Текст книги "Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: Арчибальд Кронин

Последний потухший уголек выпал из каминной топки со стуком, словно подчеркивавшим тишину комнаты – неопрятной, невзрачной гостиной в квартире Лейта. Исмей, погрузившийся в кресло и задравший ноги на каминную решетку, с вызовом прочистил горло. Он хотел заговорить, но словно боялся нарушить молчание. Украдкой взглянул на Харви, сидевшего напротив под желтоватым круглым плафоном, который беспристрастно освещал тяжелую неказистую мебель, монументальную декоративную панель над камином, покрытый пылью рабочий стол в углу, опущенные жалюзи, три грубые чашки (пустые и липкие) на потрепанной претенциозной скатерти («купите, мадам, художественная вещь, дам скидку»).

Был вечер четверга, последовавшего за уходом Харви из Бакдена. Снаружи, на Винсент-стрит, сырой мартовский туман поднимался от реки, приглушая шум дорожного движения, казавшийся далеким и слабым, поскольку время было позднее. И в самом деле, маленькие синие часы на каминной полке торопливо, с металлическим звоном пробили десять. Тишина была нарушена, и это дало Исмею шанс заговорить.

– Ну и ну! – воскликнул он под прикрытием эха. – Ты сегодня на редкость словоохотлив.

– Вот как?

– Ты не рассказал мне и половины, дружище. И половины.

– Вот как?

Исмей нетерпеливо пошевелился:

– Не отрицаю, ты пережил странное приключение, чертовски странное.

– Да.

Исмей издал короткий смешок:

– Впрочем, мне бы и голову не пришло, что ты можешь стать жертвой… скажем так, подобных фантазий.

– Вот как?

– Конечно! Ты всегда называл вещи своими именами, разве нет? Постоянно держал наготове увесистый кирпич науки, чтобы занести его над милыми стеклянными иллюзиями жизни, по твоему собственному выражению.

Харви долгое время молчал. Потом сказал безучастным тоном:

– У меня не осталось никаких кирпичей. – Последовала странная пауза. Затем, медленно подняв голову, он добавил: – Говорю тебе, Исмей, я познал нечто новое, что вышибло из меня хладнокровный рационализм. Под небом происходит много такого, что мне и не снилось. Необъяснимого, не поддающегося проверке разумом. О, мы думаем, что так много знаем, а на самом деле не знаем ничего. Ничего. Ничего. Ничего.

Исмей выпрямился:

– Да ладно тебе, дружище. Ты серьезно? Я не понимаю…

– Да! – яростно взорвался Харви. – Ты не понимаешь. И я не понимаю. Но боже мой, тут есть о чем подумать.

Наступила мертвая тишина. Исмей хотел было заговорить, но не стал. Искоса взглянул на Харви, отвел глаза. Потом неопределенно пожал плечами. Он не собирался настаивать на развитии этой темы, черт возьми, не собирался. Ко всей такой невнятной галиматье он относился прагматично. Покажите ему острый аппендицит – уж с ним-то он разберется. Но это? К тому же в конечном счете какое это имеет значение? Главное, Харви вернулся, невредимый и в отличной форме, готовый, явно готовый начать все сначала. План сработал. Исмей говорил, что он сработает. И разве он ошибся? Не доверяя негодным каминным часам, гость достал собственные, взглянул на циферблат и захлопнул их с аккуратным щелчком.

– И о чем, дьявол тебя забери, – поинтересовался он с внезапной веселостью, – о чем ты думаешь сейчас?

– Думаю, что изрек бы в такой ситуации Коркоран, – медленно проговорил Харви. – Наверняка что-нибудь жизнеутверждающее. – Он процитировал: – «Позволь мне удалиться от всего, не сокрушаясь, но напевая, подобно лебедю». Это Платон, Исмей. – Он странно улыбнулся. – Великий малый был этот Платон. Почитайте, молодой человек, если найдете минутку.

– Какое, к чертям собачьим, «удалиться»? – воскликнул Исмей. – Никуда ты не удалишься, сам знаешь. Ты стал другим человеком благодаря мне. И вот-вот подтвердишь мои слова. – Он встал, подхватил со стула пальто, уютно в него закутался, затем вытащил из кармана желтые перчатки. Взял зонт и шляпу. Помедлил. – Кстати говоря, – добавил он довольно напыщенно (самое вкусное он оставил напоследок и приготовился выложить сейчас), – в Сентрал-Метрополитен открылась вакансия. – Снова помедлил. – Я подумал, тебе будет интересно узнать. Подумал, не потрудишься ли ты подать заявку на эту вакансию.

Харви поднял глаза. Помолчал.

– Ты имеешь в виду новое учреждение на Тьюк-стрит? Меня никогда… никогда туда не примут.

Исмей разглядывал свои ногти с чрезвычайно небрежным видом, какой напускал на себя в тех случаях, когда заходила речь о важных материях.

– Я бы на твоем месте попытался.

Харви печально улыбнулся:

– По-прежнему наводишь порядок во Вселенной, Исмей?

– По крайней мере, на большом ее участке.

– Ты хочешь сказать…

– Я хочу сказать, возможно, нам удастся тебя протолкнуть. Я не пустил дело на самотек. На прошлой неделе дважды побеседовал с Крейгом. Это тебе, наверное, понятно? На самом деле они в тебе заинтересованы. – Забыв о ногтях, он воскликнул с мальчишеским энтузиазмом: – Это великолепный шанс вернуться, дружище! Новое место, вполне приличные коллеги и самая современная лаборатория в Лондоне. Все возможности для твоей работы… – Он сделал паузу. – Ты согласишься?

Молчание в гостиной пульсировало почти осязаемо.

Харви, казалось, мысленно вернулся откуда-то издалека. Работа! Конечно, он хотел работать. Вдруг блеснул луч надежды. Харви вынырнул из глубокой меланхолии, и все его таланты вдруг сосредоточились на яркой точке в дальней перспективе Прошлое осталось в прошлом. А теперь да – пришло время подумать о будущем.

– Да, – ответил он наконец. – Соглашусь.

Исмей нахлобучил на голову шляпу.

– Я так и знал! – вскричал он. – Как только доберусь до дома, позвоню Крейгу. – Улыбка осветила его лицо. У двери он обернулся, вскинул на плечо зонт. – Ты им покажешь, Харви. Они там в «Виктории» будут локти кусать. Я говорил, что ты им всем покажешь. И рано или поздно так и произойдет.

– Я не хочу никому ничего показывать, – неторопливо откликнулся Харви. – Я изменился. Избавился от самодовольного всезнайства. Я просто хочу работать, скромно работать, Исмей. Я просто хочу попытаться… попытаться…

Но приятель уже не слушал. Триумфальный хлопок двери заглушил слова Харви. Исмей ушел.

Харви стоял посреди комнаты. Над умирающими угольками тускло мерцали последние голубые языки пламени. Он устал. И все же жаркий, неугомонный азарт вспыхнул в нем, как луч света, рассеивающий туманную дымку. Работа! Он коротко и глубоко вздохнул. О, какой неожиданный и великолепный шанс предоставил ему Исмей! Он им воспользуется. Да, воспользуется. Новая вера зажглась в нем, новое вдохновение.

Тело еще оставалось вялым, утомленным, – он ничего не мог с этим поделать. И все же словно невидимые силы потянули Харви к маленькому рабочему столу. Все то же самое, совершенно то же самое: микроскоп, центрифуга, предметные стекла, реагенты, пробирки. Пыльные, очень пыльные, давно не использовавшиеся. Со стены на Харви сурово смотрел Пастер.

Горячее стремление нарастало в нем. Он попытается, о да, попытается! Никогда прежде его желания не были столь сильны, никогда прежде он не ощущал с такой полнотой духовное возрождение. Он взял в руку пробирку. Прикосновение принесло ему комфорт, божественное утоление боли. Он снова мог работать. Мог работать!

Было тихо, дом наконец заснул, с улицы больше не доносился шум.

Харви подумал о Мэри, сосредоточенно глядя вдаль. Перед внутренним взором возникло ее лицо. Он с усилием попытался собрать все воедино. Но кусочки мозаики не совпадали – ни одна человеческая рука не в состоянии сложить их вместе. Но все это случилось, случилось, случилось. А потом он вздохнул. Это прошлое. Что ждет его в будущем – он не знал, не мог сказать. Но, по крайней мере, у него оставался образ Мэри – идеал, не отделимый от его работы.

Он печально стоял посреди комнаты, усталость переполняла сердце. И вдруг он услышал на опустевшей улице звуки, прокравшиеся сквозь туман. Сначала он не обратил на них внимания. Но они повторились. Странные звуки, проникавшие через входную дверь. Казалось, к этой двери кто-то тихонько прикасается. Харви медленно повернул голову. «Это ветер», – сказал он себе. Но ветер не дул. Значит, это Исмей – что-то забыл и вернулся. Но это был не Исмей.

Сердце Харви сжалось. В безмолвном доме снова раздался звук – едва слышный скрип, словно кто-то, легко ступая, вошел в холл. «Это ничего не значит, ничего, ничего», – отчаянно убеждал себя Харви. Он знал, что это ничего не значит. Но лицо его сильно побледнело. Сердце замерло. На этот раз никаких звуков. Но добавился аромат. Он вплыл в комнату – отчетливый, опьяняющий. Аромат фрезий.

А.Кронин
Цитадель

Часть первая

В конце одного октябрьского дня в 1924 году бедно одетый молодой человек, с жадным вниманием глядел в окно вагона третьего класса в почти пустом поезде, медленно тащившемся из Суонси в Пеноуэльскую долину.

Мэнсон, ехавший с севера, был в дороге целый день и два раза пересаживался – в Карлейле и в Шрузбери – тем не менее и теперь, к концу утомительного путешествия в Южный Уэльс, его возбуждение не только не улеглось, но еще усилилось, подогреваемое мыслями о начале его врачебной деятельности, о первом в его жизни месте врача в этой незнакомой и некрасивой части страны.

Снаружи, между гор, высившихся по обе стороны одноколейного железнодорожного пути, лил сильный дождь, все затемняя сплошными водяными потоками. Вершины гор тонули в сером небе, но их склоны, изрезанные рудниками, были видны – черные, пустынные, обезображенные большими кучами шлака, по которым в тщетных поисках корма кое-где бродили грязные овцы. Нигде ни куста, ни травинки. Деревья, хилые, скелетообразные, в сумеречном свете походили на привидения. На повороте дороги сверкнул красный огонь литейни, осветив группу рабочих, голых до пояса. В их обнаженных торсах чувствовалось напряжение, руки были подняты для удара. Как быстро ни промелькнула эта картина, заслоненная надшахтными сооружениями, которые теснились за поворотом, она оставила по себе впечатление мощи, живое и бодрое. Мэнсон вдохнул полной грудью. Он ощутил ответный прилив сил, внезапно захватывающее воодушевление, рожденное надеждами на будущее.

Вечерний мрак упал на землю, придавая всему окружающему еще более пустынный и неприветливый вид, и полчаса спустя поезд, шумно пыхтя, подошел к Блэнелли, конечной станции и последнему городу в Пеноуэльской долине. Путешествие Мэнсона, наконец, окончилось. Взяв свой дорожный мешок, он соскочил с подножки вагона и пошел по перрону, напряженно высматривая, не встречает ли его кто-нибудь. У выхода, под фонарем, задуваемым ветром, стоял в ожидании старик с желтым лицом, в четырехугольной шапке и макинтоше, длинном, как ночная сорочка. Он с желчным видом осмотрел Мэнсона и, наконец, сказал как-то неохотно:

– Вы новый помощник доктора Пейджа?

– Совершенно верно, Мэнсон. Мое имя – Эндрью Мэнсон.

– Угу, – промычал старик. – А мое – Томас, старый Томас, как чаще всего величают меня эти бездельники. Я приехал в двуколке. Садитесь, коли не хотите добираться вплавь.

Мэнсон, таща свой мешок, влез в расхлябанную двуколку, запряженную крупной костлявой черной лошадью. За ним влез и Томас, собрал поводья и обратился к лошади:

– Ну, пошел, Тэффи!

Они ехали городом, который, как ни старался Эндрью разглядеть его получше, казался сквозь хлеставший дождь просто беспорядочной кучей низеньких серых домишек, приютившихся у подножия высоких гор. Первые несколько минут старый кучер, не вступая в разговор, мрачно поглядывал на Эндрью из-под полей своей шляпы, с которых ручьями текла вода. Высохший и сморщенный, неряшливо одетый, он ничуть не походил на щеголеватого кучера преуспевающего доктора, и от него исходил сильный и специфический застарелый запах кухонного сала. Наконец он заговорил:

– Наверное, только что кончили ученье, а?

Эндрью утвердительно кивнул головой.

– Так я и думал! – Старый Томас сплюнул в сторону. Довольный своей догадливостью, он стал общительнее.

– Последний помощник уехал десять дней тому назад. Здесь редко кто остается долго.

– А почему? – улыбнулся Эндрью, несмотря на нервное волнение.

– Во-первых, я думаю, оттого, что работа слишком тяжела...

– А во-вторых?

– Сами увидите!

Некоторое время спустя Томас с таким видом, с каким гид показывает туристам какой-нибудь величественный собор, поднял кнут и указал на один из последних в ряду домиков, из освещенной двери которого выходило облако чада.

– Видите? Тут моя хозяйка и я торгуем жареной картошкой. Жарим два раза в неделю. И рыба бывает свежая. – Его длинная верхняя губа задергалась скрытой усмешкой: – Я думаю, вам это не мешает знать, скоро пригодится.

Тем временем они проехали до конца главной улицы, свернули на боковую, короткую и неровную, затем двуколка протряслась по какому-то пустырю и узкой аллее, которая вела к дому, стоявшему как-то на отлете, отдельно от других, за тремя араукариями. На воротах красовалась надпись: «Брингоуэр».

– Вот мы и приехали, – сказал Томас, останавливая лошадь.

Эндрью вылез из двуколки. Пока он собирался с духом перед церемонией представления, дверь распахнулась, и через минуту он очутился в освещенной передней, где его приветствовала потоком слов низенькая, толстая, улыбающаяся женщина лет сорока с лоснившимся лицом и блестящими бойкими глазами.

– Ага, вы, конечно, доктор Мэнсон. Входите, мой дорогой, входите. Я жена доктора, миссис Пейдж. Надеюсь, вас не утомила поездка? Очень рада, что вы приехали. Я чуть с ума не сошла после того, как уехал тот ужасный субъект, что последним служил у нас. Жаль, что вы его не видели! И вот же, скажу я вам! В жизни такого не встречала. Ну, теперь, когда вы здесь, все будет в порядке. Пойдемте, я сама провожу вас в вашу комнату.

Комната Эндрью наверху оказалась маленькой каморкой, в которой стояли латунная кровать, желтый лакированный комод и бамбуковый столик с кувшином и умывальным тазом. Оглядываясь кругом, в то время как круглые черные глаза хозяйки испытующе следили за выражением его лица, Эндрью сказал с натянутой вежливостью:

– Что ж, здесь очень уютно, миссис Пейдж.

– Да, разумеется. – Она улыбнулась и матерински погладила его по плечу. – Вы здесь отлично устроитесь, мой милый. Относитесь ко мне хорошо, и тогда я к вам буду относиться хорошо. Честно сказано, не так ли? Ну, а теперь пойдемте, я вас сию же минуту познакомлю с доктором Пейджем. – Она остановилась, все так же испытующе глядя ему в глаза, но стараясь говорить непринужденно: – Не помню, писала ли я вам, что доктор... в последнее время не совсем здоров.

Эндрью с внезапным удивлением посмотрел на нее.

– О, ничего серьезного, – продолжала она поспешно, раньше чем он успел вставить слово. – Он слег неделю-другую тому назад. Но скоро совсем поправится. Можете в этом не сомневаться.

Озадаченный Эндрью шел за ней до конца коридора. Здесь она открыла одну из дверей и весело воскликнула:

– Эдвард, вот доктор Мэнсон, наш новый помощник! Он пришел с тобой поздороваться.

Когда Эндрью вошел в комнату – длинную, обставленную по-старомодному спальню с наглухо закрывавшими окна синелевыми портьерами и скудным огнем в камине, – Эдвард Пейдж медленно повернулся на постели, – видно было, что это стоило ему больших усилий. То был высокий костлявый человек лет шестидесяти, с лицом, изрезанным суровыми морщинами, с утомленными светлыми глазами. Лицо его носило отпечаток страдания и какого-то терпеливого изнеможения. Но это было еще не все. При свете керосиновой лампы, падавшем на подушку, видно было, что половина лица неподвижна и желта, как воск. Вся левая половина тела также была парализована, а левая рука, лежавшая на лоскутном одеяле, скрючена так, что походила на какую-то желтую шишку. Заметив все эти признаки тяжелого и далеко не недавнего паралича, Эндрью ощутил внезапный ужас. Наступило неловкое молчание.

– Надеюсь, что вам здесь у нас понравится, – сказал, наконец, доктор Пейдж. Он говорил медленно, с трудом, глотая слова. – И надеюсь, что работа окажется вам по силам. Вы еще очень молоды.

– Мне двадцать четыре года, сэр, – натянуто возразил Эндрью. – Конечно, это первая моя служба... но я работы не боюсь.

– Вот видишь, Эдвард! – подхватила, сияя, миссис Пейдж. – Ну, не говорила ли я тебе, что со следующим помощником нам повезет!

Лицо Пейджа еще больше застыло. Некоторое время он смотрел на Эндрью. Но потом как будто утратил интерес к нему и сказал устало:

– Надеюсь, вы от нас не сбежите.

– Господи Боже мой! – воскликнула миссис Пейдж. – Что это за разговоры! – Она повернулась к Эндрью, улыбкой прося извинения. – Это оттого, что он сегодня чуточку не в духе? Но он скоро встанет и опять примется за дело. Не правда ли, милый? – Она наклонилась и крепко поцеловала мужа. – Ну, отдыхай. Как только мы поедим, Энни принесет и тебе поужинать.

Пейдж ничего не ответил. От каменной неподвижности половины его лица рот казался искривленным. Здоровая рука протянулась к книге, лежавшей на столике у кровати. Эндрью заметил ее заглавие: «Дикие птицы Европы». Еще раньше чем больной принялся за чтение, новый помощник почувствовал, что пора уходить.

К ужину Эндрью сошел вниз в ужаснейшем смятении. Он получил это место помощника врача, откликнувшись на объявление в «Ланцете». Но в переписке миссис Пейдж ни словом не упоминала о болезни доктора Пейджа. А между тем Пейдж, несомненно, тяжело болен, – налицо все признаки кровоизлияния в мозг, лишившего его трудоспособности. Пройдет немало месяцев, раньше чем он опять будет в состоянии работать, если это вообще когда-нибудь будет.

Но, сделав над собой усилие, Эндрью перестал думать об этой неприятности. В конце концов он молод, здоров, ничего не имеет против лишней работы, которая достанется на его долю из-за болезни Пейджа. В своем энтузиазме новичка он жаждал целой лавины пациентов.

– Вам повезло, дорогой мой, – весело объявила миссис Пейдж, суетливо влетая в столовую. – Сегодня вы можете сразу ужинать. Амбулаторного приема не будет. Дэй Дженкинс проделал все вместо вас.

– Дэй Дженкинс?

– Да, это наш аптекарь, – небрежно пояснила миссис Пейдж. – Он у нас мастер на все руки. И услужливый малый. Некоторые даже называют его «доктор Дженкинс», хотя, конечно, его ни в коем случае нельзя равнять с доктором Пейджем. Он последние десять дней принимал больных в амбулатории и делал все визиты тоже.

Эндрью, в новом приливе замешательства, уставился на нее. Мелькнули в памяти все то, что ему говорили, предупреждения относительно весьма сомнительной постановки врачебного дела в этих глухих углах Уэльса. Ему снова пришлось сделать над собой усилие, чтобы промолчать.

Миссис Пейдж села в верхнем конце стола, спиной к огню. Удобно примостившись в своем кресле с подушкой, она блаженно вздохнула, в предвкушении ужина и позвонила в стоящий перед ней колокольчик. Ужин подала немолодая служанка с бледным, тщательно умытым лицом, которая, войдя, бросила украдкой взгляд на Эндрью.

– Вот, Энни, это – доктор Мэнсон, – воскликнула миссис Пейдж, намазав маслом кусок мягкой булки и запихивая его в рот.

Энни ничего не ответила. Сдержанно и молча подала Эндрью тонкий ломтик холодной вареной грудинки. А между тем ужин миссис Пейдж состоял из горячего бифштекса с луком и пинты портера. Подняв крышку с поданного ей отдельного блюда и разрезая сочное мясо, она, облизываясь от нетерпения, сочла нужным пояснить:

– Я сегодня плохо завтракала, доктор. Кроме того, я на особой диете. Это из-за малокровия. Из-за него приходится за едой выпивать и каплю портера.

Эндрью решительно принялся жевать жесткую волокнистую грудинку, запивая ее холодной водой. После первого минутного возмущения в нем заговорило присущее ему чувство юмора. Жалоба миссис Пейдж на слабое здоровье звучала таким вопиющим противоречием ее наружности, что Эндрью с трудом подавил неудержимую потребность засмеяться.

Во время ужина миссис Пейдж усердно ела и говорила мало. Но, наконец, управившись с бифштексом и подобрав кусочком хлеба весь соус с тарелки, она смачно облизала губы после остатков портера и откинулась на спинку кресла. Она немного задыхалась. Ее круглые щеки лоснились и пылали румянцем. Она, видимо, склонна была еще посидеть за столом, пуститься в излияния, а может быть, и рассчитывала с присущей ей наглостью выпытать у Мэнсона все, что ей хотелось о нем знать.

Перед ней сидел худой, нескладный, но энергичный и подтянутый молодой человек, черноволосый, высокоскулый, с красиво очерченным ртом и синими глазами. Когда он поднимал эти глаза, их твердое, спокойно-пытливое выражение составляло поразительный контраст с нервной напряженностью лица. Ничего об этом не зная, Блодуэн Пейдж видела перед собой чистый тип кельта. Оценив энергию и живой ум, выражавшиеся в лице Эндрью, она, однако, больше всего была довольна той безропотностью, с какой он принял поданную ему скудную порцию пролежавшего три дня и жесткого как подошва мяса. Миссис Пейдж решила про себя, что, хотя новый помощник имеет вид человека изголодавшегося, прокормить его будет не трудно.

– Я уверена, что мы с вами отлично поладим, – весело объявила она, ковыряя в зубах головной шпилькой. – Пора уже, чтобы мне, для разнообразия, немножко повезло.

И, расчувствовавшись, она принялась поверять Эндрью свои заботы и огорчения, попутно сообщая ему некоторые сведения об условиях здешней врачебной практики.

– Это было ужас что такое, дорогой мой! Вы и вообразить себе не можете... Болезнь доктора Пейджа, помощники один отвратительнее другого, никаких доходов, все только одни расходы... Вы не поверите, что я пережила!.. А тут еще приходилось умасливать директора и начальство на руднике, – ведь через них мы получаем плату за лечение рабочих... Сущие гроши!.. – добавила она поспешно. – Видите ли, здесь в Блэнелли вот какой порядок. Правление рудника зачислило в штат трех докторов, – но имейте в виду, что доктор Пейдж безусловно самый лучший из них. И ведь он так давно уже работает здесь! Больше тридцати лет – шутка сказать! Да, так вот эти три доктора могут нанимать себе сколько угодно помощников: у доктора Пейджа – вы, у доктора Николса имеется какой-то малый, по фамилии Денни, который Бог знает что о себе мнит. Но помощники на службе в руднике не состоят, их в списки не заносят. Как я вам уже говорила, правление делает вычеты за лечение из заработка каждого рабочего в руднике и каменоломнях и выплачивает эти деньги штатным врачам, смотря по тому, сколько у них пациентов.

Она остановилась: эти пространные объяснения слишком утомили ее невежественный ум и перегруженный желудок.

– Теперь я, кажется, уже разобрался во всех ваших порядках тут, миссис Пейдж.

– Вот и хорошо! – Она засмеялась своим веселым смехом. – И больше вам ни о чем не надо беспокоиться. Единственное, что вы должны помнить, – это то, что вы работаете для доктора Пейджа. Это главное. Помните только, что вы работаете для доктора Пейджа – и вы уживетесь отлично с его бедной женушкой!

Доктору Мэнсону, молча наблюдавшему за ней, казалось, что миссис Пейдж старается вызвать в нем сочувствие и в то же время подчинить его своему влиянию все это под маской беспечной ласковости. Быть может, она почувствовала, что зашла слишком далеко, так как вдруг взглянула на часы, выпрямилась и воткнула шпильку, служившую ей зубочисткой, обратно в жирные черные волосы. Затем она поднялась. Голос ее прозвучал уже по-иному, чуть не повелительно:

– Кстати, нужно сходить к больному на Глайдер-плейс номер семь. Вызов поступил после пяти часов. Лучше всего идите туда сейчас же.