Текст книги "Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: Арчибальд Кронин

Шум постепенно затих, и через некоторое время его сменили звуки, которые, по-видимому, свидетельствовали об уходе карибов. Неужели их оставят одних, пусть даже только на ночь? Мэри так долго молчала, что он подумал, не заснула ли она от полного изнеможения. Роберт уже собирался разлечься на полу, чтобы облегчить боль в ноющем плече, когда дверь внезапно открылась и вошел да Соуза.

Он сменил свое облачение на нечто вроде туники, на нем были резиновые сапоги, мягкая черная шляпа, на поясе – патронташ с пистолетом. За да Соузой, неся штормовой фонарь, шел Кастро. Будничным голосом, совершенно беззлобно, да Соуза сказал:

– Значит, ты не внял моему совету и решил присоединиться к своей подруге?

– Да, – ответил Роберт.

– Вы оба доставили мне серьезные неудобства. Если что-то пойдет не так, вас ожидает расплата.

– Вам это не сойдет с рук, – быстро сказал Роберт. – Дефрис знает, что я здесь.

Да Соуза покачал головой:

– Я только что вернулся из Гранд-Лимба. Там не знают, где ты. Там думают, что ты отправился на северное побережье. Завтра, на рассвете, начнется великий акт освобождения. Я надеюсь, что все кончится нашей блестящей победой, ради вашего же блага.

Он отвесил поклон и ушел. Когда дверь захлопнулась и в замке повернулся ключ, Мюррей услышал, как Мэри начала тихо плакать.

– Не обращай на него внимания, – сказал он. – Он сумасшедший – просто сумасшедший.

– О Роберт… мой дорогой Роберт…

– Мэри, родная Мэри.

Он больше не мог вымолвить ни слова. Она тоже ничего не говорила, но прижалась к нему так, что ее теплые слезы капали ему на щеку.

Ночь тянулась медленно и со странной горьковатой сладостью грезы. Временами Мэри впадала в тревожное забытье, но Мюррей, ожидая, когда рассветет, не мог заснуть. Когда первые серые полосы света просочились в комнату, он встал и начал осматриваться. Стены из грубого камня; пол и потолок покрыты устричными раковинами, положенными на цемент; дверь из тяжелого тикового дерева…

– Нам немного не повезло. – Он заставил себя улыбнуться. – Тут у нас укрепления, как в старой крепости. Этот маленький глазок и в самом деле для вентиляции, но едва ли даже мышь тут пролезет.

Он сделал слабую попытку обратить все в шутку, однако понял, что для того, чтобы выйти наружу, им понадобится заряд динамита.

Она посмотрела на него ясным, вопрошающим взглядом:

– Что случилось с твоим плечом?

– Вчера вечером ему немного досталось.

– Роберт, дай мне посмотреть.

Плечо, теперь сильно распухшее, бешено пульсировало болью, но ее прохладные пальцы на горячей коже действовали успокаивающе.

– Роберт, – сказала она, – это перелом.

– Неужели? – отозвался он со слабой улыбкой.

Своим шарфом она начала туго привязывать его руку к туловищу, дабы обеспечить ее неподвижность.

– Как тебе теперь? – с тревогой спросила она.

Он поцеловал ее:

– Вот так. Все, что нам сейчас нужно, – это что-нибудь на завтрак.

– Вчера у меня была вода и немного фасоли.

– Кто приносил?

– Кастро – он здесь днем, а ночью другой кариб. Похоже, Кастро чуть ли не сожалел, что не может предложить мне ничего получше. У меня такое чувство, что он не такой, как другие – вроде как сломленный, но в то же время добрый.

– Что ж, – сказал Роберт, – если он такой добрый, попробуем заказать ему яичницу с беконом.

Но эта попытка взбодриться им не помогла, и с возрастающим отчаянием Мюррей принялся расхаживать по комнате. Раз десять, не меньше, он тщетно дергал перекрещенные прутья окна и колотил в тяжелые двери. Сказанное Мэри о Кастро продолжало крутиться у него в голове, и тут его осенила идея, дикая и невероятная. Глухонемой пребывал в таком страхе перед своим хозяином, что ничто на свете не заставило бы его отпустить их на свободу, но разве нельзя было его подкупить, чтобы он хотя бы в чем-то помог им?

Роберт поспешно обшарил карманы и со вздохом облегчения обнаружил инталию, которую дала ему Тиа Люсия. Из другого кармана он достал ручку и старый блокнот для рецептов. На вырванном листке он написал, где они находятся, и попросил о немедленной помощи. Сложив листок, он вывел на внешней стороне два слова: Гранд-Лимб.

Кастро долго не было. Затем, когда Роберт уже почти потерял надежду, он услышал, как кто-то поднимается по лестнице. Дверь открылась, и появился Кастро. Войдя, он запер ее за собой и поставил на пол кувшин с водой и миску с фасолью и рисом.

Роберт поднялся на ноги. В левой руке у него была инталия Тиа Люсии, и, открыв ладонь, он протянул талисман карибу.

Эффект был поразительным. Кастро медленно, с недоверием подошел ближе, уставившись, как зачарованный, на маленький фиолетовый камень. Между тем Мюррей положил рядом с камнем сложенный листок с запиской.

Кастро понял, чего от него хотят, но, увидев название «Гранд-Лимб», яростно замотал головой и отступил назад. Роберт изменил адрес на «Каллаган. Отель „Фонсека“». На эту надпись Кастро реагировал совсем иначе. Изучив ее, он взял и записку, и камешек, посмотрел Мюррею в глаза, повернулся и вышел. Едва стихли его шаги, как вдалеке раздались звуки стрельбы. Сначала она была плотной, залпы винтовочных выстрелов быстро сменяли друг друга, перемежаясь отрывистым стрекотанием пулеметов. Затем наступило затишье, после которого время от времени снова разгоралась перестрелка.

– Началось веселье, – с горечью сказал Роберт. – И поскольку мы здесь хорошо устроились, то можно и позавтракать.

Он взял миску и кувшин и сел рядом с Мэри. Она не хотела есть, но он уговорил ее проглотить немного риса. Она была очень бледна, под глазами залегли темные тени.

Поговорили о Методистской больнице, Вермонте, Эдинбурге. Она хотела узнать, как он начинал в Шотландии, и он рассказал и об этом, описав красоту Восточного Лотиана и той сельской местности, по которой он бродил мальчишкой.

День шел своим чередом. Затем, когда солнце начало клониться к горизонту, звуки стрельбы стали стихать. Интервалы между выстрелами становились все длиннее, пока наконец их не сменила полная тишина.

– Похоже, все кончилось, – сказал Роберт, – так или иначе.

– Да, – эхом отозвалась Мэри. Затем прошептала: – Дорогой Роберт, я люблю тебя.

Уже почти стемнело, когда Мюррей услышал снаружи голоса. Его сердце подпрыгнуло от дикой надежды на спасение, которая быстро погасла, когда он бросился к оконной решетке. Это были карибы, возвращавшиеся в форт. Они медленно вошли в дом. Через вентиляционное отверстие он попытался определить их количество, но в сумерках это было непросто.

– Они вернулись, – сказал он. – И они, кажется, не слишком этому рады.

– Что это значит?

Ему хотелось солгать ей, но он не смог.

– Если я прав, – медленно произнес он, – это означает, что они потерпели поражение, и нам это не сулит ничего хорошего.

За отверстием в стене посветлело – внизу зажгли два фонаря, – и он разглядел собравшихся. Из двадцати человек осталось только девять, и вид у них был потрепанный. Их лидера с ними не было, и Роберт вдруг не без сарказма подумал, не ликвидирован ли да Соуза в бою. Но нет – спустя какое-то время появился и он.

Да Соуза чуть задержался на пороге, затем, выпрямившись, направился к алтарю. Он сразу же обратился к своей команде хриплым от усталости голосом, но все еще призывно и страстно. Когда он закончил, повисла тишина. Затем вперед выступил один из карибов постарше и тоже что-то сказал, после чего разгорелся ожесточенный спор. Однако он закончился хором одобрительных возгласов. Да Соуза поднял обе руки над головой и, медленно повернувшись, направился к двери.

– Мэри, – сказал Роберт, подходя к ней. – Похоже, что сейчас он придет к нам.

Следующие пять минут показались им вечностью. Наконец щелкнул замок, дверь распахнулась, и появился да Соуза. Его сопровождали двое карибов, один из которых нес фонарь.

– Мы проиграли. – Да Соуза говорил медленно, словно подбирая нужные слова. – Мои планы на будущее – на освобождение моего острова… – Он помолчал и затем добавил: – Это довольно прискорбно – не только для меня, но и для вас.

– Если все кончено, нет смысла держать нас здесь, – услышал Роберт свой собственный голос. Ему стоило мучительных усилий сохранять самообладание.

– Ты так считаешь? – В этих тихо произнесенных словах был смертельный холод. – Мои люди настроены далеко не так радушно. Если даже учесть лишь мою позицию, вам следует пройти через нечто вроде искупления грехов. Вам будет оказана честь принять участие в церемонии очищения. К сожалению, это будет несколько неприятно – и в конечном счете… фатально.

– Отпустите сестру Бенчли, – сказал Мюррей, – или вам будет хуже.

– Мне будет хуже… – Да Соуза говорил тихо, а его голова откинулась назад, так что Роберт увидел белки его глаз. – Да ты знаешь, кто я? Вы находитесь в руках абсолютного владыки.

– Мы в руках грязного убийцы.

Да Соуза хлопнул в ладоши. Не успел Мюррей шевельнуться, как оба кариба набросились на него, мучительно вывернув его поврежденное плечо. Они сорвали шарф и, используя его в качестве веревки, связали ему за спиной запястья. Да Соуза насмешливо отвесил поклон Мэри.

– А тебя связывать нет нужды – пока что нет.

– У вас не получится расправиться с нами, – ответила Мэри тихим голосом, – для этого вы слишком мерзкий.

Выражение холодной жестокости исказило лицо да Соузы. Он наклонился вперед и сильно ударил ее по губам. Роберт, которого держали карибы, видел, как на ее губе вздулся и начал расти синяк. Слезы выступили у нее на глазах, но она не издала ни звука. Затем карибы отвели Мюррея и Мэри в нижнее помещение и усадили их на скамью лицом к алтарю.

«Теперь, – подумал Роберт, – он действительно для нас». Двое карибов начали разжигать жаровню. Когда красное свечение усилилось, Роберт взглянул на Мэри.

– Мэри, – прошептал он, – пока они не смотрят, попробуй развязать мне руки.

Она не подала виду, что услышала, и не изменила позы, но секунду спустя он почувствовал, как ее пальцы дергают концы шарфа.

Теперь в жаровне виднелась раскаленная добела сердцевина – на нее бросили горсть порошковой смолы, и едкий дым поднялся густыми, тошнотворными клубами. В этот момент через внутреннюю дверь вошел да Соуза в накинутом на плечи красном плаще. Пальцы Мэри все еще онемело теребили узлы. Мюррей, уже готовый поторопить ее, наконец почувствовал, что туго натянутый шарф ослаб. Руки были свободны.

– Мэри, – сказал он вполголоса, – я собираюсь устроить что-то вроде шоу. Если не получится, закрой глаза – не смотри их грязное мумбо-юмбо. И что бы ни случилось, помни, что мы все еще вместе.

Да Соуза взошел на ступени. Он двинулся к ним, вся его фигура, казалось, выросла от сознания злой власти и ненависти.

– Я собираюсь открыть вам ворота, – начал он. – Приготовьтесь…

Роберт внезапно наклонился вперед и левой рукой выхватил пистолет из-за пояса да Соузы. Опьяненный ощущением своей силы, которое давало ему оружие, он вскочил, отгородив Мэри от да Соузы, и резко нажал на спусковой крючок – раз, потом еще. Раздался слабый щелчок и еще один. Пистолет не был заряжен.

Пока он стоял, раздавленный, ожидая самого худшего для себя и Мэри, снаружи раздался крик, и за ним вместе с оглушительным грохотом в помещение веером влетели каменные осколки. Затем раздался еще один сильный взрыв, и входную дверь внесло внутрь. Последнее, что запомнил Мюррей, это были Чарли Каллаган, ворвавшийся вместе с полицейскими в серо-серебристой униформе, и да Соуза, оглушенный и рухнувший на ступеньки с рваной раной на шее, из которой на алтарь хлынула кровь.

Месяц спустя Мюррей выписался из лазарета и вернулся на работу в Методистскую больницу. Однажды, освободившись на час, он заглянул к Зообу выпить кофе. Был прекрасный весенний день, солнечный, но прохладный. Накануне вечером у них было собрание Медико-хирургического общества, и Кэррингтон в своем президентском обращении сказал о нем, Мюррее, несколько приятных слов. После этого Мэри и Роберт поужинали в «Линди» с Каллаганом и Натали, которые задержались в Нью-Йорке. Судя по телефонному разговору, у Александра в Сан-Фелипе все было в норме.

Макси встретил Роберта с преувеличенным удивлением.

– Привет, док, давно не виделись. – Он заметил руку Мюррея, все еще на легкой перевязи. – Лечились?

– Почти вылечился, – сказал Роберт.

– Как это случилось, док?

– О, где-то оступился. Как ты сам себя чувствуешь, Макси?

– Не могу пожаловаться, док. Мы не деньги делаем – мы жизнь наблюдаем. Что будете – «Яву»?

Роберт кивнул.

Больше в помещении никого не было. Перекинувшись еще парой фраз с Макси, он отнес свой кофе к столику. Вскоре, как он и ожидал, дверь распахнулась – вошла Мэри и устроилась на табурете. При виде ее у него еще сильнее, чем прежде, забилось сердце. Она была в той своей прежней юбке, в кроссовках, а в руках – теннисная ракетка.

– Так-так-так, смотрите, кто к нам пожаловал, – поприветствовал ее Макси. – Еще один почетный гость. Долго же вы пробыли в Вермонте, мисс Бенчли.

Когда Макси поставил перед ней ее привычное мороженое, она лукаво посмотрела на него:

– То есть тебе показалось, что долго, дорогой Макси?

– Конечно. А что делали?

Она подержала на языке шарик мороженого.

– Не знаю, стоит ли рассказывать.

– Ох, стоит – давайте.

– Ну, я была в путешествии, Макси. Временами было довольно тяжело, но я бы ни за что на свете не отказалась от него.

– Да, здорово. Слушайте, а как насчет того кленового сиропа, который вы обещали привезти?

– Макси, прости, у меня нет твоего сиропа. Но если ты будешь хорошо себя вести, то получишь добрый кусок свадебного торта.

– Что? Вы собираетесь замуж? – Он повернулся к Мюррею. – Вы слышали это, док? Почему бы вам не поздравить ее?

– С какой стати? Ты знаешь мои взгляды. Только простофиля может жениться на хорошенькой медсестре.

– Да ладно вам, Скотти. Будьте человеком хоть раз. Пожелайте ей всего хорошего.

– Ну, раз ты настаиваешь, – сказал Роберт и подошел к стойке. – Скажите мне, сестра, кто этот невезучий человек?

Она отложила ложку, посмотрела ему в глаза – этот взгляд он так хорошо знал.

– Вам правда неизвестно, кто это? – спросила она, затем крепко обняла его за шею и поцеловала прямо в губы.

За спиной у них раздался странный шум. Похоже, это Макси потерял равновесие среди своей посуды, посчитав, что они рехнулись.

Гран-Канария
(Роман)

Он все еще был слегка пьян, когда вышел вслед за Исмеем из спального вагона и направился по платформе в сторону багажной конторы. И он по-прежнему ощущал горечь – ту едкую горечь, которая, словно кислота, разъедала его изнутри последние три недели независимо от того, пьян он был или трезв. Платформа будто покачивалась под ногами, прохладная утренняя дымка, висящая под высокими сводами вокзала, казалась ему сгустившимся вокруг морским туманом. Он ничего не видел. Он двигался скованно, словно во сне. Потом остановился.

– Дорожный сундук, – услышал он пояснения Исмея. – Поезд из Лондона, спальный вагон. На фамилию Лейт.

Клерк, достав из-за уха карандаш, просмотрел список.

– Переправить на «Ореолу», – сказал он. – Все верно. Агент от «Слэйд» уже здесь. – И, не поворачивая головы, крикнул: – «Слэйд»!

Торопливо подошел рябой мужчина, прижимая к бушлату книгу накладных, и приставил палец к козырьку своей фуражки с позолоченным значком:

– Доктор Лейт, сэр… Да, сэр. Я все улажу, сэр. Встречу вас на причале Принца, ваш багаж будет ждать там. Ровно в десять часов, сэр. Вот ваш купон. – Он нацарапал что-то на голубом листочке, неровно его оторвал, нерешительно перевел взгляд с одного из стоящих перед ним мужчин на другого и наконец протянул листок Исмею. – Распишитесь, сэр. Нет, на моем бланке, будьте любезны. – Пожелтевший от никотина ноготь чиркнул по примятой бумаге. – Полагаю, больше ничего не ожидается?

Исмей покачал головой и полуобернулся к Лейту, чтобы передать тому книгу накладных. Но потом передумал. Аккуратно вписывая «Х. Лейт», спросил агента:

– Пассажиров много?

– На этом рейсе восемь, сэр. Все каюты заняты. Дела у «Слэйд бразерс» идут неплохо. Очень даже неплохо, сэр, – угодливо сообщил агент, излучая такое довольство, что впору было решить, будто фирма принадлежит ему. А потом добавил с еще более собственническими нотками в голосе, ликующе подчеркнув титул: – Там будет леди Филдинг с друзьями, сэр.

Лейт, слушая все это с каменным лицом, беспокойно шевелил пальцами в карманах плаща и дрожал – замерз после натопленного вагона на продуваемой сквозняками платформе. Он не выспался, голова была тяжелой; левая щека у него судорожно задергалась, когда внезапно взвизгнул уходящий поезд.

– Ради бога, Исмей, – бросил Лейт отрывисто, – сколько нам тут еще стоять?

Тот резко развернулся.

– Хорошо, Харви, сейчас, – произнес он мягким, увещевающим тоном.

Харви усмехнулся:

– Если уж тебе так необходимо вести светские беседы, давай хотя бы уйдем с этого проклятого ветра.

– Уже уходим, – торопливо ответил Исмей. – Сию секунду. – Он отпустил агента, выдав тому шиллинг, а когда они наконец двинулись прочь, достал часы. – Девять. Позавтракаем в отеле «Адельфи».

– Да зачем этот завтрак?

Исмей покосился на собеседника и на губах его мелькнула тень улыбки.

– Тогда убьем часик в холле отеля.

– Да зачем этот холл?

Исмей снова улыбнулся с кроткой иронией. Они вышли из здания вокзала на Лайм-стрит и остановились на тротуаре под мелкой моросью. Вокруг громоздились прокопченные дома, мимо с лязгом ползли трамваи – словом, путники погрузились в тусклую жизнь просыпающегося провинциального города.

– Что ж, – заметил Исмей, старательно сохраняя рассудительный тон, – не знаю, что может предложить Ливерпуль в этот час. Ничего захватывающего, полагаю. К тому же идет дождь. Завтракать ты отказываешься, посидеть в холле – тоже. Корабль отчалит не раньше половины одиннадцатого. Пожалуй, будет лучше, если ты сам скажешь, чего хочешь.

Лейт, казалось, с некой угрюмой издевкой некоторое время обдумывал его слова.

– Чего я хочу… – произнес он отрешенно, словно сам едва понимал, что говорит. – Я хочу знать, какого черта я вообще здесь делаю. – Харви умолк, затем его взгляд упал на простоватое лицо спутника, сиявшее непобедимым добродушием. – Прости, Исмей, – промолвил он медленно, облизнув губы. – Я не вполне… видишь ли… – А потом раздражение взяло верх и он воскликнул: – Ради бога, не смотри на меня так! Пойдем уже на этот чертов причал, если надо куда-то идти. Куда угодно, лишь бы не стоять на месте.

И они двинулись вперед, прокладывая путь по мокрым улицам в торопливом потоке толкавшихся локтями клерков и машинисток, проходя мимо открытых магазинов, кафе и контор, отказывая зазывавшим их таксистам. В сравнении с приземистым холеным Исмеем, одетым со щегольской роскошью преуспевающего человека, фигура размашисто шагавшего Лейта являла собой поразительный, почти болезненный контраст. Он был высок, плохо одет и отличался той угловатой худобой, которая придавала его движениям чудаковатую порывистость. Черты очень бледного небритого лица были острыми, словно высеченными из камня. Однако сквозь маску суровости, застывшую на этом лице, прорывалось некое пламя. Казалось, то было пламя презрения к жизни – озлобленного, уничижительного, аскетического. И все же Лейта выдавали большие темные глаза. В этих глазах раненого человека проблескивали невероятные глубины, где таились и трепетали впечатлительность и восприимчивость. Высокий чистый лоб выражал не только склонность к размышлениям, но и способность чувствовать. Да, Лейт умел чувствовать, и сейчас его охватывало убийственное чувство отчаяния. Ибо теперь под очистительным воздействием пронизывающего сырого ветра он мрачно сосредоточился на одной лишь мысли. «Зачем, – повторял он про себя снова и снова, – зачем я здесь? Я делаю это только ради Исмея. Да, потому что он встал на мою сторону. Я не хочу ехать. Не хочу ехать. Не хочу… Пусть меня оставят в покое, позволят быть самим собой, позволят забыть обо всем – вот чего я желаю. И более всего я нуждаюсь в одиночестве. В одиночестве!»

Но он был не один, забыть о происшедшем тоже не мог – самые неуместные и тривиальные мелочи неизбежно возвращали его в прошлое, причиняя боль. Впереди шагали две бойкие миниатюрные машинистки, громко и кокетливо обмениваясь подробностями вчерашнего вечера, хвастаясь своими победами и посмеиваясь: хи-хи, хи-хи! Обрывки их болтовни долетали до Харви, как дуновения зловонного воздуха, вызывая тошноту.

– Мой был ничего так, миленький. Мануфактурщик, подумать только! Ну это он так сказал. И оркестр играл «Поверь в это, если хочешь».

– А мой был прыщеватый, знаешь ли. Но такой фасонистый – это что-то! Шик-блеск-красота!

Для Харви, погрузившегося в мрачные раздумья, их глуповатые, дешево раскрашенные лица, пустые головки, слабые кроличьи тела, гротескно снабженные инструментарием для размножения, превратились в нечто сродни ночному кошмару – в издевательский символ человечества. Когда-то он намеревался принести пользу этим женщинам и им подобным. Спасти их. О, какое прекрасное, упоительное слово – «спасти»! Но он не принесет им пользы, не спасет их. Теперь – нет. Забавно, чертовски забавно! Ему захотелось расхохотаться – застыть посреди мокрого тротуара, запрокинуть голову и смеяться, смеяться, смеяться…

Внезапно заговорил Исмей.

– Почти пришли, – сообщил он жизнерадостно, показывая на реку Мерси, блеснувшую между крышами ниже мощеной улицы, по которой они спускались.

Лейт ничего не ответил. Он шагал, сутулясь и опустив голову.

Они направились вниз по склону мимо грязных витрин, где красовались канаты, нактоузы[85]85
   Нактоуз – ящик для судового компаса.


[Закрыть] и судовое снаряжение, пропетляли лабиринтом невзрачных портовых улочек. Через пять минут добрались до причала Принца. Здесь уже ждал вездесущий агент «Слэйд», который поприветствовал их уверенно, словно старых знакомых.

– Буксир на месте, – немедленно заявил он и, перестав потирать ладони, показал почти собственническим жестом на маленький паровой буксир – тот мягко покачивался на волнах, задевая кормовыми кранцами о причальную стенку. – Ваш багаж на борту. Все в порядке, сэр. Все в совершенном порядке.

– Хорошо, – откликнулся Исмей и нерешительно двинулся вперед.

Оставив подобострастного рябого агента у сходней, они поднялись на борт, прошли мимо сваленных кое-как сундуков, кожаных сумок, чемоданов, свернутых дорожных пледов, миновали группку пассажиров, с нервной враждебностью и отчуждением проводивших взглядами вновь прибывших, и молча остановились на носу буксира.

Туманно-желтая река текла плавно, словно играючи; гладкую поверхность воды морщили лишь спирали водоворотов. В фарватере удобно расположились стоявшие на якоре стальные грузовые суда, вдали плелись несколько барж, и всегда эта река устремлялась к морю. Прочь, на простор, к необъятному морю…

Было тихо, если не считать легкого плеска, отдаленного стука молотков, мирного скрежета далеких лебедок, пока стоявший у берега паром внезапно не сорвался с места, беспокойно и шумно, как вспугнутая утка, и не двинулся к противоположному берегу. Тогда буксир прогудел, словно в знак сочувствия, потом отдал швартовы и начал боком отходить от пирса.

Лейт снова вздрогнул, пронзенный непривычным ощущением: вот он покидает сушу. Поднимающаяся от воды сырость охватила его, смешиваясь с предчувствиями, столь странно волнующими, что он испытал потрясение. Его взгляд как магнитом притягивало судно водоизмещением около трех тысяч тонн, вывесившее синий флажок в знак отправления. Из темно-коричневой трубы струился слабый дымок, задраенные иллюминаторы тускло поблескивали в холодном сером свете. На корме виднелось название: «Ореола». Маленькое, изначально грузовое, судно было тем не менее красиво – гордый нос, ладная корма, изящные линии корпуса, словно изготовившегося к прыжку.

– А вот и твоя посудина, – пробормотал Исмей, наконец нарушив тактичное молчание. – «Ореола» – какое красивое имя. «Ореола», – покатал он слово на языке. – Звучит неплохо. А еще, я сказал бы, это доброе предзнаменование[86]86
   От англ. aureola – нимб, ореол.


[Закрыть].

Сочтя название привлекательным и в каком-то смысле мелодичным, Харви заставил себя усмехнуться. Смешок прозвучал саркастически:

– Чем еще попытаешься меня взбодрить, Исмей? Мистическим свечением на носу и нимбами вокруг мачт? Ты ждешь, что я вернусь с таким нимбом? Просветленный и готовый начать все заново…

Он оборвал себя, пожалев о том, что заговорил. Он был взвинчен, нервы на пределе, ему хотелось выпить. Да, точно, нужно выпить, чтобы обрести равновесие. С холодной проницательностью ученого он признался себе, что взволнован, и определил это чувство как закономерное. Впрочем, какое это имело значение? Все кончено.

И тем не менее оно было странным, очень странным, – это внезапное загадочное возбуждение, прорывавшееся сквозь угрюмую подавленность. Оно возникло снова, когда буксир пришвартовался к «Ореоле». Харви отошел в сторону, не обращая внимания на остальных пассажиров, которые начали покидать буксир. Кажется, их было четверо: низенькая дородная дама; пожилой нескладный мужчина; еще один мужчина – высокий, очень суетливый и разговорчивый; молодая женщина на заднем плане. Но Харви к ним не присматривался. Поднявшись на палубу, он огляделся вокруг, как человек, который ждет сам не зная чего. Но увидел лишь стюарда – вниманием последнего немедленно завладел Исмей. Поэтому ощущение мгновенно рассеялось и покинуло Лейта. Он двинулся вслед за Исмеем и стюардом по проходу к короткому ряду кают, предназначенных для пассажиров. Наклонив голову, отрешенно вошел в свою каюту. Уселся на кушетку и обвел унылым взглядом сияющие, покрытые белой эмалевой краской переборки клетушки, в которой ему предстояло провести ближайшие четыре недели.

Краем уха он слышал, как Исмей разговаривает со стюардом, и едва заметил, как они вместе вышли из каюты. Ему было все равно, уйдут они или останутся. Нет-нет, это очень далеко от правды, а правда – да, даже сейчас – должна быть превыше всего. Доброта, проявленная Исмеем, – тот приехал из Лондона, затеял все эти безрадостные хлопоты, – выходила далеко за рамки обычной дружбы, связывавшей их в больнице. Исмей был хороший малый. Возможно, несколько назойливый, однако эту его черту следовало считать вполне позволительной прерогативой успешного хирурга.

«Успех!» Харви вздрогнул, мысленно произнеся это слово, и уставился на койку, которую ему предстояло занять, – белую, как саван, и узкую, как гроб. Не так давно три гроба, длинных и черных, с телами троих мужчин, были опущены в могилы со всеми печальными почестями, сопровождающими смерть. Он этого не видел, но все же сейчас эхо похоронных песнопений волной прокатилось в его мозгу – глухой, траурный звук. Харви поднял вялую руку ко лбу. Не слышал он никаких песнопений. Никогда. Что это – сумасшествие или последствия опьянения? Он стиснул зубы. При неожиданном стуке резко вскинул голову. Это был Исмей – тот вернулся один, закрыл дверь и посмотрел на друга с внезапной решимостью:

– Я ухожу, Харви. Буксир как раз отчаливает.

– Ты отсутствовал довольно долго, – медленно произнес Харви. – Чем был занят?

Последовало краткое молчание.

– Разговаривал кое с кем. Со стюардом, – наконец ответил Исмей. – Рассказал ему про твой… твой нервный срыв.

Лейт устремил на него неподвижный взгляд.

– Ты попытаешься, Харви, – торопливо продолжил Исмей. – Ты обещал мне, что попытаешься.

– Попытаюсь – что? Я уже говорил, что прекратил всякие попытки. Пусть это делает кто-нибудь другой, а с меня хватит.

– Но послушай, никто не верит… ох, я устал повторять… каждый порядочный человек понимает…

– Что они понимают? – горько воскликнул Харви. – Ничего. Вся их чертова компания. – Его щека снова возбужденно, болезненно задергалась. Он продолжил, грубо передразнивая: – Принимайте подкрашенную воду три раза в день. Приходите на прием в следующий вторник. Да, дорогая леди, две гинеи, будьте любезны. Свиньи! Большинство из них – невежественные, жадные, самодовольные свиньи.

– Но послушай…

– Застряли в своей жалкой узкой колее. Рыла измазаны навозом невежества. Пустили корни на своем пятачке. И так из года в год. Слепы, не могут видеть правды. Раз за разом. Слепы.

В голосе Исмея прорезались умоляющие нотки:

– Черт возьми, дружище, будь благоразумен! Есть ты сам, есть твое будущее. Ты должен об этом подумать. Должен.

– Будущее?

– Блестящее будущее.

– Кто так сказал?

– Я так сказал. И ты это знаешь. Ради всего святого, не разбивай его вдребезги, Харви!

– Оно уже разбито. На мелкие кусочки. И эти кусочки принадлежат мне. А я поступлю с ними, как мне заблагорассудится, черт возьми!

– Может, подумаешь о человечестве? – выкрикнул Исмей. – Усмехайся сколько хочешь – я поставлю вопрос таким образом. Я знаю, когда-нибудь ты добьешься грандиозных результатов. Я это чувствую. У тебя талант, как… как у Пастера. Я в этом убежден. Не позволяй себе развалиться на части. Это слишком ужасно. – Взволнованный, он наклонился и снова спросил, только уже умоляюще: – Можешь ты подумать о человечестве?

– Человечество! – Харви взорвался издевательским хохотом. – Да я ненавижу всех сукиных детей, у которых хоть раз заболел живот!

Наступившую паузу заполнил топот на верхней палубе. Внезапно Исмей смутился. Он дал волю эмоциям, хватит, надо расслабиться. Выражение тревоги на его лице растаяло.

– В таком случае больше мне нечего добавить, – заявил он обычным тоном. – Я ухожу. Но я знаю тебя слишком хорошо и потому ничего не опасаюсь. Все, что тебе нужно, – это передышка. Четыре недели – не так уж много. Но вполне достаточно. Я в тебя верю, видишь ли. Возможно, знаю тебя лучше, чем ты сам.

– Да неужели? – усмехнулся Харви. – Боже мой!

Они снова помолчали, затем Исмей протянул руку:

– До свидания.

– До свидания, – отрывисто ответил Харви и после недолгих колебаний, отвернувшись, со сдержанным раскаянием тихо добавил: – И спасибо.

– Я буду рад твоему возвращению, – сказал Исмей. – Ты вернешься и начнешь все заново.

Он сухо и ободряюще улыбнулся. А потом за ним закрылась дверь.

Вернуться… и начать все заново? После ухода Исмея, сидя в одиночестве на том же месте, Харви сказал себе с внезапной убежденностью: он никогда не начнет заново. В любом случае, какое это имеет значение? Все в прошлом, кончено, баста! А сейчас необходимо выпить – ему хотелось этого настолько сильно, что при одной мысли о выпивке рот рефлекторно наполнился слюной. Странно, что алкоголь ему помог. Это было лекарство, и так Харви к нему и относился – как к полезному лекарству, которое он использовал сознательно, потому что оно притупляло остроту его страданий, смягчало муки разума, трепещущего в агонии. Эта тема была им бесстрастно изучена. Он не был пьяницей. Он был ученым, не связанным банальным моральным кодексом и признававшим единственную добродетель – правду. Правду, которую он всегда искал, неуязвимую для глупости, пошлости и ортодоксии. Он добивался свободы, чтобы творить свою судьбу, исходя из собственных желаний. Это была здравая мысль, не лишенная к тому же некоего горького утешения.