Текст книги "Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: Арчибальд Кронин

– Смерть и дьявол! – пробормотал Джимми себе под нос.

Харви повернулся, чтобы исподтишка изучить эту троицу. Выглядели они крайне неприятно. Первый, низкорослый крепкий тип с жестким перекошенным лицом, прикурил сигарету и одним щелчком нагло отшвырнул спичку в противоположный угол. Двое других развалились на скамьях с видом одновременно нахальным и вялым, словно на данный момент вознамерились лишь наблюдать. Тот, что повыше, пришел в плаще, защищавшем от вечерней прохлады, и теперь с напускной чванливостью сбросил его с плеч. Третий был в грязной белой фуфайке и дырявых парусиновых туфлях; козырек заломленного набекрень поношенного картуза свисал на лоб, как сломанное крыло.

Тем временем к вновь прибывшим с чрезвычайной торопливостью бросился официант. Потом столь же почтительно исполнил заказ, доставив бутылку вина. Вынул пробку из бутылки, подобострастно протер стаканы фартуком, разлил вино и застыл, склонившись и слушая разглагольствования крепыша. Коротышка что-то быстро говорил грубым голосом, постоянно тыкал куда-то большим пальцем и издавал насмешливые восклицания. Наконец официант кивнул и подошел к Коркорану.

– Эль Брасо… – сообщил он, отводя глаза, – Эль Брасо говорит, вы заплатите.

– За что?

Официант повернулся к троице в поисках поддержки, а когда те закивали, продолжил, набравшись храбрости:

– Эль Брасо говорит, вы заплатите за вино.

Коркоран расправил плечи, выпятил грудь. Его лицо снова полыхнуло гневом, и он проткнул локтем воздух, словно пробиваясь в толпе.

– Они, значит, решили, что я угощаю, – пробормотал он и обратился к официанту, повысив голос так, чтобы слышали все. – Скажи им, ничего я не заплачу. Скажи им, в гробу я их видал, в адском пламени!

Посетители бара вытянули шеи, наблюдая за происходящим. В воздухе запахло сварой. Харви решил вмешаться.

– Не будь дураком! – бросил он резко. – Ты же не хочешь затеять драку?

– Драку к чертовой матери! – взревел Джимми. – Я сыт по горло этими даго! – В нем взыграла кровь. Он застегнул пиджак и обратился к официанту, изогнув брови: – Передай от меня этому Брасо, что он грязная желтая собака. Понял? Каждое слово повтори: «грязная», «желтая» и «собака». Потом скажи, что мне не по нутру его рожа. А в конце скажи, что он не вытянет из меня и ломаной песеты.

Официант пожал плечами и отвернулся.

– Вот сами и скажите. Эль Брасо говорит, вы должны ему деньги. Эль Брасо матадор. Он убил много быков.

– Он свое получит, – бросил Джимми. – А потом еще немного.

– Угу, еще немного, – передразнил официант.

Тем временем коротышка поднялся на ноги. Сопровождаемый своими дружками, неспешно приблизился, пряча руку за отворотом куртки. Лицо его пылало злобой.

– Так вот, – заявил он, оскалившись, – ты вернешь мне то, что присвоил твой партнер. Меня, Эль Брасо, известного стойкостью и храбростью, он ограбил на сто песет. Ну что, будешь платить?

Обстановка накалялась, все вокруг затаили дыхание. Харви встал. То же самое, воинственно громыхнув стулом, сделал Коркоран.

– Проваливай! – взревел он, выпятив подбородок. – Или я тебе так врежу, что костей не соберешь!

Не медля ни секунды, противник замахнулся. Но Коркоран ударил первым. Его огромный кулак угодил Эль Брасо точно в челюсть. Треск эхом разнесся по залу, а стойкий и храбрый Эль Брасо повалился на пол. Пока он падал, в его взгляде отразилось смутное удивление, а потом он тяжело рухнул на каменную твердь, и о нем тут же все забыли. Поднялся переполох, посетители бара кричали и рвались вперед. Официант ретировался за барную стойку, перепрыгнув через нее. Кто-то швырнул бутылку. А Харви вслед за Коркораном ринулся к двери.

Они были уже на полпути к ней, когда высокий подельник Эль Брасо метнул нож через образовавшуюся в потасовке брешь. Это произошло мгновенно. Харви увидел, как блеснуло лезвие, вонзившееся в предплечье Коркорана, кинулся вперед, поскользнулся, и в этот момент кто-то взмахнул стулом и ударил его по голове. В глазах потемнело. Крики и топот окружающих теперь доносились до него, словно издали, но Коркоран свирепо потащил его за собой, расталкивая толпу. Потом лица коснулось дуновение прохладного воздуха. И непостижимым образом в помраченном мозгу Харви вспыхнуло внезапное озарение. Он был прав. Это не случайность! Это закономерность – шутовская закономерность его судьбы. Он смутно ощущал, как Джимми ведет его по улице, поддерживая сбоку. А потом снова навалилась тьма.

Харви открыл глаза. Он лежал на красном бархатном диване в маленькой комнате, где уютно пахло горячим кофе, луком и табачным дымом. Шея неприятно затекла, голова болела и кружилась. Поскольку он лежал неподвижно, комната постепенно выплыла из тумана и перед ним выстроилась какая-то перспектива. Предметы начали проступать отчетливее. На каминной полке обнаружились зеленые мраморные часы, коробка с сигарами, два фарфоровых спаниеля с палевыми ушами и прилипшими к мордам заискивающими улыбками, а поверх всего красовалась вышитая надпись: «Да благословит Господь наш счастливый дом». На стенах, оклеенных обоями кошмарного бордового цвета, висели лиловые картинки в позолоченных рамках: скакун Ормонд, побеждающий на дерби, цветная Мадонна в компании двух серафимов, написанный маслом портрет бородатого джентльмена-моряка, соблазнительная фотогравюра с изображением обнаженной дамы, улыбающейся и бесстыдной.

Харви отвел глаза. Разумеется, он спит – все это слишком ужасно, чтобы быть реальным.

Но он не спал. Ясный солнечный свет заливал комнату сквозь плотно закрытое окно. Значит, сейчас утро. Харви осторожно повернул голову. Рядом с неряшливо уставленным снедью столиком для завтрака, скрестив короткие ножки, элегантно зажав губами сигару и уткнув глаза-бусинки в газету, сидела мамаша Хемингуэй.

Харви уставился на нее, облизнул губы, наконец воскликнул:

– Как я здесь очутился?

Она не подняла взгляд, продолжая наслаждаться газетой и сигарой. Но сразу откликнулась со своим неподражаемым ехидством:

– Ага, продрал глазки, дорогое мое дитятко. Как спалось? – И перевернула газетную страницу, словно сейчас ее больше ничего не интересовало. – Надеюсь и молюсь, что спалось тебе пристойно и comodo[109]109
   Комфортно, спокойно (исп.).


[Закрыть]. А если нет, то будем жаловаться. Так-то вот. Будем жаловаться начальству. То есть мне.

Он поднял руку к голове, осторожно ее ощупал. Хозяйка, словно ожидала этого жеста, повернулась и широко улыбнулась гостю.

– Так-так, – с удовольствием протянула она. – Гудит башка-то? Какой-то шкуродер треснул, да? Вот стыдоба-то, вот стыдоба. И чего люди не могут вести себя вежливо и прилично, повстречав такого благовоспитанного джентльмена, как ты?

Он по-прежнему не отрывал от нее глаз.

– Как я здесь очутился?

– Тебя приволок красавчик Джимми. В шторм любой порт сгодится – ну, ты понял. Он еще и поддатый был. Испоганил мне вечернюю торговлю, кровища из него хлестала так, что залила весь ковер в гостиной. Хорошо еще ковер бордовый. Ну-ка позавтракай. – Она неожиданно махнула рукой в сторону столика. – Садись, пожуй чего-нибудь. И какого рожна я тут стараюсь – сама не пойму. Проснусь однажды, а у меня крылья отросли – вот такое у меня доброе сердце.

– Где Коркоран? – спросил Харви.

– Все у него путем. Свежий, как дождик. Внизу в постели валяется. Одно притворство! Царапина у него на руке, всего и делов. Час назад позавтракал. Сожрал фунт ветчины, боров ненасытный.

Гость вздохнул и встал. Потом, стараясь не делать резких движений, приблизился к окну и выглянул. Комната была расположена высоко, внизу простиралась тихая улица, а за ней виднелись берег, бухта, выступающий мол, на котором беспокойно блуждающий взгляд Харви мгновенно остановился.

Долгое время он не сводил глаз с того места, где вчера стояла «Ореола», потом у него вырвалось резкое восклицание. Инстинктивно вскинув голову, он посмотрел на горизонт и различил вдали крохотное пятнышко неясных очертаний – наверное, какое-то судно. Возможно, «Ореола». Или нет. Неизвестно. Он знал лишь одно: «Ореола» ушла.

Он медленно повернулся, встретился глазами с хозяйкой дома, вперившей в него хитрый и алчный взгляд.

– Почему вы им не сообщили? – тяжело бросил он. – Рентону… кому угодно. Уж это вы могли бы сделать.

Она прыснула, внезапно разразилась своим обычным буйным хохотом и шлепнула по столу рукой.

– Гляньте на него! – громко провозгласила она. – Нет, вы только на него гляньте. Старуха Хемингуэй пошутила, не понял, что ли? Ничего смешнее не видывала с тех пор, как Ной застрял на Арарате. Carajo! Уморил ты меня. – Она схватилась за бока. – Я знаю… знаю, что Рентон не стал бы ждать даже Господа всемогущего. Из этого самого окна видела, как посудина отчалила. Но еще видела, что ты устал, утеночек. Вот и дала тебе поспать. – Она скорчилась от смеха, потом, внезапно сменив тон, приглашающе загромыхала тарелками. – Давай, не куксись. Вот тебе харч. Я уже слопала свою долю, так что это все твое. Колбаски, помидоры. Жуй, что приглянется, тебе полезно.

Нахмурив лоб, он окинул хозяйку взглядом, потом, не спуская с нее глаз, подвинул стул и уселся за столик.

– Ты мой умница! – воскликнула она, придвигая к нему еду. – Благослови боже мою душу, вот ты прям так вежливо со мной разговаривал там, на этой лоханке, а мне и в голову не приходило, что я отплачу тебе тем же, да еще с процентами. Carajo, нет. Ну-ка! Кофе остыл, сейчас раздобуду погорячее.

– Спасибо! Возможно, это вас удивит, но я проголодался.

Пока Харви намазывал масло на булочку, хозяйка протянула руку и дернула за шнур звонка. Через некоторое время вошла девушка-испанка в ярко-розовой нижней юбке и туфлях на высоком каблуке. Чулки отсутствовали. На щедрой юной груди лежали две блестящие, небрежно заплетенные косы. Она улыбнулась сначала мамаше, потом, нерешительно, Харви.

– Эй, Кука, принеси кофе, горячего кофе. Presto pronto.

– Si[110]110
   Да (исп.).


[Закрыть], сеньора.

– И не хихикай мне тут, Кука. На этом сеньоре ни шиша не заработаешь.

– Si, сеньора.

Но, выходя за дверь, Кука улыбалась, да и когда вернулась с источающим пар кофейником, по-прежнему сияла – не весельем, а скорее непобедимым добродушием. Это выражение, казалось, так прочно пристало к лицу девушки, что она при всем желании не могла бы от него избавиться.

– Милая девчушка эта Кука, – заметила мамаша Хемингуэй, когда та ушла. Налила в чашку пенящийся кофе и протянула Харви. Потом задумчиво поцокала языком. – В Пепельную среду будет пять лет, как она ко мне прибилась. Веселая, как жаворонок. И благородная на свой тихий манер. За эти пять лет раздалась в боках. Санта-Мария, видал, какая фигура? Объедение. Но глянул бы ты на нее, когда я ее взяла. Да она была тощее крысиного хвоста. Ты бы не поверил, в какой жути она росла, всеми позаброшенная. Даже причаститься не сподобилась. Да, мистер, можешь назвать меня вруньей в лицо, если я не отвела Куку к причастию в первую же неделю.

Харви молча отрезал ломтик холодной колбасы и положил на булочку.

– Ты бы не поверил, говорю тебе, – елейно, но с нажимом повторила мамаша Хемингуэй. – Я своих девочек обихаживаю будь здоров, помоги мне нечистый. У меня не воскресная школа, признаю. Но я тут всем заправляю как надо. Понял? Почтение без предпочтения. А кому не нравится, может катиться куда подальше.

Прежде Харви смутно подозревал, какого сорта заведение содержит мамаша Хемингуэй. Теперь эти подозрения в точности подтвердились. Но открытие не вызвало у него ни презрения, ни отвращения. Что-то в нем изменилось. Вместо отрицания где-то глубоко в душе, у самых ее корней, проклюнулся росток странной уступчивости. Жизнь должно принимать, а не презирать. Череда злоключений пробудила терпимость, в которой он так давно нуждался; спасительное смирение, которого он так печально был лишен прежде.

– Кофе хорош, – сказал он, глядя на хозяйку дома. – Булочки тоже. Этот завтрак почти стоил того, чтобы опоздать на корабль.

Неожиданное замечание застало ее врасплох, она выпрямилась, мгновенно ощетинившись:

– Ну-ка! Ты чего это разошелся, петушок? Остряк выискался. Нечего донимать меня насмешками.

– Никакой насмешки нет. Я благодарен вам за гостеприимство больше, чем вы, похоже, думаете.

Она с обиженным видом тряхнула серьгами:

– Нет в тебе доброты. Вот в чем твоя главная беда, мистер. Думаешь, ты такой всезнайка? Сидишь на троне, поплевываешь на нас свысока. Но тебе еще учиться и учиться. Ей-богу, не вру. Я тут стараюсь, кормлю тебя дармовым харчем по-дружески. А ты все переворачиваешь с ног на голову и плюешь мне прямо в рожу. Разуй глаза, или не можешь? Попробуй выучить что-нибудь такое, о чем не написано в книжках. – Она фыркнула, с негодованием схватила газету и снова углубилась в чтение.

Он изучающе посмотрел на нее, иронично улыбаясь:

– Возможно, я узнал больше, чем вы полагаете. И пожалуй, за последние несколько дней у меня было время немного поразмыслить.

Она бросила на него подозрительный взгляд и опять уткнулась в газету.

– Ты, поди, поразмыслил над тем, что будешь делать в Санте, петушок? Ты ж у нас умник, небось додумался?

– У вас есть какие-нибудь предложения?

Все еще недоверчиво хмыкая, она ответила:

– Оставайся здесь, если хочешь. Тогда увидишь, что у меня не такая черная душа, как ты себе представляешь. Ты обо всех думаешь плохо, так и есть. А если по правде, я не знала, что чертова посудина уплывет. Думала, проторчит тут до полудня. Да я час назад чуть в обморок не хлопнулась, когда увидела, как она отчаливает. Но я на тебя зла не держу. Повторяю: оставайся, если хочешь. Бери или проваливай, как сказала леди, бросая банан морскому льву.

По губам Харви блуждала тень улыбки, в его позе не было и намека на враждебность. Последовала долгая пауза. Потом хозяйка смерила гостя пристальным взглядом и внезапно постучала по газете пальцем.

– Если ты спишь и видишь, как бы поработать, почему бы тебе не попытать силы в Лагуне? Ты же врач, правильно? Во всяком случае, если верить всему тому, что нам говорят. Там наверху какая-то редкая лихорадка косит людей. Испанский докторишка унес ноги – так пишут в утренней «Gaceta». А перед ним еще один удрал. И как-то не находится mucho[111]111
   Много (исп.).


[Закрыть] желающих убиваться насмерть. Почему бы тебе не попробовать, мистер?

Харви перестал крошить остатки булочки. Наступила тишина.

– Да, почему бы и не попробовать? – эхом откликнулся он.

Хемингуэй впилась изучающим взглядом в его лицо, на мгновение в ее глазах-пуговицах промелькнула злоба.

– А ты не против, чтобы тебя увезли в миленьком черном ящике, – коварно заметила она. – Только не ты! Ты совсем не возражаешь.

Он едва ее слышал. Им снова завладели мысли о неотвратимости судьбы, и он обдумывал свое положение.

Он поедет. Да, он поедет. Почему это решение сразу не пришло ему в голову? Тут действовало нечто более сложное, чем стечение обстоятельств. У него возникло странное чувство, что этого момента он ждал уже очень давно.

– Тебе нужно добраться до деревни Эрмоса, – продолжила Хемингуэй. – Подняться к поместью Каса-де-лос-Сиснес. Там и началась вся эта канитель. Гнусное местечко. Народ старается лишний раз туда не забредать. Та старая бестия, что торчит в доме, наполовину выжила из ума.

«Я поеду, – подумал он снова. – Да, я должен поехать». Поддавшись порыву, повторил вслух, больше для самого себя:

– Каса-де-лос-Сиснес.

Воцарилась тишина. Мамаша Хемингуэй поморгала, на ее лоснящемся красном лице отразилось любопытство.

– А ты не робкого десятка, – сказала она вдруг. – Этого у тебя не отнимешь. – Потом торопливо исправилась: – Но, силы небесные, попадешь ты в оборот, если полезешь туда.

Он отодвинул стул. Словно ведомый невидимой рукой, поднялся из-за стола и направился к двери.

– Санта-Мария! – удивленно вскричала хозяйка. – Куда это ты так pronto двинул? Отдохни еще. И чтоб мне провалиться, ты бы лучше сначала навел красоту, побрился.

– Я еще не ухожу, – ответил он. – Хочу найти Коркорана. Пора осмотреть его руку.

– Ну так придержи коней. Нечего тут подпрыгивать, а то вот возьму и сомлею. И не ходи никуда без меня, а то заблудишься.

Она игриво подмигнула, смяла кончик сигары о тарелку и поднялась на свои крошечные ножки. Провела гостя по площадке, потом вниз по короткому пролету голой деревянной лестницы и нырнула в узкий коридор. В душном мирке этого дома веяло затхлостью. Снизу доносились взрывы пронзительного смеха, возбужденные женские голоса, звяканье кастрюль.

Затем Хемингуэй торжественно остановилась и распахнула дверь в большую обшарпанную спальню. Посередине стояла огромная позолоченная кровать, покрытая цветастым стеганым одеялом в пятнах. А на кровати восседал Коркоран в красно-синей полосатой рубашке, с видом полного благодушия и покоя откинувшись на несвежие подушки. Рука его была забинтована, на носу сидели очки в стальной оправе, на коленях лежал потрепанный, с загнутыми уголками, том Платона. Ирландец беззвучно шевелил губами и, похоже, не заметил, что сюда вошли.

– Просыпайся, бабуля! – громогласно возвестила мамаша Хемингуэй. – Тут к тебе Красная Шапочка заглянула, желает навестить. Может, улыбнешься и прикинешься довольным? Ты, чертов негодяй, который изгваздал кровью лучший ковер в этом доме!

Джимми поднял голову, увидел Харви, и его глаза за стеклами очков стали круглыми, как у совы. Потом преувеличенно вздрогнул, изображая изумление и удовольствие.

– Так-так-так! – вскричал он. – С утра такая радость! Здрасте-пожалста, а я-то думал, ты уплыл и даже не пришел попрощаться. Так что не удивляйся, что я ошарашен. Давай выкладывай, почему ты не на борту?

– Судно ушло. Отправилось в плавание без меня.

– Так-так, – повторил Коркоран. – Беда-то какая, вот беда, хуже не бывает.

– Помолчал бы уж, – откликнулся Харви. – Ты знал, что оно ушло.

– Нет, ты только погляди! – обратился Коркоран к Хемингуэй со льстивой улыбкой. – И это после всего, что я для него сделал, вытащил из такой передряги. Набрасывается на меня! Ладно, не важно. – Он повернулся к Харви. – Ты мне сделал подарок – остался со мной. К тому же радостно видеть, как ты снова расхаживаешь на своих двоих.

Харви подошел к кровати и начал разматывать повязку.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он коротко и, наклонившись, осмотрел рану – неглубокий порез на трицепсе.

– Это пустяки, чесслово. Для человека вроде меня, привыкшего отвешивать и получать тумаки, это укол булавкой, не больше. Надеюсь только, что когда-нибудь повстречаю желтого парня, который это сделал.

– Несколько дней отдыха – и ты полностью поправишься, – заключил Харви. Он поменял повязку, аккуратно перемотал бинт и встал. Потом с видимым напряжением сообщил деревянным голосом: – А я тем временем отправлюсь в Лагуну. Посмотрю, что там за эпидемия.

Поглаживая щетинистый подбородок, Джимми обдумал эту информацию.

– Ладно, – сказал он наконец, – за тебя я рад. Но как же я? Мое фартовое дельце улетело в тартарары. И что делать дальше, непонятно. А пойду-ка я с тобой, вот что.

– Это совершенный абсурд. Тебе нужно пару дней полежать в постели.

– Тогда заявлюсь к тебе, когда поправлюсь. Ей-богу, ты от меня так просто не отделаешься. Как только спущу ноги на пол, в ту же минуту помчусь за тобой.

– В этом нет необходимости, – настаивал Харви. – Я не хочу, чтобы ты там был.

– Так оно даже лучше, – откликнулся Джимми, по обыкновению ухмыльнувшись. – Прискачу только для того, чтобы тебя позлить.

Он покопался здоровой рукой под подушкой, извлек табакерку и с торжественным видом вдохнул табак.

Ближе к вечеру, когда солнце повисло над западным склоном Пика, Харви пешком отправился в Эрмосу – деревню под Лагуной. Расстояние было значительным, а подъем крутым – сразу за чертой города дорога шла вверх зигзагами под головокружительным углом, – но Харви угрюмо и опрометчиво вознамерился обязательно пройти этот путь своими ногами. Каким-то образом физические усилия помогали справиться со смятением духа, и, по мере того как путник поднимался все выше в жарком мареве и его обувь покрывалась пылью, а лоб заливал пот, он все больше успокаивался. Шел прямо на закат – темная пылинка на фоне сверкающей реки света, разливавшейся по зазубренным лавовым скалам Тейде. Над кромкой кратера клубилось крохотное сияющее облачко. В небе звучала симфония красок, которой вторила земля. С обеих сторон на дорогу свисали темно-зеленые листья банановых пальм; изорванные ветрами мясистые стебли поникли в светлом покое. Округлые резервуары с полупресной водой, желтой и драгоценной, как золото, лежали сонно, поблескивая сквозь зелень плантаций. Из одного такого водоема пили три горных козла. Харви поднимался все выше, пересек рощу эвкалиптов, высоких, как кедры, благоухающих эфирным маслом. Потом деревья расступились и дорога вышла на открытое пространство, стал виден залив, умиротворенный и далекий, усеянный крохотными, словно игрушечными, корабликами с остроконечными парусами. Вдоль дуги залива раскинулся город, казавшийся отсюда плоским: укороченные башенки; балконы, похожие на ловящие воздух рты; скопление крыш, прорезанное серебристой лентой Барранки-Альмейда. Но за следующим поворотом дороги город исчез, перед глазами вырос ряд холодных и голых базальтовых скал. Харви засмотрелся на нагромождения лавы с вкраплениями огромных камней.

Он шел уже около часа. Добрался до деревушки Ла-Куэста: горстка домов, мерцание свеч за стеклом придорожной часовенки, белостенная церковь. Поселение казалось опустевшим, а может, все уже спали. Путник миновал деревню и снова начал подниматься по сужающейся дороге. Примерно через милю за крутым поворотом увидел впереди фигурку девушки, медленно бредущей с кувшином воды. Ускорив шаг, он поравнялся с незнакомкой.

– Сеньорита, эта дорога ведет к Эрмосе? – спросил он на своем слабом испанском. – Деревне под Лагуной.

Не останавливаясь и не поворачивая головы, обремененной тяжелым кувшином, девушка искоса взглянула на него. У нее были темные сверкающие глаза, особенно яркие на фоне выгоревшего багрянца ее дырявой блузы. Она держала спину прямо и покачивала бедрами с непринужденной природной грацией. Между грязными тонкими пальцами левой руки свисал желтый цветок. Ей было не больше пятнадцати.

– Сан-Кристобаль-де-ла-Лагуна, – сказала она наконец и добавила: – Ла-Лагуна.

– Да. Я на правильной дороге?

– Дороге? Это Королевская дорога.

– Королевская дорога?

– Carretera reãl, старая дорога. Разумеется, правильная.

– Но эта дорога ведет к Лагуне?

Вопрос, похоже, девушку развеселил. Она ослепительно улыбнулась и не рассмеялась лишь из опасения нарушить равновесие кувшина.

– ¡Ay de mi![112]112
   О горе мне! (исп.).


[Закрыть] – воскликнула она. – Как я устала вечно носить воду!

Затем, казалось, она совершенно забыла о незнакомце. Они молча двинулись дальше, миновали очередной поворот бесконечной дороги. После того как они обогнули купу пробковых деревьев, девушка неторопливо показала куда-то вверх своим желтым цветком.

Харви поднял голову: неподалеку над поросшим травой крепостным валом возвышались старинные сумрачные башни.

– Де-ла-Лагуна, – повторила девушка. – Сан-Кристобаль-де-ла-Лагуна.

Слова звучали со странной мелодичностью.

– В городе болезнь, верно? – спросил он.

– Si, сеньор.

– Многие болеют?

– Si, сеньор. – Она сунула стебель цветка в рот и принялась равнодушно его жевать.

– Я хочу найти Эрмосу. Каса-де-лос-Сиснес. Можешь показать, где это поместье?

Она снова изучающе скосила на него блестящие глаза. Достала цветок изо рта двумя выпрямленными пальцами, как сигарету.

– Там болеют больше всего. В Лагуне болезнь прошла. В Эрмосе еще не совсем.

– Мне нужно туда.

– Не совсем прошла, – повторила девушка и добавила тоном человека, мудрого не по годам: – Иисус-Мария, это место проклято.

Они продолжили путь в молчании, потом, примерно за четверть мили до города, девушка внезапно остановилась и показала увядшим желтым цветком на уходящую вбок тропу.

– Смотрите! – произнесла она безучастно. – Вот эта дорога, сеньор, если вам так туда надо.

Тропа, на которую она указала, вела через сосновую рощу, и, наскоро поблагодарив временную попутчицу, Харви направился туда. Ступив под сень деревьев, он почувствовал, что девушка смотрит ему вслед, и инстинктивно обернулся. Так и оказалось. Она стояла, наблюдая за ним, но, заметив его взгляд, поправила кувшин, перекрестилась и заспешила прочь. И тут солнце внезапно упало за далекий зубчатый горизонт. Воздух мгновенно стал холодным, словно его коснулись влажные пальцы.

В лесу царил сумрак, узкая тропа была изрыта глубокими выбоинами и суха, как кость. Густые ветви будто с мрачным таинственным ропотом низко свисали над головой. Харви споткнулся о шаткий камень, и тот с грохотом скатился в пересохший овраг. При этом звуке деревья словно испуганно сгрудились плотнее, меж них пробежал таинственный ветерок, нашептывая: «Тише… о тише… о тише».

Зловещая тишина леса проникла в сердце Харви и пробудила в нем ответную меланхолию. Подобно некой символической фигуре, он мог бы пробираться сквозь тени все дальше и дальше, в самую сердцевину окончательного, все уничтожающего забвения. Но через сотню шагов он заметил, что заросли редеют, пересек овраг по деревянному мосту и вышел на открытое пространство, где в центре поместья стоял дом. Поместье было маленьким, но Харви решил, что именно его он и искал, – перед ним раскинулась плодородная долина, столетиями, капля по капле, собиравшая свое богатство, изнемогающая под бременем буйной, спутанной растительности. Столь тучной была красная почва, столь пышной флора, что вся плантация казалась одичавшей – то был роскошный сад, неухоженный, но исполненный варварской красоты, изобильного первобытного великолепия.

Глядя сквозь огромные кованые ворота, Харви благоговейно перевел дыхание: цветы, какие цветы! Всплески беспризорных соцветий исступленно сияли в гаснущем свете. Скопления диких азалий били по глазам багрянцем так, что это причиняло боль; бледные ирисы раскачивались опаловым морем; пурпурные вьюнки протискивали свои раструбы среди зарослей пассифлоры; синие и желтые стрелиции выбрасывали острые лепестки в бесконечном, недвижном полете; и повсюду перекатывались волнами фрезии – белые, душистые, нежные, как пена.

Вздрогнув, Харви опомнился. Приподнял медное кольцо ручки ворот, повернул, потряс, толкнул плечом ржавые прутья. Но безрезультатно – ворота были заперты. Впрочем, не важно – в окружающей поместье живой изгороди из испанского дрока зияло множество прорех. Вполне в духе этого места. Он повернулся, чтобы отойти, но, случайно подняв взгляд на массивные ворота, заметил эмблему, выкованную вверху, на арке. Это был лебедь, раскинувший крылья в полете. Летящий лебедь!

Завороженный, Харви уставился на изображение лебедя, которое, казалось, было исполнено смысла и жизни. Каса-де-лос-Сиснес. Ну конечно! У него перехватило дыхание, он помертвел. Почему он раньше не догадался? По-испански «Каса-де-лос-Сиснес» – «Дом с лебедями».

Он простоял так долгое время, запрокинув голову, охваченный ощущением чуда и странным возбуждением. «Дом с лебедями». Потом вздохнул и отвернулся. Это ничего не значит, это всего лишь совпадение, не больше.

Стряхнув эту мысль, он сделал три шага вправо, проник через дыру в изгороди и выбрался на заросшую дорожку. По обеим ее сторонам стояли два глинобитных домика. Харви остановился, громко постучал в узкую дверь. Потом постучал снова. Ответа не последовало. Ничего, кроме пустого эха его стука. Дверь была заперта, окна заколочены, дом заброшен и странно печален.

Харви поспешно повернулся к другой хижине. Здесь дверь была распахнута, взору открывалась единственная тускло освещенная комната. Жизнь отсутствовала и здесь… На земляном полу лежал охряной квадрат одеяла, а на нем – мертвый мужчина. Его потускневшие глаза смотрели слепо, рот был распахнут, словно в удивлении. В изножье убогого ложа оплывали две свечи, окропляя мертвое лицо мерцающим светом. И запах фрезий наполнял воздух, словно некая сладкая субстанция.

Здесь уже ничего нельзя было сделать. Харви отвернулся, закрыл дверь и двинулся по подъездной аллее, которая, плавно поворачивая к югу, вела к главному дому – он смутно белел у подножия холма, поросшего сумрачными деревьями. Это было благородное жилище, сложенное из камней кремового цвета, невысокое и все-таки величавое, однако отмеченное печальным запустением: портик обвалился, балкон просел, прогнившие ставни покосились, стены были усеяны пятнами влаги и лишайника. Две огромные урны, когда-то стоявшие по сторонам от двери, упали набок.

Харви поднялся по истертым ступенькам, в трещинах которых поселилась ярко-алая, как кровь, плесень, и позвонил. Медленно потянулись минуты. Он снова позвонил, звук разлетелся эхом. Наконец дверь приоткрылась. Служанка, женщина не первой молодости в заляпанном ситцевом платье, сквозь узкую щель таращилась на посетителя, как на призрака, пока он не сказал:

– Я хотел бы видеть вашу хозяйку.

На ее лице, обрамленном туго стянутыми иссиня-черными волосами под красно-желтой косынкой, появилось уклончивое и испуганное выражение.

– Уже поздно, сеньор, – ответила она. – День на исходе.

– Он еще не закончился.

– Бог свидетель, сеньор, солнце ушло за Пик. Будет лучше, если вы придете завтра.

Харви покачал головой:

– Я должен ее увидеть.

– Но, сеньор, маркиза стара и плохо себя чувствует. Она не принимает.

Он сделал два шага вперед, вынудив женщину отступить.

– Передайте, что к ней пришли.

Она постояла, изучая его лицо и нерешительно шевеля руками под фартуком, потом, пробормотав что-то, повернулась и медленно двинулась вверх по лестнице.

Харви огляделся. Высокие стены величественного холла взмывали к расписанному арабесками потолку, и каждый звук здесь отдавался эхом, как в нефе старинной церкви. На единственном окне, глубоко утопленном в стену, была нарисована потускневшая эмблема лебедя, и оттого слабый свет, проникавший сквозь это окно, казался особенно унылым. На оштукатуренных стенах в определенном порядке были развешены кривые сабли. Они висели здесь многие годы, пронзая молчащую пустоту, грозные и гротескные. Под ятаганами стояли рыцарские доспехи, напоминая съежившуюся фигуру воина с парализованной рукой, изувеченным коленом, и все же по-прежнему устрашающую: копье поднято, забрало приоткрыто с мрачной свирепостью. Фигура будто наступала на Харви. Все это помещение странно подействовало на него, он почти боялся пошевелиться. И ощущал пустоту внутри, слабость. «Я просто устал, – сказал он себе, словно оправдываясь. – Слишком долго шел».

Внезапно на деревянной лестнице раздались шаги. Харви вскинул голову. С галереи спускалась маленькая старушка. Она шагала медленно, вцепившись древней рукой в массивные отполированные перила и подволакивая заплетающиеся ноги. Но, несмотря на медлительность, она держалась очень прямо, с благородным достоинством. С головы до ног она была облачена в черное, включая ленту в прическе помпадур. Покрой ее платья вышел из моды целую эпоху назад: шлейф, пышные рукава, высокий гофрированный воротничок. Когда она приблизилась, Харви отчетливо увидел признаки глубокой дряхлости. Желтая пергаментная кожа, покрытая лабиринтом морщин, напрягшиеся жилы на шее, похожей на куриную лапу. Маленький хрящеватый нос с горбинкой, увядший бутончик рта. Мешки под темными глазами, словно затянутыми пленкой. С запястий свисали десятки браслетов, а пальцы были усыпаны созвездием старинных перстней. Харви немедленно поприветствовал ее и назвался.