Текст книги "Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: Арчибальд Кронин

Через месяц, в начале июня, Дэвид однажды утром проводил Дженни на Центральный вокзал в Тайнкасле. Договориться с Грэйс Тисдэйль относительно приезда Дженни в Винраш оказалось очень легко – Грэйс пришла в восторг. Сумма, которую Дэвид мог платить еженедельно, была довольно мала, но из откровенного, бесхитростного письма Грэйс было видно, что и эта сумма будет принята с удовольствием.

Дженни была оживлена, предвкушение отдыха в деревне кружило ей голову, румянило щеки, придало блеск глазам. Она была полна горячей нежности и раскаяния. Она уже воображала, как кормит цыплят, гладит прелестных маленьких ягнят, а через три недели возвращается к Дэвиду чистой, облагороженной и красивее прежнего. О, как это замечательно!

Они стояли с Дэвидом у открытой двери купе, а на её месте в углу купе была приготовлена пачка газет и журнал. Она подумала, что очень мило было со стороны Дэвида купить ей журнал. Она не то, чтобы одобрила его выбор, но приличной даме подобает иметь с собой в дороге какой-нибудь журнал. А для Дженни самой большой радостью было делать то, что «подобает». Она болтала, обращаясь к Дэвиду, бросая на него время от времени трогательно-нежные взгляды, выражая ими своё раскаяние и искреннее желание исправиться. Дэвид же упорно молчал. Дженни часто задавала себе вопрос, что он думает о том… ну, о том, о чём она так глупо проговорилась. Иногда ей смутно казалось, что он все забыл или не поверил ей, потому что он ни разу не упоминал об этом. Во всяком случае она была убеждена, что он её простил и это льстило её тщеславию! Она не понимала, каким страшным ударом было для Дэвида это открытие. Он думал, что она всегда была ему верна. Он с глубокой нежностью берег воспоминание о маленьком Роберте. И одной пьяной фразой Дженни все это разрушила. Дэвид страдал ужасно, но так как он не обвинял её, не допрашивал, не выпытывал от неё каждую грязную подробность и не колотил её потом до смерти, то Дженни полагала, что он не страдает. Она, в сущности, не знала Дэвида. Она была неспособна оценить силу и благородство характера, которые заставляли его молчать. И в глубине души она недоумевала, была довольна и, пожалуй, немного презирала Дэвида.

Она посмотрела на большие часы в конце платформы.

– Ну, сейчас отойдёт!

Она вошла в купе, Дэвид захлопнул дверь. Раздался свисток. На прощанье она крепко обняла Дэвида. Её последние слова были:

– Ты будешь скучать по мне, – правда, Дэвид?

Затем со вздохом удовлетворения она принялась устраиваться в купе. Путешествие было длительное. Но Дженни коротала время за журналом и сэндвичами и с интересом рассматривала пассажиров. Дженни чрезвычайно гордилась своим умением «разбираться в людях». Одним зорким взглядом она определяла, как они одеты, сколько стоит шляпка, настоящие или поддельные брильянты на какой-нибудь даме, принадлежит ли она к «настоящему обществу».

В два часа Дженни пересела в другой поезд, в три она прошлась по коридору и выпила чашку чаю за изысканной беседой с симпатичным молодым человеком, сидевшим за тем же столиком. То есть, собственно говоря, он сидел за соседним, но пересел к ней. Странно, он оказался коммивояжёром!

Посмеиваясь про себя, она вспомнила о том лысом коммивояжёре, которого выдумала для успокоения Дэвида в их медовый месяц. Милый Дэвид! Она держалась, право, очень холодно с симпатичным молодым человеком, проявила только вежливый интерес, когда он объявил, что занимается распространением хирургических принадлежностей. О, она держала себя в высшей степени достойно и на прощанье пожала ему руку как настоящая леди.

В половине пятого она приехала на узловую станцию Барнхэм, и здесь её встретил Дэн. Дэн выглядел таким большим, здоровым и счастливым. На нём была старая солдатская рубашка, расстёгнутая у ворота, гамаши и короткие кожаные штаны. Дэн приехал в маленьком легковом форде и, подхватив саквояж Дженни как пёрышко, повёз её на ферму в Винраш.

Ферма очень понравилась Дженни, а приём Грэйс – ещё больше. Грэйс приготовила великолепный ужин, состоявший из только что снесённых яиц, и пирога, и множества маленьких, круглых, преаппетитных на вид пирожных, о которых Грэйс сказала, что это суссекские пряники. Они уселись все вместе, Дженни, Грэйс, Дэн, маленькая Кэролайн-Энн и Томас, новый малыш, который отзывался на кличку «Дикери-Док» и восседал на высоком стульчике справа от Грэйс. Так они сидели все в просторной кухне с каменным полом, и Дженни восторгалась и пирожными, и свежими яйцами, и Дикери-Доком. Дженни восторгалась всем решительно. «Все здесь так мило», – говорила она.

После чая Грэйс повела Дженни осматривать ферму, объясняя ей, что у них очень небольшой участок – только сорок акров, который они арендуют у старого мистера Пэрселла… Грэйс не делала тайны из того, о чём проницательная Дженни уже и сама догадалась. Грэйс с удивительной простотой признавалась, что им с Дэном приходится очень туго. Птицеводство, ради которого Дэн главным образом и арендовал ферму, было делом трудным, малодоходным. Но летом они возьмут постояльцев, а постояльцы, – улыбнулась Грэйс, – платят. Улыбалась Грэйс часто: она была безмерно счастлива с Дэном, Кэролайн-Энн и Дикери-Доком. Ей приходилось работать не покладая рук, но она чувствовала себя счастливой. Она увезла Дэна с рудника, далеко-далеко от проклятой шахты, а это – главное.

– А деньги, – сказала в заключение Грэйс, – деньги – чепуха!

Тронутая откровенностью Грэйс, Дженни горячо её поддержала.

– Да, – усмехнулась она с лёгкой гордостью, что может поддержать Грэйс соответствующим аргументом, – да, именно так всегда говорит о деньгах мой Дэвид.

Утомлённая поездкой, Дженни в этот вечер рано легла спать. Она хорошо выспалась, а когда проснулась, уже ярко сияло солнце, и зелёные деревья качались под лёгким ветром, и мычала где-то корова. «О, как чудно», – подумала Дженни, нежась в постели. В дверь постучали.

– Войдите, – пропела Дженни в превосходном настроении.

Вошла аппетитная толстуха, единственная служанка Грэйс, приходившая из деревни на подённую работу, и принесла Дженни завтрак. Девушку звали Пэг. Щеки у неё были красные как вишни, а короткие ноги массивностью напоминали ножки рояля. Дженни очень забавляли ноги Пэг, – умора, да и только!

Она маленькими глотками выпила чай, встала, накинула халат и зелёный шарф с красивой отделкой из перьев марабу, пушистый, как её халат, и «прелестный». Побежала в ванную. Дом был старый, из больших голых строганых досок, на стенах обоев не было, но Грэйс поработала над ними своей кистью. Яркая окраска стен красиво выделялась на фоне старого потемневшего дерева. Ванная тоже была уютная, очень простая, выкрашенная эмалевой краской. Дома Дженни никогда по утрам не принимала ванны, но когда гостишь в чужом доме, то отчего же нет… это естественно.

После завтрака Дженни одна побродила по ферме, на каждом шагу открывая новые прелести. Смышлёные крохотные цыплята, приятный запах гумна, садик милой Грэйс, где росли красивые камнеломки, очаровательная компания поросят, которые убегали от неё, помахивая хвостиками и подпрыгивая, похожие на свору миниатюрных гончих. «О, как чудесно жить в деревне!» – вздыхала Дженни в романтическом экстазе.

В одиннадцать Грэйс спросила Дженни, не хочет ли она поплавать. Грэйс сказала, что летом они «всем семейством» каждый день ходят купаться, как бы адски заняты они ни были. Она прибавила с улыбкой, что Дэн и она дали торжественную клятву не пропускать ни одного дня. Дженни плавать не умела, но охотно отправилась с ними на берег – короткую полосу песчаного пляжа, окаймлявшую их участок.

Дженни стояла на берегу, наблюдая, как Грэйс, Дэн и их «семейство» входят в воду.

Дэн нёс Кэролайн-Энн, а Грэйс – шестимесячного Дикери-Дока. Они ужасно веселились и дурачились в неглубоком месте у берега; потом дети лежали на горячем песке, а Грэйс и Дэн плавали. Они заплыли далеко, плавали оба прекрасно, и когда вернулись и вышли из воды, напомнили Дженни картину на обложке её журнала. Что-то перехватило ей горло. Крепкое и стройное тело Грэйс было бронзовым от загара, она держалась прямо, с непринуждённой грацией. Вот они с Дэном затеяли игру, перебрасываясь Дикери-Доком как мячом. И вы думаете, Дикери-Доку это не нравилось? Кэролайн-Энн бегала вокруг, визжа от восторга, умоляя маму и папу бросить Дикери-Дока на землю. Но мама и папа не хотели, и в конце концов Дэн схватил Кэролайн-Энн за ноги, и все кучей свалились на песок.

Потом истекли свободные полчаса Дэна, и он умчался домой, чтобы поехать в форде в Фиттльхемптон. Дженни, возвращаясь с пляжа вместе с Грэйс, была задумчива. Какое значение имеют деньги для этих счастливых людей? У них прекрасное здоровье, свежий воздух, чтобы дышать, море, чтобы купаться, и солнце, чтобы греться в его лучах.

После завтрака Дженни тотчас же засела и написала Дэвиду письмо на четырёх страницах, закапанных слезами, восторгаясь прелестями простой жизни и деревенскими удовольствиями. Она прошла пешком всю дорогу до Барнхэма, чтобы отправить письмо, и почувствовала себя духовно облагороженной и чистой. Она знала, что «находит себя». Она может тоже, если захочет, стать такой, как Грэйс, – почему бы нет? Дженни усмехнулась. Она хотела ласково погладить ягнёночка, просунувшего нос через изгородь, но он убежал от неё и остановился за нуждой посреди поля, у ближайшего стога сена. Но это ничего, ничего, – все так чудесно, что словами не выразить.

Следующий день был солнечный и весёлый, за ним другой такой же, и третий – и по-прежнему ещё всё казалось чудесным. Быть может, впрочем… если поразмыслить… пожалуй, не таким уж чудесным. Дженни понимала, что все с течением времени приедается, и поэтому-то ей, хотя и нравится на ферме, но не так, как нравилось вначале. Странно, – усмехнулась про себя Дженни, сидя в субботу одна на берегу и куря папиросу. – Ведь это не потому, что Дэн и Грэйс уже менее ласковы к ней, Дэн и Грэйс относятся к ней прямо-таки замечательно. Но, надо сознаться, здесь чуточку, самую чуточку скучно; на пляже ни души, не говоря уже о том, что нет ни оркестра, ни площадки для гулянья, а что касается кормления цыплят, так ей, надо прямо сказать, это до смерти надоело. А свиньи! Противно и смотреть на этих грязных животных.

Она встала и, чувствуя, что следует чем-нибудь заняться, решила пойти пешком в Барнхэм. В Барнхэме она купила ещё пачку папирос и утреннюю газету, потом зашла в «Меррисот» и выпила стакан портвейна. Что за дыра! И неужели они имеют смелость называть это «отелем»? А она сегодня особенно эффектна, ей сказало это зеркало (с рекламой фирмы Басс) на противоположной стене. Так эффектна, – и никто её не видит, кроме корявой старушонки в «Меррисоте», которая смотрела на неё подозрительно и чуть не отказалась подать вино! Старуха кормила кур. «О господи, – подумала Дженни, – неужто я никогда не избавлюсь от этих проклятых кур!»

Она воротилась на ферму в совершенной ярости, прошла прямо в свою комнату и принялась читать газету. Газета была лондонская. Дженни обожала Лондон. Она за всю свою жизнь была там четыре раза, и всякий раз ей там очень нравилось. Она прочла всю светскую хронику Лондона, затем объявления. Объявления её очень заинтересовали, в особенности те, где говорилось, что требуются опытные продавщицы. В этот вечер Дженни легла спать, о чём-то усиленно размышляя.

Назавтра день выдался дождливый.

– О господи, – сказала Дженни, с огорчением глядя на дождь. – Мокрое воскресенье!

Она не захотела идти в церковь, слонялась по ферме как тень и неласково обошлась с Кэролайн-Энн. Днём Грэйс прилегла отдохнуть, а Дэн пошёл на сеновал натрясти сена. Пять минут спустя Дженни пришла туда же.

– Алло, Дэн! – позвала она весело, метнув на него игривый взгляд и кокетливо расставив ноги.

Дэн посмотрел вниз, на неё, прямо, без улыбки.

– Алло! – отозвался он без всякого энтузиазма и, повернувшись к ней спиной, снова занялся сеном.

У Дженни лицо вытянулось. Она из самолюбия постояла ещё минуту. Ну, конечно, ей следовало знать, что для Дэна не существует ни одной женщины, кроме Грэйс, он просто дубина! Дженни вышла под дождь.

– Дубина, – бормотала она, – глупая дубина!

Следующий день опять был дождливый. Недовольство Дженни возросло. До каких пор ей придётся терпеть скуку в этой проклятой дыре? Ещё двенадцать дней; нет, ни за что, ни за что! Ей пожить хочется, повеселиться, она создана не для этой капустной идиллии в нищете. Она начала сердиться на Дэвида за то, что он отослал её сюда, даже возненавидела его за это. Да! Это для него очень удобно! Теперь он, конечно, развлекается в Тайнкасле; ей известно, что проделывают мужчины в отсутствии жён! Он наверное отлично проводит время, а она торчит тут, в этой дыре.

И Дженни начала мысленно перетолковывать по-своему всю историю их отношений с Дэвидом. Нет, она не намерена это выносить дольше! С какой стати? Она может зарабатывать четыре фунта в неделю и при этом наслаждаться Лондоном. Собственно, она не любит Дэвида по-настоящему.

На другой день выглянуло солнце, великолепное солнце, но оно не вызвало ответного жара на щеках Дженни. Двери и окна фермы были широко открыты, в них влетал приятный ветерок. Грэйс варила вишнёвое варенье, чудное варенье из вишен собственного сада. Раскрасневшаяся, весёлая, суетилась она в просторной кухне. Она подумала про себя, что Дженни сегодня чуточку плохо настроена и, когда подоила свою единственную джерсейскую корову, поставила на стол перед Дженни стакан жирного парного молока.

– Я не люблю молока, – сказала Дженни и вышла, хмурая, на залитый солнцем двор. Пчёлы жужжали над цветами, в углу двора Дэн рубил дрова, и топор его описывал в воздухе красивую сверкающую дугу; на полях, в тени, жуя жвачку, лежали коровы. Отрадная картина.

Но не для Дженни. Теперь всё это было ей противно, противно и противно. Она всем сердцем стремилась в Лондон, тосковала по Лондону, по шуму, суете и очарованию его улиц. С высоко поднятой головой дошла она до Барнхэма и купила газету. Она стояла у киоска, читая объявления, которых было множество; она была убеждена, что могла бы получить службу по какому-нибудь из них. Так, просто для забавы, она пошла на станцию и разузнала насчёт поездов в Лондон. Оказалось, что в четыре часа проходит экспресс. Вмиг Дженни приняла решение. Днём, пока Грэйс была занята приготовлениями к чаю, Дженни уложила чемодан и выскользнула из дому. Она поспела на четырёхчасовой поезд в Лондон.

Когда Грэйс пришла звать Дженни к чаю и увидела, что та забрала свои вещи и ушла, она ужасно огорчилась. Бегом помчалась на кухню.

– Дэн! – сказала она. – Дженни уехала. Что мы ей сделали?

Дэн перестал намазывать свежее вишнёвое варенье на большой ломоть хлеба.

– Уехала, вот как?

– Да, Дэн! Разве мы её чем-нибудь обидели? Это так неприятно!

Дэн снова занялся хлебом с вареньем. Откусил огромный кусок. Потом, медленно прожёвывая его, сказал:

– Я бы на твоём месте не расстраивался, дорогая. Я не нахожу в ней ничего хорошего, в этой… – Очевидно, Дэн не был такой «дубиной», как думала Дженни.

Вечером Дэн гнул спину над письмом к Дэвиду. Он выразил сожаление, что Дженни пожелала сократить своё пребывание в Винраше, и надежду, что она благополучно доехала домой.

Дэвид получил это письмо на следующий день к вечеру, и оно его сильно обеспокоило. Дженни не приехала. Он посмотрел на мать, которая на это время переселилась к нему, чтобы вести хозяйство. Но ничего ей не сказал. Он решил, что Дженни приедет на следующий день. Несмотря ни на что, он всё ещё любил Дженни. Ну, разумеется, она приедет! Но Дженни не приехала.

Осторожно и бережно тётушка Кэрри отвезла Ричарда в кресле на колёсах прямо к ракитовому дереву на лужайке. День был тёплый и солнечный, и золотистые цветы сплошной массой качались на дереве, превращая его как бы в один большой золотой цветок, бросавший приятную тень на подстриженный газон. В этом тенистом месте тётя Кэрри стала хлопотливо устраивать Ричарда. Во-первых, надо было приладить дощечку для ног, которую она заставила Бартлея специально выпилить, и грелку с горячей водой (из алюминия, так как алюминий дольше всего сохраняет тепло), затем надо было хорошенько подоткнуть со всех сторон тёплое одеяло. Тётя Кэрри прекрасно умела делать все так, как удобно Ричарду, и для неё было радостью исполнять каждый его каприз, в особенности с тех пор, как она замечала, что он поправляется.

Тётя Кэрри никогда не могла забыть того дня, когда она впервые обнаружила, что Ричард поправляется, того дня, ровно три месяца и неделю тому назад, когда он заговорил с ней. Лёжа в постели как колода, тяжёлая и немая, ворочая глазом, чтобы следить за её движениями по комнате, тусклым, но живым глазом василиска, он пробормотал:

– Это вы… Кэролайн.

От невыразимой радости она чуть не лишилась чувств, как мать при первом лепете её первенца.

– Да, Ричард, – она прижала руки к груди, – это я, Кэролайн… Кэролайн…

Он пробормотал:

– Что я сказал?

Потом снова утратил интерес ко всему. Но теперь это уже не имело значения: ведь он заговорил.

Воодушевлённая этим благоприятным признаком, тётушка Кэрри удвоила свою заботливость, старательно обмывала его два раза в день и каждый вечер растирала ему спину метиловым спиртом, а потом присыпала тальком. Трудно было предотвращать пролежни, для этого приходилось менять мокрые простыни иногда четыре раза в день, но она это делала. Она выхаживала Ричарда. К нему медленно возвращалась способность двигаться, двигать парализованной половиной тела, и тётушка Кэрри по целому часу, стоя, тёрла его правую руку, так же, как она когда-то подолгу расчёсывала щёткой волосы Гарриэт. Пока она это делала, он водил тусклым взглядом по всей её фигуре, не без некоторой хитрости, нечасто бормотал:

– Вы славная женщина, Кэролайн… Но они действуют на меня… электричеством…

Одна из его фантазий заключалась в том, что сквозь его тело пропускают электрический ток. По ночам он теперь всегда просил Кэролайн отодвигать его кровать от стены для того, чтобы из соседней комнаты нельзя было пропускать ток. Он говорил невнятно, путал слоги, путал согласные, иногда же и совсем пропускал целые слова.

Крылось ли что-нибудь за этими подозрениями насчёт электричества, или нет, – но тётя Кэрри не выдавала себя. Она не смела сомневаться в здравом рассудке Ричарда. Её цель заключалась в том, чтобы заинтересовать его, отвлечь его от себя самого, – и потому она подумала о миссис Гемфри Уорд, её любимой писательнице, которая в часы душевного угнетения была для неё настоящей исцелительницей. Итак, она стала каждое утро и каждый вечер читать Ричарду вслух, начав с романа «Дочь леди Розы», – быть может, отчасти из эгоистических побуждений, так как это был её любимый роман, – и когда она дошла до великого момента самоотречения, слёзы потекли по щекам тёти Кэрри. Ричард смотрел в потолок, или теребил свою простыню, или засовывал палец в рот и в конце главы заявлял:

– Они на меня действуют… – затем, понижая голос: – электричеством!

Когда наступила хорошая погода, тётушка начала вывозить Ричарда в кресле на свежий воздух. Потом пошла ещё дальше: усадив его на лужайке, вкладывала ему в левую руку открытую книгу и предоставляла самому наслаждаться чтением миссис Уорд. По-видимому, ему это очень нравилось. Начал он с того, что положил «Дочь леди Розы» на колени, вынул часы, посмотрел на них и спрятал их снова в карман. В следующий раз он взял карандаш и неуклюже, с большими усилиями написал левой рукой на полях книги «Начато в 11.15». Затем перелистал четыре страницы и написал в конце четвёртой: «12.15Х4 – конец смены». И, проделав всё это, с детским торжеством посмотрел на дрожащие, почти неразборчивые буквы.

Но в это ясное майское утро тётя Кэрри, усадив его, присела на скамеечку подле его кресла и, раньше чем он успел попросить книгу, сказала:

– Ричард, сегодня утром я получила письмо от Хильды. Она выдержала ещё один экзамен. Не хотите ли послушать, что она пишет?

Он безучастно смотрел на большие жёлтые цветы ракитника.

– Хильда интересная женщина… Сами вы тоже интересная женщина, Кэролайн. – Потом прибавил: – И Гарриэт была интересная женщина.

Тётушка Кэрри, привыкнув не обращать внимания на такого рода небольшие странности, ласково продолжала:

– Хильда несомненно делает блестящие успехи, Ричард. Она пишет, что её работа даёт ей огромную радость. Вот послушайте, Ричард.

Она прочла вслух письмо Хильды, писанное из Чельси, и помеченное 14 мая 1920 года. Читала медленно и внятно, кротко стараясь заинтересовать Ричарда и осведомить его обо всём. Но как только она кончила, он захныкал:

– Почему я не получаю писем?.. Никогда ни одного письма. Где Артур? Он больше всех меня обижает… Что он делает в «Нептуне»? Где моя книжка? Я хочу мою книжку!

– Да, да, Ричард, – поспешно успокоила она его и подала ему записную книжку. – Вот она.

Положив книжку на колени, он хитро следил за тётушкой Кэрри, пока она не достала своё рукоделие и не занялась им. Тогда он заслонил скрюченной, парализованной рукой свою книжку от любопытных глаз и левой рукой написал:

«Для охраны „Нептуна“. Новые дополнения к прежним записям. Меморандум». (Он украдкой вытащил часы и взглянул на них.) «12.22Х3,14 и, согласно этому…»

Но тут ему помешал какой-то шум, и он с панической подозрительностью перестал писать и неловко захлопнул книжку. По лужайке шла Энн, неся ему молоко. Он смотрел, как она подходила все ближе, лицо его постепенно прояснялось, глаза повеселели и, наконец, он заулыбался и закивал ей, – Энн тоже была, по его мнению, «интересная женщина». Энн, как видно, заметила его улыбки и кивки, потому что передала поднос тёте Кэрри, старательно избегая Ричарда, и поспешно ушла.

У Ричарда смешно вытянулось лицо; он рассердился; не захотел пить молоко.

– Зачем она уходит? Почему не приходит Артур? Чем он занят? Где он? – Вопросы бессвязно срывались с его губ.

– Ну, ну, Ричард, – бормотала Кэрри. – Он на руднике, разумеется. Вы же знаете, что он придёт домой к ленчу.

– Что он делает? – повторял Ричард. – Что он от меня скрывает?

– Ничего, Ричард, решительно ничего. Вы знаете, что он вам все рассказывает… Пейте своё молоко. Ох, смотрите, оно у вас льётся! Ну вот, так хорошо! Дать вам опять вашу книжку? Всё в порядке.

– Нет, нет, не в порядке. Он не понимает. Никакой смекалки… и во все вмешивается. Он старается удержать меня здесь… электричеством… сквозь стены. Если он не будет осторожен, – тусклый глаз хитро посматривал на неё, – если он не будет осторожен, он попадёт в беду. Несчастный случай… катастрофа… следствие. Ужасно безрассудно!

– Да, Ричард.

– Мне надо ещё раз поговорить с ним… Настоять… Не следует никогда откладывать…

– Не следует, Ричард.

– Так возьмите от меня этот стакан и перестаньте болтать. Вы все говорите и говорите! Это меня отвлекает от работы.

Но тут ему помешал новый шум, на этот раз шаги Артура, подходившего по дорожке. Все с той же скрытой торопливостью он отдал тётушке Кэрри пустой стакан и стал ждать Артура, усиленно притворяясь равнодушным, но в душе трепетал от возмущения и недоверия.

Артур пересёк лужайку, направляясь к дереву. На нём были короткие штаны и тяжёлые сапоги шахтёра, он сутулил плечи, словно после тяжёлой работы. И не удивительно: вот уже больше года он на всех парах двигал дело вперёд, сознавая, в каком нервном напряжении находится, но решив не останавливаться, пока не сделает всего, что задумал. И вот, наконец, улучшения на «Нептуне» были уже близки к полному осуществлению, новые ванны в шахте закончены, а комбинированные раздевальни-сушилки, спроектированные по новейшему образцу Sandstrum Obergamt, должны были быть готовы к концу июня.

Вся площадка перед устьем шахты была уже перестроена, старые вентиляторы выброшены и заменены новейшими воздушными насосами, лебёдочные канаты, люки и затворы отремонтированы, копры поставлены на бетонный фундамент и снабжались энергией от новой силовой станции. «Нептун» трудно было узнать – он утратил прежний запущенный вид, стал щеголеватым, безопасным и работал успешно.

Сколько труда вложено! Сколько денег! Но величие того, что он создал, более чем вознаграждало Артура; оно поддерживало его в часы забот и уныния. Временами он встречал препятствия. Рабочие сомневались в чистоте его намерений; его история во время войны вызывала недоверие к нему. Кроме того, по своему темпераменту он склонен был к частым приступам беспричинной меланхолии и тогда чувствовал себя одиноким и беспомощным.

Такое именно настроение было сегодня у Артура, поэтому, остановившись подле отца, он заговорил ещё мягче и терпеливее обычного.

– Папа!

Баррас воззрился на него с нелепо-авторитетным видом.

– Что ты делал?

– Я был все утро внизу в «Глобе», – кротко пояснил Артур, почти довольный, что может поговорить с отцом. – Мы теперь там выбираем уголь.

– В «Глобе?»

– Да, папа, потому что в настоящее время на наш уголь спрос небольшой. Мы сбываем главным образом лучший газовый уголь, по цене пятьдесят пять шиллингов за тонну.

– Пятьдесят пять шиллингов! – На миг проблеск разума мелькнул во взгляде Барраса: он принял обиженный вид, прежний вид оскорблённого достоинства. – Я за этот уголь получал по восьмидесяти шиллингов. Это никуда не годится… никуда не годится. Ты что-то замышляешь… скрываешь что-то от меня.

– Нет, папа. Не забывай, что цены упали. – Он сделал паузу. – Каменный уголь на прошлой неделе подешевел ещё на десять шиллингов.

Проблеск погас в лице Барраса, но он продолжал подозрительно смотреть на Артура, пока его искалеченный мозг усиленно пытался работать. Наконец он промямлил:

– О чём я говорил? – Потом: – Скажи мне… Скажи, что ты делаешь.

Артур вздохнул.

– Я уже старался тебе объяснить, папа. Я делаю, что могу, для «Нептуна». Безопасность и производительность идут рука об руку, такова честная политика. Как ты не понимаешь, папа: если мы будем давать много рабочим, то и они нам будут давать много. Это первое правило логики.

Слова Артура привели Барраса в сильное волнение. Руки у него затряслись, – казалось, что он сейчас расплачется.

– Ты тратишь много денег. Ты уже истратил слишком много денег.

– Я затратил только то, что следовало затратить много лет тому назад. Ты это, конечно, сам знаешь, папа!

Баррас сделал вид, что не слышит.

– Я сердит на тебя, – захныкал он. – Я сердит на тебя за то, что ты растратил столько денег. Все эти деньги истрачены впустую.

– Пожалуйста, не волнуйся, папа. Пожалуйста! Тебе это опасно!

– Опасно! – кровь прилила к лицу Барраса. Он заикался. – Что ты хочешь сказать? Ты глуп. Вот, подожди, на будущей неделе я вернусь на рудник. Подожди, тогда я тебе докажу!..

– Да, да, папа, – сказал Артур мягко.

В доме прозвенел гонг к завтраку. Артур ушёл.

Баррас, дрожа от гнева, подождал, пока Артур не скрылся за входной дверью. Тогда лицо его приняло выражение детского лукавства. Он пошарил под пледом, которым был укрыт, и, взглянув украдкой на тётю Кэрри, вынул записную книжку и записал:

«Для охраны „Нептуна“. Запросить на будущей неделе относительно сумм, истраченных против моей воли. Главное – помнить, что распоряжаюсь всем я. Меморандум. Пока временно отсутствую на руднике, зорко следить за главным вредителем».

Окончив, он с детским удовольствием посмотрел на написанное. Затем сделал тётушке Кэрри знак, чтобы она отвезла его в дом.