Текст книги "Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: Арчибальд Кронин

Первым умер Гарри Брэйс. У Гарри Брэйса было слабое сердце, он был уже не молод, да и купание в Скаппере жестоко отозвалось на нём; он умер просто от истощения. Никто не знал, где и как это произошло, пока Нед Софтли не наткнулся рукой на мёртвое, похолодевшее лицо Гарри и закричал, что Гарри умер. Случилось это к концу третьей ночи, но, впрочем, для них теперь всегда была ночь, потому что лампы опустели и погасли, и все свечи догорели, кроме одной, которую Роберт берег на крайний случай. Темнота была не так уж неприятна, она милосердно окутывала их, теснее объединяла и укрывала.

Их было всего девять: Роберт, Гюи, Лиминг, Пат Риди, «Иисус Скорбящий», Сви Мессюэр, Нед Софтли, Гарри Брэйс и ещё два шахтёра – Беннет и Сет Колдер. Первый день они занимались лишь тем, что стучали, главным образом, стучали… та-та… та-та… та-та-та-та… Снова и снова – та-та… та-та… та-та-та… словно чёткий бой барабана. Стучать было необходимо, стук указывал их местопребывание в непроглядном мраке. Десятки людей были спасены, благодаря тому, что их стук услышали спасавшие… Та-та-та-та-та… Они по очереди подходили к каменной стене. Но на второй день Боксёр вдруг завопил:

– Перестаньте! Ради Христа, перестаньте, не могу я больше слышать этот проклятый стук!

Нед Софтли, чья очередь была стучать, тотчас же остановился. Видимо, и остальные были довольны, когда стук прекратился. Они не стучали около часу, затем все, в том числе и Боксёр, решили, что надо продолжать. Люди, которые придут, должны прийти через старую шахту Скаппера, они, вероятно, уже где-то очень близко. – «О, они уже, должно быть, так близко, что можно услышать „алло“», – сказал Сви Мессюэр. И Нед начал: та-та… та-та… та-та-та-та.

Вскоре после этого «Скорбящий» в первый раз отслужил молебен. «Скорбящий» и до этого много молился на коленях, но молился про себя, в стороне от остальных, с тем страстным напряжением, с каким и сам Иисус молился некогда в саду Гефсиманском. «Скорбящий» был молчаливый и серьёзный человек, не навязывавший своих убеждений другим, если не считать таких средств молчаливой пропаганды, как брошюры религиозного содержания и сэндвичи. На футбольных матчах в Витли-Бэй или Слискэйле «Скорбящий» обыкновенно стоял где-нибудь или медленно бродил среди шумной толпы, повесив себе на грудь и спину плакаты относительно «слез Иисусовых». Это был самый смирный из всех когда-либо существовавших адептов Иисуса, и далеко не худший. Так что не в его характере было заставлять других молиться. Но, как это ни странно, Роберт, никогда не ходивший в церковь, вдруг заявил, что надо всем вместе помолиться.

«Скорбящий» ничего не говорил, но ему хотелось этого, очень хотелось, и предложение Роберта обрадовало его. Начал он с очень хорошей молитвы, в которой не упоминалось ни о чём, вроде разрывания на себе одежд или «одетой в пурпур жены»[48]48
  «Одетая в пурпур жена», образ из «Апокалипсиса», была у протестантов по одной версии – символом греховности мира, по другой – символом папского Рима.


[Закрыть]. Она была полна глубокой веры и грубых грамматических ошибок и кончалась очень просто: «Так выведи же нас отсюда, господи, во имя Иисуса Христа. Аминь».

Затем «Скорбящий» прочитал короткую проповедь. Он выбрал текст Евангелия от Иоанна: «Я светоч мира. Тот, кто последует за мной, не будет ходить во тьме, но увидит свет жизни». Он просто беседовал с товарищами, говорил самыми обыкновенными словами.

Потом они спели гимн «Приди, приди, Спаситель»:

 
По далёким холодным горам я блуждал,
Покинув родную ограду.
Великий Спаситель, приди, о приди,
Прими в своё верное, стадо.
 

Наступила тишина, в которой слышалось только ещё не умолкшее эхо. Никому, видимо, не хотелось нарушать молчания. Все сидели совсем тихо, только Лиминг скрипел зубами. Но Лиминг был из тех, кто легко падает духом.

– О боже, – стонал он, – о Христос, помоги мне!

И Боксёр заплакал. Суровый грубый малый был Боксёр Лиминг, но иногда в нём проглядывала какая-то слабость души. Он сидел, опустив голову на руки, сотрясаемый сухими рыданиями, жутко было слышать, как он мучается. У всех нервы к этому времени уже успели развинтиться, каждому было трудно сохранять мужество на пустой желудок. У них не было больше ни пищи, ни воды, только тоненькая струйка сочилась медленно с потолка. Казалось странным, что, бежав от ужасающего водяного потока они теперь имели так мало воды, только-только, чтобы утолить жажду, на каждого по глотку солоноватой жидкости, смешанной с угольной пылью.

Время шло, – и некоторые начали ощущать голод. Больше всего хотелось есть Пату Риди, самому молодому из них. У Роберта в кармане остались три леденца от кашля. Он сунул Пату один, потом другой. Сколько же времени прошло между первым леденцом и вторым?.. Пять минут или пять дней? Одному богу это было известно.

Съев второй, Пат прошептал:

– Как вкусно, дядя Роберт!

Роберт улыбнулся. Он хотел было отдать Пату третью конфету, но неожиданно мысль, что это – последняя, удержала его. «Я приберегу её для него», – подумал он.

То же стремление сохранить что-нибудь про запас побудило Роберта припрятать последнюю свечку, хотя вначале темнота была не приятна, а мучительна, страшно мучительна после жёлтого огонька свечи, вокруг которого они сидели кружком, как вокруг крошечного лагерного костра.

В темноте было гораздо труднее следить за временем. У одного только Роберта были часы, но и те остановились, когда он упал в воду в «Куполе». Особенно волновался по этому поводу Гюи. Гюи всегда был молчалив, а теперь молчаливее, чем когда-либо. С тех пор как они дошли до отвала, Гюи вряд ли промолвил хоть одно слово. Он сидел подле отца и, сдвинув брови, размышлял о чём-то. Все его тело напряглось от какого-то тайного беспокойства. Наконец, он спросил вполголоса:

– Папа! Сколько времени мы уже здесь?

Роберт отвечал:

– Не могу тебе сказать, Гюи.

– Но, папа, как ты думаешь?

– Да, пожалуй, дня два… или, может быть, три…

– Значит, сейчас какой день, папа?

– Не знаю, мальчик… должно быть, среда.

– Среда… – Гюи вздохнул и снова прислонился онемевшей спиной к стене. Если сегодня только среда, то это не так уж плохо, значит остаётся ещё целых три дня до матча, в котором он должен участвовать. Ему нужно выбраться из этой ямы к субботе, нужно, непременно нужно! И в внезапном приступе мучительной тоски Гюи схватил камень и начал колотить по стене. Та-та… та-та… та-та-та-та!

После того как он перестал стучать, долго стояла тишина. И тогда-то именно Нед Софтли вздумал передвинуться на другое место, протянул руку и наткнулся на лицо Гарри Брэйса. Сначала он подумал, что Гарри уснул. Он снова осторожно дотронулся до него, и пальцы его попали прямо в холодный, открытый рот мёртвого Гарри.

Роберт зажёг свечу. Да, Гарри Брэйс был мёртв. Бедный Гарри, так и не пришлось ему подарить своей «хозяйке» бандаж, который он все обещал ей. Роберт и Лиминг подняли его. Он был такой тяжёлый. Или это от того, что они ослабели? Гарри отнесли подальше, на дорогу, на тридцать ярдов ниже. Его уложили на спину, Роберт сложил ему руки крестом на его фуфайке шахтёра и закрыл Гарри глаза.

«Скорбящий» спал, уснув в первый раз за три дня и громко храпел во сне. Роберт не стал его будить. Он прочитал над Гарри «Отче наш», затем он и Лиминг вернулись к остальным.

– Пускай свеча выгорит ещё на один дюйм, ребята, – сказал Роберт. – Всё будет немного веселее.

Пат снова тихонько всхлипывал. Во второй раз увидел он смерть, и не очень-то это ему понравилось.

– Ты бы немного размял ноги, – сказал ему Роберт. Он обнял рукой трясшиеся от рыданий плечи Пата. – Пора дать тебе какую-нибудь работу. Не хочешь ли не в очередь постучать?

Пат покачал головой.

– Я хочу написать маме, – сказал он, давая волю своему горю.

– Отлично, – согласился Роберт. – Ты напишешь своей маме. Карандаш у меня есть. А у кого найдётся клочок бумаги?

У Неда Софтли оказалась записная книжка, в которой он отмечал число сданных вагонеток. Он передал её Роберту. Тот вырвал узкий двойной листок, положил его на книжку и вместе с карандашом вручил Пату.

Пат с благодарностью, жадно схватил бумагу, книжку и карандаш. Он повеселел. Тотчас же принялся за письмо и вывел круглыми большими буквами: «Дорогая моя мама». Остановился и, склонив голову набок, перечёл написанное. «Дорогая моя мама…»

Снова взялся за карандаш и снова остановился. «Дорогая моя мама», – перечёл он в третий раз. И заплакал, на этот раз по-настоящему. Плакал горько. Пату было только пятнадцать лет.

К тому времени, как Пат немного успокоился, свеча уже выгорела на дюйм, Роберт отнял у Пата записную книжку, карандаш и листок с начатым письмом и положил все это в карман. Затем потушил свечу. Левой рукой он обнял Пата Риди, как бы защищая его. Пат так в этой позе и уснул.

Роберт и сам задремал. Время шло. Он проснулся среди тишины и полного мрака и закашлялся. Кашлял долго, своим привычным – глухим кашлем, с которым он словно сроднился. Мокрая одежда высыхала на нём, но это было ему вредно. Он подумал: «Не миновать мне опять плеврита, когда мы выберемся отсюда». Потом, с внезапно похолодевшим сердцем, добавил мысленно: «Если выберемся».

Прошло ещё некоторое время. Те, что идут на помощь, уже должны быть близко, они несомненно уже где-то очень близко!

– Папа. – (Это опять Гюи.) – Какой сегодня день, папа?

– Не могу тебе сказать, Гюи, голубчик. – Роберт старался говорить спокойно и вразумительно.

– Но, папа… который же день сегодня?

– Не знаю, Гюи, не знаю, мальчик.

Роберт все пытался говорить спокойно и внушительно, но голос его звучал вяло, утомлённо.

– Но, папа… Какой может быть сегодня день? Ты ведь знаешь, скоро матч, папа… матч Объединённой команды… Мне надо быть там в субботу. Мне надо… надо, папа!

Тихий голос Гюи звучал пронзительно, истерически. Он в темноте качался взад и вперёд. Ему надо выбраться отсюда к субботе, надо, надо выйти не позже субботы!..

…А был уже вечер воскресенья.

Проснулся Лиминг. Все, видимо, спали; должно быть, сюда начинал проникать рудничный газ, или это объяснялось просто слабостью? Боксёр сказал:

– Боже, какой сон я видел! Если бы только знала моя бедная старуха!.. Чего бы я не отдал сейчас за кружку пива! Есть не хочу совсем, вот только пива хочется! Господи, что это я говорю, ведь я обещал, что брошу пить, если выйду отсюда. О боже, выведи нас отсюда! Спаси нас! – Голос его перешёл в крик.

Закричал и Нед Софтли. И ещё несколько человек. «Спасите!.. Спасите нас!» Даже «Скорбящий» пал духом. Он вдруг воззвал громким голосом:

– Скоро ли, о господи, пошлёшь ты нам избавление?

Всё это походило на вой диких зверей, запертых в клетку.

Следующим умер Беннет, а шесть часов спустя Сет Колдер. Они были товарищами, работали вместе без малого четырнадцать лет. Четырнадцать лет они вместе работали, пьянствовали, играли в шары. Но им вовсе не казалось необходимым и умереть вместе. Беннет был спокойнее, но Сет Колдер с той минуты, как почувствовал, что слабеет, не переставал причитать:

– Я не хочу умирать. Ведь я ещё молодой. У меня молодая жена. Не хочу умирать. – Но, несмотря на это, он умер.

Все настолько уже ослабели, что не могли перенести куда-нибудь тела умерших Беннета и Сета Колдера. Кроме того, у Роберта в кармане оставалось только две спички и маленький огарок. Он отдал последний леденец Пату. Теперь уже недолго осталось ждать тех, что идут сюда из старой шахты. О господи, пусть же они придут поскорее, иначе будет слишком поздно!

Они лежали, настолько обессиленные, что уже не были в состоянии двигаться. Слишком слабые, даже для того, чтобы отходить в сторону, когда было нужно. Лежали – и только. Роберту пришла в голову такая идея: он стал окликать товарищей, трижды повторяя каждое имя. Если и на третий оклик ответа не было, то он знал, что этого человека нет больше в живых.

Первым перестал откликаться Нед Софтли. Он, должно быть, умер так же тихо, как Гарри Брэйс. Неда всегда считали полоумным, но умирал он мужественно, без единой жалобы. За ним последовал Сви Мессюэр. Озорной и весёлый малый был этот Сви, но теперь он навсегда перестал рассказывать смешные анекдоты. Как раз в то время, когда умер Сви, сошёл с ума «Скорбящий». Как и остальные, он долго лежал молча. Но вдруг он поднялся на ноги. Стоял в темноте, и, несмотря на темноту, те, кто ещё оставался в живых, почувствовали, что перед ними безумный. Он заговорил:

– Я вижу их! Вижу семь ангелов, что стояли перед господом! Слышу зов их труб. Господь открыл мои глаза!

Сперва они пытались не обращать на него внимания, но «Скорбящий» продолжал:

– Я слышу звук их труб. Первый затрубил – и вот пошёл град, смешанный с кровью.

Лиминг попросил:

– Да замолчи ты, ради бога, Клэм!

Но «Скорбящий» продолжал ещё громче:

– Затрубил второй ангел – и вот высокая гора, пылающая огнём, рушится в море, и третья часть моря превращается в кровь. Не вода в нём, о братья, но кровь. То, что привело нас сюда, не вода, но кровь!

Лиминг приподнялся и сел:

– Клэм, перестань ты, ради Христа, я не могу больше этого выносить!

Но безумный продолжал всё так же торжественно:

– Затрубит третий ангел – и падёт звезда Полынь. Горечь и злоба, о братья мои, – вот наш удел на земле, сокрушила нас алчность людская. И затрубит четвёртый ангел и пятый – и снова падёт звезда в бездонную пропасть. И вот из пропасти дым поднимается. Мы в этой пропасти, братья, и вокруг нас темно от дыма, и печать господня на нашем челе, а тех, сидящих высоко, кто загнал нас сюда, ждёт кара. Я это вижу, братья. Дух пророчества сошёл на меня. Я пророк в шахте «Парадиз»…

Тут Роберт понял, что «Скорбящий» сошёл с ума.

– Садись-ка, брат, – стал он его уговаривать. – Сядь, пожалуйста. Скоро нас найдут. Теперь уже, должно быть, недолго. Сядь и жди спокойно.

Но «Скорбящий» продолжал:

– И затрубит шестой ангел – и услышим глас четырёх рогов золотого алтаря, стоящего перед господом. И послано будет четыре ангела, чтобы умертвить третью часть людей дымом и серой, и тех, кто не погиб от прежних казней, но не раскаялся в делах рук своих, не раскаялся в своих злодействах и в колдовстве своём, в прелюбодеяниях и воровстве…

Голос «Скорбящего» постепенно перешёл в крик, который, казалось, сотрясал своды и которому вторило эхо.

– Нет, я не выдержу! – простонал Лиминг. Он пополз к тому месту, где стоял «Скорбящий», нащупывая руками дорогу. «Скорбящий» ужасным голосом продолжал:

– И вот затрубит седьмой ангел…

Но раньше, чем затрубил седьмой ангел, Лиминг ухватил «Скорбящего» за лодыжку и сбил его с ног. «Скорбящий» свалился со стоном.

– Но трубит седьмой ангел. Я вижу это. Я вижу век, созданный безумием и жадностью человеческой. Деньги, деньги, деньги… Ради них нас губят, убивают. Слушайте моё пророчество… С высоких мест падут они… не вода, но кровь… кровь агнца… Достань молитвенник, мать, и мы споём гимн любви… возьми мою руку, мать, держи меня крепче, ибо в этом нет греха… приди, великий Спаситель, приди…

Голос его оборвался, несколько минут он ещё стонал, лёжа, потом утих. Пророчество истощило его последние силы. «Иисус Скорбящий» ещё поплакал минуту-другую. Потом испустил дух.

А время шло. Роберт дал Пату Риди напиться. Но Пат был уже в полубессознательном состоянии, вода, смешанная с угольной пылью, вылилась обратно в сложенные горсточкой руки Роберта.

– О боже, сделай, чтобы они пришли поскорее, – сказал Лиминг, как в бреду, – иначе они придут, когда уже будут не нужны.

Он дополз до стены и начал стучать в неё. Но он был слишком слаб, и камень выпал из онемевших пальцев.

Прошло ещё неизвестно сколько времени. Лиминг поднёс руку к горлу и прохрипел:

– Роберт, товарищи, я бы все отдал за одну кружку… – Затем свалился на бок и больше не шевелился.

Следующим был Пат Риди. Он лежал, совсем ослабев, на руках у Роберта, положив голову на его костлявую грудь, как ребёнок у материнской груди. Перед концом он недолго бредил. Последние его слова были: «Поди сюда, мама, я так рад».

Когда Пат умер, Роберт снова сделал перекличку. Потом сказал:

– Остались только мы с тобой, Гюи, мой мальчик.

Гюи механически спросил:

– Какой сегодня день, папа?

Он спросил ещё раз, потом сказал:

– Папа, мне хочется пить, но я не могу шевельнуться.

Роберт дополз до него и дал Гюи напиться. Гюи поблагодарил его.

– Теперь уже всё пропало, папа, – сказал он. Он всё ещё думал о матче. – Никогда они не пригласят меня опять.

Роберт ответил:

– Нет, Гюи.

– А мне так хотелось сыграть, папа.

– Знаю, Гюи.

Роберт потерял всякую надежду. Он слушал, слушал, но ни один звук не извещал о приближении людей. Должно быть, им что-то помешало на пути – вода или большой обвал кровли. В его сердце больше не было ни надежды, ни горечи.

Осторожно опустил на землю тело Пата и обнял рукой плечи Гюи. Он никогда не уделял Гюи много внимания. Гюи был слишком похож на него самого, слишком молчалив и сдержан. Теперь Роберт твердил себе, что недостаточно любил Гюи.

Он хотел поговорить с сыном, но это было трудно, язык его не слушался, говорил не те слова. Он закашлялся, и у него стало солоно во рту и что-то потекло изо рта, подобно этим непослушным словам.

Время шло. Последний слабый вздох шевельнул грудь Гюи. Гюи умер, думая о матче, в котором ему никогда не придётся участвовать, умер подлинно от разбитого сердца.

Роберт поцеловал его в лоб, попытался сложить ему руки, как сложил руки умершему Гарри. Но у него уже не было сил сделать это. У него не было сил даже кашлять. Мысленно прочитал он «Отче наш».

Мысли Роберта путались: ему было страшно, что он умирает последним, что он, чахоточный, пережил столько здоровых людей. Ну вот, не говорил ли он всегда, что кашель его не убьёт… да, теперь он его уже не убьёт. Он не сознавал больше, где находится, он снова был на Уонсбеке, удил вместе с Дэвидом, его маленьким сыном, учил его забрасывать удочку… смотрел, как Дэвид вытаскивает свою первую добычу – маленькую пятнистую форель… Ого, Дэви, мальчик, это замечательно!

Время шло. Роберт пошевелился, открыл глаза. Зажёг последний огарок, подумав, что жалко не использовать его. Раз это можно, он не хотел умереть в темноте.

Свеча осветила жёлтым светом неподвижные, призрачные очертания мертвецов вокруг. Роберт понимал, что скоро и он будет мертвецом. Он не чувствовал страха, не чувствовал ничего. Но напоследок ему пришло в голову, что надо бы написать Дэвиду… Дэвид всегда был его любимцем.

Он порылся в кармане и достал записную книжку, карандаш и листок бумаги. С трудом собрал мысли и написал:

«Дорогой Дэвид, ты получишь это, когда меня найдут. Мы сделали, что могли, но всё было напрасно. Мы застряли в Флетс. Мне удалось позвонить наверх, и Баррас велел идти к старой шахте, но обвал нам помешал. Очень большой обвал. Гюи только что умер. Он не мучился. Скажи матери, что мы молились. Я надеюсь, что ты добьёшься чего-нибудь настоящего в жизни, Дэви. Твой папа».

Он подумал мгновенье, не сознавая этого, и приписал на обороте:

«Р. S. У Барраса, видно, всё-таки есть план старых выработок, потому что его указания были правильны».

Он сложил листок и сунул его под фуфайку, на исхудавшую грудь. Он сидел, привалившись мешком к обломкам кровли, словно задумавшись. Какие-то бесформенные обрывки тьмы застилали ему сознание. Он закашлялся своим привычным кашлем, с которым он сроднился, который был частью его самого. Потом его тело медленно соскользнуло вниз и растянулось на земле. Он лежал на спине, раскинув руки, словно умоляя о чём-то. Мёртвые глаза были открыты. Так лежал он среди своих мёртвых товарищей. Свеча постепенно оплывала, пока не потухла.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Заключительное заседание суда, официально расследовавшего, на основании статьи 83 закона об угольных копях, причины и обстоятельства катастрофы в «Нептуне», близилось к концу. Зал городской думы на Лам-стрит был до того переполнен, что можно было задохнуться, а снаружи стояла в ожидании огромная толпа; и это напряжённое ожидание словно просачивалось вместе с лучами полуденного солнца сквозь высокие, в свинцовых переплётах, окна в насыщенной человеческими испарениями зал суда. За судейским столом сидели: председатель суда, королевский советник, достопочтенный Генри Друммонд, технический эксперт, главный инспектор охраны труда в копях. В ближайшей к ним части зала находились: районный инспектор и мистер Дженнингс, местный инспектор, – оба в качестве представителей министерства горной промышленности; мистер Линтон Роско, королевский советник, выступавший по поручению мистера Джона Бэннермана, нотариуса из Тайнкасла, в качестве защитника Ричарда Барраса; член парламента Гарри Нэджент и Джим Дэджен, представители Союза горняков Англии; Том Геддон – от Слискэйльской организации углекопов; мистер Вилльям Снегг, адвокат из Тайнкасла, защищавший интересы семей погибших; и, наконец, полковник Гэскойн, представитель лорда Келла, владельца участка, на котором были расположены копи. В первом ряду сидели Баррас, Артур, Армстронг, Гудспет и другие ответственные служащие «Нептуна». За ними – три ряда свидетелей, среди которых были Дэвид, Джек Риди, Гарри Огль и ещё некоторые обитатели Террас; свидетели помещались непосредственно за спиной Нэджента. Дальше, в глубине зала, сидели родственники погибших, все больше женщины в глубоком трауре, некоторые без шляп, в платках; все – немного ошеломлённые, плохо разбиравшиеся в том, что происходило, полные благоговейного страха. Остальная часть зала была набита шахтёрами и городскими обывателями до того, что яблоку негде было упасть.

Согласно установившемуся в судебной практике правилу, следствие было начато лишь спустя некоторое время после катастрофы. Но 27 июля 1914 года начался процесс, и суд заседал вот уже целых шесть дней; зал думы гудел голосами, пятьдесят четыре свидетеля было допрошено по нескольку раз, задано пятнадцать тысяч вопросов, слова летели от одного к другому, сотни, тысячи гневных, убеждающих, горьких слов. Говорил Геддон, со свойственной ему бурной горячностью, теряя поминутно нить аргументов, и его строго призывали к порядку. Говорил Джим Дэджен, мягко и нескладно, поддерживая спокойные и логичные выступления Нэджента; полковник Гэскойн сыпал техническими терминами судебных отчётов, статьями законов и сведениями о геологической формации; выступал Линтон Роско, опытный оратор, в совершенстве владевший искусством жеста и гладко округлённых периодов.

Но сейчас все уже близилось к концу, быстро близилось к концу. Линтон Роско стоял у своего места, – внушительная, осанистая фигура, массивная челюсть, отвислая нижняя губа и цветущий румянец, напоминавший о портвейне. Линтон Роско с двух часов вёл вторичный опрос свидетелей, и теперь с широким мелодраматическим жестом повернулся к судье. Пауза.

Судья. Вы желаете сделать какое-нибудь заявление, мистер Роско?

Линтон Роско. Я бы желал опросить мистера Ричарда Барраса, сэр. Я полагаю, что если ещё в последний раз вызвать его, то можно будет сделать надлежащее заключение по данному делу.

Судья. В таком случае – пожалуйста, мистер Роско.

Вызвали Ричарда Барраса. Он тотчас же поднялся с своего места и, войдя в ложу для свидетелей, стоял очень прямо, без прежней невозмутимости, с слабым румянцем на резко очерченных скулах, вытянув голову немного вперёд, словно выражая стремительную готовность отвечать на все вопросы с полной откровенностью. Артур сидел сгорбившись, не поднимая глаз от пола, заслонив лицо от окружающих.

Линтон Роско. Мистер Ричард Баррас, сожалею, что пришлось вас снова побеспокоить, но в деле имеются пункты, которые я желал бы осветить. Насколько я помню, вы говорили нам, что вы – владелец угольных копей «Нептун», горный инженер с почти тридцатипятилетним стажем?

Баррас. Да, именно так.

Линтон Роско. Значит, несомненно, у вас большой опыт в горном деле?

Баррас. Я об этом совершенно не подозревал.

Линтон Роско. Теперь скажите ещё раз, мистер Баррас… (медленно) когда вы приступили к разработке жилы, имели ли вы хоть малейшее представление о том, что она каким-то образом граничит с затопленными выработками старого «Нептуна»?

Баррас. Я об этом совершенно не подозревал.

Линтон Роско. Точнее говоря, есть только два способа ориентироваться в приблизительном месторасположении подземных залежей: либо путём бурения, либо при помощи имеющихся чертежей, то есть плана. Не так ли?

Баррас. Совершенно верно.

Линтон Роско (убедительно). Но бурение в сущности показывает только, что делается на данном участке. И не исключает крупных ошибок? Часто ведь бурение выясняет очень немногое или совсем ничего не выясняет?

Баррас. Да, в таких случаях, как этот.

Линтон Роско. Вот именно. Теперь о другом источнике сведений. Имелись ли у вас какие-нибудь записи, или карты, или чертежи этих старых выработок «Нептуна»?

Баррас. Нет.

Линтон Роско. Такой план, если он когда-либо существовал, вероятно, был утерян или уничтожен в те времена первых шагов горной промышленности, когда к планам не относились с должной серьёзностью. В вашем распоряжении такого плана не было никогда?

Баррас. Никогда.

Линтон Роско. Значит вы не могли знать о грозящей опасности… (С пафосом.) И логика и здравый смысл говорят за то, что вы в такой же мере оказались жертвой катастрофы, как и те несчастные, что погибли в шахте. (Обращается к судье.) Вот это именно, сэр, я считал нужным снова подчеркнуть. Я больше не имею надобности утруждать мистера Барраса.

Судья. Благодарю вас, мистер Баррас, вы свободны.

Баррас вышел из ложи с высоко поднятой головой, словно подставляя себя взглядам всех. Он держал себя так прекрасно, что со всех сторон раздался невольный шёпот одобрения. Ричард возбудил в публике искреннее сочувствие, о его поведении на суде отзывались одобрительно, и когда стало известно о его стараниях спасти погибающих – это сделало его почти популярным.

Когда Баррас сел рядом с Артуром, не спеша поднялся с места Гарри Нэджент, член парламента. Нэджент был человек спокойный, с прямым и ясным взглядом, человек, в котором чувствовалась стойкость и целеустремлённость. Он был высокого роста, болезненно сухощав, с худым, землистого цвета лицом и красивым лбом, на который падали жидкие пряди волос. С первого взгляда он не располагал к себе, но его сердечность и спокойная искренность скоро рассеивали предубеждение, вызванное его наружностью. Последние пять лет Нэджент состоял депутатом в парламенте от Тайнсайдского городка Эджели, был восходящей звездой среди деятелей рабочего движения, и некоторые из его приверженцев говорили о нём как о будущем лидере партии. Слегка наклонясь, он заговорил, глядя в лицо судье.

Гарри Нэджент. Раз мой коллега вызвал своего главного свидетеля, то не разрешите ли вы мне, господин председатель, опросить снова Дэвида Фенвика?

Судья. Если вы находите это полезным…

Выкликается имя Дэвида Фенвика. Он встаёт и торопливо выходит вперёд, серьёзный и сдержанный. За эти шесть дней его не раз вызывали в ложу свидетелей и отпускали из неё, подвергали перекрёстному допросу, угрожали и льстили, высмеивали его и уговаривали, но он всё время угрюмо настаивал на своих показаниях.

Ему вручают библию и приводят к присяге.

Гарри Нэджент. Я хочу спросить вас ещё раз, мистер Фенвик, относительно вашего отца, Роберта Фенвика, погибшего во время катастрофы…

Дэвид. Слушаю.

Гарри Нэджент. Вы утверждаете, что во время его работы в Скаппер-Флетс он высказывал опасения насчёт возможности прорыва воды?

Дэвид. Да, он несколько раз говорил это.

Гарри Нэджент. Вам лично?

Дэвид. Да, мне.

Гарри Нэджент. И что же, мистер Фенвик, вы придавали значение этим словам отца?

Дэвид. Да, они меня встревожили. И, как я уже вам сообщал, я даже решился поговорить об этом с самим мистером Баррасом.

Гарри Нэджент. Значит вы действительно обратились к самому мистеру Баррасу.

Дэвид. Да.

Нэджент. И как он к этому отнёсся?

Дэвид. Он отказался меня слушать.

Линтон Роско (вставая). Сэр, я протестую. Мистер Нэджент, при допросе не только данного, но и других свидетелей, останавливался на этом пункте сверх всяких границ. Я нахожу это совершенно недопустимым.

Судья. Мистер Роско, вам дана будет полная возможность снова опросить свидетеля, если вы этого пожелаете. (Обращаясь к Нэдженту.) Я полагаю, мистер Нэджент, что у вас больше нет вопросов свидетелю.

Гарри Нэджент. Нет, господин председатель, я только хотел ещё раз обратить внимание на то, что несчастье можно было предотвратить.

Нэджент сел. Линтон Роско снова вскочил и величественным жестом остановил Дэвида, который собирался выйти из свидетельской ложи.

Линтон Роско. Одну минуту, сэр. Где происходил тот ваш разговор с отцом, о котором вы упоминали?

Дэвид. На берегу Уонсбека. Мы с ним удили рыбу.

Линтон Роско (недоверчиво). Вы серьёзно хотите нас уверить, что ваш отец в то время, как он испытывал смертельный страх за свою жизнь, спокойно развлекался ужением? (Сардоническая пауза.) Мистер Фенвик, давайте будем говорить начистоту. Что, отец ваш был человек с образованием?

Дэвид. Он был умный человек.

Линтон Роско. Ну, ну, сэр, отвечайте прямо на мой вопрос. Я спрашиваю, был ли он человеком образованным?

Дэвид. В узком смысле слова – нет.

Линтон Роско. Итак, несмотря на ваше нежелание это признать, мы видим, что он был человеком необразованным. В частности, у него не было никаких знаний в области горного дела? Отвечайте: были или нет?

Дэвид. Нет.

Линтон Роско. Ау вас?

Дэвид. Нет.

Линтон Роско (саркастически). Вы по профессии учитель, как я слышал?

Дэвид (с раздражением). Какое отношение это имеет к несчастью в «Нептуне»?

Линтон Роско. Об этом-то я и хотел вас спросить. Вы младший учитель городской школы, и, кажется, даже не имеете ещё степени бакалавра. Вы признали своё полное невежество в вопросах горного дела. И тем не менее…

Дэвид. Я…

Линтон Роско. Одну минуту, сэр. (Ударяя рукой по столу.) Были вы уполномочены рабочими поднять этот вопрос или не были?

Дэвид. Нет.

Линтон Роско. В таком случае на что вы могли рассчитывать, кроме полного игнорирования мистером Баррасом вашего самонадеянного вмешательства?

Дэвид. Значит, пытаться спасти жизнь, сотен людей – самонадеянность?

Линтон Роско. Не будьте наглы, сэр.

Дэвид. Разве наглость разрешена только вам одному?

Судья (вмешиваясь). Я полагаю, мистер Роско, что, как я уже говорил раньше, мы обо всём допросили свидетеля и больше в нём не нуждаемся.

Линтон Роско (поднимая руку). Однако, сэр…

Судья. Я думаю, вопрос будет исчерпан, если я заявлю беспристрастно, что усматриваю в этом деле со стороны мистера Ричарда Барраса лишь самые высокие побуждения.

Линтон Роско (кланяясь с улыбкой). Почтительно вас благодарю, сэр.

Судья. Угодно вам, чтобы я опять предоставил вам слово?

Линтон Роско. Если позволите, сэр, – только для того, чтобы кратко суммировать факты. Мы можем поздравить себя с тем, что вывод по этому делу совершенно ясен. Отсутствие какого-либо плана, чертежа или наброска, выясняющего расположение выработок старого «Нептуна», не оставляет сомнений. Этот старый рудник, как я уже сказал, был заброшен с 1808 года, задолго до того, как появился закон об обязательном составлении карт или письменных указаний относительно выработанных копей; тогда, вы сами понимаете, ведение записей и вообще организация разработок были до крайности примитивны. И мы, с вашего разрешения, сэр, за это отвечать не можем! Совершенно очевидно, что мистер Ричард Баррас – надёжный хозяин и что он проводил работы в Скаппер-Флетс в соответствии с лучшими и благороднейшими традициями данной промышленности. Я не могу поверить, чтобы мистер Нэджент, выставляя свидетеля Фенвика, действительно хотел доказать, что некоторые из шахтёров, лишившихся жизни во время катастрофы, ранее высказывали опасения насчёт вторжения воды в Скаппер-Флетс.