Текст книги "Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: Арчибальд Кронин

Итак, сдав экзамен на бакалавра в области медицины и бакалавра в области хирургии, я принял на себя обязанности временного заместителя партнера, уехавшего на неопределенное время, – доктора Кинлоха, пожилого и всеми уважаемого врача общей практики в Уинтоне. И хотя я стремился совсем к другому и вовсе не собирался останавливаться на степени бакалавра, эта временная должность дала мне возможность оставаться рядом с матерью, а мой оклад в сорок фунтов позволил ей бросить работу в трущобах и скинуть с плеч тяжкий груз, который она безропотно несла столько лет.

В следующий раз я заехал к миссис Фицджеральд уже не в качестве гостя, а для выполнения своих профессиональных обязанностей. Я был серьезно обеспокоен резким ухудшением ее здоровья, и когда она позволила себя осмотреть, то сомнений в диагнозе у меня уже не оставалось. Острый стеноз митрального клапана с частичной закупоркой коронарной артерии. Я уговорил миссис Фицджеральд пригласить для консультации доктора Кинлоха. Доктор подтвердил первоначальный диагноз и хотя, выписывая назначения, и старался всячески ободрить пациентку, его прогноз оказался еще более мрачным: она должна соблюдать постельный режим до тех пор, пока не пройдут отеки. Но когда мы возвращались домой в его маленьком кабриолете, доктор Кинлох сказал:

– С таким сердцем она может умереть в любую минуту.

Ее заветной мечтой было увидеть любимого сына рукоположенным в сан служителя Божьего. А теперь надо было сообщить миссис Фицджеральд, что в ее теперешнем состоянии ей просто не доехать до Рима. Я был не в силах нанести ей столь сокрушительный удар, и моя мама, которая благодаря появившемуся у нее свободному времени могла навещать свою подругу каждый день, а кроме того, обладала изрядной толикой житейской мудрости, уговорила меня хотя бы месяц повременить с дурными вестями.

И вот случилось так, что мать Десмонда однажды вечером легла спать, рисуя в голове яркие картины блестящего будущего сына, и уж более не проснулась, а следовательно, не столкнулась с ужасной действительностью, полной отчаяния и разочарования. Она ушла из жизни с миром и не чувствуя боли.

Десмонд, которого сразу же известили телеграммой, приехал за день до похорон; он был печален, но вел себя сдержанно, без аффектированных проявлений скорби, которых можно было от него ожидать. Я заметил, насколько он изменился. Пять лет в семинарии не прошли для него бесследно, научив его хладнокровию и выдержке. Моя мать резюмировала это следующим образом: «Десмонд наконец повзрослел».

Даже стоя у свежевырытой могилы, он держался очень хорошо, хотя по щекам его все же текли слезы, и слезы горькие. Поскольку из семинарии его отпустили всего на три дня, сразу же после похорон он встретился с адвокатом. Ежегодная рента прекратилась одновременно с жизнью миссис Фицджеральд, которая, однако, сумела сберечь для Десмонда более трех тысяч фунтов. Кроме того, он должен был получить деньги от переуступки прав на аренду дома. Многие вещи из ее прекрасного гардероба, включая меховое манто и новенький, с иголочки костюм, несомненно предназначавшиеся для церемонии рукоположения, она завещала моей маме, так же как и некоторые наиболее ценные из предметов обстановки, – драгоценные дары, вызвавшие слезы на глазах у их получательницы.

И хотя сам я ни на что не рассчитывал, миссис Фицджеральд завещала сто фунтов и мне.

Поезд Десмонда отходил только в полночь, а потому сразу после вечернего приема больных я пришел к своему старому другу, и мы молча сидели в притихшем доме, чувствуя такую близость, будто никогда и не расставались.

Вполне естественно, что Десмонд снова заговорил о матери, хотя в конце разговора не смог удержаться от того, чтобы не изречь банальной истины:

– Скажи, разве не удивительно, сколько хорошего может сделать мужчине хорошая женщина?

– И сколько плохого, причем очень плохого. Оглянись, кругом полным-полно таких.

– Алек, ты у нас реалист, – улыбнулся Десмонд. – Степень ты уже получил. Что собираешься делать теперь?

Я объяснил ему, что это всего лишь первая ступень и я собираюсь писать докторскую диссертацию, а потом попытаюсь получить звание члена Королевского колледжа врачей.

– Впрочем, задачка не каждому по зубам. Дело чрезвычайно непростое.

– Алек, ты непременно справишься.

– Десмонд, а как ты представляешь себе свое будущее?

– Не так ясно, как твое. Буквально через несколько недель меня посвятят в сан, а поскольку начальство не всегда было мною довольно, то у меня нехорошее предчувствие, что в наказание мне дадут самый захудалый приход, скорее всего в Ирландии, где я родился.

– Но тебя подобная перспектива не устраивает.

– Не устраивает, хотя это может пойти мне на пользу. Мои взгляды немало изменились, в частности, благодаря трогательной заботе добрейшего отца Хэкетта. – И, поймав мой удивленный взгляд, он продолжил: – Алек, этот Хэкетт – чрезвычайно странный человек. Ведь поначалу я всеми печенками его ненавидел, а он в свою очередь всячески демонстрировал мне свою неприязнь. Я считал его грубияном и садистом. Но на самом деле он просто фанатик. Он одержим идеей миссионерства. Он хотел бы вместе с выпускниками возглавляемой им семинарии нести слово Божье дикарям. Я считал его помешанным. Но теперь уже нет. Он напоминает мне одного из апостолов, возможно, Павла. И теперь я люблю и уважаю его. На самом деле он меня покорил.

– Ты что, видишь себя вторым Святым Патриком?

– Не смейся, Алек, – вспыхнул Десмонд. – Нам не дано знать, что нас ждет впереди. Ведь и ты можешь ни с того ни с сего бросить медицину и сделаться писателем. А я в один прекрасный день могу отойти в мир иной где-нибудь в тропических джунглях. – При этих словах я не выдержал и громко расхохотался, а Десмонд тут же ко мне присоединился. Но потом, снова став серьезным, он продолжил: – Так или иначе, теперь я понимаю и уважаю Хэкетта и хочу отплатить ему добром за добро. В Риме должен состояться конкурс под эгидой Римского музыкального общества при поддержке Ватикана с участием молодых, недавно рукоположенных священников или послушников, которых должны посвятить в духовный сан. Основная идея конкурса – поощрять использование вокальных данных во время мессы, литании и так далее. Воистину благородное начинание и название носит не менее благородное – Золотой потир. И отец Хэкетт хочет, чтобы я участвовал в конкурсе. – И после непродолжительной паузы добавил: – Мы ведь совсем небольшая семинария в Торрихосе, причем страдающая комплексом неполноценности и значительно менее известная, чем наша соперница в Вальядолиде. Какой душевный подъем это нам даст и какую известность позволит приобрести, если нам, конечно, удастся выставить приз – Золотой потир – в центральном окне.

– И когда состоится сие счастливое событие?

– В июне. Так что сначала придется подсчитывать очки соперников – а Италия богата на молодых теноров, – выступающих на сцене перед группой экспертов из мирян и священнослужителей, а затем – изливать душу в песне перед публикой в зале.

– Десмонд, ты обязательно победишь, причем без труда. Давай поспорим!

– Если учесть, что меня вот-вот должны рукоположить, я не имею права жертвовать медяки в пользу очень славного, но хитрого шотландца, – улыбнулся Десмонд и, посмотрев на часы, сказал: – А теперь, боюсь, нам пора. Давай пройдемся пешком до Центрального вокзала.

Когда мы в последний раз обошли дом, Десмонд поднял чемодан и, грустно потоптавшись на пороге, закрыл дверь на замок со словами:

– Это замок Чабба[474]474
  Замок Чабба – сувальдный замок, секретная часть которого представляет собой пакет пластин (сувальд) с фигурными вырезами, которые при открытии замка подталкиваются выступами на бородке ключа.


[Закрыть]. У агента есть ключ.

По дороге на вокзал он взял меня под руку.

– Алек, извини, что задержал тебя допоздна.

– Я привык работать допоздна, даже далеко за полночь. Позволь, я возьму твой чемодан.

Но Десмонд только головой покачал.

– Нет, я сам должен нести свою ношу. Послушай, Алек, можно задать тебе медицинский вопрос?

– Конечно. – Я был заинтригован, но никак не ожидал услышать такого.

– Только не удивляйся и ответь мне серьезно. Скажи, если человеческую руку отсечь в области запястья, она рано или поздно разложится?

– Несомненно. Через неделю она начнет невыносимо вонять, разлагаться, размягчаться и, наконец, гнить; затем кости пясти отделятся от запястья и со временем распадутся на отдельные фрагменты.

– Спасибо, Алек. Огромное тебе спасибо.

Больше за всю дорогу мы не проронили ни слова и очень скоро оказались на Центральном вокзале. Я проводил его до купе третьего класса.

– Не стоит ждать отправления поезда, дорогой Алек. Ненавижу долгие проводы. И, кроме того, я знаю, более того, абсолютно уверен, что в один прекрасный день мы с тобой снова будем вместе.

Мы обменялись рукопожатием, я резко повернулся и быстрым шагом зашагал прочь. Я надеялся, что он прав и в один прекрасный день наши пути снова пересекутся. А еще я надеялся, что последний трамвай до Вестерн-роуд еще не ушел.

Шесть недель спустя Десмонда посвятили в сан и, оправдав его самые дурные предчувствия, официально уведомили, что ему надлежит отправиться в церковь Святой Терезы в сельском приходе Килбаррак на юге Ирландии. Но еще до того произошло много важных событий. Хотя об этом расскажет уже сам Десмонд.

В утро нашего отъезда отец-настоятель пришел в мою келью, чтобы лично разбудить меня на час раньше обычного. Я оделся, а он стоял и смотрел, как я поспешно укладываю чемодан; потом мы вдвоем отправились в церковь, где нас ждал отец Петит. Они с отцом Хэкеттом уже успели прочесть мессу и, сидя на передней скамье, ждали, пока я молился, и, можешь не сомневаться, я не преминул попросить Небеса, чтобы дерзания мои увенчались успехом.

Когда я закончил, отец Хэкетт взял меня за руку и отвел в свой кабинет, куда Мартес уже принес кофейник горячего кофе, а не той бурды, что нам обычно подавали на второй завтрак, и свежие теплые булочки. Настоятель молча смотрел, как я уминаю свой завтрак, но от предложенного мною кофе отказался.

Когда Мартес наконец ушел, он сказал:

– Я заказал для вас машину до Мадрида.

– О, благодарю вас, отец мой. Местный поезд просто ужасный.

– Этот поезд вовсе не ужасный. А, наоборот, весьма полезный для фермеров и крестьян. На нем они возят свою продукцию на рынки Мадрида. Хотя, конечно, он тащится как черепаха и вечно опаздывает. И все же машина, хоть и не «Испано-Сюиза», это машина.

– Вы абсолютно правы, отец мой, – ответил я. – Я опять повел себя бестактно.

– Не больше, чем обычно, отец Десмонд. И даже меньше, чем обычно. По правде говоря, хоть ты и далек от совершенства, но уже на пути к исправлению. Мне пришлось здорово с тобой повозиться, а потому в награду за мои мучения, – отец-настоятель пристально посмотрел на меня, – я хочу, чтобы ты завоевал Золотой потир для нашей семинарии. По существу, это пустая безделушка, ничего не стоящий трофей, и тем не менее он поможет повысить престиж, даже не твой, что, в общем, не так уж и важно, а нашей семинарии.

Он встал и направился к скамеечке для молитвы. Я пошел следом.

– Я собираюсь оказать тебе особую милость. Преклони колена, возьми эту священную реликвию и помолись за успех наших начинаний.

Я встал на колени и, уверяю тебя, с глубочайшим почтением взял чудесную длань – такую гладкую, с такой мягкой кожей, что казалось, будто она живая. Я нежно сжал ее, и мне почудилось, что пальцы ответили мне нежным трепетным пожатием; они прикоснулись ко мне, словно не желая отпускать и тем самым нарушать контакт с жизнью, которая некогда билась в этой руке и теперь вспоминалась с тихой радостью. И так, сжимая священную реликвию, я истово молился, причем не за свой скорый успех, но за хорошую жизнь и счастливую смерть.

– Ну? – поинтересовался отец Хэкетт, когда я встал с колен.

– Произошло чудо. Я почувствовал в этих пальцах благодать Божию. Я словно прикоснулся к Небесам.

– Скажи это своему другу-доктору, который твердит о разлагающейся плоти и гниющих костях. А теперь пошли, тебе пора ехать.

Во дворе нас уже ждал автомобиль, маленький, но вполне надежный, а возле него рядом с вещами – моим чемоданом и его матерчатой дорожной сумкой – стоял отец Петит. Мы уже сидели в машине – вещи сложены в багажнике – и вот-вот должны были тронуться с места, когда я увидел, что отец Хэкетт, глядя нам вслед, размашистым движением руки осенил нас крестным знамением. Поначалу я ненавидел этого истово преданного своему делу человека. Теперь же, несмотря на то, что он не допускал ни малейших проявлений нежной привязанности, искренне преклонялся перед ним.

Примерно через час мы оказались в Мадриде, а оттуда сразу же тронулись в Рим. Всю дорогу отец Петит демонстрировал почти материнскую заботу обо мне: требовал тишины и не давал открывать окно, чтобы, Боже упаси, меня не продуло на сквозняке, словно я был только что вылупившимся цыпленком. Однако на вокзале в Риме его уверенность разом улетучилась, и он с облегчением позволил мне нанять носильщика, который дотащил наш багаж до такси, доставившего нас в отель «Релиджьозо», где отец-настоятель забронировал нам номер.

Увы, «Релиджьозо» меня здорово разочаровал. Возможно, благочестие здесь и приветствовалось, но на этом все достоинства отеля и заканчивались. У меня внутри все оборвалось, когда я увидел пустой холл с покрытым линолеумом полом, а вместо лифта – крутую лестницу без ковров и, наконец, две убогие каморки с видом на железнодорожные пути с маневренными поездами – лязгающими, пыхтящими и выпускающими клубы вонючего дыма и пара прямо нам в окна. Если учесть, что до конкурса оставалось целых четыре дня, готовиться к предстоящим свершениям в подобных условиях было просто-напросто невозможно! А я так надеялся на расслабленную, приятную атмосферу единения с любимым городом!

Я посмотрел на крошечного отца Петита. Казалось, окружающая обстановка его абсолютно не волновала, я же был повергнут в уныние, а когда на второй завтрак нам подали поленту[475]475
  Полента – итальянское блюдо из кукурузной муки, напоминает кашу или мамалыгу.


[Закрыть], поставив тарелки прямо на засиженный мухами стол без скатерти, моя меланхолия только усилилась и продолжалась до тех пор, пока на город не опустилась ночь.

А потом, Алек, Господь услышал мою невысказанную мольбу. И пока мы с отцом Петитом сидели, уставившись друг на друга, в помещении, которое я назвал бы комнатой для переговоров, к нам рысцой прискакал до смерти перепуганный юнец в плохо сидящей на нем форме портье.

– Сэр, там вас спрашивает какая-то дама в машине на улице.

Я тут же кинулся к дверям, а оттуда тоже опрометью помчался на улицу и там – да-да, Алек, – увидел большую новенькую «Испано-Сюиза», где сидела моя подруга маркиза. О нашем приезде она узнала из вечерней газеты «Паэзе сера ди Рома» и немедленно приступила к действиям.

– Скорее собирайся, поехали, Десмонд! Ты больше ни минуты не должен оставаться в этом клоповнике. Сюда даже заходить страшно. Мы поедем ко мне.

– Мадам, со мной мой друг. Священник. Он вам не будет мешать.

– Конечно, давай возьмем и твоего друга. Я приглашаю вас обоих.

Нет нужды говорить, что мы не стали отказываться и, в мгновение ока собрав пожитки, уже были в машине, причем я сел вместе с мадам на заднее сиденье. Отец Петит, так и не оправившийся от изумления, устроился впереди, рядом с шофером, который вез нас навстречу красивой жизни, а бедный молодой портье, ошеломленный чаевыми, которые я опрометчиво сунул ему в руку, с открытым ртом смотрел нам вслед.

Мы прибыли на виллу «Пенсероса» уже в начале одиннадцатого – время ужина давно закончилось, и, хотя нам настойчиво предлагали перекусить, я решительно отказался.

– Мадам, с тех пор как мы стали постояльцами «Релиджьозо», нас так закормили полентой, что сейчас единственное, в чем мы действительно нуждаемся, – это возможность хорошенько выспаться.

– И вы ее получите. – Маркиза что-то сказала ожидающей приказаний горничной. – А так как вы явно очень устали, я хочу попрощаться с вами до утра. Buona notte[476]476
  Buona notte – спокойной ночи (um.).


[Закрыть].

Наши смежные комнаты, разделенные роскошной ванной, были само совершенство. У меня на кровати даже лежала шелковая пижама. Поскольку отец Петит не привык принимать на ночь ванну, я позволил себе полчаса понежиться в горячей мыльной воде, потом насухо вытерся турецким полотенцем, натянул подаренную мне пижаму, после чего ощущение нереальности происходящего еще больше усилилось, лег в постель и заснул как убитый.

На следующее утро нас разбудили, причем довольно поздно, подав нам завтрак в постель: большой кофейник дымящегося свежесваренного кофе и прикрытую салфеткой корзиночку с подогретыми римскими булочками, которые представляли собой улучшенную разновидность французских круассанов. Одевшись, я спустился вниз и нашел нашу хозяйку в будуаре, служившем ей мастерской, где она занималась шитьем для благотворительных целей.

– Доброе утро, мой дорогой преподобный Десмонд. Судя по твоим блестящим волосам, выспался ты на славу. Твой друг уже уютно устроился в библиотеке с книжкой в руках. Так что сейчас ты принадлежишь только мне.

Она стояла, улыбаясь, в безжалостных лучах утреннего света и явно не испытывала ни малейшего неудобства. Конечно, за прошедшее время она постарела, ее волосы посеребрились, но в ясных глазах по-прежнему светился живой ум. Должно быть, в молодости маркиза была просто неотразима. Даже сейчас она выглядела прелестно.

– Однако, – продолжала маркиза, – как бы хорошо ты ни выглядел… Скажи, где, ну где ты откопал такие брюки?

– Мадам, этим брюкам всего три года, это шедевр портновского искусства лучшего мастера из деревни Торрихос.

– Они поистине уникальны. А пиджак?

– Этот пиджак, мадам, хотя и весьма почтенного возраста, на самом деле – предмет религиозного культа, поелику был перешит вышеупомянутым портным из старого пиджака его высокопреподобия отца Хэкетта.

– Да уж, и вправду реликвия. Пойдем, посмотришь на себя в зеркало. – Она открыла дверь в гардеробную с большой зеркальной пилястрой.

Я давным-давно не смотрелся в зеркало, и если лицо было еще ничего, то все, что ниже, больше подходило старому дряхлому бродяге.

– Да, мадам, – задумчиво проговорил я. – Если меня немного почистить и погладить, я буду совсем как новенький.

– Десмонд, ты неисправим, – весело рассмеялась она. – Послушай, до субботы тебе надо отдыхать и ни о чем не думать, но сейчас мы с тобой пойдем к моему приятелю Карачини.

– К священнику?

– Нет, к лучшему портному во всей Италии. Не волнуйся за своего друга. Ему очень хорошо в библиотеке.

Мы сели в большой красивый автомобиль с откидным верхом – но не в «Испано-Сюиза», как я ожидал, а в новенький «Изотта-Фраскини», – и покатили по виа Венето в сторону отеля «Эксельсиор», повернули налево и остановились перед абсолютно пустой витриной, где значилось только одно слово: «Карачини».

Когда мы вошли, маркизу почтительно приветствовал проворный маленький человечек в безукоризненном темно-сером костюме. Они стали подробно обсуждать, что мне лучше подойдет в моем положении; затем были проинспектированы, ощупаны и отобраны кипы тканей. Меня провели в просторную примерочную, где подмастерье в нарукавниках обмерил меня с головы до ног.

– Надеюсь, вы поняли, Карачини, что все должно быть готово и доставлено ко мне домой не позднее, чем в пятницу вечером.

– Госпожа маркиза, вы ставите невыполнимые задачи, но для вас, – низко поклонился Карачини, – все будет сделано в срок.

Но на этом дело не кончилось, поскольку маркизе хотелось развлечься – именно так она охарактеризовала свою благотворительную акцию, – и меня отвели к расположившемуся по соседству галантерейщику, естественно, самому лучшему. Здесь моя любезная маркиза совсем разошлась, и в результате нам подобрали полный набор элегантных и дорогих аксессуаров, отложив их для немедленной доставки. И, наконец, на той же улице мы заглянули к сапожнику, шьющему обувь на заказ. Здесь мои конечности были тщательно измерены, после чего была отобрана кожа двух видов – светлая и чуть потемнее, – причем доставка обеих пар назначена все на ту же пятницу. Вероятно, кто-то спросит: как такую сложную работу можно сделать за столь короткий срок? Ответ очень прост: Рим – это город мастеров и, конечно, мастериц, причем все они сидят в маленьких комнатушках в разных концах города и выполняют срочный заказ, трудясь порой всю ночь напролет, чтобы успеть закончить к утру. Кто-то может подумать, что такая тонкая работа щедро вознаграждается. Увы, это далеко не так.

– А теперь – легкий ланч, – сказала маркиза, когда мы вышли от сапожника. – И потом – домой, отдыхать, отдыхать, отдыхать до субботы.

Маркиза повела меня в отель «Эксельсиор». Мы расположились в баре, и она предложила заказать «Шерри» и сэндвич с пармской ветчиной. Машина ждала нас у входа. И уже очень скоро мы катили назад, к вилле «Пенсероса». Когда я пытался поблагодарить мадам, та ответила, что даже слышать ничего не желает.

– Успокойся, мой дорогой Десмонд. Ты ведь знаешь, что я любила твою мать и очень огорчилась, узнав о ее кончине, – сказала маркиза и добавила: – Ты прекрасно знаешь, что и тебя, мой дорогой мальчик, я тоже очень люблю. – Когда мы вошли в дом, она прошептала: – Интересно, а чем занимался в наше отсутствие твой друг?

Взяв меня за руку, она направилась в библиотеку, где мы действительно обнаружили преподобного отца Петита, который сидел в том же кресле, с той же книгой на коленях, открытой на той же странице; из полуоткрытого в блаженной улыбке рта доносились ритмичные музыкальные трели.

– Как сидел, так и сидит. Ни на миллиметр не сдвинулся.

– О да, мадам, – отозвалась впустившая нас горничная. – Он хорошо покушал и выпил бутылочку «Фраскати».

– Он такой милый, когда спит, – заметила маркиза. – Похож на большого ребенка.

– Он очень многому меня научил, – сказал я. – И если в субботу нам хоть чуточку повезет, то исключительно благодаря ему.

– Как это благородно с твоей стороны, дорогой преподобный Десмонд. А теперь отправляйся к себе и отдыхай. С этой минуты только отдых, отдых и еще раз отдых – и больше ни слова. А ты знаешь, что Энрико между выступлениями вообще не разговаривал?

– Но я не Карузо, мадам.

– Это мы узнаем в субботу, – улыбнулась она. – А теперь мне тоже пора отдохнуть. Что-то я притомилась. Как ты, наверное, заметил, я уже очень немолода.

– Умоляю, не произносите таких отвратительных слов. Мадам, как и прежде, великодушна, очаровательна и обворожительна. И вообще, вы просто ангел. По крайней мере, по отношению ко мне.

Она с легкой улыбкой покачала головой и проводила меня наверх, где мы и разошлись по своим комнатам.