Текст книги "Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: Арчибальд Кронин

Пока сестры молча осматривали свои покои, в коридоре раздались шаги, и в комнатушке появилась темноволосая пожилая женщина. С усталым измученным взглядом, в серой униформе, облегавшей ее поникшую фигуру, она, казалось, израсходовала почти весь запас жизненной энергии.

– Рада видеть вас обеих. Я мисс Джеймс – главная здесь. – Она одарила их блеклой приветственной улыбкой. – Хорошо доехали? Боюсь, ваша комната не очень удобна. Но мы так стеснены – так ужасно, ужасно стеснены. – Ее мало связанные между собой реплики прекратились, а руки продолжали судорожно двигаться. Энн заметила, что нижнее левое веко у нее нервно подергивается. – В гостиной вас ждет ужин. Во всяком случае, какая-то еда. Хотя, боюсь, она будет холодной. Но мы так ужасно, ужасно стеснены. Там же вы найдете и график дежурств. Сожалею, что должна просить вас сменить меня сегодня вечером, но я вынуждена. Мы так ужасно, ужасно… – Энн показалось, что эту унылую, механически повторяемую фразу она слышит еще до того, как та срывается с уст усталой главной медсестры.

Последовала пауза. Затем, еще раз слабо улыбнувшись, мисс Джеймс вышла.

Люси повернулась к Энн и сказала с мягкостью, которую обрела за последние дни:

– Она на пределе, бедняжка.

Сестры умылись, как могли, в предоставленном им эмалированном тазу. Затем, переодевшись в униформу, они прошли в гостиную на ужин.

С первого взгляда им стало ясно, насколько жалкой и скудной будет трапеза. Они сели за стол. Несколько минут спустя в коридоре из вагонки раздались шаги, и появилась группа из пяти медсестер. Они вошли молча, уставшие от своего затянувшегося дежурства, и без комментариев принялись за пищу из залежалых консервов. Судя по униформе – неодинаковой, – они прибыли из разных больниц.

Энн не смутило безразличие, с которым были приняты новенькие. Рядом с ней села пожилая медсестра с открытым добрым лицом. Энн улыбнулась ей.

Другая, необщительная с виду женщина, которую звали Дэвис, оттаяла от доброжелательного внимания со стороны Энн. Вскоре она, говоря вполголоса, представила краткий, но многое прояснивший обзор ситуации в Брингауэре.

В этой пародии на больницу было зарегистрировано пятьдесят четыре случая спинномозговой лихорадки, и их число увеличивается с каждым днем. Это инфекционное заболевание было занесено в город моряком из доков Кардиффа. По прибытии он сразу же заболел и умер. С тех пор они похоронили еще сорок пациентов.

Затем в центральное управление здравоохранения было подано обращение, после чего из Лондона прислали медицинского комиссара доктора Хеспли. Этот чиновник, как презрительно назвала его медсестра Дэвис, оказался не более чем типичным бюрократом, который согласно служебной инструкции был озабочен лишь тем, чтобы не допустить огласки эпидемии.

Врачи первичного звена, несмотря на весьма ограниченные возможности, достойно выполняли свой долг, особенно старый доктор Форрест – поистине бесценный, хоть и необработанный, бриллиант. Несмотря на попытку вмешательства Хеспли, он фактически отвечал за все медицинское обслуживание. Именно Форрест поставил диагноз первому заболевшему, именно он первым делом послал за сывороткой. Если бы только мисс Джеймс проявила хоть что-то от его стойкости и мужества, можно было бы уже говорить, что эпидемия взята под контроль. Но сейчас перед главной медсестрой стояла задача, далеко выходящая за рамки ее возможностей. И она, увы, выдохлась и разваливается на глазах.

Энн и Люси слушали рассказ сестры Дэвис с напряженным интересом. Первой заговорила Люси:

– Я думаю, чем скорее мы попадем в палату и начнем, тем будет лучше.

Это была длинная, низкая палата, слабо освещенная тремя масляными лампами с абажурами. Кровати были так тесно составлены, что их красные покрывала образовывали двойную непрерывную линию. Явно ощущалась атмосфера хаоса, неописуемого замешательства, вызванного отчаянной и торопливой битвой со смертью. На стоящий посредине палаты стол капало из пакетов со льдом, тут и там в беспорядке стояли откупоренные бутылки, карточки пациентов криво-косо висели над кроватями.

Наметанным глазом Энн сразу оценила обстановку. Она знала о трудностях, связанных с чрезвычайными ситуациями; но никакие трудности и никакая чрезвычайная ситуация не должны были довести палату до такого состояния. Она ничего не сказала медсестре, которую они сменили. Она также не отдала никаких распоряжений Люси. Сестры просто молча, по взаимному согласию, принялись наводить порядок.

К десяти часам вечера, после двухчасовой непрерывной работы, они добились поразительных изменений во внешнем виде палаты. Затем, как раз когда Энн собиралась объявить передышку, дверь в палату распахнулась и вошел огромный, неуклюжий человек в плохо сидящем на нем коричневом твидовом костюме. Его седые лохмы остро нуждались в стрижке, а на грубом, изборожденном морщинами лице поблескивали из-под тяжелых бровей умудренные жизненным опытом глаза. По описанию медсестры Дэвис Энн сразу узнала в нем доктора Форреста.

Появление Форреста было стремительным, но при виде палаты, столь отличавшейся теперь от прежней, старый доктор резко остановился. Он оглядел все вокруг внимательным взглядом холерика, ничего не упуская из виду. Наконец его глаза остановился на Энн и Люси. Он никак не прокомментировал положительные перемены в палате. Форрест молча изучал сестер, а затем рявкнул:

– Вы только что прибыли. Откуда?

– Из Лондона. – Энн была столь же немногословна, сколь и он.

На что он нехотя ей кивнул.

– Пойдемте со мной, – проворчал он. – Вы обе. Здесь есть работа для пары настоящих медсестер. И по милости Божьей, вы, кажется, не совсем пустышки.

Ни Энн, ни Люси раньше не имели дела со спинномозговой лихорадкой, но теперь они воочию увидели разрушительную силу инфекции, намного более ужасной и тяжелой, чем худшая форма тропической чумы. Многие случаи в Брингауэре имели молниеносное течение. У человека, вроде бы вполне здорового на вид, вдруг начинались сильный озноб, головная боль и ужасные судороги. Затем наступал ступор. В течение двадцати часов обреченный пациент умирал.

Энн так сильно беспокоилась, что не могла спать по ночам. Ей была более чем понятна первопричина неэффективности лазарета. Мисс Джеймс, пусть ею и двигали благие намерения, была совершенно и безнадежно непригодна для борьбы с нынешней катастрофой. Только непререкаемый авторитет доктора Хеспли удерживал ее в Брингауэре. Мисс Джеймс, как и он сам, была чиновницей министерства здравоохранения. Не имело значения, что доктор Форрест рвал и метал при этом. Для человека, который смотрел на мир с точки зрения продвижения по службе, получения субсидий и досконального исполнения ведомственных предписаний, сместить ее было немыслимо.

Затем, примерно через двенадцать дней после прибытия Люси и Энн, в ситуацию тихо вмешалось Провидение. Мисс Джеймс сломалась окончательно.

– Я немедленно уведомлю свой отдел, – сказал Хеспли, длинный, сухощавый и аккуратный, с пенсне в золотой оправе на высокой переносице. – Мы получим замену к концу недели.

– У нас уже есть замена, – прямо заявил Форрест. – Мы назначим старшую медсестру Ли главой сестринского персонала.

Форрест не стал дожидаться ответа Хеспли. Он вышел, чтобы сообщить новость Энн. И нашел ее, как обычно, в ее палате.

– Ну что ж! – мрачно заявил он. – Хочу быть первым, кто поздравит нашу новую главную медсестру.

Странно тронутая осознанием того, что ей предстоит, Энн замерла с отрешенным видом, на щеках обозначилось по розовому пятнышку. Наконец-то она возглавила сообщество медсестер, наконец-то воплощалось в жизнь то, к чему она до сих пор стремилась и на что надеялась. Она быстро изложила свою программу. Энн так часто думала об этой программе во время долгих ночных дежурств, что довела ее до совершенства.

– Мне нужно больше людей, доктор. Я знаю, где их взять. Я хотела бы перевести наших медсестер на восьмичасовое дежурство вместо одиннадцатичасового, как сейчас. Кроме того, хочу послать кого-то из них на профилактический обход всех домов. Далее – мы просто обязаны создать для них более приличные условия проживания. И организовать питание получше. В таких ситуациях, как у нас, все зависит от ухода за больными. Разве можно добиться достойного ухода от усталых, недоедающих медсестер, которые живут так убого? Последние две недели мы питались не едой, а какими-то отходами. Это за пределами всякого смысла и рассудка. Почему с медсестрами обращаются хуже, чем с судомойками? Я хочу, чтобы им подавали горячие супы и хорошее жаркое. Я где-нибудь найду повара. И перестрою кухню. И хочу, чтобы у нас было нормальное жилье. Кто-то из медсестер, видимо, так и останется в этом отвратительном бараке. Но для других нужно найти место получше. Недалеко от города есть маленькая скромная гостиница без бара. Сейчас она практически пуста, здание крепкое, хотя и старое, и там удобно. Я хочу занять эту гостиницу, доктор. Хочу сама решать, как работать с бакалейщиком, мясником, молочником и аптекарем. Обещаю, что ни пенни не потрачу впустую. Я думаю лишь о самом необходимом, о военных припасах – только наша война идет ради жизни, а не ради смерти!

Совсем запыхавшись, она замолчала, с испугом подумав, что обидела доктора, сказав лишнее. Он ничего не отвечал целую минуту, сверля ее своими маленькими проницательными глазками. Затем крепко пожал ей руку.

– Моя дорогая, – сказал он с удивительной теплотой, – в этом мы вместе – до конца.

Энн поспешила в город. Там она сразу устремилась на почту. Отправила две телеграммы. Одна была адресована Сьюзен Гладстон, секретарю профсоюза, с просьбой прислать шесть специально отобранных медсестер. Другую она отправила Норе и Гленни в Манчестер с просьбой сделать все возможное и невозможное, чтобы присоединиться к ней.

На следующий вечер из профсоюза прибыли шесть новых медсестер. Энн сама показала им благоустроенные номера в той гостинице. И сразу же перевела всех на восьмичасовую смену. Результат нововведения был невероятный. Через несколько дней Энн с чувством благодарности громко выдохнула. Ее команда работала великолепно, превратившись из группы апатичных одиночек в сплоченную боевую единицу.

В следующий понедельник приехали Нора и Гленни. Каким-то образом они получили разрешение, чудом убедив Кувалду уступить. Энн улучила драгоценные полчаса и, взяв с собой Люси, отправилась встречать их на станцию Брингауэр.

Они снова были вместе, о чем ни одна из них и не мечтала, пусть и на продуваемой ветром платформе, на фоне хмурого, испуганного города, – это ничуть не омрачало радость встречи.

Смеясь и болтая, четыре медсестры покинули станцию. Им предстояло поднять престиж их профессии, хотя у них никогда не было таких мыслей. Они собирались, рискуя своей жизнью, иметь дело со смертельно опасной инфекцией. И все же они делали это весело, с яркой, непоколебимой отвагой.

Позже Энн нерешительно сказала Люси:

– Я так рада, что тебе понравились Нора и Гленни, а ты им. В гостинице для вас троих готова великолепная большая комната. Меня действительно беспокоит, в каких условиях ты здесь. Сыро, да и вообще ужасно.

– А как же ты сама? Не собираешься в гостиницу?

– О нет, я должна остаться здесь.

Люси тихо улыбнулась:

– Тогда я тоже остаюсь. Неужели ты считаешь, что я позволю тебе жить в этой дыре, пока сама купаюсь в комфорте? Нет, спасибо, дорогая. Сейчас я так не поступлю. Кроме того, если бы я отправилась в гостиницу, все бы сказали, что ты устраиваешь меня потеплее, потому что я твоя сестра. И наконец, если честно, я просто хочу быть рядом с тобой.

Глаза Энн увлажнились. Глубоко тронутая, она не стала возражать Люси. Вместо этого она сказала:

– Есть еще одна вещь. И вот тут лучше не спорь. Сейчас я должна настоять на своем. Это не значит, что я хочу потеплее тебя устроить. Ты это действительно заслужила, Люси. Ты прекрасно работала, с тех пор как мы приехали сюда. По-моему, ты здесь лучшая медсестра. Я говорила об этом с доктором Форрестом, и он согласен. Люси, мы открываем еще одно отделение на втором этаже – для детей. Мы хотим… я хочу, чтобы ты стала старшей медицинской сестрой палаты.

Люси сложила ладони вместе. Потрясенная, она на мгновение лишилась дара речи. Затем тихо ответила:

– Спасибо тебе, Энн. Это лучшая новость за всю мою жизнь.

Новое детское отделение открылось, и его возглавила новая старшая медсестра. У Энн потеплело на сердце, когда она увидела Люси в наглаженной униформе, столь серьезную и целеустремленную, столь полную ответственности и готовности исполнить свой долг.

В палате лежало около двадцати детей. Некоторые из них уже поправлялись. Остальные, хотя все еще тяжело больные, по всем признакам должны были выздороветь. Исключение составлял один ребенок, девочка – она находилась при смерти. Доктор Форрест считал, что больше недели она не протянет.

Один смертельный случай из двадцати – для старшей медсестры палаты это был не слишком удручающий показатель. Учитывая серьезность эпидемии, он даже внушал оптимизм. И все же Люси по какой-то непонятной причине не хотела с этим мириться. Ее лоб был нахмурен, движения сдержанны, и, казалось, всю свою энергию она направила исключительно на спасение этой девочки.

Это стремление так бросалось в глаза, что Энн не могла его не заметить. Вот и сегодня, спустя всего четыре недели после повышения Люси, Энн, войдя в палату, так и замерла в дверях. Слишком неожиданно оказалось то, что она увидела. Люси заботливо и тщательно протирала девочку губкой, пытаясь снизить температуру. В этой рутинной процедуре не было ничего необычного. Удивляло лишь то, что Люси, имея в помощницах двух медсестер как старшая медсестра отделения, выполняла ее сама.

Стоя за перегородками, Энн, никем не замеченная, наблюдала за действиями Люси. Чем больше она смотрела, тем больше убеждалась в том, что глубокой и тайной побудительной причиной действий Люси была огромная нежность. Маленькой девочке, единственной дочери достойных супругов, было четыре года. Отец большую часть дня ходил взад и вперед перед больницей в ожидании новостей о своей маленькой Грейси.

Без сомнения, Грейси Хедли была прелестным ребенком, несмотря на то что лихорадка не пощадила ее. Даже сейчас всякий залюбовался бы ее золотистыми локонами, которые влажными кольцами рассыпались по подушке. Энн смотрела на лежащую без сознания Грейси, и тут память отозвалась знакомым аккордом. Энн померещилось странное сходство между этой смертельно больной девочкой и маленьким мальчиком, умершим в Шерефорде от дифтерии.

Все это вспышкой пронеслось в голове Энн. Сходство той и нынешней ситуации не могла не заметить и Люси, которая вела теперь практически безнадежную битву за жизнь малышки.

Между бровями Энн пролегла морщинка озабоченности. Она инстинктивно боялась за Люси, которая в случае почти неизбежной неудачи будет психологически надломлена и глубоко разочарована. Следя за сестрой, она также видела, что Люси слишком приближается к пациентке, рискуя подхватить инфекцию, хотя всех медсестер предупредили о том, что нужно соблюдать меры предосторожности.

Наступил следующий день, затем еще один. Потом настала суббота. Выходные прошли. А Грейси Хедли все еще дышала, все еще держалась за тонкую нить жизни. Во вторник утром доктор Форрест долго колдовал над девочкой, по-прежнему находившейся без сознания. Он заявил, что, если Грейси переживет кризис в ближайшие двадцать четыре часа, она определенно поправится. Однако, хрипло добавил он, по его мнению, кризис окажется фатальным.

Двадцать четыре часа! Взглянув на циферблат, Люси собрала последние остатки энергии. Медленно тикали секунды, тянулись минуты. И все же каким-то образом день закончился. Двенадцать часов Люси почти не выходила из палаты. Тем не менее, невзирая на все возражения Энн, она решила остаться там и на ночь.

И вот, когда наступила темнота и зажглись лампы, Люси устроилась рядом с кроваткой, чтобы наблюдать за девочкой. Усталости она не чувствовала – ощущала себя легкой, неподвластной утомлению, наделенной свыше силой, которую ничто не могло умалить.

Весь день Грейси вроде бы держалась. Но теперь, когда сгустились тени, казалось, что жизнь покидает девочку. Дыхание ее стало хриплым, а температура внезапно подскочила. Но что хуже всего, из-за судорог голова запрокинулась назад настолько, что упиралась в худенькие лопатки.

Люси безотрывно смотрела на умирающего ребенка. Несмотря на все ее старания, полуприкрытые веками глаза малышки оставались слепыми, безжизненными. Люси держала вялую руку бедного ребенка в своей, словно пытаясь влить в это изможденное маленькое тело неистовый и неумолимый ток жизни.

Около двух часов ночи дыхание Грейси стало прерывистым, а пульс под пальцем Люси затрепетал и почти замер. Лицо Люси смертельно побледнело. Неужели она потерпит неудачу теперь, когда сутки почти миновали, после всего, что она сделала? В отчаянии она наклонилась вперед и, приподняв обмякшее тело малышки, прижалась ртом к почти безжизненным губам. Люси с силой выдохнула, раздувая своим дыханием спавшуюся грудную клетку ребенка, а затем стала ритмично надавливать на ее.

Как долго это продолжалось, Люси не знала. Но в какой-то момент она остановилась. Ребенок снова дышал – тихо, но ровно.

На лбу Люси выступили капли пота. Дрожащими пальцами она поставила девочке термометр. Она не сразу смогла разобрать, что он показал, но когда разобрала, чуть не закричала. Жар спал. Люси быстро потянулась за пипеткой для кормления и капнула на язык ребенка несколько капель раствора пептона[217]217
  Пептон – продукт неполного расщепления белка. В настоящее время применяется в основном в микробиологии в качестве питательной среды для культивирования микроорганизмов.


[Закрыть]. Ее сердце радостно заколотилось, когда она увидела, что Грейси делает самостоятельные глотки. Дыхание малышки стало более четким, как и пульс, а температура упала еще на градус. Еще несколько легко проглоченных капель питательного вещества. А затем, когда первые лучи рассвета просочились сквозь жалюзи, веки Грейси поднялись. Девочка посмотрела на Люси абсолютно осознанно. Говорить она еще не могла – это было впереди. Но вот он, проблеск жизни и разума. Наконец-то кризис миновал.

Люси захлестнул прилив огромной радости. Ее ослепили жгучие безудержные слезы – слезы ни с чем не сравнимого ликования. Она сложила ладони и подняла их в благодарственной молитве. Затем, покачнувшись, встала и подняла жалюзи. На улице, напротив окна, продолжая свое бдение, пристально смотрел на нее Том Хедли. Люси махнула ему, дав понять, что самое страшное позади. И когда он ринулся ко входу, она поспешила встретить его. Там, на пороге, она сообщила ему чудесную новость, и их обоих осветило восходящее солнце.

Выздоровление маленькой Грейси Хедли вызвало радостное оживление во всей больнице, тем более что и эпидемия в целом пошла на спад. Энн, тихо сидевшая в своей комнате и писавшая письма, подумала, что основная часть ее работы здесь выполнена. Заглядывая в будущее, она уже размышляла о возвращении в Лондон вместе с сестрой. Люси наверняка получит поддержку от мисс Мелвилл, учитывая, насколько самоотверженно она здесь себя проявила. Как это было бы чудесно – она и Люси, старшие медсестры палат, вместе в Трафальгарской больнице!

Сейчас Энн писала последнее и самое трудное письмо. Оно было адресовано доктору Прескотту. Почему это письмо давалось так тяжело, она едва ли могла понять. Она почти ничего не сообщала о собственных достижениях, подробно останавливаясь лишь на успехах Люси. Энн еще раз поблагодарила Прескотта за то, что он дал им возможность выполнить эту работу. Она быстро исчерпала запас новостей. В последние недели она так часто думала о Прескотте, что было странно, почему у нее не получается выразить эти мысли словами. Она испытывала по отношению к нему непонятное замешательство, некий тревожный, не до конца осознанный конфликт эмоций, как будто хотела, но боялась увидеть Прескотта. Эта мысль заставила Энн слегка улыбнуться.

Именно в этот момент в комнату без стука ворвалась Нора. Очень бледная, запыхавшаяся, она явно пыталась справиться с потрясением. А затем выпалила:

– Люси упала в обморок в палате. Она… она просто потеряла сознание.

Энн, не вставая со стула, напряженно полуобернулась.

– Ничего страшного, – едва выговорила Нора, хотя ее вид говорил об обратном. – Просто доктор Форрест… он послал меня за тобой.

С задрожавших губ Энн была готова сорваться дюжина вопросов. Но с внезапным и ужасным предчувствием она поняла причину обморока Люси. Оцепеневшая, она, как лунатик, поднялась и последовала за Норой в палату.

Люси они нашли не там, а в маленьком подсобном помещении, которое использовалось как кухня. Она лежала на нескольких подушках, поспешно брошенных на пол, над ней, опустившись на колено, склонился доктор Форрест, а две медсестры стояли рядом. Одного взгляда на Люси хватило Энн, чтобы осознать худшее. Люси не упала в обморок. Она была без сознания, часто дышала, лицо сильно покраснело. Под кожей уже проступали первые слабые, уродливые пятна сыпи. Сердце Энн стало холодным как лед. Она поняла: Люси заболела лихорадкой.

Скрипнув своими старыми суставами, доктор Форрест поднялся. Он избегал встречаться глазами с Энн, опасаясь, что она прочтет в них зловещую правду. Но Энн достаточно насмотрелась на пациентов с этой ужасной болезнью, чтобы понять, что Люси поразила ее худшая, самая злокачественная форма. С огромным трудом она взяла себя в руки и повернулась к Норе:

– Приготовь кровать в дальней палате. И скажи сестре Глен, что она мне понадобится.

Десять минут спустя они перенесли Люси вниз через двор в отдельную палату. Доктор Форрест немедленно сделал спинномозговую пункцию и ввел огромную дозу сыворотки. Нора и Гленни стояли рядом. Сделав отчаянное усилие, Энн совладала с терзавшими ее чувствами. Она поручила Гленни дежурить днем, а Норе ночью, решив, что сама постоянно будет рядом.