Текст книги "Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: Арчибальд Кронин

Новость быстро распространилась по больнице, и на это место опустилась тень. Обаятельную, безупречно исполнявшую профессиональную обязанности медсестру в коллективе полюбили, и теперь делалось все – абсолютно все, чтобы помочь ей выкарабкаться. Однако Люси не отвечала на лечение.

В четыре часа дня у нее начался бред и сильнейшая интоксикация. Она металась в кровати и бормотала обрывочные фразы о детстве, о школьных днях, о начале работы в шерефордской больнице. И постоянно упоминала Энн. А в какой-то момент попыталась спеть тонким, высоким голосом один из любимых псалмов их матери.

Какой мукой это было для Энн, да и для Норы и Гленни, оставалось только догадываться. Энн никак не выказывала эмоций, продолжая неустанно подновлять пузырь со льдом на раскаленном лбу сестры. Температура у Люси все еще поднималась. Доктор Форрест, приходивший каждый час, больше ничего не мог сказать и только качал головой.

В половине седьмого начался первый припадок. Энн, казалось, окаменела от ужаса. Но именно она сделала Люси укол морфия.

– Энн! Ради бога, отвлекись хоть ненадолго, – взмолилась Нора.

– Только на минуту, – глухо ответила Энн. – Я должна отправить телеграмму. Нужно вызвать ее мужа.

Она пошла в свой кабинет и по телефону отправила телеграмму Джо, на адрес компании «Транспорт лимитед». Но затем, подумав, что такое сообщение он может и получить, если по заданию компании находится на севере, она послала длинную телеграмму доктору Прескотту, прося его найти Джо и сказать ему, чтобы он немедленно ехал в Брингауэр.

К вечеру состояние Люси ухудшилось. Несмотря на опиаты, она металась и бредила. Не раз Энн приходилось крепко удерживать сестру, чтобы она не нанесла себе травму. При этом Энн с ужасной болью отметила, как исхудали руки Люси. Дело было не в лихорадке, а в предыдущих неделях непрерывной работы. Затем, совершенно неожиданно, у Люси снизилась температура – точнее, даже не снизилась, а словно камнем упала на дно.

Нора, посмотрев на градусник, ахнула:

– Полчаса назад доходила до ста пяти, а теперь только девяносто девять[218]218
  По Фаренгейту. Приблизительно 40,6 и 37,2 градуса по Цельсию.


[Закрыть].

Это был отнюдь не благоприятный, а скорее худший из возможных признаков – неизбежный предвестник конца.

– Позови доктора Форреста, – сказала Энн. – И пожалуйста, приведи и Гленни.

Вскоре после одиннадцати бред у Люси прекратился. Ее лицо выглядело измученным и осунувшимся – ни красноты, ни припухлости. Затем ее веки слабо дрогнули. Она пристально посмотрела на Энн.

– Энн, – прошептала она, – воды.

Ей дали попить, и некоторое время она спокойно лежала на спине. Она была в полном сознании и понимала, что умирает, – это читалось в ее глазах. Затем она пошевелилась. Ее взгляд блуждал по палате, останавливаясь на Норе и на Гленни. Люси сделала усилие, чтобы протянуть к ним руку.

– Было здорово узнать вас… работать с вами… – Ее голос был едва слышен.

По лицу Норы текли слезы, а у Гленни подергивалась щека. Твердокаменная шотландка, поперхнувшись, сказала:

– Скоро мы снова будем работать вместе.

Люси попыталась улыбнуться, но ее сухие губы едва разомкнулись:

– Это в другой раз, Гленни.

Затем она прошептала:

– Пожалуйста, можно я немножко побуду наедине с Энн?

Они послушно удалились. Когда Нора выходила, ее душили рыдания. Энн сидела у кровати, держа сестру за руку.

– Энн, – сказала наконец Люси, тихо, но отчетливо. – Ты помнишь в шерефордской больнице… маленького мальчика, который умер? Думаю, теперь я рассчиталась за это.

Раздираемая бурей эмоций, Энн могла только кивнуть в ответ.

– Мне ведь и правда повезло, – размышляла Люси, – что у меня оказался шанс вернуть ребенку жизнь взамен той, что я упустила?

– Да, дорогая, – прошептала Энн.

– Я хотела бы, чтобы ты знала еще одно, – пробормотала Люси. – Прежде чем приехать сюда, я написала главной медсестре в шерефордскую больницу. Я рассказала ей все. – Она помолчала, потом спросила: – Ты вызвала Джо?

Энн кивнула:

– Поезд прибывает в полночь.

На потрескавшихся губах Люси обозначилось подобие улыбки.

– Может, – она сделала паузу, чтобы перевести дыхание, – может, мой поезд к тому времени уже уйдет. Бедный Джо! – добавила она. – Помоги ему, если сможешь, Энн, дорогая. Я не очень-то ему помогла.

Дыхание Люси стало более поверхностным, глаза подернулись пеленой. Она на какое-то время впала в забытье, а потом вдруг сказала:

– Энн, спой тот псалом, который мы пели, когда были детьми. Ты помнишь… «День кончен Твоим повеленьем».

Именно этот псалом она пела в бреду. Энн с трудом сдерживала слепящие ее слезы. «О Боже, – молилась она, – не дай мне сломаться, позволь мне исполнить последнюю просьбу Люси». Она обняла сестру за плечи и, прижимая ее к себе, тихим, нежным голосом начала петь:

 
День кончен Твоим повеленьем,
Сокрытый ночной пеленой.
К Тебе были наши моленья,
Ты наш освящаешь покой…[219]219
  Автор слов Джон Эллертон (1826–1893).


[Закрыть]
 

Последний куплет закончился. Люси вздохнула:

– Спасибо тебе, Энн. – Ее глаза широко раскрылись, взгляд стал отрешенным. – Какая темная выдалась ночь. – Щека Люси, прижатая к щеке сестры, была очень холодной. – Но теперь становится светлее. Энн, дорогая, наверное, уже утро. – С этими словами она откинулась на подушку, ее голова склонилась набок, и для нее, умиротворенной, наступило вечное утро.

Энн долго сидела у постели сестры. Теперь ей было не до слез. Заледеневшая и обессилевшая, она чувствовала, что не может пошевелиться. Вслепую она поцеловала Люси в лоб, закрыла ей глаза, натянула сверху простыню. Издалека она услышала гул двигателя, затем звук подъезжающей машины. Появление Джо заставило ее встать.

Она медленно повернулась к нему – он замер в дверном проеме, вертя в руках кепку и со страхом глядя на покрытый простыней силуэт на кровати. Энн видела, что снаружи его успели обо всем предупредить.

– Прости, Джо, – тихо сказала она. – Это случилось так неожиданно.

Он робко сделал шаг вперед. Натянутые как струна нервы мешали ему осознать свершившееся. Энн старалась помочь, как могла.

– Так ужасно неожиданно – эта лихорадка.

– Да, – пробормотал он, наконец обретя дар речи. – Доктор Прескотт так мне и сказал, пока мы ехали в поезде.

Энн обратила на него мутный взгляд:

– Доктор Прескотт – он здесь?

Джо кивнул:

– Он привез меня. Вел себя благородно.

Он сделал еще один нервный шаг к кровати. И еще раз Энн постаралась помочь ему. Она молча откинула простыню. Только тогда, при виде искаженных черт миловидной молодой женщины, которая была его женой, Джо не выдержал. Он опустился на колени у кровати и заплакал.

Энн оставила Джо там. С опущенной головой и опустошенным сердцем она неверными шагами покинула палату. Первым, кого она увидела в коридоре, был Прескотт. В ее потухших глазах промелькнуло недоверие при виде его явно озабоченного смуглого лица с четкими чертами. Она смутно осознавала, что он взял ее за руку и повел прочь, как бы оберегая от тех, кто мог невольно причинить боль, из лучших побуждений выражая сочувствие. В конце коридора он остановился, все еще держа ее за руку, и посмотрел ей прямо в глаза.

– Энн, – сказал он тоном, который на этот раз выдавал его глубокое волнение, – что мне сказать вам, моя дорогая? Получив вашу телеграмму, я сразу же нашел Джо и поспешил сюда. Жаль, что мы опоздали.

– Это не имеет значения, – беспомощно пробормотала она. – Теперь ничто не имеет значения.

– Вы ошибаетесь, моя дорогая. – Его голос слегка дрожал. Он собрался с духом, чтобы продолжить, выполнить обещание, которое дал себе после недель, проведенных в тоске по ней. – Вы имеете значение. Очень большое значение.

Она недоуменно посмотрела на него. Он продолжал, невероятно тронутый ее горем, охваченный чувствами к ней, которые так долго подавлял, полный решимости признаться наконец ей в любви.

– Энн, жизнь моя. Невыносимо видеть вас такой грустной и подавленной. Я люблю вас. Люблю всем сердцем, я понял это еще нескольких месяцев назад. Дайте мне шанс утешить вас, снова сделать вас счастливой – будьте моей женой.

Он попытался обнять ее. Но она отчаянно вырвалась.

– Нет, нет! – не помня себя, закричала она. – Только не это! Разве вы не видите, что Люси – моя сестра – Люси мертва?

Она посмотрела на него дико, как раненая птица. Все сдерживаемые страдания в поисках выхода стиснули ей горло. Слезы, горячие милосердные слезы покатились по ее щекам.

Горько рыдая, Энн бросилась вниз по лестнице и выбежала из больницы на холодный утренний воздух.

Два месяца спустя Энн сидела за столом в лондонском офисе профсоюза медсестер, разбираясь с корреспонденцией. На ней больше не было униформы, но тем не менее в своем простом черном платье она излучала спокойную деловитость. Это соответствовало обстановке простого офиса. Как и сама Энн.

Она уже целых две недели совместно с мисс Гладстон исполняла обязанности секретаря профсоюза медсестер. После Брингауэра Энн могла вернуться в свою палату в Трафальгарской больнице. Но Сьюзен Гладстон настояла на том, чтобы она заняла этот пост и разделила с ней квартиру над офисом. Хотя Энн стоило больших усилий отказаться от активной жизни старшей медсестры, она видела, что на административной работе у нее бесконечно больше возможностей помочь своим коллегам. Решающий аргумент исходил от самой Сьюзен. В следующем году она достигнет пенсионного возраста и будет вынуждена покинуть свою должность в профсоюзе. Она пожелала, чтобы Энн стала ее преемницей.

Этим июньским утром, когда Энн заканчивала работу с письмами, раздался стук в дверь и вошла Сьюзен. Закурив сигарету, она облокотилась на край стола и вопросительно посмотрела на свою подругу:

– Там снаружи пара газетчиков. – Она махнула рукой с сигаретой в сторону приемной. – Достопочтенная командор[220]220
  Командор – третья по значимости степень ордена Британской империи.


[Закрыть] не против поговорить с ними?

Энн подняла голову. Хотя очарование ее молодости еще не развеялось, теперь ее красота как бы обрела более строгие и классические линии. Эпидемия в Брингауэре и смерть сестры оставили на облике Энн свои следы. С того ветреного дня, когда на маленьком горном кладбище они похоронили Люси, Энн, казалось, перестала живо и непосредственно улыбаться. Теперь же она спросила:

– А ты что думаешь, Сьюзен?

– Я знаю, что лично тебя это не волнует. Но огласка принесла бы профсоюзу кучу пользы.

– Тогда я встречусь с ними, – решительно сказала Энн.

Мгновение спустя вошли два репортера и встали перед ней.

– Доброе утро, мисс Ли, – сказал старший из них. И сразу перешел к делу: – Нас действительно очень заинтересовало, что вас выдвинули на присвоение звания «Командор ордена Британской империи» за работу во время эпидемии в Брингауэре. Мы хотели бы поздравить вас. И наши читатели рады были бы узнать, что вы думаете об этом.

Энн обдумала свой ответ.

– Я польщена, конечно, – произнесла она без улыбки. – Но я бы чувствовала себя гораздо более счастливой, если бы все медсестры, которые боролись с эпидемией, получили такое же признание.

– Ах, перестаньте, мисс Ли, – сказал другой репортер. – Вы были там заметной фигурой. Невозможно всем медсестрам раздать по ордену.

– Да, но вполне возможно отнестись к ним по справедливости.

– Вот именно, – с нажимом вставила Сьюзен.

Репортеры переглянулись, чувствуя, что история выходит за обычные рамки.

– Может быть, вы объясните? – спросил первый, открывая блокнот.

– Охотно, – сказала Энн, тщательно подбирая слова. – Теперь, когда эпидемия закончилась и об этом наконец-то сообщили в газетах, все очень довольны тем, что сделали медсестры в Брингауэре. Нас мило похвалили, мило похлопали по плечу. Люди осознали, на что способны медсестры и что они делают по всей стране. Но чего люди не осознали, так это того, в каких ужасных условиях работает большинство наших коллег: бесконечные дежурства, низкая заработная плата и тяжелый быт. Скажу вам прямо: жизнь среднестатистической медсестры – это жизнь в нужде и рабстве. И такое положение не исправить, представив одну из сорока тысяч медсестер к высокой награде. Его можно исправить, лишь обеспечив сорока тысячам достойный уровень существования.

Это дело государственной важности, – продолжала Энн. – Если вы мне не верите, просто посмотрите на то, что происходит. Сотни девушек, у которых есть настоящий талант к сестринскому делу, не решаются заниматься им – не из-за опасности, хотя она достаточно велика, – а из-за того, что от них требуют ни с чем не сообразных жертв. Уже сейчас явно ощущается нехватка медсестер. Если так пойдет и дальше, то, прежде чем мы поймем, где оказались, разразится национальное бедствие. Только благодаря реальным фактам можно очнуться. Народ этой страны справедлив и великодушен. Поверьте, рано или поздно мы заручимся поддержкой людей, и когда мы ее получим, мы пойдем в парламент. Как только это произойдет, ничто не сможет остановить реформы, которые давно и болезненно назрели.

В кабинете повисла небольшая драматическая пауза. Два журналиста, при всей своей прожженности, были впечатлены и самой Энн, и ее искренностью.

– Может быть, у нас получится начать это дело, мисс Ли, – сказал первый, захлопывая блокнот. – В том, что вы говорите, – прошу прощения – до черта смысла. Мне кажется, что наши газеты могли бы оказать вам реальную поддержку.

Как только они ушли, Сьюзен позволила себе удовлетворенно воскликнуть:

– Ну что ж! Для нас это прорыв. Если они сделают так, как говорят, может начаться большая газетная кампания.

– Если… – мрачно произнесла Энн.

Ее пессимизм не оправдался. В два часа дня, после совместного обеда, мисс Гладстон спустилась на улицу и вернулась, с треском разворачивая свежий номер газеты.

– Энн! – воскликнула она с видом, далеким от обычной суровости. – Вот оно – покруче, чем в жизни, – просто грандиозно!

Там, на первой полосе, красовался потрясающий заголовок: «ГЕРОИНЯ БРИНГАУЭРА, ВЫДВИНУТАЯ НА НАГРАЖДЕНИЕ ОРДЕНОМ БРИТАНСКОЙ ИМПЕРИИ, ТРЕБУЕТ ВМЕСТО ЭТОГО НОВЫХ УСЛОВИЙ ДЛЯ МЕДСЕСТЕР». А ниже, в публикации на две колонки, было полное интервью с графическим выделением слов Энн. К интервью прилагались справочные сведения о профсоюзе медсестер, о его работе и целях.

– После такого, – воодушевилась Сьюзен, – наши акции должны взлететь.

Энн кивнула в знак согласия. Пусть ей и не нравилось то, каким образом теперь эксплуатируют факт ее работы в Уэльсе, но она ясно видела всю ценность этой пропаганды. Она также была довольна тем, что кампания набирает ход. И все же ожидаемого восторга она не испытывала. Энн все еще пребывала в меланхолии, все еще легко впадала в депрессию – она едва ли полностью оправилась от потрясения, вызванного смертью Люси.

Энн усердно работала весь день, вместе с мисс Гладстон заполняя декларации. Она чувствовала, что Сьюзен время от времени наблюдает за ней, и, когда в конце рабочего дня Энн встала и взяла шляпку, то услышала быстрый вопрос:

– Разве ты не поднимешься наверх, чтобы выпить чаю?

– У меня назначена встреча, – сказала Энн. – Не очень-то хочется идти, но я должна. Вернусь самое позднее к семи.

В половине шестого она добралась до «Черной кошки», того самого кафе на Риджент-стрит, в которое они часто заходили с Люси. Энн было грустно – возможно, из-за преследующих ее воспоминаний. А войдя внутрь, она ощутила еще и тревогу. Здесь она должна была встретиться с Джо и смутно опасалась дурных новостей от него.

Но когда Джо вошел, деловитый и улыбающийся, в новом темном костюме и черной мягкой шляпе, Энн заставила себя бодро улыбнуться ему. Таким оживленным и уверенным в себе она еще его не видела.

– У меня есть чем поделиться с тобой, Энн. Только что с заседания правления. С трудом могу в это поверить. Мне дали пост управляющего Северным округом. Я должен поблагодарить тебя за то, что ты убедила меня остаться в «Транспорт лимитед». Ты помнишь ту встречу в Манчестере, когда я хотел все бросить, а ты посоветовала мне продолжать, хотя это означало водить автобус?

– Ты имеешь в виду тот вечер, когда ты пришел в «Хеппертон»?

– Именно. – Он кивнул. – Черт возьми! Тогда я не думал, что дослужусь до должности управляющего Северным округом.

– Это, конечно, прекрасно, Джо.

– Знаешь, сколько мне платят? Пятьсот фунтов в год. И, кроме того, теперь у меня есть все преимущества жизни на севере. Я буду разъезжать между Ливерпулем, Манчестером и Эдинбургом. Черт возьми, Энн, ничто не мешает мне снова обзавестись домом в Шерефорде.

При последних его словах она опустила глаза, ее охватило беспокойство, а он между тем продолжал:

– Вот почему я должен был увидеть тебя сегодня, Энн. Я имею в виду, что я уезжаю на следующей неделе и уезжаю на север навсегда. Есть кое-что очень особенное и важное, что я хочу тебе сказать.

Она нервно избегала его взгляда, готовая крикнуть, чтобы он замолчал. Должно быть, он догадался о ее переживаниях, потому что внезапно взял ее за руку.

– Нет, Энн, дорогая, – сказал он. – Я не об этом. Я все еще люблю тебя. Думаю, что всегда буду тебя любить. Но теперь все иначе – все переменилось из-за смерти Люси, из-за моей благодарности тебе и – кое из-за чего еще. Поверь мне, я больше никогда тебя не побеспокою.

На ее лице отразилось огромное облегчение. С души упал невыразимый груз – страх, что Джо снова попытается сделать ей предложение.

– Мы будем лучшими в мире друзьями, Джо.

Он с чувством кивнул:

– Так оно и есть. Вот почему я рискну затронуть с тобой одну тему. – Он твердо поставил локти на стол и посмотрел на нее участливо и проницательно, как старший брат. – Послушай, Энн, если и есть на свете человек, которым я восхищаюсь и которого уважаю так же сильно, как тебя, так это доктор Прескотт. Ты понятия не имеешь, как много он для меня сделал. Когда бедная Люси умерла, он повел себя выше всех похвал. И именно он замолвил за меня словечко по поводу новой работы. Да ладно, бог с ней. Я сейчас не о себе – я говорю о тебе и Прескотте. И хочу кое-что сказать – только потому, что ты сама можешь этого не понимать. Я знаю вас обоих, и я наблюдал за вами обоими. Ты влюблена в него, он влюблен в тебя. Почему бы что-то с этим не сделать?

Энн поморщилась. Не только из-за топорной бесцеремонности Джо, но и потому, что он затронул тему, которую она держала под железным замком. Однако она не могла проигнорировать его вопрос – нужно было что-то ответить.

– Ты забыл, что я говорила тебе давным-давно, Джо, – сказала она. – Даже если бы твои слова были правдой, моя профессия не допускает брака.

– Может, и не допускала бы, если бы ты занималась уходом за больными. Но теперь у тебя административная работа, офисная.

– Я все еще медсестра, Джо. И все еще работаю для медсестер.

– Ты совершаешь ужасную ошибку, Энн. Замужество не помешало бы тебе работать для медсестер. Мне кажется, ты слишком гордая. – Он импульсивно, словно извиняясь, сложил ладони перед собой. – Ох, прости. Не стоило этого говорить. Но все, о чем я думаю, – это чтобы ты была счастлива.

Она была тронута его бескорыстием, его искренней заботой о ней. И еще где-то возле сердца у нее оставалась теплая ноющая боль, боль от раны, которая, возможно, никогда не заживет. Она твердо знала, что никогда не сможет поступиться своей гордостью, чтобы увидеться с Прескоттом. И он, такой же гордый, никогда не увидится ней.

Для Роберта Прескотта прошел еще один день. Не день, отмеченный напряженным трудом или духовным подъемом, а просто еще один день. Он горько улыбнулся. Он все еще продолжал работать, но скорее автоматически, без огня, без малейшего желания успеха. Что-то пошло не так у Прескотта. Он чувствовал себя зачерствелым и опустошенным – пустым, как его прекрасный пустой дом. И в общем таким же бесполезным.

Примерно час он просидел у огня. Его трубка погасла. Огонь в камине потух, а он даже не потрудился его поддержать. Затем он услышал пронзительный телефонный звонок в холле. Он едва пошевелился, погруженный в свое кресло.

– Доктор Синклер на телефоне, сэр, – объявила его экономка. – Звонок из Манчестера. Ох, я едва поверила своим ушам, когда услышала его голос, – это прозвучало так, как будто я снова оказалась дома.

На лице Прескотта отразилось легкое удивление. Он встал, подошел к телефону.

– Привет, Прескотт. Да, это Синклер. Приятно снова с тобой пообщаться. Послушай, Прескотт, я хочу, чтобы ты приехал в Манчестер – разобраться в одном заболевании. Довольно серьезном. И интересном. Девочка четырнадцати лет – ей угрожает слепота. Я подозреваю, что это глиома.

Инстинктивно Прескотт медлил с ответом. При нынешнем своем состоянии он был совершенно не расположен заниматься данным случаем.

– Я не уверен, что смогу тут помочь, Синклер. В конце концов, я сейчас в Лондоне. У меня здесь есть свои пациенты. Мне трудно приехать.

– Но ты должен, – не отступал Синклер. – Это абсолютно твой случай. Возможно, потребуется операция. В Англии больше нет никого, к кому я мог бы обратиться. Кроме того, – Синклер поспешил привести свой последний аргумент, – это племянница твоего старого друга Боули.

При упоминании имени Боули лицо Прескотта мгновенно посуровело. Холодным, решительным тоном он сказал:

– Прости, Синклер, но тебе придется найти кого-то другого.

Вернувшись в библиотеку, Прескотт с беспокойством и возмущением стал расхаживать взад-вперед. Боули, ныне мэр Манчестера, без сомнения, мог купить многое, но он не мог купить услуги человека, которого так вероломно бросил, когда ему это было на руку. Прескотт так и не простил Боули того эгоистичного и трусливого демарша. А теперь оставалось получить глубокое удовлетворение от возможности ответить тем же.

Снова зазвонил телефон. Прескотт крепче сжал зубами мундштук потухшей трубки. Он догадывался, кто мог бы сделать этот звонок, и сам пошел ответить на него.

– Ты знаешь, кто это, Роберт. Это Мэтт, твой старый приятель, Мэтт Боули. – Мэтт сделал паузу, как будто ожидая поддержки, каких-то приветственных слов. Но Прескотт хранил гробовое молчание. Затем Боули, явно заволновавшись, продолжил: – Теперь послушай, Роберт. Что это там Синклер мне плетет? Какие-то сказки про то, что ты не приедешь осмотреть мою Роуз. Ты нужен Синклеру, Роберт. И мне тоже нужен. Ты должен приехать, старина.

Наконец Прескотт заговорил:

– Не жди меня, Боули.

– Ох, ну что ты, Роберт! – Боули теперь так разволновался, что его можно было пожалеть. – Я знаю, что ты не это хочешь сказать. Я знаю, что обошелся с тобой подловато, но что было, то прошло, Роберт. Твой старый приятель искренне раскаивается. Все дело в Роуз, Роберт, моей маленькой Роуз. Она очень больна, у нее какие-то проблемы с глазами. Этот болван Синклер говорит, что она может… может ослепнуть. – На последнем слове у Боули перехватило дыхание.

Его переживания были настолько очевидны, что Прескотт почувствовал угрызения совести. Но он холодно сопротивлялся этому чувству:

– Есть другие врачи, которые будут готовы заняться ею.

– Нам не нужны другие врачи. – Тон Боули был униженно-умоляющим. – Нам нужен ты. Я знаю, что у тебя может получиться. Я доверяю тебе. Я бы не позволил другому хирургу и пальцем прикоснуться к моей Роуз. Ради бога, Прескотт, помоги нам. Забудь о грязном трюке, который я тебе устроил, и помни, что я люблю Роуз. Она – все, что меня волнует в этом мире, и если с ней что-нибудь случится, я сойду с ума.

Вопреки своему настрою, Прескотт был тронут. Если бы Боули привел какие-нибудь другие аргументы, предложил ему деньги, прекрасный гонорар, он бы холодно отказался. И все же сейчас, чуть ли не против своей воли, он обнаружил, что колеблется. Затем, совершенно неожиданно, он принял решение и коротко сказал:

– Ладно, я приеду ночным поездом. Попроси доктора Синклера встретить меня завтра на вокзале.