, ради бога! Ты уволен. Возьми свои спички и свои дрянные папиросы. Вон отсюда, пока я не вышвырнул тебя сам!

Он схватил Викса за плечи, повернул его и вытолкал за дверь. Викс в коридоре растянулся во всю длину и ушиб ногу о ступеньку. Артур с треском захлопнул дверь.

В кабинете наступила тишина. Артур опёрся о стол, все ещё дыша прерывисто, как после быстрого бега; казалось, ему не хватало воздуха. Гудспет бросил на него один только быстрый и растерянный взгляд. Взгляд был инстинктивный, и Артур это понял.

– Он заслужил это, – воскликнул он, – я должен был его уволить.

– Да уж, конечно, такого парня оставлять незачем, – согласился Гудспет, смущённо глядя себе под ноги.

– Могу ли я допускать такие вещи?

– Нет, конечно, не можете, – подтвердил Гудспет, все ещё в замешательстве не поднимая глаз от пола. Он промолчал и прибавил: – Теперь он пойдёт и скажет своему отцу, Джеку Виксу, контролёру.

Артур делал усилие казаться спокойным.

– Я его ударил не больно.

– Он будет уверять, что вы его чуть не убили. Эти Виксы – такие вредные люди… – Гудспет круто оборвал и двинулся к дверям. – Пойду делать обход, – сказал он и вышел.

Артур всё стоял, прислонясь к столу. Он сделал ошибку, ужасную ошибку, ударив Берта Викса. В этом виноваты заботы и переутомление. Гудспет отправился заглаживать его промах. Ах, если бы всё обошлось! Артур откачнулся от стола и вышел в маленькую раздевальню за кабинетом. Там он надел рабочий костюм, так как хотел сегодня утром осмотреть «Новый Парадиз». Входя в клеть, чтобы спуститься в шахту, он ещё надеялся, что всё обойдётся.

Но дело не обошлось благополучно. Берт, встав, направился на площадку у входа в шахту, где отец его проверял вес подъезжающих вагонеток. У Берта болела нога в том месте, где он ушиб её о ступеньку, и чем больше он думал о своей ноге, тем больше она болела. Он уже боялся натрудить ногу.

Его отец, Джек Викс, видел, как Берт подходил, особенно осторожно ступая на одну ногу.

Джек остановил вагонетки.

– Что с тобой случилось, Берт? – спросил он.

Громко всхлипывая, Берт рассказал все, и Джек, выслушав его, объявил:

– Он не имеет права делать подобные вещи.

– А он это сделал, – возразил Берт. – Он ударил меня и сбил с ног, вот он что сделал! И когда я уже лежал на земле, он ещё раз пнул меня.

Джек сунул за пазуху записную книжку, в которой отмечал вес вагонеток, и туже затянул свой кожаный пояс.

– Он не имеет права делать этого, – повторил он. – Он не имеет права так с нами обращаться.

Джек хмуро размышлял. И все это из-за того, что бедняга Берт забыл выбросить из кармана несколько спичек раньше, чем спуститься в шахту. Все только из-за этого и из-за проклятых новых правил! Этого никто не потерпит, а тем более он, контролёр от рабочих! Он сказал отрывисто:

– Пойдём, Берт!

Он бросил вагонетки и проводил Берта в больницу. В этот день дежурил доктор Веббер, молодой врач, недавно окончивший ученье и назначенный интерном в больницу, и Джек внушительным тоном человека, знающего себе цену, попросил доктора Веббера осмотреть ногу Берта.

Джек Викс, помимо должности контролёра, в которой он сменил Чарли Гоулена, состоял ещё казначеем комитета врачебной помощи. И для доктора Веббера было очень важно заручиться расположением Джека Викса, так что он проявил величайшую любезность и услужливость и долго и внимательно осматривал ногу Берта.

– Что, есть перелом? – спросил Джек.

Доктор Веббер этого не находил. Собственно, он убедился, что нога не сломана, но в таких вещах никогда нельзя быть уверенным, и во всяком случае выражать такую уверенность вслух было бы неосмотрительно. В медицинских журналах постоянно приводились случаи переломов, случаи врачебных ошибок с пренеприятными последствиями для врачей. А с Джеком Виксом связываться было опасно. Доктор Веббер, надо прямо сказать, струсил перед Джеком и объявил:

– Придётся сделать рентгеновский снимок.

Джек Викс нашёл, что это хорошая мысль.

– А что если мы уложим его в кровать на сутки? – услужливо предложил доктор Веббер. – Пролежать сутки в постели тебе не повредит, Берт. А это даст возможность поставить правильный диагноз. Как вы находите?

И Джек и Берт нашли, что это наилучший манёвр при данных обстоятельствах. Берта уложили в постель в мужской палате, а отец его отправился прямо в клуб и позвонил Геддону в отделение Союза, в Тайнкасл.

– Алло! Алло! – начал он осторожно. – Это Том Геддон? Говорит Джек Викс, Том. Знаете, Том, контролёр в «Нептуне». – (С Геддоном Джек разговаривал совсем другим тоном, чем с доктором Веббером.)

– Ну, в чём дело? – донёсся в телефон отрывистый голос Геддона. – И говорите покороче, пожалуйста. Не целый же день мне вас слушать. Что такое?

– Да я насчёт моего парня, Берта, – начал Джек весьма заискивающим тоном. – Тут дело идёт о нападении и преследовании. Вы должны выслушать, Том.

Целых пять минут слушал его Геддон. Он сидел по другую сторону провода, прижав трубку к уху, и мрачно слушал, с ожесточением грызя ногти и сплёвывая огрызки на лежавшую перед ним папку.