Текст книги "Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: Арчибальд Кронин

Он понятия не имел, как долго проспал. Проснувшись, обнаружил, что наручные часы остановились. Но рассудил, что, должно быть, час уже поздний, – небо темнело, наступил вечер. Падали теплые тяжелые капли дождя. Брызги, попадавшие на лицо, и разбудили Харви. Стряхнув мимолетное удивление по поводу того, где он находится, Харви просто полежал некоторое время в зарослях дрока, позволяя одиночным каплям шлепаться на лоб, щеки, брызгать в глаза. Влага коснулась губ – на вкус она была мягкой и пресной. А потом по небу прокатились раскаты грома. Чудесно! Харви не видел молнии, но в то же мгновение, словно по чьему-то устрашающему приказу, ливень хлынул потоками.

Харви подскочил, смеясь как мальчишка, и побежал на поиски укрытия. Как хорошо ему было, каким обновленным и отдохнувшим он себя чувствовал! Наконец-то буря – она медлила так долго, что теперь разразилась с удвоенной яростью. Снова грянул гром, и Харви рассмеялся от чистого восторга. Конечно, для такого настроения была причина. Первое, о чем он подумал после пробуждения: «Ей лучше». О, какая восхитительная это была мысль, головокружительная, великолепная! Лучше. Лучше. Мэри лучше!

Он бегом пересек подъездную аллею, краем глаза заметив, что гравий взрыхлен и исполосован свежими колеями. Проскочил в дверь, стряхнул с пиджака капли и остановился в холле, переводя дыхание. Здесь, как всегда, царила тишина, но теперь она не внушала страха. Дверь столовой была открыта. Он приблизился быстрыми шагами и заглянул внутрь. В молчании и тенях этой странной, хотя и знакомой комнаты, сидела маркиза, ужиная одна. Право, это было забавно – он неожиданно вздрогнул, вспомнив их первую встречу, – видеть ее здесь, в этом черном платье, увешанную побрякушками, одинокую, непостижимо величественную. Казалось, она почувствовала его присутствие. Подняла голову, устремила на него птичьи глаза, в которых не было удивления.

– Итак, вы вернулись, – спокойно произнесла она. – Разумеется, мне это приятно. И вас ждали. Взгляните, на столе снова фрукты и молоко. Точно так же, как было в самом начале.

Он улыбнулся ей и сказал:

– Я долго спал. В довольно необычном месте. Но, прежде чем сесть ужинать, поднимусь наверх.

– Сначала вы должны поесть, – сдержанно заявила она. – Мудрый наслаждается меньшим, тогда как глупец ищет большего.

Манеры собеседницы позабавили Харви как никогда прежде.

– Нет-нет, – возразил он, – я пойду наверх. – Он помолчал. – Но сперва выпью стакан молока. – Подошел к столу, налил себе молока, сделал долгий глоток. Оно было восхитительно вкусным. Потом, обхватив стакан обеими руками, спросил: – Где остальные?

– Американа наверху. – Этого, конечно, следовало ожидать, но маркиза продолжила: – А Эль-Коркоран… он вернется. Он между делом отправился в Санта-Крус с escolta[128]128
   Конвой, эскорт, охрана (исп.).


[Закрыть].

Гость изумленно распахнул глаза:

– Escolta… это слово мне незнакомо.

– Слова и перья уносит ветер.

Он снова улыбнулся, на сей раз с некоторым сомнением:

– Возможно, я глуп, но даже теперь не понимаю.

– От глупости нет лекарства. Разве я не говорила, что буря придет?

Теперь он уставился на маркизу с подозрением – на него нахлынули дурные предчувствия. Ее бесстрастное лицо, на котором было написано некое роковое знание, заставило Харви не на шутку встревожиться.

– Случилось что-то плохое? – вскричал он. – Зачем Коркоран поехал в Санта-Крус? Почему вы мне ничего не объясняете?

Она резала инжир на тонкие дольки, точно так же, как делала в первый вечер. Слегка наклонив голову, сказала:

– Кто не смотрит вперед, остается позади.

Воцарилось ледяное молчание. Уклончивость маркизы испугала и разъярила Харви. Не сказав ни слова, он резко поставил стакан на стол и выскочил из столовой. Бросился наверх. Пока он бежал по коридору, снова загрохотал гром. Харви ворвался в спальню. И остановился. Он не мог… не мог поверить глазам!

В комнате находилась только Сьюзен Трантер. Кровать была пуста, постельное белье снято, окно распахнуто, и Сьюзен стояла под окном на коленях. В шляпе и дорожной одежде. Харви увидел, что она молится. У него в груди похолодело.

– Что произошло? – бешено закричал он. – Где Мэри?

Сьюзен повернула голову. На ее бледном лице мгновенно отразилось облегчение. Она торопливо и неловко поднялась.

– Вы вернулись, – произнесла она, запинаясь. – Я рада. О, я ужасно рада. Мы не знали, что случилось… где вы были. Я испугалась. Жутко испугалась.

– Где Мэри? – прокричал он. – Скажите мне. Ради бога, скажите мне!

Снаружи донесся еще один устрашающий раскат, внезапный порыв ветра сотряс оконную створку в подгнившей раме.

– Ее нет!

– Нет?

– Они увезли ее.

– Увезли ее? – тупо повторил он, понизив голос до едва слышного шепота. Потом тем же тоном спросил, делая паузу после каждого слова: – Кто ее увез?

Взгляд помощницы был полон ревности и жалости.

– Ее муж! – ответила она.

Харви в оцепенении уставился на собеседницу, ничего не понимая. А она через минуту боязливо продолжила:

– Он приехал рано утром. Вас здесь не было. Прилетел на самолете из Англии… на гидросамолете… ну, вы понимаете. Прождал вас несколько часов. А вы все не появлялись. И тогда он решил, что ее надо увезти. Он все устроил. Никто не справился бы лучше. Они уехали всего полчаса назад. Так что ее здесь нет. Она в Санта-Крусе.

Харви, глядя на помощницу, стоял неподвижно, будто обратился в камень. Он не мог пошевелиться, не мог дышать.

Мэри здесь нет. И увез ее не кто иной, как муж. Муж! Невообразимо и одновременно так просто. Харви мог подумать что угодно, но только не это. Его оглушили боль и насмешка судьбы. Вдруг им овладела ярость.

– Она не в том состоянии, чтобы ее перевозить! – крикнул он. – Слишком поспешный шаг. Почему вы ее отпустили? Во имя всего святого, о чем вы думали? Нельзя было позволять им ее забрать.

Сьюзен смущенно опустила глаза и ответила тихо:

– Боюсь, я ничего не могла поделать. Говорю же, он все организовал. О, прекрасно организовал. Она вне опасности. И теперь… теперь ей лучше быть в Санта-Крусе, в шикарном доме, который он для нее снял… лучше, чем здесь, в этой ужасной дыре. Там она поправится быстрее.

Харви прижал ладони к вискам. Лицо его посерело, ему казалось, что кто-то все время проворачивает нож, коварный нож у него в боку. Он больше не мог злиться. Было бы из-за чего… Его охватил холод. Пришло воспоминание о том, как она бредила: «Почему они меня увозят?» Она выкрикивала это снова и снова, повторяла бесконечно. Это было предчувствие разлуки.

Его разум погрузился в бесплотный туман. Почему-то представлялось, что все происходит очень далеко от него во времени и пространстве. И все же событие приближалось, прояснялось… Все прежние хрупкие и призрачные иллюзии подтверждались тем, что он увидел. Собственно, сами эмоции создали этот образ и обеспечили его отчетливость. Тем не менее перед Харви предстало будущее… На мгновение. Словно завеса поднялась и снова опустилась.

Сьюзен вскинула голову. Отблеск молнии озарил помещение, обнажив смятение в ее глазах.

– Прошу вас, – прошептала она. – О, прошу вас, не печальтесь. Для меня невыносимо видеть вас в таком горе. – Она подошла к нему, учащенно дыша, и положила ладонь на его руку. – Разве вы не понимаете… не понимаете, что это к лучшему? Все складывается к лучшему. Вы сделали свою работу. Больше от вас ничего не требуется. – Слезы сочувствия выступили у нее на глазах, она прошептала: – О, мой дорогой, у меня разрывается сердце, когда я вижу, как ужасно вы страдаете. Неужели вы не видите? Клянусь, это правда. Перед Богом клянусь… – Ее голос задрожал. – О, я отдала бы собственную душу ради вашего счастья!

Харви опустился на стул, уронил голову на руки.

Сьюзен наблюдала за ним с мокрым от слез лицом. Любовь переполняла ее, и вдруг чувства хлынули через край, хотя Сьюзен поклялась больше никогда не давать им воли. И все же…

Она встала на колени рядом с Харви.

– Выслушайте меня, – прошептала она. – Умоляю вас, выслушайте. Вы спасли ей жизнь, верно? Этого достаточно. Она замужем. И муж любит ее. Не в ваших силах это изменить. Если вы ее любите, то не станете их разлучать. Если попытаетесь, лишь испачкаете то, что для вас дорого. Вы не сможете так поступить. О нет, не сможете. Ибо вы замечательный человек. – Она дышала прерывисто. – Вы умны, смелы, благородны. Да, вы должны меня выслушать. Мне уже все равно. С того момента, как я встретила вас на лодке, увидела страдания, так отчетливо написанные на вашем лице, я без ума от вас. Дайте мне шанс. – Она судорожно сжала его руку. – Просто дайте мне шанс это доказать… прошу, о, прошу вас. Вы меня не любите. Но может, полюбите позже. Просто позвольте быть рядом с вами, помогать вам, заботиться о вас. Я буду трудиться для вас, стану вашей рабыней. Боже всемогущий, я бы убила себя ради вас! Дайте мне лишь крохотный шанс показать, как я вас люблю.

Он поднял голову и посмотрел на Сьюзен. Лицо его было холодным, но в глубине глаз сиял странный, печальный свет.

– Нет, – проронил он тяжело. – Простите, Сьюзен. Но это невозможно.

Она ощутила слабость, услышав свое имя, сорвавшееся с его губ.

– Вы уверены? – выдохнула она.

Он молча отвернулся.

Она тоже молчала, слезы застилали зрение. Потом опустила голову, по всему ее телу прошла дрожь.

– Понимаю, – произнесла она, задыхаясь. – Если таковы ваши чувства… тогда… тогда все бесполезно.

Она с трудом встала на ноги. Усилившийся ветер ворвался в окно и заключил ее в ледяные объятия. «Господи, – подумала она, – почему Ты создал меня уродливой, омерзительной? Почему Ты не создал меня такой, какую он смог бы полюбить?» А потом в ее душе что-то окончательно разрушилось и умерло. Она беспомощно посмотрела на Харви, ссутулившегося на стуле с кожаной спинкой. Прошла минута. Сьюзен безжизненно проговорила:

– Когда вы появились, я как раз собиралась уходить. И теперь… теперь, видимо, мне лучше так и сделать… уйти навсегда.

Он тяжело поднялся. Не глядя на нее, спросил:

– Проводить вас к брату?

Она покачала головой:

– Нет, не нужно.

Она стояла перед ним, запрокинув лицо, безвольно опустив руки; все ее тело поникло, обессилело. Вдруг она потянулась к Харви и поцеловала его. Холод щеки, к которой она прикоснулась горящими губами, был мучителен. Она снова всхлипнула.

Не переставая плакать, развернулась и, пошатываясь, вышла из комнаты. Она чувствовала с тоскливой убежденностью, что больше никогда его не увидит.

По крайней мере, у нее есть Роберт! Сьюзен возблагодарила Бога за эту мысль, когда под дождем, преодолевая ветер, спотыкаясь, поднималась к плантации Роджерса на холме.

Начался ураган. Ливень стоял стеной, и там, где прежде тонкой струйкой тек ручей, теперь мчался поток желтой воды. Безумная опустошенность ночи эхом отзывалась в ее сердце. Но мрак отчаяния рассеивала одна драгоценная мысль: Роберт! Дорогой брат, Робби! Он утешит ее. О, конечно, он это сделает… и он поймет.

Липнущие к лицу волосы, расстегнутый жакет, дешевый чемодан в руке – она выглядела невзрачно, совершенно не героически. Перенеси ее из этих мест на мостовые Оквилла – и она вполне сошла бы за скромную усталую школьную учительницу, мирно отправляющуюся на каникулы. Но мира не было в ее душе. А что до каникул… странные же это были каникулы для Сьюзен!

Она миновала кедровую рощу, приблизилась к дому Роджерса. Распахнула калитку, ступила на подъездную дорожку. В одном окне на первом этаже горел свет. Сьюзен поднялась на крыльцо, вошла и, оставив чемодан в прихожей, направилась в гостиную.

Комната выглядела довольно убого: скудная дубовая мебель, почему-то придававшая помещению библейски аскетичный вид, тускло поблескивающий линолеум на полу. Роджерс сидел за столом и в свете лампы под зеленым абажуром читал небольшое издание Нового Завета.

И он был один.

Хозяин дома поднял глаза, окинул гостью суровым взглядом с головы до ног и, поджав бледные губы, приготовился произнести речь.

– Вы вернулись, – процедил он, голос его был холоднее льда.

Сьюзен ощутила слабость, страх. Ей не справиться с этой враждебностью.

– Мне нужен Роберт, – сказала она торопливо. – Мне нужен мой брат.

Роджерс снял очки в стальной оправе, с гнетущей медлительностью судьи положил их в чехол. Потом снова устремил взгляд на гостью.

– Ваш брат! – бросил он. Его жесткие губы раздвинулись, и он издал невыразительный смешок. – Вам нужен ваш брат. Чтоб мне провалиться, ну разве это не прекрасно? Да, мэм, я бы сказал, что это просто прекрасно.

Его поведение испугало Сьюзен больше, чем когда бы то ни было. У нее не оставалось никаких сил, чтобы противостоять этим измывательствам. Нет-нет, совершенно никаких сил.

– Перестаньте! – вскричала она. – Он наверху? Вышел из дома? Быстро скажите. Я должна знать, где он.

– Ах вот как, вы должны знать! – Он оскалился с дьявольской учтивостью. – Вы действительно должны знать. Ну и ну, просто здорово! Леди, сестре миссионера, позарез надо знать, где ее братец. С этим не поспоришь.

И вдруг манеры плантатора изменились, он прогремел трубным голосом, в котором звучала горечь:

– Если вы так хотите знать это, то я вам скажу! Он ушел! Да, сбежал, как последняя крыса, по-другому его и не назовешь. С того дня, как вы ушли, носа не показывал. Удрал от меня в Санта-Крус. Вот туда он двинулся, вот где поселился. Он там поселился, говорю вам, преет уже который день в этом вертепе.

Сьюзен побелела. Она ничего не понимала.

– В Санта-Крусе? – ахнула она. – Что он… что он там делает?

Жестокий, глумливый смешок Роджерса снова прозвучал как пощечина.

– Вот как, вам и это хочется знать. Вашим требованиям нет конца, как я погляжу. Но вы ведь заслуживаете всяческого внимания. Конечно, еще как заслуживаете. Вы с братом долго-долго ехали, чтобы принести спасение в эту юдоль греха. Да, мэм, отличный пример для местного народца и ваших соотечественников – вы привезли слово Божье. Доброе слово самого Господа. – Он погладил лежащую перед ним книгу, и в этом прикосновении драматизм смешался с нежностью.

Сьюзен пришла в безграничный ужас. В этом уединенном доме она столкнулась с его обезумевшим хозяином, а вокруг выл ветер, хлестал дождь, рокотал гром… Но самым пугающим было загадочное отсутствие Роберта.

Она приоткрыла рот, чтобы заговорить, но Роджерс вдруг закричал:

– Молчите! Больше никаких вопросов. Я вам скажу, куда он делся. Он отправился в ад, вот куда. Я с самого начала догадался, что он прогнил насквозь. И теперь, клянусь небесным воинством, я знаю это точно. Он в Санта-Крусе предается распутству в притоне этой особы Хемингуэй. Я видел все своими глазами. Говорю вам, я пошел туда, чтобы выяснить, где он. И увидел его там, погрязшего в похоти, лежащего на грязной груди продажной девки.

Услышав последние слова, обрушившиеся на нее, как камнепад, Сьюзен отшатнулась. Но взяла себя в руки и бросилась на защиту брата в инстинктивном порыве отрицания.

– Я в это не верю! – выдохнула она.

Роджерс вскочил, медленно приблизился, навис над ней костлявым телом. В его сумрачных глазах была угроза.

– Не смейте обвинять меня во лжи, – прохрипел он, – в моем собственном доме! Меня, Аарона Роджерса, верного слугу Создателя. – Он вскинул кулаки, словно призывая отмщение Всемогущего на голову Сьюзен.

Она не пошевелилась. На нее навалился страх, более жестокий, чем внушал ей Роджерс. Она боялась, что плантатор прав. Ужас стиснул горло и заглушил поднимающийся крик. Ослепляющей вспышкой мелькнула мысль, что Роберт попал в ловушку зла и порока. Она содрогнулась.

– Да, сдается мне, вы должны склонить голову! – взревел Роджерс все в той же фанатичной ярости. – За то, что обозвали меня лжецом. Думаю, вы должны пасть на колени и умолять Бога и меня о прощении.

Сьюзен не слушала, в голове металась горячечная мысль: «Робби! Я нужна ему, моему дорогому Робби!» Порыв отваги заставил забыть об усталости. Сьюзен подняла голову и отступила к двери, продолжая смотреть на Роджерса.

– Я не стану умолять о прощении! – внезапно крикнула она. – Я собираюсь выяснить… Я все выясню сама. Пойду в Санта-Крус к моему брату прямо сейчас.

Повернувшись, распахнула дверь, выбежала в прихожую. Сорвала с крючка свое легкое пальто и надела его, путаясь в рукавах.

Хозяин дома тяжелой поступью последовал за ней, остановился, наблюдая за ее сборами в почти зловещем молчании. Но постепенно его лицо утратило мрачность. Он вдруг произнес тоном, из которого исчезла всяческая экзальтация:

– Там бушует ураган. Сдается мне, вы уже об этом догадались.

Не обращая на Роджерса никакого внимания, Сьюзен сняла с крючка фонарь и попыталась его зажечь дрожащими пальцами. Первая спичка зашипела и погасла.

– На этой дороге в любое время небезопасно, – продолжил Роджерс тем же тоном. – А уж идти куда-то в такую ночь просто немыслимо. Вы же не хотите заблудиться в лесу или попасть под удар молнии? По-моему, вам следует подумать дважды, прежде чем покидать мой дом.

Фонарь наконец разгорелся. Сьюзен захлопнула его, крепко схватила ручку и устремилась к выходу.

Роджерс торопливо шагнул вперед:

– Говорю же, не убегайте так. Слышите меня? В такую бурю это форменное безумие. Я больше ни слова вам поперек не скажу, чего уж теперь… Подождите до утра.

Взявшись за ручку двери, Сьюзен обернулась. Ее лицо было бледно, но в глазах горела непреклонная решимость.

– Я не стану ждать! – прокричала она. – Я ухожу. Ухожу прямо сейчас. И не вернусь.

Она рывком распахнула дверь и, прежде чем хозяин дома успел что-то сказать, пересекла крыльцо, выбежала на дорожку. Там, в ревущей темноте, услышала голос Роджерса, звавшего ее, – один раз, второй. Но Сьюзен проигнорировала призывы. Наклонившись навстречу порывам бешеного ветра, то бегом, то шагом она добралась до тропинки, ведущей через плантацию. Свет фонаря был благословением, без него она наверняка заблудилась бы. За пределами раскачивающегося светового круга стеной поднимался мрак. Тропинку почти смыло потоком. Вода была везде: текла, капала, просачивалась, пропитывала, затопляла высохшую землю. Сьюзен шла вперед. Ноги увязали в обильной слякоти, грязь брызгала на платье. Под теплым жалящим дождем волосы липли ко лбу. Ей было все равно. Спотыкаясь, она упорно брела дальше, перешла мост над разлившимся ручьем и наконец выбралась на главный тракт.

Сьюзен с облегчением перевела дух и зашагала по широкой пустынной дороге. Это была carretera[129]129
   Дорога, тракт (исп.).


[Закрыть], по которой Харви пришел в Лос-Сиснес. Та же самая дорога, но как она изменилась! Безмятежный закат не озарял сонные рощи. Вместо этого ураган завывал в кронах, выдирал с корнем молодые деревца, яростно набрасывался на мясистые листья, рвал их в клочья, разрушал все вокруг и ревел, ревел. Но больше всего Сьюзен мешал не ветер, а ливень. Она никогда не оказывалась под такой стеной дождя. Он плотно окутывал Сьюзен теплой солоноватой пеленой. Одежда облепила ее, как утопленницу. Под ногами закручивались маленькие водовороты. В промокших насквозь небесах время от времени вспыхивали… нет, не молнии, какими их привыкла видеть Сьюзен, а рассеянные, будто размытые зарницы, атакующие полог ночи стремительно, как лесной пожар.

Сьюзен спешила, поддерживаемая яростным пылом своей воли. Миновала деревушку Ла-Куэста, переполненные резервуары, нависающие базальтовые скалы. Но, несмотря на всю свою решимость, шла все медленнее. Хотя ветер дул в спину, а дорога вела вниз, усталость становилась невыносимой. Колени ослабели, мышцы обмякли. Она едва не падала от изнеможения.

И тут, чтобы показать, что Господь не забыл о ней, – о, конечно, она знала, что так и было! – вниз по холму загромыхала повозка. Сьюзен услышала, как чавкают копыта по грязи, с внезапной надеждой обернулась и, высоко подняв фонарь, замахала им, как безумная. Упряжка мулов с хлюпаньем остановилась, погонщик взглянул на путницу из-под мешка, укутывавшего его с головой.

Это было странное зрелище – одинокая женщина посреди потопа, запрокинувшая бледное лицо. Она прокричала против ветра, стараясь произносить слова как можно более внятно:

– Подбросьте меня!

– Pero yo no entiendo[130]130
   Но я не понимаю (исп.).


[Закрыть].

– Вы должны меня подбросить… Ради всего святого, отвезите меня в город.

Впрочем, что бы ни думал возница, просьба была очевидна. А ночь ужасна. Он приглашающим жестом указал плетью на свободное место в повозке. Через мгновение Сьюзен поставила ногу на ступицу колеса, затем устроилась рядом с погонщиком, и повозка покатилась дальше, подпрыгивая на неровной дороге в окружающем мраке.

Погонщик направлялся на рынок в Санта-Крус, и буря застала его на выезде из Лагуны. Не желая ночевать в горах, он изо всех сил гнал мулов, невзирая на опасность перевернуться. Он молчал, лишь время от времени украдкой бросал взгляды на пассажирку. Та не произнесла ни слова. Сидела неподвижно на узких козлах, изнывая от яростного нетерпения. Несмотря на головокружительную спешку, ей казалось, что они едут слишком медленно и этому путешествию не будет конца.

Но вот, накренившись на крутом повороте, повозка обогнула скалу и внизу замаячили огни Санта-Круса, размытые завесой дождя. Путники двинулись в сторону рынка по опустевшим улицам, пересекли безлюдную площадь. Над пустым, будто вымершим, городом прокатывался рев – то шумел не ветер, не дождь. Сьюзен не могла понять, откуда взялся этот оглушительный грохот. А потом догадалась: это ревет река. Барранка-Альмейда, поднявшаяся выше берегов, рвалась через город к морю.

Повозка остановилась у конюшни, в переулке позади рынка. Сьюзен неуклюже спрыгнула с козел, порылась в карманах и дала погонщику немного денег. Затем огляделась. Она знала, куда и зачем идет, и через пять минут уже стояла на Калле-де-ла-Туна перед дверью с нужным номером. Фонарь над дверью отсутствовал, но свет шел изнутри сквозь прорези в мавританской решетке. Сьюзен не замешкалась ни на секунду. Повернула ручку, та подалась. Сделав глубокий вдох, женщина быстро вошла в прихожую. Это было длинное помещение, отделанное мозаичной плиткой и потускневшими карнизами. Вдоль одной стены стоял ряд потрепанных пальм в кадках, другая была увешана вышивками, изображающими парусные суда. Слева обнаружился арочный проем, занавешенный неплотно прикрытой шторой. Оттуда в полутемную прихожую вместе с кудрявыми облачками табачного дыма проникал рассеянный свет, доносились голоса и смех. Сьюзен прислушалась, и в эту минуту там залихватски забренчала мандолина.

Она замерла. Казалось бы, совершенно обычное помещение, ничего внушающего тревогу. Однако, несмотря на мирную обстановку, Сьюзен нутром чувствовала, что беда близко. Она стиснула руки и двинулась по коридору. Но как только она сделала шаг, из алькова выдвинулась женская фигура.

Это была мамаша Хемингуэй.

Яркий румянец проступил на побелевших от холода щеках Сьюзен, но мгновенно схлынул. Она приказала себе держаться твердо под шквалом нападок, который вот-вот на нее обрушится.

Но хозяйка притона молчала. Как ни трудно в это поверить, она, похоже, утратила дар речи. Наконец подошла к Сьюзен, окинула ее взглядом с головы до пят. На уродливом лице отразилось крайнее недоумение. А потом она воскликнула:

– Что ты здесь делаешь в такую ночь? Лопни мои глаза, я тебя по первости приняла за привидение. Ты же вся мокрая, как из реки выпрыгнула. Черт возьми, а зонтик прихватить ты не догадалась? Не сообразила, что в такой потоп даже селедка носа из дому не высунет? – Невероятно, но в голосе Хемингуэй звенели сочувственные нотки.

Выглядела Сьюзен жалко. Промокла до костей, влажные волосы прилипли к щекам, в туфлях хлюпало, с одежды на пол стекала вода. Но Сьюзен словно не осознавала, в каком она состоянии.

– Мой брат… он здесь? – выкрикнула она.

Мамаша Хемингуэй проигнорировала вопрос. Похоже, ее охватил внезапный энтузиазм. Схватив посетительницу за руку, она энергично провозгласила:

– Ни в жисть не видала, чтобы кто-то шлялся по улицам в такой ливень. Ищешь приключений на свою голову? Подумала, апрельский дождик капает? Сдохнешь ведь от простуды. Пневмонии или чего там еще. Нет, помоги мне нечистый, не могу я стоять и смотреть, как ты превращаешься в ледышку. Пойдем-ка в эту комнатку, просушим твои вещички.

И прежде чем Сьюзен успела воспротивиться, хозяйка потащила ее в дальний конец коридора и завела в маленькую гостиную. Усадила на стул и, не переставая болтать, принялась копаться в ящиках комода, стоявшего у закрытого ставнями окна.

– Так, сейчас отыщем пару полотенец, – тараторила она. – Погоди секундочку, где-то тут они у меня лежали, прямо под рукой. Куда я их засунула? Были же вот в этом ящике. Когда надо, ничего не найти. Ладно, раздобуду в два счета. Тебе надо принять ванну с горчицей, как пить дать. Но сначала я найду полотенца. А потом, когда дрожь отпустит, я тебя так разотру, что ты у меня заблестишь. Чтоб мне провалиться, в голове не укладывается, зачем ты бродила по улицам в такой ливень – все равно что в чертовой бухте плавала.

Но Сьюзен была не в том настроении, чтобы слушать умиротворяющие речи. Она напряженно ждала. В тот момент, когда хозяйка дома повернулась, гостья подалась вперед и посмотрела ей прямо в лицо.

– Где мой брат? – спросила она тихо, но тон выдавал смятение и нетерпение.

Мамаша Хемингуэй прикинулась, что страшно занята полотенцами, разворачивая и встряхивая их с безграничной сосредоточенностью.

– Брат?! – воскликнула она, словно вопрос несказанно удивил ее. – Ты про малыша Роберта толкуешь, что ли? Да ну тебя, откуда мне знать, где он? Я ему не нянька, утеночек. Проклятье, вовсе нет. К тому же сначала надо позаботиться о тебе. Вот погоди, высушим тебя, глотнешь чего-нибудь согревающего, тогда и поговорим о твоем братце, успокоим твое сердечко.

Сьюзен не пошевелилась.

– Я не могу ждать. Я хочу знать: он здесь?

Хемингуэй помолчала. В ее глазках-бусинках, всегда сверкающих злобой на все мироздание, промелькнула редкая искра смущения. Внезапно, решившись на ложь во спасение, она пожала плечами.

– Нет, – ответила она, – его здесь нет. И с чего бы ему тут ошиваться? Господом богом клянусь тебе, нет его.

– Я вам не верю, – мгновенно откликнулась Сьюзен. У нее застучали зубы, губы посинели от холода и страха. Она потянулась к собеседнице через стол. – Скажите мне… – Ее голос сорвался. – Только честно… вы должны мне сказать, находится ли он в этом доме.

– Нет! – вскричала Хемингуэй, яростно выпятив бюст. – Его тут нет. Как ты смеешь говорить мне прямо в лицо, что я врунья? Повторяю: его просто-напросто здесь нет. Я же побожилась. И хватит об этом.

А потом открылась дверь и в комнату вошел Роберт.

Пала мертвая тишина, нарушаемая лишь барабанной дробью дождя и ревом реки. Роберт выглядел потерянным, как человек, который колеблется между двумя незнакомыми прежде крайностями: ликованием и отчаянием – и, судя по согбенной фигуре и шаткой походке, достиг самого дна. Он забрел в эту комнату без всякой цели. Он хотел кому-то кое-что показать, так ведь? Что-то кому-то показать… Ну же!..

Роберт поднял голову и увидел Сьюзен. Секунд на пять ошеломленно замер, а потом с его губ сорвался вскрик, похожий на блеяние овцы. Он ничего не сказал, но его лицо было выразительнее любых слов – его исказило нелепое смятение, и это зрелище было крайне неприятным. Сестра и брат молча смотрели друг на друга. Наконец он отвел глаза, угрюмо съежившись.

Сьюзен издала долгий-долгий вздох и прошептала:

– Роберт…

Она перестала дрожать, ибо окаменела от потрясения. Больше она не могла произнести ни слова.

Роберт рухнул на стул.

– Что тебе нужно? – спросил он досадливо, едва ворочая языком. – Зачем явилась? Что ты здесь делаешь?

Она придушенно всхлипнула:

– О Робби, я пришла за тобой… честное слово… я пришла, чтобы увести тебя отсюда.

Он уставился в стену напротив. Остатки алкоголя еще бродили в его крови.

– А! Для этого, да? Чтобы увести меня? И как ты думаешь, куда мы отсюда пойдем? – Он произнес это таким тоном, что Сьюзен едва не застонала.

– Куда угодно, – выдохнула она, – лишь бы уйти отсюда. Куда угодно, лишь бы вместе, Робби.

Мамаша Хемингуэй слушала этот диалог с плохо скрываемым нетерпением, а потом на смену ее не пригодившемуся добросердечию пришло раздражение.

– И то правда! – визгливо завопила она, обращаясь к Сьюзен. – Забирай его, уведи из моего дома, а то, бог мне судья, меня уже воротит от одного его вида. То весь из себя игрун-шалун, а через секунду наяривает псалмы. То хохочет-заливается над всем подряд, как припадочный, а через секунду: завесьте зеркала, Уилли помер! Чтоб ты провалился! Уж я-то повидала мужчин, ко всему привыкла, но к таким непропеченным фисгармонщикам ни в жисть не привыкну. Я почему его раньше не вытурила? Пыталась вколотить в него хоть каплю мужества. Но с этой вошью ползучей только время на ветер, помоги мне нечистый. Забирай его, я тебе говорю, и скатертью дорога!

Роберт содрогнулся и застонал. Его вышвыривают – его преподобие Трантера вышвыривают из этой… этой клоаки!

– Ты от меня не избавишься! – Он попытался оскалиться, но не смог – слишком обмякли лицевые мышцы.

– Ты как гвоздь в моей чертовой башке, петушок!

– Эй!

Сьюзен в волнении встала и шагнула к брату.

– Ох, Робби, пойдем, – взмолилась она дрожащими губами. – Пойдем домой. Уйдем отсюда. Давай снова будем вместе. Вставай, мой дорогой. Лишь ты и я… честное слово, это будет прекрасно… если ты сейчас отправишься со мной.

Он отшатнулся от ее протянутой руки. Последний выпитый бокал благородно оказал Роберту поддержку, когда тому захотелось поплакать от жалости к себе: ведь он подвергся такому унижению! От него хотят избавиться! От него? Преподобного Р. Трантера? О боже, это уже слишком… И он разразился бурными рыданиями.

– Оставь меня в покое! – неожиданно взревел он. – Если я стал неприкасаемым, не надо ко мне прикасаться.

– Заткнись уже наконец, – буркнула мамаша Хемингуэй, с презрением отворачиваясь. – «„Ах, поздно, поздно“, – крикнул кэп и уронил слезу». Давай вытри нос и проваливай, дурак чертов!

Что?! Она выставляет его дураком? Жалкая коротышка. Господь мой Иисус! Он ей покажет. Он им обеим покажет. Всем! Разве он не мужчина? У него заходили желваки. Он подскочил, с грохотом уронив стул. Слегка покачнулся. Грудь его бурно вздымалась. Сладчайшее чувство осенило его, словно новое миропомазание. Он сглотнул и завопил:

– Может, я уйду! Может, я не буду больше тебя беспокоить! Я отрекся от своего Бога, да? Я опустился до свинского состояния? Ага! Это все, что вы знаете. А вы знаете, в чем смысл искупления? А вы знаете, в чем смысл самопожертвования? – Последнее слово вырвалось из него, как заряд из пушки, и Роберт снова покачнулся. Кажется, он был пьянее, чем предполагал. И, Боже, разве он им не показал наконец? Великая, о да, благородная идея заставила его раздуться от гордости. Он им покажет, что у него есть мужество… покажет всему этому сброду. – Я заблудился, говорите? Заблудился и проклят? Это вы так считаете! Но я считаю по-другому. Вы не знаете всего. Вы забыли о самопожертвовании. – Он насмерть ухватился за это слово. В голосе, повысившемся до крика, вдруг прозвучали задушевные нотки. – И ради чего мне теперь жить?