Текст книги "Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: Арчибальд Кронин

В субботу утром они подплыли к безветренному берегу у Лас-Пальмаса. Проскользнув вместе с рассветом в спящую гавань мимо тихих судов, на мачтах которых все еще слабо помаргивали фонари, «Ореола» прислонила к молу свой покрытый соленой коркой бок.

Харви проснулся через три часа, разбуженный лязганьем люка в носовой части судна. Впервые за много ночей он хорошо выспался и теперь лежал, полностью расслабленный, наблюдая, как сияющий солнечный луч озаряет белые переборки его каюты. Он ощущал непривычную легкость в теле, а голова была занята единственной недоверчивой мыслью: как странно чувствовать себя отдохнувшим. Странным было и ощущение твердой койки под ним, словно переставшей парить в нереальности, как это было последние несколько дней. И когда до его ушей донесся отдаленный звон колоколов на суше, он внезапно понял, что судно вошло в порт. Движимый непонятным возбуждением, он встал, надел халат и вышел на палубу.

Переливающаяся через край свежесть утра пала на него, как роса. Синее небо, прозрачный разреженный воздух, ослепительное солнце над горами, которое рассыпало по морю блестки, похожие на сверкающую чешую. Бухта, окаймленная оборкой пены, а за ней город, поднимающийся разноцветными ярусами по желтым холмам. Город дышал теплом и изобилием; пятна красного, зеленого, сияющего белого расплескались по нему в яркой тропической красоте. А над бухтой и городом, в отдалении, как триумфатор на фоне ближайших зубчатых вершин, возвышался горный пик, осененный прячущейся в молочных облаках шапкой снега, – словно ускользающий загадочный мираж, парящий между небом и землей.

В странном изумлении Харви застыл, устремив на него взгляд. Великолепное видение притягивало его с какой-то высшей силой, и он ощутил резкий укол внутри. Что причинило ему боль – скрытый смысл или красота этого зрелища? Околдованный, он затаил дыхание; невозможно было ни смотреть на эту величественную гору, ни отвести глаза.

Сделав над собой усилие, он порывисто отвернулся, подошел к борту и окинул взглядом желтый пропыленный мол, который теперь ожил, – здесь кто-то вяло копошился. На пропеченных солнцем камнях около двадцати босоногих поденщиков в ситцевых штанах, живописно демонстрируя безразличие, разгружали мешки с мукой. Они не торопились. Разговаривали, курили, плевались, просто стояли, время от времени возлагали руки на мешки, словно меньше всего на свете желали завершить разгрузку. Один из них, одетый в застиранную охряную рубаху, напевал пронзительным голосом плясовую мелодию, звучавшую раздражающе приторно. Харви против своей воли прислушался.

 
El amor es dulce,
Y el que lo desprecia un loco.
 

Хотя он плохо знал испанский, смысл слов был ясен: любовь сладка, а тот, кто презирает ее, глупец.

Нетерпеливо, словно ища противоядия от этой сладости, он скользнул взглядом вдоль причала, в ту сторону, где несколько еле живых мулов с ободранными, истертыми крупами и торчащими, как у скелетов, ребрами тащились в своих оглоблях, прикрепленных к повозкам с высокими колесами. Один внезапно закашлял, совсем как человек, взбудоражив рой мух, кружащий над его головой наподобие короны, и едва не рухнул от полного истощения. Но погонщик, скорчившийся на козлах, не обратил на это никакого внимания – придерживая поводья, он удовлетворенно похрапывал. За ухом у него торчал цветок.

Харви резко отвернулся – ему было невыносимо смотреть на этот жалкий скот. Сначала красота островного берега, величественность загадочного Пика, а в следующее мгновение – скучные сцены нездоровой жизни. Не находя себе места, возбужденный без видимой причины, он принялся мерить палубу быстрыми нервными шагами. Взглянул на свои наручные часы – уже довольно поздно, девять утра, – требовательно и нетерпеливо спросил себя: чем заняться? Он в порту, свободный и от дурацких ограничений, и от навязчивого общества, которое так его бесило. Внезапно Харви осенило: он может сойти с ненавистного судна и снова погрузиться в забвение, вызвав его по собственной воле. Позабыть мучительные видения прошлого, смутные тени, среди которых смешались живые и мертвые, осаждавшие его, как лихорадочный ночной кошмар. Он сжал губы, напряг подбородок. Конечно, он сойдет с корабля, он с самого начала собирался это сделать, и в жизни нет ничего, что способно изменить его решение. Да, он достигнет своей цели, ничто его не остановит.

И все же он не уходил. Продолжал мерить шагами палубу, чувствуя тепло солнца на плечах, почти безотчетно ощущая величественную гору за спиной. Ему пришлось остановиться и оглянуться на Пик. И сделав это, он услышал рядом голос Рентона:

– Благородное зрелище, доктор Лейт. Это Пико-дель-Тейде на Тенерифе. И вы не поверите, он расположен в семидесяти трех милях к западу отсюда. Является доминантой этих островов. Из Санта-Круса вид еще более отчетливый.

Стоя рядом друг с другом, они смотрели на гору. Потом Харви медленно произнес:

– Да, благородное зрелище. – И поспешно добавил, высмеивая собственную сентиментальность: – Видение рая!

– Рай, не лишенный некоторых изъянов, – жестко откликнулся Рентон. Помолчал, взглянул на собеседника. – На холмах за Санта-Крусом дела не слишком хороши. Я вчера получил новости по радио. У них там желтая лихорадка!

Внезапно повисла тишина.

– Желтая лихорадка… – повторил Харви.

– Да! Вспышка в Эрмосе, деревне неподалеку от Лагуны. К счастью, ее удалось изолировать.

Снова пауза.

– Держите эту информацию при себе, – наконец продолжил Рентон. – Вы доктор, поэтому я вас известил. Но не вижу причин беспокоить остальных без необходимости.

– Вы им не сказали?

– Нет, сэр, не сказал. По моему глубокому убеждению, всегда лучше помалкивать, пока не появится причина говорить. Как я вам сообщил, вспышка локализована.

– Желтую лихорадку трудно локализовать, – возразил Харви. – Она переносится комарами. И это страшный бич.

Капитан ощетинился – больше всего на свете он ненавидел, когда ему противоречили.

– Надеюсь, вы не пытаетесь меня учить, как делать мою работу, – отрезал он. – Хотите, чтобы я посадил пассажиров под замок? Зачем поднимать панику? Я сказал вам, что намерен ждать и следить за событиями. Я получаю всю информацию от мистера Карра, нашего агента. И он согласен с моим решением.

– Информация подчас распространяется медленно. А эпидемия – быстро.

– Нет никакой эпидемии, – сварливо заявил Рентон. – Жалею, что рассказал вам. Вы делаете из мухи слона. Здесь не бывает эпидемий.

Он вскинулся, как бентамский петух, бросая вызов дальнейшим возражениям. Но Харви просто ответил ровным тоном:

– Вот и хорошо.

Рентон смерил его неодобрительным взглядом, но проникнуть под бесстрастную маску собеседника было невозможно. Все еще взъерошенный, капитан молча постоял с минуту, потом отрывисто кивнул, храня на лице раздраженное выражение, и ушел в штурманскую рубку.

Харви остался стоять у борта.

Желтая лихорадка! Ему показалось – или в ярких красках бухты появилось что-то зловещее, мрачное? Это ерунда, абсолютная ерунда. Ну наверное, кто-то заболел в шестидесяти милях отсюда. У него, Харви Лейта, преувеличенное чутье на несчастья! «В любом случае меня это не касается», – сказал он про себя. Теперь ничто не имело для него значения.

Развернувшись, он направился к своей каюте, но вдруг резко остановился. На нижней палубе, у сходней на корме, он увидел Мэри и миссис Бэйнем, разговаривавших с мужчиной, по-видимому только что поднявшимся на борт. Сравнительно молодой визитер обладал привлекательной и цветущей внешностью – у него было красное, довольно мясистое лицо, подкрученные вверх усики, толстая шея и мускулистая фигура, за которой он наверняка тщательно следил. Одет он был в безупречный, ладно скроенный чесучовый костюм, гармонировавший с легкими замшевыми туфлями и безукоризненной соломенной шляпой – ее он почтительно держал в ухоженной руке. Он смеялся, расставив ноги и запрокинув голову, отчего над воротничком слегка выпирала складка кожи, – картина, показавшаяся Харви отвратительной в своей вульгарности. Он инстинктивно невзлюбил этого типа, отметив с усмешкой сияние его напомаженных волос, несколько напыщенный наклон головы, бросаемые им кокетливые взгляды, высокомерное самодовольство вперемешку с почтительностью по отношению к собеседницам.

В мозгу Харви вспыхнула мрачная мысль. «Может, это ее любовник, – подумал он ожесточенно, – и вся поездка была затеяна ради этой блаженной встречи?»

Но чей любовник? Нахмурившись, он уставился на Мэри. Что выражало ее лицо, быстрое импульсивное движение рук – молчаливую покорность? Белое шелковое платье будто льнуло к ней, впитывая тепло ее тела.

Сосредоточенно разглядывая группу внизу, он вдруг услышал, как к нему кто-то обращается, – и кажется, это было не один раз… Вздрогнув, он оглянулся. За его спиной стояли Сьюзен Трантер и ее брат, одетые для прогулки. Она спокойно повторила вопрос, глядя на него неулыбчивыми глазами:

– Мы интересуемся – вы сегодня чем-то заняты?

– Занят? – глупо переспросил Харви, безжалостно вырванный из раздумий.

Сьюзен стояла перед ним, опрятная, крепко сбитая, смотрела серьезно и прямо. На ней были перчатки; соломенная шляпка бросала смягчающую тень на квадратный лоб.

– Я хотела спросить – есть ли у вас какие-то планы на сегодня?

– Нет!

Сьюзен потупилась и тут же подняла глаза.

– Мы с Робертом получили приглашение, – размеренно произнесла она. – В Арукасе живут наши друзья-американцы. Они добрые люди. У них славная вилла, об этом можно судить по одному только названию – Белла-Виста, то есть «красивый вид». Поедете с нами?

Харви медленно покачал головой:

– Нет! Я не поеду.

Сьюзен не могла отвести глаз от его лица.

– Было бы хорошо, если бы вы поехали, – тихо настаивала она. – Там должно быть красиво. Они христиане, очень добрые люди. Встретили бы вас с истинным гостеприимством. Вы бы почувствовали себя как дома. Правда ведь, Роберт?

Трантер, впившись напряженным взглядом в стоявших на нижней палубе, с необычной для него неуклюжестью махнул рукой, показывая, что согласен.

– С какой стати мне туда ехать? – холодно спросил Харви. – Я не христианин, да и человек недобрый. Я бы возненавидел ваших дорогих друзей-американцев, а они, естественно, возненавидели бы меня. Само название Белла-Виста вызывает у меня отвращение. И наконец, как я уже вам говорил, возможно, я спущусь на берег, чтобы напиться.

Она посмотрела в сторону.

– Прошу вас, – прошелестела она почти неслышно. – Умоляю. Я молилась… – Она запнулась и мгновение стояла, глядя под ноги. Затем подняла глаза. – Что же, тогда пойдем, Робби, – заявила она ровным голосом. – Ехать нам долго. Найдем повозку на пристани.

Брат и сестра спустились на нижнюю палубу. Сьюзен намеренно выбрала сторону, противоположную той, где находилась Элисса.

– Слушай, Сьюзен, – по пути попытал счастья Роберт, – как думаешь, можем ли мы отложить визит до полудня?

– Нет, я совсем так не думаю, – ответила она, глядя прямо перед собой. – Нас пригласили на обед.

– Знаю. Конечно знаю, – согласился он неловко. – Но мы не обязаны провести там весь день. Думаю, второй половины дня было бы вполне достаточно.

Она остановилась и повернулась к брату, тревога снова охватила ее, но уже по другому поводу.

– Ты в третий раз за утро предлагаешь сократить визит в Белла-Висту. Ты же знаешь, как для нас важно съездить туда, Робби. Что с тобой происходит, чем еще ты хочешь здесь заняться? – выговорила она дрожащими губами.

– Да ладно тебе, Сью, – торопливо стал увещевать он сестру. – Не расстраивайся ты так. Но вообще-то… я тут подумал… кому будет хуже, если утром мы съездим на пляж Лас-Кантерас с миссис Бэйнем? Она пригласила присоединиться к их компании. Сказала, мы все можем поплавать. Тут страшно жарко. И ты обожаешь купаться. Право, в детстве ты плавала лучше всех.

Сьюзен непроизвольно ахнула.

– Так вот в чем дело! – воскликнула она. – Я могла бы догадаться. Значит, пытаешься хитростью затащить меня на пляж. Ты же ненавидишь купаться. И плавать-то как следует не умеешь. Она пригласила нас – ну конечно! Неужели ты не видишь, что она над тобой издевается? Ох, Робби, Робби, дорогой мой… Что на тебя нашло за последние несколько дней? Ты не выпускаешь эту женщину из виду. Я тебе говорю, она постоянно над тобой потешается. И все-таки ты бегаешь за ней как помешанный.

Роберт мгновенно побагровел.

– Ты все неправильно поняла, – выпалил он. – Мне нечего, совершенно нечего стыдиться.

– Она плохой человек, – сорвалось с ее дрожащих губ.

– Сьюзен!

Наступила тишина. Сьюзен пыталась справиться с эмоциями и наконец решительно и быстро отчеканила:

– Я не стану стоять в стороне и наблюдать, как над тобой издеваются. Для этого я слишком сильно тебя люблю. Мы поедем в Арукас. Поедем немедленно. И проведем там весь день.

В ответ на категоричность сестры в нем проснулось чувство собственного достоинства. Считая себя правым, испытывая горькое разочарование, он тем не менее ответил спокойно и гордо:

– Что ж, хорошо. Едем. Но скажу тебе прямо: я собираюсь поговорить с миссис Бэйнем, когда мы вернемся.

Он развернулся и зашагал по сходням, вскинув голову. Подавив вздох, Сьюзен двинулась следом, на лице ее застыло выражение тревоги и печали.

Харви не видел, как они ушли. Он сидел в своей каюте, угрюмо поедая фрукты, которые Траут принес ему на завтрак. Необыкновенно вкусные апельсины с тонкой кожурой из Тельде, плоды черимойи – свежие, только с рынка. Роскошная трапеза. Но ее омрачала горечь воспоминания о недавнем разговоре со Сьюзен. Лейт не хотел отвечать ей в таком тоне. По крайней мере, она желала ему добра, она достойный человек, прямой и честный. Злясь на себя, он встал и начал одеваться. Жизнь нанесла ему удар, и он, как оскалившийся пес, в отместку стремился нанести ответный удар с безотчетной, беспричинной жестокостью. Более того, старался ранить первым, пока ему снова не причинили боль. Это был всего лишь рефлекс измученной души, но Харви видел в нем только проявление собственной испорченности.

Он вздохнул и отвернулся от зеркала. Его лицо теперь не было бледным, кожа огрубела и приобрела коричневый оттенок, рука, которая только что держала бритву, больше не дрожала, взгляд снова стал ясным. Тело восстанавливалось быстро, но сердце заходилось в испепеляющем презрении. Он презирал самого себя.

В дверь каюты постучали, и, подняв голову, Харви замер в недоумении. Он предполагал, что остался один, что все пассажиры сошли на берег и оставили его в покое, которого он так настойчиво требовал.

– Войдите! – крикнул он.

Дверь с грохотом распахнулась, в каюту энергично влетел Джимми Коркоран, выпятив грудь, сияя радостью славного утра. Новенькая кепка сидела на его голове козырьком назад, а на шее красовался ослепительный галстук изумрудного цвета.

Харви уставился на визитера, затем медленно спросил:

– С каких это пор, постучав, ты ждешь разрешения войти?

– Подумал, а вдруг ты в дезабилье, – ответил Джимми, улыбаясь до ушей.

– И это бы тебя смутило?

– Верь моему слову, меня такое не заботит ни капельки. Но мог смутиться ты. Ты ж у нас такой нравный чертяка.

Харви отвернулся и начал уверенными движениями расчесывать волосы.

– И тебе не противна моя физиономия? – спросил он странным тоном. – Кажется, я едва ли был, ну, вежлив с тобой, с тех пор как мы отправились в это очаровательное путешествие.

– К черту вежливость! – со смаком прогремел Джимми. – Чесслово, терпеть ненавижу слишком вежливых. В жизни не любил церемоний. Мне больше по душе, когда парняга называет меня дураком в лицо и дружески хлопает по спине. Вот так. – В качестве иллюстрации шлепнув Харви по плечу тяжеленной лапой, он протиснулся к зеркалу, окинул свое отражение влюбленным взглядом, поправил чудовищный галстук, пригладил напомаженные волосы и послал себе воздушный поцелуй. А потом пропел:

 
Арчи, Арчи в город вернулся,
Дамы ликуют, кавалеры ревнуют.
 

– Я смотрю, этим утром ты от себя в восторге.

– А то! Я от себя в восторге. И почему бы нет, между нами говоря? Я единственный, кто отправил Смайлера Буржа за канаты. И ради любви сделаю это снова в следующий День святого Патрика. Не знаешь, что ли, я самый ладный мужчина из всех, родившихся в Клонтарфе. Так говаривала моя старушка-мать. Сердце льва и красота фавна, как пишет Платон. А этим утром я на таком подъеме, что мне сам папа римский не брат. – И запел снова:

 
Он у нас сердцеед,
Слаще всяких конфет.
И дамы, завидев его,
Так бы и съели всего.
 

Затем, развернувшись, заявил:

– Мы все навострились на пляж. Сегодня мы с тобой сойдем на берег.

Харви окинул его задумчивым взглядом:

– Значит, мы сойдем на берег, Джимми?

– Точно, сойдем, – подтвердил тот, подчеркнув уверенность ударом кулака о ладонь. – Двинем в бухту Кантерас. Я только что поболтал с капитаном. Пляж там – ни дать ни взять позолоченный имбирный пряник. Можно побултыхаться в море и перекусить в забегаловке. Я тебе говорю, там такой желтый песок, что ты ошалеешь от счастья.

Представив, как он ошалевает от счастья на пляже с желтым песком – то еще зрелище! – Харви едва заметно улыбнулся. Но неожиданно для самого себя сказал:

– Хорошо! Давай поедем туда, Джимми.

Изрядно пострадавшее в боях лицо Коркорана расплылось в улыбке.

– Богом клянусь, если бы ты отказался, я бы тебя на куски покромсал. После полудня мне нужно будет заняться одним важным дельцем. Частным и личным, ты понимаешь. Но на утро ты весь мой.

Они вышли из каюты под льющиеся с небес потоки солнечного света, спустились по сходням и двинулись по пропыленному молу. Коркоран шагал горделиво, скрестив руки на груди и засунув большие пальцы под мышки, грызя зубочистку, и болтал без умолку: рассуждал о правах собственности на гавань, сетовал на лень аборигенов, философствовал по поводу женщин, потом купил у сгорбленной старухи букетик фиалок для петлицы, пожертвовал понюшку табака обсиженному мухами попрошайке и наконец остановился у одноконной крытой двуколки весьма сомнительного вида.

– Ага! – провозгласил он. – Вот и талон на бесплатный суп, приятель. Лошадь не валится с ног, а у таратайки есть колеса. – Он повернулся к кучеру. – Сколько стоит доехать до Лас-Кантерас, братец?

Тот повел плечами, изображая крайнее уничижение, и выставил вперед четыре пальца с желтыми ногтями.

– Четыре английский шиллинг, сеньор.

– Четыре английских томата! Это слишком много. Я дам тебе две песеты и понюшку.

– Нет-нет, сеньор. Очень красивый повозка. Очень быстрый.

– Что ты говоришь! Да я быстрее ногами дойду.

Возничий разразился потоком испанских слов, корча жалобные, умоляющие гримасы.

– Что он там лопочет? – спросил Коркоран, почесывая в затылке. – Я плохо понимаю местную тарабарщину.

Харви спокойно ответил:

– Говорит, что хорошо тебя знает. Что ты записной пройдоха, каких поискать. Что ты никогда не вышибал Смайлера Буржа за канаты. Что Смайлер Бурж едва не убил тебя одним быстрым ударом. Еще говорит, что ты уродлив, стар и в жизни не сказал ни слова правды. И добавляет, что его жена и десяток детишек умирают и сам он умрет от разрыва сердца, если ты не заплатишь ему четыре шиллинга за поездку в этом миленьком экипаже.

Джимми так сильно сдвинул кепку назад, что козырек лег на воротник.

– Тогда дадим ему пару шиллингов, что ли, – с сомнением произнес он. – Два английских шиллинга, малец.

На лице кучера вспыхнула ослепительная улыбка. Напустив на себя величественный вид, он распахнул расшатанную дверцу и прыгнул на козлы, торжествуя победу. Пусть им восхищается весь мир! Два английских шиллинга! Ровно в пять раз больше справедливой платы.

– Вот так и надо с этими парнями, – прошипел Джимми уголком рта. – Без деловой хватки тут никуда. Не будешь держать с ними ухо востро, обдерут как липку.

Он свободно раскинулся на сиденье, и двуколка загрохотала по изрытой ямами улице.

Мэри Филдинг приехала на Плайя-де-лас-Кантерас. Она тоже услышала от Рентона, что этот малоизвестный пляж очень красив, и теперь, распластавшись в своем влажном зеленом купальном костюме на песке, выбеленном солнцем, ощущала, как проникает в нее мягкое тепло. На ее белых ногах поблескивали капли морской воды. В теле, словно отлитом волнами в форму, пульсировала жизнь. Изгиб ее маленькой груди был прелестен, как цветок, изящен, как полет ласточки. Она закрыла глаза, словно пыталась скрыть от всего мира свое восхитительно беззаботное настроение. И тем не менее она видела все окружающее великолепие. Изогнутая луком полоса желтого песка; вода, более глубокого синего цвета, чем небо; шапки пены на волнах, с грохотом разбивающихся о риф; отдаленный горный пик – сверкающий, полупрозрачный, всемогущий, как божество. О, она была рада, что поехала сюда.

Тут она могла дышать и, прижавшись обнаженным телом к земле, наконец-то быть собой. Что-то поднималось в ней, белее пенных гребешков, ярче горного пика, – воспоминание, или вдохновение, или смесь того и другого. Никогда прежде ее не переполняла настолько сильная убежденность, что жизнь, которую она вела, – всего лишь уловка, ничтожная тень реальности. И никогда не испытывала она такой ненависти и презрения к этой жизни: пышному оперению представителей светского общества и ритуалам Бакдена. Да, даже Бакден с его крошащимися камнями казался ей гнетущим, давил всей тяжестью своего благородства и преклонных лет.

Здесь, в такой близости к земле, простой и голой, все это виделось далеким и смутным, бесформенным, как песок, сыплющийся сквозь ее пальцы.

Приподнявшись, она нашла взглядом Элиссу и Дибдина, сидевших спина к спине в тени большого зонта. Элисса не разделась – ее кожа плохо переносила воздействие морской воды. Но Дибс в порыве старческой слабоумной резвости обнажил свою чешуйчатую шкуру и, похожий на мумию, принарядившуюся в синие саржевые шорты, подставлял иссушенное тело бризу.

Опираясь на локоть, Мэри прислушалась к их разговору. Она делала это намеренно, не сомневаясь, что разговор никчемный.

– Элисса, – говорил Дибдин, – вам и в самом деле не скучно здесь?

Целых две минуты Элисса Бэйнем продолжала заинтересованно пудрить нос – за минувший час она в четвертый раз уступила своей страсти к совершенству.

– Вы знаете, что мне всегда скучно, – откликнулась она, когда уже исчезла всякая надежда на ответ. – Здесь нет мужчин.

– Нет мужчин, – хихикнул Дибс. – А как же я?

– Вы… – проронила она и больше ничего не сказала. Однако после короткой паузы потребовала: – Прикурите мне сигарету. И смотрите не намочите, иначе закачу истерику. – Она помолчала. – Я вдруг придумала вам новое прозвище – теперь, когда увидела вас во всей красе. Впредь буду называть вас Сексапил.

Он нашел в ее золотой сетчатой сумке портсигар из оникса, извлек сигарету своими узловатыми пальцами и прикурил.

Она завела руку за голову и сказала:

– Дайте ее мне, чтобы не пришлось оборачиваться. Вид вашего тела мучителен.

– Мое тело! – воскликнул он, наконец задетый за живое. – Совершенно прекрасное тело. Сотни женщин любили его.

– Это было до того, как вы начали носить корсеты, мой дорогой.

Дибса передернуло от гнева, и в отместку он нанес удар с другого фланга:

– Вы чертовски глупы, Элисса. Не понимаю, что на вас нашло. Позволяете этому Трантеру бегать за вами.

– Да, разве это не настоящее преследование? Он пытается указать мне путь спасения.

– Но… но чертов малый по уши в вас влюблен.

– Он об этом не догадывается. – Элисса глубоко затянулась сигаретой. – Он такой зануда, иначе понравился бы мне хоть разок. Всего один раз, для забавы, понимаете, Дибс… ох, извините, я хотела сказать Сексапил.

Он напряг костлявую спину.

– Это уже чересчур, Элисса. Пусть меня повесят, если это не заходит слишком далеко. Не понимаю, что происходит с младшим поколением. В мое время мы тоже крутили романы, но хотя бы скрытно, соблюдали приличия. Никогда не выставляли чувства напоказ. И мы, по крайней мере, были вежливы.

Она спросила с издевкой в голосе:

– Вы всегда говорили: «Позвольте мне?», не правда ли, Дибс, дорогой?

– Господь, сохрани мою душу! – ахнул Дибс. – Право, вы совершенно аморальная женщина, Элисса.

– Нет, я не аморальна, Дибс, – протянула она задумчиво. – Скорее неприлична. Я не буду считать себя аморальной, до тех пор пока не позволю себе заняться любовью на диване.

Мэри, слушавшая все это с каменным лицом, поежилась от огорчения.

– Мне бы хотелось, чтобы ты не говорила такого, Лисса, – внезапно произнесла она тихим голосом, глядя на морские волны. – Это слишком ужасно. Ты пачкаешь все.

– Пачкаю, – повторила Элисса. – А мне это нравится, красотка Мэри. Кто затащил нас на этот кошмарный пляж? Кто отказался от приглашения Карра в «Квинни»? Кто настаивал, чтобы он пообедал с нами здесь? Смею сказать, эта идея вызвала у него отвращение. В его взгляде читалось уязвленное достоинство. – И, проделав указательным пальцем ямку в песке, она аккуратно погребла тлеющий окурок.

– Терпеть не могу шикарные рестораны, – пробормотала Мэри в качестве оправдания. – Там так чопорно и противно. Вот почему я захотела приехать сюда. Здесь непривычно и чудесно. К тому же мистер Карр не возражал. Впрочем, он может и не приезжать сюда, если ему не хочется.

– Он приедет, – беспечно бросила Элисса. – У него язык изо рта вываливается, когда он на тебя смотрит.

У Мэри это замечание вызвало волну отвращения, словно она прикоснулась к чему-то грязному. Она тряхнула головой, отбрасывая этот намек, пока он не проник в мысли.

– Пойду еще поплаваю, – внезапно заявила она и, поднявшись на ноги, вбежала в пенистый прибой.

За полосой пены, которая опоясала Мэри бурлящими водоворотами, море переливалось синими и опаловыми оттенками и казалось нереальным, как будто воду подсвечивали лучи, прошедшие сквозь глубинные хрустальные пещеры. Ступни оторвались от теплого песка, и, внезапно очутившись на восхитительной глубине, Мэри весело поплыла к плоту, приседавшему в реверансах на якоре на полпути к рифу. Теперь она почувствовала себя очистившейся – рокочущая соленая вода хлестала по рукам и ногам, наэлектризованный воздух обогатил кровь.

Она плыла и плыла, а потом, тихо вскрикнув от восторга, ухватилась за край покачивающегося плота и одним рывком с ликованием взобралась на покрытую рогожей поверхность. Там она отдохнула, раскинув руки и прижимаясь щекой к теплым влажным волокнам. Элисса с ее пошлой болтовней осталась будто бы в тысяче миль отсюда. Прошло некоторое время, и внезапно Мэри осознала, что здесь есть кто-то еще. Она медленно повернула голову. На дальнем краю плота лежал Харви Лейт.

Они смотрели друг на друга – как ей показалось, долго-долго. Без невзрачной одежды его фигура выглядела неожиданно привлекательной: широкие плечи, тонкая талия, стройные мускулистые ноги. Наконец Мэри в странном замешательстве опустила ресницы.

– Я не думала… не знала, – произнесла она подозрительным тоном, – что вы будете здесь.

– Я и сам не думал, что тут окажусь, – медленно ответил он. – И тем не менее я здесь.

– И я тоже, – усмехнулась она. – Мы с вами снова плывем, но на другом корабле. Разве не забавно?

Произнесенные ею слова были предельно банальными, плоскими, но за ними скрывалось странное беспокойство, которое охватывало ее и прежде. Она ощущала, как оно просыпается глубоко внутри и все более настойчиво дает о себе знать. К ней возвращалось предчувствие судьбоносных перемен; оно коренилось в прошлом, но было связано с будущим, ибо на нее надвигалось нечто предопределенное. Это преобразило ее жизнь, окрашивая мгновения настоящего красками грез, разливаясь в теле странным беспомощным ожиданием. Никогда раньше не знала она столь глубокой пульсирующей гармонии эмоций, ни разу эта непонятная скованность не овладевала ею с ощущением, похожим на боль. Она не понимала, что происходит, и не могла защититься от этого. Ее пальцы беспокойно теребили ветхую рогожу, она не находила в себе сил взглянуть на Лейта.

– Здесь так прелестно, – произнесла она наконец почти нервно. – Море… солнце… снег на горном пике. Так красиво. Возникает чувство, что это место издавна мне знакомо. – Ком в горле мешал ей говорить, и собственный голос доносился до нее приглушенно, будто издали.

Не двигаясь, лишь покачиваясь вместе с плотом, словно паря между морем и небом в неком зачарованном пространстве, Харви не ответил. Забыв обо всем, сосредоточив взгляд на живой красоте собеседницы, он, казалось, обдумывал ее слова. Так прелестно, сказала она. Его сердце заколотилось, и кровь бросилась в голову. Так прелестно! Он никогда не задумывался о прелестном, никогда не искал нежной загадки красоты. Его жизнь, твердая как гранит, лишенная гибкости, управлялась общеизвестными законами. Он пребывал в поисках. И да, одна лишь истина была целью его исканий. А их побудительная сила? Не пылкое стремление помочь человечеству. Просто хладнокровное стремление получить ответы – безразличное и суровое. Но теперь, под ослепляющим светом, казалось сжигавшим его издалека, что-то всколыхнулось в его душе – иное, непреложное.

– Остров называется Гран-Канария, – пробормотала она. – «Большая канарейка»! В этом названии есть цвет и движение. Когда я думаю об этой поездке, я повторяю про себя: Гран-Канария! В нем звучит что-то будоражащее.

Ее слова, предполагающие тайный смысл, дошли до него смутно, сквозь ослепительную белизну того тайного свечения. И он спросил:

– Вы покинете судно завтра?

– Да, мы остановимся в Оротаве.

В этом была странная неизбежность. Эта женщина уйдет. Вечером корабль, рассекая теплую тьму, продолжит плавание, а утром она исчезнет.

– В Оротаве тихо, – продолжила она. – Маленький чистенький городок, который не успели ничем испортить. То, что я люблю больше всего. Мистер Карр все для нас организовал в отеле «Сан-Хорхе». Он агент моего мужа на этих островах.

– Понятно, – откликнулся Харви, и сияние внутри его внезапно угасло. Оно точно было, но теперь исчезло. Он поджал губы и заставил себя спокойно взглянуть на собеседницу. – Вам там будет хорошо, я знаю.

– А вы, конечно, поплывете дальше на корабле? – спросила она, глядя на него сверкающими глазами.

– Поплыву дальше. А потом обратно.

Повисла тишина, порожденная их непроницаемыми мыслями. Внезапно Мэри сделала импульсивный жест, словно пыталась поймать ускользающую радость.

– Вы не пообедаете с нами сегодня? О да, пожалуйста… пожалуйста, соглашайтесь. В маленьком ресторанчике на пляже. Там очаровательно. Приедет мистер Карр. И мне хотелось бы, чтобы вы к нам присоединились.

Лейт с болезненным удовольствием подумал, что должен отказаться.

– Я здесь не один, – ответил он. – Меня сюда привез Коркоран. – Он махнул рукой в сторону открытого моря, где смутно виднелась фигура Джимми, качавшегося на волнах, подобно старому морскому котику.