Текст книги "Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: Арчибальд Кронин

– Я намерен оставить ее здесь.

– Ну само собой. Конечно-конечно.

Харви хотел было что-то сказать, но не успел. В этот момент прозвенел дверной колокольчик. Потом агрессивно, с ненужной силой позвонили еще раз, прежде чем умолкло дребезжащее эхо первого звонка. Харви и Джимми переглянулись, и на лице Коркорана отразилось праведное негодование.

– Что я говорил? – буркнул он. – Пришли за ней.

– Посмотри, кто это, – отрывисто бросил Харви.

Джимми нащупал в кармане зубочистку, бережно зажал ее между зубами, что было верным признаком абсолютного самообладания, и неспешно, вразвалку вышел из комнаты. Мгновение спустя в холле раздался быстрый топот, и в помещение ворвался мужчина. Это был Карр. За ним по пятам следовал низкорослый испанец с маленьким желтым опрятным лицом и большой кожаной опрятной сумкой.

Подчеркнуто невозмутимый Коркоран вошел последним и закрыл дверь.

Карр не стал даром терять время. Его тяжелое лицо побагровело, на шее выступили набухшие вены, он выглядел как человек, которого гнев толкает на поспешные действия. За одну секунду его высокомерный взгляд обежал помещение и остановился на Харви.

– Мэри Филдинг в этом доме, – заявил он. – Я пришел, чтобы ее забрать.

Харви молчал, устремив на агента твердый взгляд. После долгой паузы спросил:

– Откуда вы знаете, что она здесь?

– Во вторник она покинула своих друзей в Оротаве. Вела себя странно – очевидно, была нездорова. На следующий день ее видели в Санта-Крусе, она расспрашивала, как добраться до Лагуны. Мы знаем, что она наняла коляску до Лос-Сиснеса. А прошлым вечером мы получили достоверную информацию от женщины по имени Мануэла, что английская сеньора, больная лихорадкой, находится в этом доме. Я уверен, это Мэри Филдинг. Теперь вы удовлетворены? Со мной доктор и крытая повозка. Я собираюсь увезти больную.

Харви перевел взгляд на испанца.

– Вы врач? – вежливо спросил он.

– Si, сеньор. – Желтый человечек сдвинул вместе остроносые ботинки и примирительно отвесил поклон. – Аптекарь, получил в Севилье диплом с отличием. И ношу написанные рекомендации от многих почтенных семейств, которые я пользовал.

– Прекрасно! – сказал Харви. – Дипломированный аптекарь с отличием и рекомендациями. Очень хорошо. – Его задумчивый взгляд переместился на Карра. – И вы собираетесь ее увезти?

Лицо агента побагровело еще сильнее.

– Я уже сказал это один раз, – отчеканил он, – и не намерен повторяться. Где она? В какой комнате? Я иду туда немедленно.

– Нет, – возразил Харви все тем же ровным тоном, – вы туда не пойдете. И вы ее не увезете. Она пришла сюда по доброй воле. И сейчас она больна, отчаянно больна. Вы поняли? И ваш врач, он же аптекарь, не будет ее лечить. Это буду делать я, здесь, в этом доме.

– Вы! – оскалился Карр. – Я все про вас знаю. С того момента, как мы познакомились, я наводил о вас справки. Я не доверил бы вашим заботам даже собаку. Да еще здесь! Что это за место для больного человека? У вас нет ни медсестры, ни лекарств, ничего.

Харви вперил в него бесцветный, холодный взгляд:

– Медсестра у меня есть. Я знаю, что делаю. И заявляю: это безумие с вашей стороны – пытаться увезти больную. Ее нельзя перемещать, пока кризис не минует. Ваш испанский друг подтвердит, что я прав.

Маленький аптекарь, услышав этот призыв к своей компетентности, опустил сумку, робко и уклончиво пожал плечами.

Карр этого не заметил. Вид у него был угрожающий, вытаращенные глаза не отрывались от Харви.

– Вы! – повторил он, на сей раз громче. – К чертям собачьим ваше мнение! Я сказал вам, что собираюсь сделать, и больше не желаю тратить время зря. Я спешу. Я намерен ее найти.

Он сделал два шага вперед, но Харви оказался у двери раньше его.

– Нет, – ледяным голосом отрезал он. – Я так не думаю.

Его удивило собственное хладнокровие – каждой клеточкой тела он ощущал нерушимое спокойствие. Он был как бегун, изготовившийся к старту и ожидающий лишь сигнального выстрела. Внутри горела холодная ярость, и он знал, что достигнет цели во что бы то ни стало. Мысль о физическом насилии, о вмешательстве этого фанфарона беспредельно усилила его решимость.

– Дайте пройти.

Харви размеренно покачал головой.

Они стояли лицом к лицу. Внезапно на виске Карра проступила артерия.

– И кто, – хрипло произнес он, – меня остановит?

– Я.

Наступила напряженная тишина. Испанский доктор в полном смятении прижался к стене. Джимми весь напружинился, глаза его сверкали, ноздри раздувались, огромные кулаки сжимались и разжимались, он явно получал удовольствие от происходящего.

Лицо Карра пылало злобой. Он наклонил голову и стал похож на разъяренного быка. Агент выглядел чрезвычайно опасным противником.

– Вот как, – процедил он, – мы решили, что умеем драться, да? Мы не только умные, но еще и спортивные. Ну не прелесть ли? – Затем его тон резко изменился, он выпятил подбородок. – Уйдите с дороги, глупец. Я сильнее вас. Я первоклассный боец. Проваливайте – или я вытру вами пол.

Харви не пошевелился. Его лицо было холодным и бледным, на сжатых губах лежал отблеск внутренней улыбки.

– Так вы меня пропустите? – вскричал Карр.

Харви опять покачал головой, по-прежнему не отрывая взгляда от лица противника.

– Тогда, видит бог, вам несдобровать! – прокричал Карр, вскинул кулаки, набычился и ринулся вперед.

Он коварно размахнулся левой рукой, промазал, занес правую. Тяжелый удар пришелся Харви прямо по голове. Достигнув цели, Карр искривил губы в издевательской усмешке. Он был опытным боксером. Он понял, что противник драться не умеет – тот стоял, опустив руки и не закрываясь, – и подумал свирепо: «Да он профан, я его враз измочалю».

Пригнувшись, насмешливо оттопырив нижнюю губу, он сделал притворный выпад, потом обманный маневр, чтобы нанести удар левой в челюсть. Но ничего не вышло. Харви внезапно «выстрелил» правой. От неожиданности агент пропустил нужный момент, и костяшки чужих пальцев врезались в его лицо с такой силой, что, кажется, сломали нос. Голова откинулась, из ноздрей полились струйки крови, усмешка превратилась в гримасу. Он болезненно сглотнул, солоноватый вкус собственной крови обжег глотку. Карр отступил, тряхнул головой, затем снова ринулся вперед в яростном броске. Этот бросок отшвырнул Харви к двери. Его плечо впечаталось в твердое дерево, но он отступил в сторону и тяжело ударил противника под дых, ощутив, как кулак с глухим звуком достиг цели.

Карр отшатнулся. Это было уже чересчур, на такой отпор он не рассчитывал. Задор прошел, на лице застыл яростный оскал. Он снова рванулся вперед, действуя обеими руками, чтобы пробить корпус или поразить голову противника. Целая минута атаки не принесла результатов. Харви уворачивался, каждый раз опережая Карра на мгновение. Он двигался необычайно быстро, взгляд его оставался уверенным, жестким, в глубине глаз притаилась горечь. Он не разбирался в боксе. Но знал, что обязан победить. На его скуле багровел след от первого удара, он тяжело дышал через нос. И казалось, ждал – чего-то ждал все это время.

Карр перепробовал все известные ему приемы. Его высокомерие испарилось, он заметно ослабел. Казалось, он с отчаянием побежденного стремится нанести решающий удар. Шея была мокрой от пота, учащенное неровное дыхание со свистом вырывалось сквозь стиснутые зубы. Он тяжело ударил доктора в шею, вошел в клинч. Используя свой вес, боднул Харви в подбородок, навалился бешено, сделал подножку.

Тот упал, подвернув ногу. Но в ту же секунду вскочил, отбил атаку Карра и в свою очередь вошел в клинч. В затрудненном дыхании у своей щеки он услышал сигнал, которого ждал. Резко вырвался из захвата. Постоял мгновение, приподнявшись на цыпочки, потом, стиснув зубы, яростно бросился на Карра. Казалось, он вложил в этот рывок все силы, которые удалось сберечь. Он не знал техники бокса, но сражался как демон. Карр принял жесткое наказание, попытался прикрыться, но ему это не удалось. От удара в голову он пошатнулся и упал на колени. Так он постоял некоторое время, затем поднялся, тяжело дыша. Его лицо, измазанное кровью, являло собой отвратительное зрелище. Воротничок сбился, волосы упали на глаза. И его обуревала дикая злость. Он накинулся на Харви как безумный. При этом оставил подбородок неприкрытым, и, собрав все силы, Харви ударил левой. Дивная вибрация, возникшая при этом соприкосновении, пробежала по его руке и влилась в кровь, как щекочущее пламя. Этот момент был из тех, ради которых стоило жить.

Карр с грохотом рухнул наземь. Все было кончено. Харви вытер пот со лба, постоял, наблюдая. Агент медленно перекатился набок, потом немного полежал, уставившись остекленевшим взглядом в потолок, затем с трудом поднялся на ноги. Один его глаз заплыл, рот, казалось, был полон крови. Опираясь на стол, он кашлянул пару раз, пошарил в кармане, достал носовой платок и с болезненной гримасой прижал его к губам.

– Я вам это припомню, – произнес он с трудом, косясь на Харви. – Я не из тех, кто легко забывает.

– Верно, ни за что не забудешь, – встрял Джимми. После паузы у него вырвался протяжный и радостный вздох. – Да тебе такой вексель пропечатали, что до конца жизни не расплатиться.

– Я с вами не закончил, – продолжил Карр, по-прежнему искоса глядя на Харви. – Я знаю, как с вами справиться.

Тот промолчал.

– Вы навлекли на свою голову кучу неприятностей, – процедил агент. – И предупреждаю: если с леди Филдинг что-то случится, вы понесете за это полную ответственность. Я намерен телеграфировать ее мужу. И как только он предоставит мне полномочия, приступлю к действиям.

Бережно прижимая платок к лицу, он бросил последний враждебный взгляд на Харви и, опустив голову, побрел к двери. Аптекарь, наконец вынужденный отклеиться от стены, беспомощно перевел взгляд с одного на другого, судорожно поклонился, ни к кому конкретно не обращаясь, и последовал за агентом, как послушный щенок.

Когда он проходил мимо, Харви протянул руку и тихо сказал:

– Дайте мне сумку.

– Но, сеньор, – заикаясь, забормотал аптекарь побелевшими губами. – Мои медикаменты содержатся…

– Не бойтесь. Вы получите сумку обратно. Позже.

– Разумеется, сеньор. Не сомневаюсь. Но есть вопрос использования. Мне необходимо срочно использовать эти медикаменты. И это неприлично – отнимать их так поспешно! Люди нашей профессии, сеньор… мы должны соблюдать нормы морали, иметь хорошие манеры, вести себя учтиво…

Харви твердой рукой ухватился за сумку. Аптекарь обмяк, потом воздел руки и возвел глаза к небесам и, выдохнув одно-единственное слово, спасся бегством. Наступила тишина, громко хлопнула входная дверь, и тогда Джимми рванулся вперед, восторженно сияя.

– Боже мой, – вскричал он, – вот это бой! Я не пропустил бы такое за все золотишко Клондайка. Знатно ты его отдубасил, вышиб из него дух. Попортил его мордашку! Да я не видел драки красивее с тех пор, как чокнутый Джо уложил Смайлера. Ловко, ловко, красота! – Он зачмокал губами от удовольствия, торопливо выхватил из табакерки две понюшки подряд, потом бережно, оценивающе ощупал кровоточащие костяшки пальцев своего друга. – Слава богу, ничего не сломано. Нужно сильно постараться, чтобы отметелить такого твердолобого бычка. Ну и потрепал ты шкуру этому олуху, чуть не освежевал. Но он сам напросился, так ведь? И он это заслужил, так ведь? Ты сам-то как, все путем? Уверен?

– Все путем, – ответил Харви, подошел к столу, поставил на него сумку и открыл ее.

Как он и предполагал, в ней содержался вполне сносный набор инструментов и лекарств. Он защелкнул замок, подхватил сумку за ручки и направился к двери. Остановился на пороге, держась рукой за косяк, и бросил на Коркорана последний взгляд.

– Я пойду наверх, – сказал он. – А ты займись тут, чем сможешь. – И, повернувшись, двинулся по ступенькам в комнату больной.

Наступил полдень следующего дня. Коркоран находился в кухне, которую, сам того не сознавая, уже считал своей. Выщербленный глиняный пол, открытый очаг и высокий конусовидный потолок – так строили пятьсот лет назад, чтобы чад от жарко́го уходил вверх, – странным образом соответствовали натуре Джимми. Но даже на его невзыскательный взгляд помещение находилось в печальном запустении.

Сняв пиджак и жилет, он принялся за работу деликатно, как истинный джентльмен, – решил «все тут не вылизывать», а просто протереть «там и сям», «сбрызнуть водой» и неспешно почистить кое-какую посуду, после того как ее использовали в прошлый раз.

Он тихо насвистывал. Ему нравилась такая работа («чесслово, нравилась!») – она воскрешала воспоминания из прежней жизни. Была в этом месте какая-то природная простота, тешившая его самолюбие. Он был доволен. Внезапно раздался тихий звук. Джимми остановил работу и поднял глаза. В дверном проеме стояла маркиза, сложив на груди руки и неподвижно уставив на пришельца птичьи глаза. Он немедленно перестал свистеть и смущенно заправил рубашку поглубже за пояс – из соображений скромности. Затем потер подбородок тыльной стороной ладони и велеречиво нарушил молчание:

– Как-то вдруг тут стало жарко, вам не кажется? Ей-богу, мне не по душе, что вы застали меня в таком виде, без воротничка, а мы даже не представлены друг другу.

Все еще стоя в дверях, она спросила:

– Где Мануэла?

– Если вы про свою служанку, то она давным-давно сбежала. В общем, так мне сказали. Ну и грязищу она тут развела. Ужасная неряха, можно подумать, у нее вместо рук оглобли. Я очень стараюсь навести порядок.

Маркиза растерянно покусала тонкие губы:

– Но я не понимаю… Вы гость! Занимаясь уборкой, вы роняете свое и мое достоинство.

– Нет, что вы! Честный труд не может никого унизить, – хвастливо заявил Джимми и целомудренно поправил подтяжки. – Правда. Даже самого что ни на есть аристократа. А насчет остального, то разве Платон не говорил, что подобает одаривать милостями тех, кто в них нуждается?

– Я не прошу о милостях, – мрачно откликнулась маркиза. – Это Исабель де Луэго раздает милости. Но вы, без сомнения, человек благородный. А ваше семейство? Говорите, вы аристократ?

– Само собой, – вкрадчиво заверил Джимми. – Со стороны отца происхожу от ирландских королей. Могу рассказать вам родословную. Во мне течет кровь Бриана Бору[126]126
   Бриан Бору – верховный король Ирландии в конце X – начале XI века, родоначальник династии О’Брианов. Объединил королевства Ирландии под своей властью.


[Закрыть], это наверняка.

Она издала короткое восклицание и засеменила навстречу гостю.

– В таком случае приятно познакомиться. Действительно, у вас манеры кабальеро.

Хозяйка устремила на него простодушный и вместе с тем проницательный взгляд. Джимми галантно ей это позволил, но через мгновение смущенно опустил глаза, вытер ладони о брюки и заявил:

– В общем, так говаривал мой папаша. Особенно, бывало, как хлебнет лишнего. Может, есть у нас такие великие предки, может, и нет. Но ирландец – всегда джентльмен, в какой бы семье ни родился. И покажите мне человека, который вздумает с этим спорить. Уж я задам ему трепку, как Харви агенту.

– Да, вы сражались, – пробормотала она. – Ваше лицо… неприглядное, зато мужественное… изрезано шрамами, как у матадора. Оно не располагает к себе. Но чувствуется, что у вас есть сердце.

Он переступил с ноги на ногу, безуспешно потянулся за табакеркой. Потом широко улыбнулся.

– Точно, сердце есть. Огромное, как корабль. Без него я бы далеко не уплыл.

– Вы познали несчастья. Да-да-да. Это как печать на вашей прекрасной некрасивости. Вас постигло достаточно бед, чтобы разбить сильное сердце. Но не огорчайтесь. Всему всегда приходит конец. Для вас, возможно, конец уже настал.

Заподозрив насмешку в словах маркизы, Джимми бросил на нее смущенный взгляд из-под клочковатых бровей:

– Сдается мне, и вы хлебнули горя в свой черед.

Маркиза улыбнулась, отчего на ее лицо легла сеть печальных, но все же лукавых морщинок.

– Иисус-Мария, – пробормотала она. – Не произносите таких слов при Исабель де Луэго. Знайте, ее окружают бесчестные люди. Или окружали. Все утрачено. Все распалось на части. Превратитесь в мед – и вас съедят мухи. Вскормите ворон – и они выклюют вам глаза. Дон Бальтазар – единственный, кто был верен. Но и он теперь мертв.

Джимми почесал в затылке, размышляя: «Дон Бальтазар. Сдается мне, этот был самой большой вороной в стае. И знатно дурачил хозяйку». Вслух он произнес:

– У вас кусок богатой земли, мэм. Ей-богу, стыдно смотреть, до какого разорения его довели. Мужчина – хороший мужчина, заметьте, – за год навел бы тут шик-блеск, как на корабле. Никто не предлагал бросить вам спасательный круг?

– Слова во рту – что камни в праще. Многие обещали, но никто не делал. Они не работают, они крадут. Землей чуть выше владеет американо, он отвел к себе воду из ручья, хотя это запрещено. Земля не благоденствует в женских руках. Да-да-да, это тяжело для Исабель де Луэго.

– Прохвосты, – буркнул Джимми с безмерным сочувствием, – вконец вас разорили. Мерзавцы. Ей-богу, под присмотром башковитого и рукастого парня этому поместью можно было бы вернуть былую славу. Прекрасное место.

Захваченный многообещающей идеей, Коркоран открыл было рот, чтобы заверить хозяйку в благородстве своих намерений. Но она пробормотала:

– Верно, сеньор. Но вы тоже будьте осмотрительны в речах. Говорить не думая – как стрелять не целясь.

Джимми закрыл рот. Выражение ее лица озадачило его. Повисло странное молчание.

– Ах, – проворчал он, – может, я стреляю лучше, чем вы думаете.

– Без сомнения, вы перепробовали множество занятий, – продолжила маркиза невозмутимо. – Без сомнения, вы провели жизнь в путешествиях. И без сомнения, вы должны странствовать дальше.

– Да куда уж дальше! – возразил он. – Я бы отдал свою воскресную шляпу, чтобы осесть на земле. Так сказать, найти хорошую крышу над головой.

Снова наступила тишина. Джимми, затаив дыхание, ждал, поймет маркиза его намек или нет.

– Вы, конечно, еретик, – вздохнула она. – Увы, не может быть иначе.

И тогда на Коркорана снизошло вдохновение. Засунув руку в карман брюк, он торжественно извлек… нет, не книгу Платона, а нитку потертых бус. Это были четки, и он благоговейно помахал ими перед носом собеседницы.

– Видите это? – с самым благочестивым видом пробормотал он. – Пусть меня повесят, если еретик стал бы носить с собой такое. Я прошел семь морей и никогда не расставался с этой вещицей. – Коркоран не солгал: он действительно повсюду возил с собой этот талисман. Правда, молитву произносил не чаще раза в год. – Четки принадлежали моей старушке-матери, да покоится она с миром. И видит бог, они вели меня прямым путем через печали и радости.

Маркиза бросила взгляд не на качающиеся четки, а куда-то вдаль, потом едва заметно улыбнулась.

– Матерь Божия, прежде я говорила, что от всех этих людей больше треска, чем орешков, – проронила она как бы про себя. – Но быть может, я наконец нашла ядрышко.

В значении ее слов было невозможно ошибиться. Абсолютно обескураженный, Коркоран впервые за пять лет вспыхнул. У него отвисла челюсть, и даже морщинистый лоб покраснел.

Потом, по-прежнему не глядя на него, хозяйка тихо промолвила:

– Не смущайтесь, сеньор. Краска на щеках лучше, чем пятно на сердце. Я расположена к вам. Позже еще поговорим.

Не сказав больше ни слова, она повернулась и степенно вышла из кухни. А Джимми смотрел ей вслед, разинув рот, как старый карп, ожидающий, когда его покормят. Наконец он шевельнулся, и у него вырвался долгий ошеломленный вздох.

– Нет, вы видали? – воззвал он к окружающему пространству. – Вы когда-нибудь видали подобное? – Ему пришлось порыться в карманах висящего на стуле жилета, чтобы прийти в себя при помощи нюхательного табака. А когда взгляд Джимми упал за окно на роскошные земли вокруг, он снова подумал о разговоре с хозяйкой и с волнением обхватил себя руками. – Моисей и вся его мудрость, – горячо прошептал он, – если под этой ее прической засела та же мысль, что и у меня, мы тут такого наворочаем! Шикарное поместье, просто царство божие на земле. И привести тут все в порядок можно быстрее, чем колбаску сжевать. Солнце светит мощно, почва такая, что заколосится и картечь. Месяцев восемнадцать – и тут новая плантация народится. Ух, как бы я поджарил пятки этим ленивым желтым парнягам, что всю дорогу грабили бедную старуху. Подумать только, срамота-то какая, адская срамота! А кроме того, какая тут жизнь для джентльмена! «Доброе утро, дон Коркоран. Что ваша милость изволит приказать сегодня?» Да от такого и свинья на заднем дворе возгордилась бы. Ей-богу, не вру, я бы тут осел, остепенился, лишь бы хозяйка не сплоховала. – Он бережно опустил четки в карман и легонько по нему похлопал. – Матушка всегда говорила: мол, из тебя выйдет толк. И, святые угодники, на сей раз старушка не сильно ошиблась.

Преисполнившись священного рвения, он схватил тряпку и набросился на жирную кастрюлю, легкомысленно затянув следующее:

 
Пробью сейчас дыру в Маккенне,
А то ведь он пробьет дыру во мне.
 

Он все еще наводил лоск, когда, пять минут спустя, открылась дверь и вошла Сьюзен Трантер. Взглянув на ее лицо, Джимми перестал улыбаться и застыл посреди кухни. Полный радужных надежд, которые так легко поднимали ему настроение, он забыл – конечно, совершенно забыл! – о печальных обстоятельствах, что привели его сюда, и сейчас внезапно вспомнил об этом. Его лицо комично погрустнело, он огорченно пощелкал языком, браня себя за непростительную небрежность, помолчал и наконец спросил:

– Ей… ей хоть чуток полегчало… нашей леди… наверху?

Сьюзен безмолвно покачала головой. Она была бледна, глаза и губы словно окаменели. Она напоминала ожившую статую, и казалось, намеренно держалась прямо и чопорно, решительно скрывая от посторонних глаз бушующую внутри борьбу.

– Ты устала, – сказал Джимми, пододвигая ей стул. – Выглядишь измотанной. Сядь и отдохни. У меня тут есть малость бульона, подкрепись.

Она снова покачала головой:

– Схожу возьму свои вещи. И с братом надо повидаться. А после… после вернусь. – В этих нескольких, неторопливо произнесенных словах прозвучало такое острое предчувствие необратимого конца, что они тронули сентиментальное сердце Коркорана.

– Ну-ну, перестань, – продолжил уговаривать он. – Просто дай отдохнуть ногам. Кому это повредит? И если не хочешь супа, скажи только слово, я в два счета подам тебе кофе.

Сьюзен не села. Но и не ушла. Она стояла, глядя на него застывшими измученными глазами. Затем, словно ее принуждала некая сила, которой невозможно сопротивляться, холодно произнесла:

– Ей не лучше. Ей хуже, намного хуже.

Джимми бросил на нее быстрый взгляд, потом отвернулся, задумчиво поглаживая подбородок.

– Почему ты молчишь? – спросила она подавленно. – Я сказала, что ей хуже. Начинается желтуха. Заражение очень сильное. Она не в себе, бредит о какой-то чепухе: садах, фонтанах и ее… – голос внезапно утратил все живые нотки, – ее фрезиях.

– Что ж, мне жаль, – угрюмо пробормотал Джимми. – Прямо-таки ужасно жаль это слышать.

– Жаль! Для жалости есть все причины! – Она повысила тон, и ее голос задрожал. – Я не думаю, что она поправится. Я чувствую – она умрет. У меня появилось ужасное ощущение, – все выше и выше взлетал ее голос, – что это смертный приговор. Смерть витает в воздухе. Разве ты не чувствуешь, как она летает по всему дому, будто на крыльях? Наваливается тьма и огромное несчастье. Она лежит там, наверху. И он сидит с ней. И все это время я думаю… – Она осеклась. Простоватое лицо внезапно скривилось, она захлебнулась словами.

Наступила неловкая пауза.

– Ну-ну, – сказал наконец Джимми, желая успокоить женщину. – Не дергайся ты так. Это на тебя не похоже. Пока есть жизнь, есть надежда. И ты стараешься, как можешь, так ведь?

Но его увещевания лишь усилили возбуждение Сьюзен.

– Стараюсь, как могу?! – вскричала она. – Конечно, я стараюсь, как могу. Делаю всё… всё. Я сражаюсь, сражаюсь вместе с ним, чтобы спасти ее. Но разве ты не видишь… – Она запнулась и неистово схватила Джимми за руку. Голос упал до шепота. – Разве ты не видишь, что я люблю его? И в глубине души я не хочу, чтобы она… чтобы она поправилась. Господи, какие ужасные, ужасные мысли… Но я ничего не могу с собой поделать. И это меня убивает.

На ее страдания было больно смотреть. Казалось, она вот-вот разразится жгучими слезами. Но она не заплакала. Стиснув зубы, подавила рыдания; дрожащая щека снова окаменела, ладонь соскользнула с плеча Джимми.

– Теперь ты знаешь… – прошептала она, тяжело дыша. – По крайней мере, хоть кому-то рассказала, какая я на самом деле. – Снова повисло тяжелое молчание, потом Сьюзен глухо сказала: – Пойду… пойду за своими вещами.

Чувствуя себя совсем разбитой и опустошенной, она вышла через черный ход в патио. Коркоран сочувственно и озадаченно смотрел ей вслед. Сьюзен задыхалась от тоски, и ей удавалось сохранять внешнее спокойствие лишь благодаря силе воли. Сердце, казалось, готово было взорваться, переполненное гремучей смесью любви и боли.

И все же прохладный воздух помог ей прийти в себя. Она пошла длинным путем вдоль ручья, медленно взбираясь по тропинке, огибавшей прибрежные камни и осыпи. Страстное обвинение, высказанное в собственный адрес, отчасти сняло напряжение, и постепенно Сьюзен немного успокоилась. Когда она добралась до жилища Роджерса, черты ее лица снова разгладились.

На голом крыльце, выпрямив спину, сидел в кресле-качалке сам Аарон Роджерс. Он не встал при приближении гостьи, лишь послал ей кислый, подозрительный взгляд и продолжал раскачиваться быстрыми рывками. Сейчас Роджерс напоминал сектанта-трясуна, впавшего в экстаз.

Сьюзен остановилась перед ним:

– Где мой брат?

Последовала длительная подчеркнутая пауза, затем, устремив в бесконечность осуждающий взор, хозяин дома ответил:

– Его здесь нет.

Сьюзен захлестнула волна разочарования. Ей очень хотелось увидеть своего дорогого Робби.

– Где он?

– Отправился за хинином, – неохотно признался Роджерс. – Беспрестанно пичкает себя этой дрянью, хотя, вообще-то, должен вносить свою лепту в общее дело. Ага, можете смотреть на меня, как дикая кошка, если хотите. Я тут о вашем братце толкую. Это не миссионер, а сплошное разочарование, чтоб ему пусто было. Палец о палец не ударил с тех пор, как сюда прибыл, болтается по окрестностям с дурацким видом. Получил вашу записку и совсем сбрендил. Уж я выскажу ему пару ласковых слов, когда он вернется из Санта-Круса. И ему это ни чуточки не понравится.

Хотя Сьюзен уже привыкла к недоброжелательным, негостеприимным манерам Роджерса, в ней вспыхнуло негодование. Но она подумала устало: «Что проку возмущаться?» – и просто сказала, входя в дом:

– У моего брата слабое здоровье. Вы забываете, что мы приехали совсем недавно и он еще не обвыкся тут. – Нотка необъяснимой горечи закралась в ее голос. – Дайте нам время войти в колею, прежде чем потребуете чудес.

Язвительное «ха!» полетело ей вслед, когда она поднималась по трескучим сосновым ступенькам. Но Сьюзен вновь мысленно отмахнулась. Колкость и грубость Роджерса ничего не значили по сравнению с ношей ее горя.

Она вошла в свою комнату, вытащила из-под кровати чемодан, распахнула шкаф, собрала немного одежды, взяла полотенце, мочалку, зубную щетку, безучастно побросала все это в чемодан. Сборы длились недолго. Она знала, что волосы у нее растрепаны, а еще, подумалось с горечью, они мышиного цвета! Как и глаза – наверняка дивное зрелище! Но прихорашиваться она не стала. Даже не посмотрела в зеркало. Подумала, не оставить ли Роберту записку, но вспомнила, что уже написала ему о своих планах. Да, она готова. Взяв чемодан, спустилась по ступенькам, снова пересекла крыльцо.

Роджерс, мрачно раскачиваясь, сделал вид, что не заметил ее, но не успела она отойти от крыльца и на два шага, крикнул вслед:

– Но-но! Куда это вы отправляетесь с кофром?

Она развернулась, уверенно встретила его взгляд:

– Вы знаете, куда я иду. Обратно в Лос-Сиснес.

– Это в каком же смысле? – Роджерс привстал с кресла. – Спутались с этой гнилой компашкой? Вернитесь. Слышите? Идите в дом. Что вы такое вытворяете? Вам должно быть стыдно вот так взять и уйти.

– Вы знаете, почему я ухожу, – твердо ответила она. – И когда мой брат вернется, вы скажете ему, что я ушла. Передайте: я не хочу, чтобы он там появлялся. – Она хотела добавить: «Это небезопасно», но сразу передумала и решила выразиться иначе: – В этом нет необходимости.

Потом, не обращая внимания на протестующие крики Роджерса, повернулась и двинулась по дорожке, вымощенной камнем и обрамленной зелеными кустами испанского дрока. Она шла медленно, опустив голову, сгибаясь под тяжестью чемодана, светившее ей навстречу солнце обрисовывало контуры ее фигуры. И ей было еще тяжелее оттого, что на нее навалилось странное чувство одиночества.