Текст книги "Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: Арчибальд Кронин

Но неожиданно, в самом разгаре его ликования, благосклонность к нему изменчивой толпы стала таять. Возник горячий спор между двумя вновь пришедшими – ирландским землекопом и каменщиком, – и всеобщее внимание, отхлынув от Мэтью, обратилось на них. Толпа подстрекала замечаниями то одного, то другого, в надежде вызвать драку. В конце концов Мэтью угостил их только пивом, а популярность стоила дороже, и почти сразу он оказался один, в углу, без единого собутыльника, забытый всеми. Он чуть не заревел от обиды при такой внезапной перемене обстоятельств и подумал, что так бывает всегда – никогда ему не удается долго оставаться в центре внимания, его оттирают на задний план раньше, чем ему бы хотелось. Он готов был броситься к этим людям, вернуть себе их неверное расположение, закричать: «Да посмотрите же сюда! Ведь я тот, кто взял пятьдесят очков! Не забывайте же обо мне! Я великий игрок в бильярд. Обступите меня снова! Не каждый день увидишь такого игрока!»

Его раздражение росло, незаметно перешло в негодование, и от злости он выпил залпом два больших стакана виски, потом последним грозным взглядом обвел всех и вышел из бара. Его уход никем не был замечен.

Мостовая покачивалась под его ногами, как палуба парохода, когда на море легкая зыбь. Но он ловко приспособлял свою походку к этому слабому равномерному покачиванию, балансируя телом из стороны в сторону, так что, несмотря ни на что, сохранял равновесие. Это приятно возбуждающее движение понравилось ему и успокоило зудевшее самолюбие. Переходя Хай-стрит, он пришел к заключению, что, искусно маневрируя на этой беспрестанно меняющей свое положение плоскости, он совершает замечательный фокус, который, пожалуй, может сравниться с его знаменитой победой на бильярде.

Он решил, что еще рано, и с большим трудом пытался разглядеть, который час, на освещенном циферблате городской башни. Широко расставив ноги, откинув голову, он преодолевал пространство.

Шпиль башни тихо качался в такт колебанию земли, стрелки часов различить было невозможно, но Мэтью показалось, что ровно десять часов, и гордости его не было предела, когда через мгновение часы, подтверждая его догадку, пробили десять раз. Он считал мелодичные удары, отбивая такт рукой, с таким глубокомысленным и назидательным видом, как будто сам звонил на колокольне.

Даже в этом мертвом городе Ливенфорде слишком рано было еще идти домой. Чтобы такой человек, как Мэтью Броуди, отправился домой в такое детское время – в десять часов?! Невозможно! Он сунул руку в карман брюк, и, когда там отрадно зашуршала фунтовая бумажка и зазвенело серебро, он крепче надвинул шляпу и опять пустился в путь. На улице встречалось до обидного мало людей. В настоящем городе он бы знал, что ему делать! Чего проще – вскочить в кеб и, многозначительно подмигнув кучеру, приказать везти себя к bona robas. Оставалось бы только с комфортом развалиться в кебе и курить сигару, пока клячи благополучно доставят его на место. Но здесь, в Ливенфорде, не было на улице ни кебов, ни оживления, ни женщин. Единственная девушка, которую он встретил и галантно приветствовал, бросилась бежать от него в ужасе, как будто он ее ударил, и Мэтью проклинал этот город за его крикливое, мещанское благочестие, проклинал все женское население в целом за почтенный обычай рано ложиться спать, за пагубную стойкость их добродетели. Подобно охотнику, который тем азартнее преследует дичь, чем больше она от него прячется, он снова прошел Хай-стрит всю, от одного конца до другого, тщетно ища, чем бы рассеять пьяное уныние, которое мало-помалу начинало прочно овладевать им. Наконец, когда он почувствовал, что ему необходимо зайти еще в какую-нибудь таверну, чтобы потопить в вине досаду на свои неудачи, он вдруг вспомнил!.. Он круто остановился, сильно хлопнул себя по ляжке, удивляясь своей непонятной забывчивости, и улыбка медленно расплылась по его лицу, пока он вспоминал тот дом на Колледж-стрит, мимо которого в юности всегда проходил торопливо, не подымая глаз и задерживая дыхание. Относительно этого высокого, узкого и мрачного дома, зажатого между «Представительством Клаидской фабрики готового платья» и жалкой ссудной лавкой в конце «Канавы», по временам в городе носились слухи, пробегавшие мелкой рябью по зеркально-гладкой поверхности непогрешимой благопристойности Ливенфорда и создавшие дому темную репутацию, молча принятую к сведению искушенной городской молодежью. Шторы в этом доме были всегда опущены, и днем никто не входил туда, зато вечером сквозь шторы таинственно мерцал свет, слышались шаги входивших и выходивших людей, иногда внутри звучала музыка. Такой разврат, хотя и замаскированный, давно следовало изгнать из древнего и почтенного города, но, видно, над этим домом простерлась рука какого-то тайного покровителя, если и не санкционируя, то укрывая его безобидное, хотя и безнравственное существование. Злые языки даже намекали, что некоторые члены муниципального совета и видные граждане нередко пользовались этим домом свиданий, но, разумеется, самым степенным и благородным образом.

– Вот там ты найдешь приют, Мэт! Увидишь, был ты прав или ошибался. Ты так часто гадал, что делается в этом доме, а теперь узнаешь! – пробормотал про себя обрадованный Мэтью и шел, качаясь, к Колледж-стрит, решив заняться исследованием тех ужасов, перед которыми с содроганием отступало когда-то его неопытное воображение. Ему вдруг показалось невероятно забавным то, что он, Мэтью, в Ливенфорде направляется в публичный дом, и он захохотал так, что вынужден был остановиться и беспомощно привалиться к какой-то стене; он весь трясся в припадке бессмысленного смеха, и слезы веселья текли по его лицу. Когда он смог наконец продолжать путь, от его недавнего уныния не осталось и следа, и он с великим внутренним удовлетворением констатировал, что сегодня веселится даже гораздо больше, чем рассчитывал. Действие поглощенного им алкоголя еще не достигло своего зенита, и с каждым заплетающимся шагом Мэтью ощущал все более безоглядную веселость.

Он свернул на «Канаву». В этой узкой улице чувствовалось больше жизни, чем на всех широких центральных улицах. «Канава» так и бурлила каким-то скрытым оживлением, из всех углов, даже из-за тонких стен домиков, неслось бесконечное разнообразие звуков – голоса, смех, вой собаки, звуки мелодиума,[33]33
  Музыкальный инструмент вроде аккордеона.


[Закрыть] пение. Мэтью подумал, что здесь не ложатся спать спозаранку; здесь он чувствовал себя в своей стихии, и, остановившись как вкопанный перед освещенным окном, откуда слышалось шумное хоровое пение, он вдруг, как возбужденный пес, поднял вверх голову и присоединил свой громкий пьяный голос к хору. Музыка тотчас оборвалась, через некоторое время окно распахнулось, и на голову Мэтью дугой полился поток помоев. Поток не попал в цель, отклонившись всего на какой-нибудь фут, и только забрызгал ему брюки. Мэтью отступил с честью и весело пошел дальше.

На полдороге от дома, куда он направлялся, его ноздри раздулись, почуяв вкусный аромат поджаренной свинины, распространявшийся из дома, мимо которого он проходил: видно, там готовили запоздалый ужин. Мэтью вдруг почувствовал голод и, осмотревшись вокруг, заметил через дорогу открытую еще лавчонку, нечто вроде закусочной, где продавались такие деликатесы, как пироги, пудинги, студень из головизны и рубцы с луком. Движимый внезапным побуждением, Мэтью перешел улицу, и, пробормотав заплетающимся языком: «Дамы подождут. Мэтью хочет кушать. Надо подкрепить свои силы, дружок», он величественно вступил в лавку. Но тут голод, вызванный виски, оказался сильнее всей его светскости, и он рявкнул:

– Швырни-ка мне мясного пирога, да поживее, и хорошенько полей его соусом!

– На один пенс или на два? – спросил стоявший за прилавком юнец довольно засаленного вида.

– На шесть, ты, soor, – сказал дружелюбно Мэт. – Думаешь, мне достаточно ваших жалких порций? Ах ты, bobachee! Достань самый большой пирог и давай его сюда, ну!

Он бросил на прилавок монету, взял поданный ему завернутый в газету пирог и, считая неприличным для себя есть его здесь, вышел из лавки. Шагая по мостовой, он разорвал газету и, запихивая в рот один за другим большие куски пирога, стал жадно есть, оставляя за собой следы этого пиршества на радость всем изголодавшимся кошкам улицы.

Покончив с пирогом, он удовлетворенно вздохнул и, вспомнив о приличиях, обсосал пальцы и брезгливо обтер их носовым платком. Затем пошел быстрее, сытый, пьяный и жаждущий на десерт других, более утонченных и острых наслаждений.

Он добрался наконец до цели, без труда разыскал дом, так как в Ливенфорде заплутать было невозможно, и некоторое время стоял перед ним, глядя на луч света, слабо проходивший сквозь шторы. На миг отголосок прежнего, детского ужаса перед этим домом проснулся в его душе и заставил его поколебаться. Но, подстрекаемый мыслью о наслаждениях, ожидавших его там, он схватился за дверной молоток и громко постучал. Резкий, металлический звук разнесся по всей улице, а когда он затих, раскатившись эхом в ущелье переулка, и замерли последние отголоски, их сменила настороженная тишина, казалось обнимавшая дом не только снаружи, но и внутри. Мэтью долго стоял на пороге. А когда он наконец почти решился снова постучать, дверь медленно приоткрылась, оставляя узкий проход. Но Мэтью не смутила негостеприимная узость этого отверстия, и, умудренный опытом, он немедленно придержал ногой дверь.

– Добрый вечер, дорогая леди, – хихикнул он. – Принимаете?

– Что вам нужно? – спросил тихо грубый женский голос из темноты за дверью.

– Полюбоваться на ваше прелестное лицо, дорогая, – отвечал Мэтью самым любезным образом. – Ну же, не будьте так жестоки и бессердечны! Дайте взглянуть на ваши блестящие глазки и стройные лодыжки.

– Кто вы такой? – повторила резко женщина. – Кто вас сюда послал?

– Я старый житель Ливенфорда, милочка, недавно воротился из-за границы – и не с пустым кошельком! – Он заманчиво побренчал серебром в кармане и захохотал отрывистым глупым смехом.

Наступила пауза, потом голос сказал решительно:

– Уходите! Вы ошиблись. Здесь приличный дом. Мы не желаем иметь с вами никакого дела. – И женщина сделала попытку захлопнуть дверь перед его носом. При других условиях этого резкого отпора было бы достаточно, чтобы помешать Мэтью войти, и он, несомненно, убрался бы оттуда, но сейчас нога не давала женщине захлопнуть дверь, и он ответил с некоторой заносчивостью:

– Полегче, мэм! Поменьше важности и строгости! Вы имеете дело с упрямым парнем. Впустите меня, не то я подниму такой шум, что вся улица сбежится к вашему дому. Да, да, весь город созову сюда!

– Убирайтесь вон сейчас же, или я вызову полицию, – сказала женщина уже менее твердо, после минутного молчания, казалось полного нерешимости.

Мэтью торжествующе подмигнул темноте, чувствуя, что победил, с гордостью убеждаясь, что всегда умеет покорить женщину грубостью.

– Нет, не вызовете, – возразил он хитро. – Вам вовсе не хочется, чтобы здесь побывала полиция. Я это знаю не хуже вас. Я как раз такой джентльмен, какой вам нужен, вот сейчас увидите!

Она не ответила, и, ободренный ее молчанием, чувствуя, что отпор сильнее разжег в нем желание, он пробормотал:

– Я войду и погляжу на тебя одним глазком, куколка! – И, протиснувшись плечом в узкое отверстие двери, он, постепенно наступая, очутился в передней.

Здесь он на миг зажмурился от света лампы, которую женщина держала в руке и теперь приблизила к самому его носу, потом нижняя губа его отвисла, и он, не веря глазам, бесцеремонно уставился на женщину. Ее отталкивающее лицо было обезображено большим багровым родимым пятном, похожим на мясистый полип, который присосался к ней и разъел ей щеку и шею. Глаза Мэтью невольно притягивало это лицо, как болезненно притягивает всякое диковинное уродство.

– Что вам нужно? – повторила она резким тоном.

Мэтью пришел в замешательство. С усилием отвел он глаза от ее лица, но, когда огляделся в просторной высокой передней, к нему вернулось присутствие духа, и он подумал, что в доме есть и другие комнаты – комнаты, в которых скрыты заманчивые тайны. Эта женщина была, конечно, только сводня, содержательница дома, и за одной из дверей здесь, несомненно, его ожидает масса удовольствия. Он опять взглянул на женщину, и опять ее уродство приковало к себе его глаза так, что он не мог отвести их и невольно пробормотал:

– Ужасный рубец! Как это вы его получили?

– Кто вы такой? – повторила женщина с раздражением. – В последний раз спрашиваю! Отвечайте, или я вас вышвырну отсюда.

Мэтью в эту минуту забыл об осторожности.

– Мое имя Броуди, Мэтью Броуди, – промямлил он рассеянно. – А где же девочки? Я ради них пришел. Вы мне не подходите.

Пока он говорил, женщина в свою очередь рассматривала его, и в мигающем свете лампы казалось, что удивление и тревога сменяли друг друга в ее угрюмых чертах. Наконец она сказала с расстановкой:

– Я вам уже объясняла, что вы не туда попали, у нас не такой дом, как вы думаете. Здесь вы не найдете для себя развлечений. В доме никто, кроме меня, не живет. Это – истинная правда. Советую вам сейчас же уйти.

– Не верю я вам! – крикнул сердито Мэтью, и, так как гнев его все возрастал, он поднял страшный шум. – Вы лжете, вот и все! Думаете, нашли дурака и этой сказкой отделаетесь от него! Как бы не так! Думаете, я допущу, чтобы меня выгнала такая особа, как вы? Меня, который побывал на другом конце света! Нет! Я ворвусь насильно в каждую комнату этого проклятого дома раньше, чем вы меня выгоните!

В ответ на поднятый им шум с верхней площадки внутренней лестницы раздался чей-то голос, и в ту же минуту женщина закрыла Мэту рот рукой.

– Заткните глотку, я вам говорю! – прошипела она злобно. – Вы так орете, что сбегутся все соседи. Какого дьявола вы врываетесь в дом и беспокоите честную женщину? Вот здесь, в этой комнате, вы будете сидеть, пока не протрезвеете. А тогда я с вами поговорю по-своему! Сидите тут и ждите, пока я не вернусь, иначе вам плохо придется!

Она схватила его за руку и, открыв одну из дверей, выходивших в переднюю, грубо втолкнула в маленькую гостиную.

– Здесь ждите, слышите? Иначе всю жизнь потом будете каяться! – крикнула она, яростно глядя на Мэта, потом захлопнула дверь и оставила его одного в холодной, неуютной комнате.

Она ушла раньше, чем его отуманенный мозг успел сообразить, что произошло. Мэт осмотрел холодную маленькую гостиную, куда его втолкнули, со смешанным чувством досады и отвращения. Ему вспомнились другие дома, где он кружился в вихре шальной музыки и веселого, громкого смеха, где яркий свет играл на сочной теплоте красного плюша и почти обнаженные женщины соперничали друг с другом, добиваясь его благосклонного внимания.

Не пробыл он и трех минут в этой комнате, как пьяные мысли пришли в некоторый порядок, он осознал всю нелепость того, что столь многоопытный мужчина, как он, позволил запереть себя в этой клетушке, и в нем созрела пылкая решимость. Им не удастся держать его взаперти в этой коробке, в то время как где-то под самым его носом веселятся! Он двинулся к двери, с сугубыми предосторожностями открыл ее и на цыпочках выбрался снова в ту же просторную переднюю. Сюда доходил сверху слабый гул голосов. Мэтью, крадучись, осмотрел переднюю. В нее выходило еще три двери, и он долго смотрел на них, нерешительно и в то же время с надеждой, наконец остановил свой выбор на той, которая находилась напротив гостиной, осторожно шагнул к ней, нажал ручку и заглянул внутрь. Его встретил только холод и мрак затхлого, нежилого помещения. Закрыв снова эту дверь, он обратился к смежной, но и тут был разочарован, обнаружив за ней пустую кухню. Он круто повернулся и, фыркая от негодования, ринулся очертя голову в последнюю дверь.

Он сразу же остановился как вкопанный, трепеща от восторга при виде открывшегося ему зрелища. Перед уютным огнем камина сидела девушка и читала газету. Как неугомонный искатель сокровища, наконец нашедший его, он испустил где-то в самой глубине гортани неслышный крик радости и застыл, насыщая свой взор красотой девушки, любуясь теплыми отблесками огня на ее бледной щеке; он успел заметить и стройность фигуры, и красивый изгиб лодыжек, так как девушка, все еще не подозревая о его присутствии, сидела, протянув ноги к огню. Она была хороша собой, а ему сквозь туман опьянения и голодной похоти показалась необыкновенно прекрасной и желанной. Он тихонько подошел ближе. При звуке его шагов она подняла глаза, на лице ее выразилось смятение, она уронила газету и сказала быстро:

– Эта комната занята, она заказана.

Он хитро качнул головой и ответил:

– Совершенно верно. Она заказана для нас с тобой. Не бойся, нас никто здесь не потревожит.

Он тяжело плюхнулся на стул рядом с ней и сделал попытку взять ее за руку.

– Но вы не имели права сюда войти, – запротестовала девушка в паническом испуге. – Не смейте делать таких вещей. Я… я позову хозяйку.

Она была боязлива, как вспугнутая куропатка, и, сказал себе Мэт, облизываясь, такая же жирненькая и мягкая. Его так и подмывало куснуть ее в круглое плечо.

– Не надо, милочка, – сказал он охрипшим голосом. – Я с ней уже виделся. У нас был длинный и приятный разговор в передней. Она не красавица, но славная женщина. Да! Она получит от меня денежки, а я получу тебя.

– Это неправда! Вы меня оскорбляете! – закричала девушка. – Тут какая-то ошибка. Я вас никогда в жизни не видела. Я с минуты на минуту жду прихода одного человека.

– Он может подождать, пока я уйду, – грубо возразил Мэтью. – Ты мне так понравилась, что я тебя теперь ни за что из рук не выпущу.

Она сердито вскочила.

– Я закричу! – воскликнула она. – Вы с ума сошли! Он вас убьет, если увидит здесь!

– Пусть проваливает ко всем чертям, кто бы он ни был! Теперь ты моя! – заорал Мэт, неожиданно обхватив ее, раньше чем она успела закричать.

В тот самый миг, когда он крепко прижал девушку к себе и наклонился к ее лицу, дверь отворилась. Он повернул голову и только что хотел обругать вошедшего, как глаза его встретились с глазами отца. Одну минуту, казавшуюся вечностью, три фигуры оставались недвижимы, как будто три чувства – удивление, гнев и испуг – превратили их в камень. Затем постепенно рука Мэтью ослабла, девушка молча выскользнула из его объятий. И как будто это движение развязало ему язык, Броуди, продолжая неотступно глядеть в лицо сыну, бросил холодные, режущие, как сталь, слова:

– Он сделал тебе больно, Нэнси?

Хорошенькая буфетчица из «Герба Уинтонов» медленно подошла к нему и, всхлипнув, сказала дрожащим голосом:

– Нет, не очень. Это ничего. Он меня не тронул. Вы пришли как раз вовремя.

Его губы крепко сжались, взгляд стал еще напряженнее. Он сказал:

– Так не плачь, девочка. Беги домой!

– Может быть, мне подождать тебя здесь, в доме, милый? – спросила она шепотом. – Я подожду, если хочешь.

– Нет, – возразил он без малейшего колебания. – Ты уже достаточно тут натерпелась. Иди домой!

Зрачки его расширились, руки сжимались и разжимались. Он медленно продолжал:

– А этого… этого господина предоставь мне… я хочу с ним поговорить с глазу на глаз…

Когда Нэнси торопливо проходила мимо, он, не глядя, потрепал ее по щеке, и в лице его не дрогнул ни один мускул.

– Не бей его, – шепнула она боязливо. – Он не хотел меня обидеть. Ты же видишь, он пьян.

Броуди ничего не ответил и, когда она ушла, спокойно закрыл дверь и подошел к сыну. Они смотрели друг на друга. На этот раз не взгляд отца заставил Мэтью опустить глаза, он по собственной воле сразу опустил их и стал смотреть в пол. В его одурманенной голове мысли буйным вихрем неслись друг за другом. Унизительный страх, испытанный им в первую минуту, сменился противоположным чувством – бешеным, злобным возмущением. Что же, значит, суждено, чтобы отец вечно становился ему поперек дороги? В его разгоряченном хмелем мозгу огнем кипели воспоминания обо всех унижениях, насмешках, побоях, которые доставались ему в жизни от отца. Неужели он покорно стерпит новую трепку за то, что нечаянно напоролся на любовницу отца? В пьяном угаре и исступлении неудовлетворенных желаний, в приливе жаркой ненависти к отцу он стоял не двигаясь, чувствуя, что теперь он наконец превозмог свой страх перед ним.

Броуди смотрел на опущенную голову сына со жгучей злобой, которая в конце концов прорвала сдерживавшие ее железные цепи самообладания.

– Негодяй, – прошипел он сквозь стиснутые зубы, – ты посмел!.. Ты… смел посягнуть на то, что принадлежит мне, и соваться в мою жизнь! Я тебя предупреждал, чтобы ты мне на дороге не попадался, теперь я… тебя задушу!

Он вытянул большие руки, чтобы схватить Мэтью за горло, но тот быстро увернулся, перебежал на другую сторону стола и отсюда, как безумный, сверкающими глазами смотрел на отца. Его бледное лицо покрылось испариной, рот конвульсивно подергивался, он трясся всем телом.

– Ты ничуть не лучше меня, ты, боров! – завопил он. – Не воображай, что будешь и дальше мной командовать. Ты хотел сохранить эту девку для себя, вот и все. Но если она не достанется мне, так я постараюсь, чтобы и тебе она не досталась. Довольно я натерпелся от тебя. Больше не желаю! Нечего на меня так смотреть!

– Смотреть на тебя?! – зарычал Броуди. – Я не смотреть на тебя буду, я буду тебя душить, пока последний вздох не вылетит из твоего поганого тела!

– Ну-ка попробуй! – крикнул Мэт, тяжело дыша. – Не-ет, ни душить меня, ни измываться надо мной ты больше не будешь! Думаешь, боюсь тебя? Нет, не боюсь! Я покажу тебе кое-что, чего ты никак не ожидаешь.

При таком неожиданном и дерзком отпоре Броуди еще больше рассвирепел, глаза его горели, он не сказал ни слова и начал медленно обходить стол, подвигаясь к сыну. Но странно: Мэт не тронулся с места. Вместо того чтобы бежать, он с диким воплем торжества сунул руку в боковой карман, извлек оттуда небольшой пистолет и, крепко зажав его, направил в упор на отца.

– А, ты не знал, что у меня есть эта штучка, ты, боров! – визжал он. – Не знал, что я ее привез из Индии. Он заряжен пулей – это будет гостинец для тебя! Получай же его, черт бы тебя побрал! На, получай, ты, вечно фыркающий на людей буйвол!

И, стиснув зубы за побелевшими губами, он отвел назад указательный палец и нажал собачку. Блеснула желтая молния, и раздался громкий взрыв, который долго еще отдавался в комнате. Пуля, выпущенная в упор, оцарапала Броуди висок и попала в зеркало над камином, которое разлетелось вдребезги, и осколки зазвенели среди затихающих отголосков выстрела.

Одну секунду Броуди стоял, пораженный ужасом, затем с громким криком кинулся на сына и нанес ему страшный удар между глаз своим железным кулаком. Мэтью упал, как падает на бойне животное под ножом, и, падая, ударился головой о ножку стола. Он лежал без чувств на полу, и кровь текла у него из носа и ушей.

– Ах ты, убийца! – пробормотал отец, тяжело дыша и впиваясь горящим взглядом в бесчувственное тело у своих ног. – Ты хотел убить родного отца!

В эту минуту кто-то неистово забарабанил в дверь, и хозяйка дома ворвалась в комнату. Увидев пистолет и неподвижное тело на полу, она вся затряслась. Ее отталкивающее лицо мертвенно побледнело и стало еще страшнее.

– Боже! – ахнула она. – Вы… Вы застрелили собственного сына?!

Броуди прижал носовой платок к ободранному и опаленному пулей виску. Лицо его точно окаменело, а грудь все еще ходила ходуном.

– Уходите! – приказал он, по-прежнему не отводя глаз от Мэтью. – Это он хотел меня убить.

– Так это он стрелял? – воскликнула женщина, ломая руки. – Я знала, что будет беда, когда он сюда ворвался. И какой шум наделал этот пистолет, господи!

– Убирайтесь отсюда, – скомандовал он грубо. – Уходите, вам говорят, или будет еще больше шума, которого вы так боитесь.

– Не делайте ничего безрассудного, – умоляла она. – Подумайте о репутации дома!

– Ну вас к черту с вашим домом! У него достаточно дурная репутация! – закричал Броуди, метнув на нее яростный взгляд. – Я же вам сказал, что я чуть не погиб! – И, схватив женщину за плечо, вытолкал ее из комнаты. Закрыв за нею дверь, он повернулся и снова мрачно посмотрел на распростертое тело, потом, подойдя, ткнул его ногой.

– Ты чуть не убил родного отца, – пробурчал он. – Клянусь Богом, я с тобой рассчитаюсь за это! – Потом он медленно отошел к столу, сел и, скрестив на груди руки, стал терпеливо дожидаться, пока Мэтью придет в себя. Пять минут в комнате стояла мертвая тишина, только тикали часы на столе да время от времени слышно было, как падала зола сквозь решетку. Потом внезапно Мэт застонал и шевельнулся. Держась обеими руками за голову, он попытался сесть, но не мог и снова растянулся на полу с тихим стоном. Из носа у него все еще текла кровь. Нанесенный отцом удар чуть не размозжил ему череп, и теперь он испытывал такие ощущения, какие бывают при сотрясении мозга. Он еще не видел, что отец здесь, так как комната плыла перед его глазами и его мучила смертельная тошнота. Она подступила к горлу, он стал икать, затем хлынула рвота. Отвратительная каша, все содержимое его желудка, лилась изо рта и, мешаясь с кровью, образовала лужу на полу. Казалось, Мэтью никогда не перестанет тужиться, все его тело напрягалось до того, что страшно было смотреть, но в конце концов рвота прекратилась, и, полежав на боку, пока не прошла слабость, он поднялся с трудом, так как голова у него кружилась, доковылял до стула, стоявшего у стола. Лицо его было бледно, измарано кровью, глаза запухли, но он уже начал различать все вокруг и тупо уставился на отца.

– Ты все еще здесь, как видишь, – сказал шепотом Броуди. – И я тоже. – Он произнес последние слова медленно и выразительно, придвинул свой стул ближе к сыну. – Да, мы с тобой наедине в этой комнате. Замечательно, не правда ли? Быть с тобой наедине, видеть тебя так близко для меня редкое удовольствие. – Он помолчал, потом продолжал ворчливо: – Нежная мать была бы довольна, если бы могла видеть сейчас своего молодца-сына. Твой вид наполнил бы ее сердце радостью! Ее привел бы в настоящий восторг этот новый узор, который ты вывел блевотиной на своем модном костюме. Вот он, ее взрослый, примерный сын!

Мэтью не мог произнести ни слова, да от него это и не требовалось. Броуди подобрал с пола пистолет и, нарочно вертя им перед испуганными глазами сына, продолжал уже более сдержанным тоном, как бы размышляя вслух:

– Вот гляжу я на тебя, парень, и просто не верится, что у такого, как ты, хватило смелости попытаться убить меня. Ведь ты такое мелкое дрянцо! Хоть и не большое удовольствие получить пулю в лоб, а все-таки мне жалко, что ты не попал. Ты бы так весело плясал на виселице, качаясь из стороны в сторону, с веревкой вокруг желтой шеи!

Мэтью, совершенно отрезвев, обратил мертвенно-бледное, жалкое лицо к отцу и, под влиянием инстинктивного желания бежать отсюда, сделал слабую попытку встать.

– Сиди на месте, негодяй! – вскипел Броуди. – Думаешь, наш разговор с тобой кончен? Ты уйдешь отсюда тогда, когда я захочу, а может быть, и не уйдешь вовсе.

– Я был не в своем уме, папа, – прошептал Мэтью. – Я не сознавал, что делаю. Я был пьян.

– Ах, так ты любишь хватить стаканчик, да? – издевался отец. – Скажи пожалуйста! Вот еще новая джентльменская привычка, вывезенная из-за границы. Неудивительно, что ты выбрал такую мишень для своего пистолета.

– Я не хотел стрелять, – шепотом оправдывался Мэт. – Я купил его просто так, чтобы похвастать. Я никогда, никогда больше не буду!..

– Тсс, не давай так необдуманно обещаний, – продолжал глумиться над ним Броуди. – Мало ли что! Тебе завтра же может понадобиться убить кого-нибудь самым настоящим образом, прострелить ему башку так, чтобы мозг вылетел и валялся на земле!

– Папа, папа, выпусти меня, – захныкал Мэтью. – Ты же отлично знаешь, что я не хотел тебя убить.

– Нет, нет, ни за что не пущу. Это недостойно такого великого человека, как ты, не похоже на бравого сына твоей матери. Ты, видно, выблевал из себя все мужество? Можно поднести тебе еще стаканчик, чтобы тебя подбодрить.

Он схватил со стола колокольчик и громко позвонил.

– Заметь, между прочим, – он засмеялся жутким смехом, – мертвый человек не мог бы позвонить в этот вот колокольчик. Если бы ты меня убил, я бы не мог угостить тебя сейчас виски!

– Не повторяй больше этого слова, папа, – заплакал Мэт. – Мне страшно. Я же тебе говорю – я не помнил, что делаю.

Вошла хозяйка. Поджав губы, безмолвно посмотрела на одного, на другого.

– Как видите, мы еще живы, – весело обратился к ней Броуди. – Живы, несмотря на все пистолеты и порох и всякие сюрпризы из Индии. А раз мы живы, так будем пить. Принесите нам бутылку виски и два стакана.

– Я не хочу пить, – испугался Мэт. – Меня и так мутит. – Голова у него трещала, и уже самая мысль о виски вызывала тошноту.

– Что-о-о? – протянул Броуди. – Да не может быть! Такой прожженный парень, носящий револьверы! Пей, пока угощают, – тебе нужно подкрепиться, раньше чем я тебя передам в руки полиции.

– Полиции! – в ужасе ахнул Мэт. – Нет! Нет! Ты этого не сделаешь, папа!

Противно было видеть, как он испугался. Удар, нанесенный отцом, реакция после хмельного возбуждения и близость отца – все вместе превратило его в какое-то беспозвоночное, готовое пресмыкаться у ног Броуди, только бы его умилостивить.

Броуди с омерзением смотрел на сына. Он читал в его мыслях, видел презренную трусость в налитых кровью глазах. Он молчал, пока не вошла женщина с бутылкой и стаканами, затем, когда она вышла, пробормотал про себя:

– Господи помилуй, и такое ничтожество носит мое имя!

Затем он с горечью поднял бутылку и разлил в оба стакана чистый спирт, не разбавляя его водой.

– Ну, – крикнул он, – пьем за моего великого, храброго сына! За славного путешественника, прибывшего из Индии! За любимца дам! За человека, который покушался на убийство отца! – Он свирепо толкнул стакан к сыну. – Пей же, собака, или я выплесну это тебе в рожу!

Он залпом осушил стакан и вперил грозный взгляд в сына, который делал мучительные усилия проглотить свою порцию.

– Ну, вот так! – Он усмехнулся. – Мы с тобой проведем славную ночку вдвоем – ты да я! Наливай второй! Наливай, тебе говорят!

– Папа, пусти меня домой! – закричал Мэт, которому сейчас и вкус, и самый вид виски были противны. – Я хочу домой. Голова у меня готова треснуть от боли.

– Боже, боже! – воскликнул Броуди, очень удачно подражая голосу жены. – У нашего Мэта головка болит… Это, должно быть, болит то место, куда я хватил тебя, сынок? Какой ужас! Что же нам делать?

Он сделал вид, что размышляет, а между тем опрокинул в себя второй стакан.