Текст книги "Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: Арчибальд Кронин

Дождь усилился, пронизывая серый промозглый воздух, с унылой монотонностью капая с мокрых вант. Неожиданно с океана налетел ветер, его внезапные шумные порывы требовательно толкали судно к берегу, увенчивая волны гребешками лопающихся пенных пузырьков.

Кричали и плакали морские птицы, кружили и ныряли, кружили и ныряли, снова и снова, потерянные и одинокие. Опустошенностью, а еще одиночеством и забвением веяло с беспросветного неба. Возможно, завтра выглянет солнце и легкий бриз запляшет над расцвеченной яркими красками землей, но сейчас, когда «Ореола» билась боками о тяжелые волны открытого моря, там, позади, царила лишь печаль и трагическая безысходность. Корабль, сражаясь с волнами, уходил прочь. Прочь.

Но вскоре дождь прекратился.

Короткий путь до Санта-Круса подошел к концу, и «Ореола», залитая лучами солнца, пришвартовалась у изогнутого мола.

Бросив последний взгляд на город, лежавший, как сверкающий цветок, на груди горы, Сьюзен вбежала в каюту брата.

– Мы приплыли, Робби! Наконец-то приплыли!

Она была в приподнятом настроении, охваченная волнением прибытия. Вдобавок ее не покидало чувство облегчения, оттого что Элисса осталась в прошлом. Но в следующую минуту, отвернувшись от двери, Сьюзен внезапно замерла.

Стоя к ней спиной, Роберт склонился над своим сундуком и возился с ремнями. Его волосы были растрепаны – похоже, он поспешно встал с постели и теперь притворялся, что занят.

Сьюзен распахнула глаза от удивления – упаковкой вещей брата всегда занималась она.

– Что такое? – воскликнула она. – Я все-таки забыла что-то уложить?

– Да пряжку надо поправить, – пробормотал Роберт, не поднимая головы. – Кажется, ремень держался не так крепко, как следует.

Сьюзен не ответила, с подозрением наблюдая, как брат неловко подтягивает ремень. Наконец Роберт, покрасневший от усилий, выпрямился и повернулся к ней.

– Сейчас ты чувствуешь себя лучше? – медленно спросила она.

– Да.

– Я немного беспокоилась за тебя этим утром, – настойчиво продолжила она, и в ее голосе звучало сомнение. – Подумывала, не попросить ли доктора Лейта тебя осмотреть.

Роберт покраснел еще сильнее.

– Нет-нет, – поспешил отказаться он. – Я не могу… не хочу его видеть.

– Тогда что происходит, Робби? – умоляюще спросила Сьюзен, пытаясь поймать его взгляд.

Но безуспешно. Он отвернулся к иллюминатору и воззрился на порт:

– Ничего не происходит. Ничего.

Они помолчали.

– Ладно, – наконец произнесла Сьюзен с неожиданной живостью. – Надо было тебе выйти со мной на палубу и посмотреть, как судно заходит в гавань. Большой город. Думаю, тебе понравится. Я видела краешек Лагуны высоко на холме, будто на полпути к небу. Здесь ужасно красиво. Зеленые долины и леса, плантации, множество пальм. Никогда не думала, что пальмы могут вырасти такими высокими. Совершенно незнакомая земля. У меня предчувствие, что она сыграет большую роль в нашей жизни, Робби. Оно появилось в тот момент, когда я все это увидела. Произойдет что-то очень… о да, очень важное. Такое вот у меня возникло ощущение. Некоторые уже сошли на берег, – тараторила она. – Эта тетка Хемингуэй испарилась как дым. На пристани ее встречали две девушки… очень странного вида, знаешь ли, и просто повисли у нее на шее. Представляешь, ну и сцена была. Это совсем никуда не годится, должна я заявить. – Она сделала паузу. – Мистер Коркоран тоже сошел на пристань, весь разодетый, в новом галстуке. Выглядел щеголем, но попрощался наскоро. Видно, куда-то спешил. – Она снова помолчала. – А теперь, наверное, пришло время поспешить и нам.

Не отвечая, он продолжал вглядываться в порт.

– Когда появится мистер Роджерс?

– Он встретит нас, как только судно причалит. Так нам сказали в Арукасе. Ты разве не помнишь, Роб? Надо прямо сейчас пойти попрощаться с капитаном Рентоном. Он был очень добр. – Она задумалась. – Пожалуй, сначала у него были сомнения на наш счет. Я слышала, как он говорил, что недолюбливает миссионеров. Отчасти, конечно, не доверял нам. Но надеюсь, мы показали ему, что отличаемся от прочих.

Роберт нетерпеливо взмахнул руками и непроизвольно развернулся, шевеля губами и раздувая ноздри, как норовистый конь.

– Сьюзен! – воскликнул он и осекся.

– Что?

– Разве ты не видишь? – крикнул он почти в истерике. – Разве ты не видишь, в каком… как я… Не видишь, в каком я состоянии?!

Сестра не сводила с него глаз. Она взяла его руку и сжала в ладонях.

– Я понимаю, Робби. О мой дорогой, я так уважаю тебя за это.

Он ошеломленно переспросил:

– Уважаешь?

– А почему нет? – горячо возразила она. – Ты меня не обманешь. Я и правда вижу, что ты несчастен. Бог свидетель, я с самого начала видела, что происходит. Тебе пришлось сражаться, Робби, но ты явно выиграл сражение. Тем ценнее победа.

– Но, Сьюзен… – прохныкал он.

– Я понимаю, что ты чувствуешь, – торопливо перебила она. – Ты так впечатлителен. Да-да. Раньше ты ни с чем подобным не сталкивался. Я знаю, что она красива. Но она плохой человек, Робби, хуже не бывает. Если бы ты проявил слабость, эта женщина испортила бы все – всю твою жизнь. Разве ты не чувствовал, как я беспокоюсь? Я без конца молилась, чтобы с тобой все было хорошо. И что же? Она ушла, и я благодарю Бога, что мы видели ее в последний раз.

Он смотрел на сестру в остолбенении, разинув рот и распахнув влажно поблескивающие глаза.

– Помни, – произнесла она тихим ободряющим голосом, – сам Спаситель подвергался искушениям. Эта мысль должна изгнать горечь из твоего сердца.

С его губ слетело невнятное стенание, бессвязные слова уже готовы были сорваться с языка. В истерическом порыве раскаяния Роберт собрался с духом, чтобы заговорить, но внезапно раздался стук в дверь. Этот звук, повелительный и резкий, прогремел, как выстрел из пистолета. Брат и сестра повернулись к двери, та открылась, и вошел мужчина.

Он был высок, светловолос, в очках. Казалось, что белый хлопчатобумажный костюм болтается на его костлявых приподнятых плечах, как на вешалке. Держался он с непринужденным самообладанием человека, все знающего наперед, однако угрюмые складки у рта и сумрачный блеск в глазах выдавали силу, которая таилась внутри, подобно тлеющему пламени. Он окинул Трантеров тяжелым изучающим взглядом, потом протянул твердую сухую руку, покрытую рыжеватой порослью.

– Вы вовремя, – спокойно заявил он неприятным дребезжащим голосом, словно они прибыли к обеду на каком-нибудь речном пароме. – И я говорю вам: добро пожаловать. Вы упаковали пожитки? Моя двуколка готова к отъезду и ждет нас на пирсе.

– Итак, – сказала Сьюзен, набрав в грудь воздуха, – вы, должно быть… мистер Роджерс, верно?

Он кивнул с едким согласием:

– Мое имя Аарон Роджерс. Бывший плантатор из Джеймс-Ривер-Уэй. Бросил плантацию, когда болезнь погубила все растения. Вот уже три года сижу на этом безбожном острове. Выращиваю бананы, люцерну и лимоны. Рад дать вам пристанище, пока вы не обзаведетесь своим домом. – Он резко поднял глаза и ожег Трантера мрачным взглядом. – Я так доволен, что вы прибыли, брат. Это место – клоака. Погрязло в черном богопротивном невежестве, задыхается и гноится.

Под этим пронзительным взглядом Трантер вздрогнул и поник, краска смущения снова залила его щеки.

– Мы довольны еще больше, сэр, – пробормотал он, словно пытаясь защититься. – Безмерно рад познакомиться с вами.

– Вы как нельзя кстати, – загадочно бросил плантатор. – Если вы не приведете эти души к спасению сейчас, тогда можете бросить их совсем – пусть гниют в аду. – Он помолчал, а потом с безжалостным удовольствием драматично процедил: – Вы попали сюда в разгар страшной болезни, она поражает эти места уже много лет. Желтая лихорадка. Ужасная штука. Отвратительная, гибельная. Говорят, ее завезли из Африки на либерийском трамповом пароходе. Но по моему мнению, это Божья кара. Ни больше ни меньше.

– Нам об этом говорили, – вмешалась Сьюзен. – Но, как мы поняли, опасность невелика.

– Как же, невелика, – эхом откликнулся Роджерс с уничижительным презрением. – Дела очень плохи, отравлено все. Власти пытаются замять разговоры. Но, призываю в свидетели Господа, Создателя моего и Судью, заглушать им приходится мощную и громкую песню.

Сьюзен сжала губы.

– Вспышка в Лагуне? – серьезно спросила она.

– По всем верхним районам, – язвительно ответил плантатор. – Власти из сил выбиваются – стараются не пустить эпидемию в Санта-Крус. Выбиваются настолько, что у них нет времени как следует позаботиться о нас. Я вам больше скажу: зараза продвигается на запад. Проникла на другие острова. До меня дошли вести, что на прошлой неделе начали болеть и в Лас-Пальмасе. Но центр – в Лагуне. В пригороде есть поместье, недалеко от моего жилья. Каса-де-лос-Сиснес. Принадлежит полоумной старухе-испанке. – Холодные нотки горечи прорезались в его голосе. – У нее титул – она из тех, кого называют «маркиза». Можете себе представить? Но чтобы держать поместье в порядке, голубой крови недостаточно. Оно разваливается на части. Многие фанеги[107]107
   Фанега – традиционная испанская единица измерения до внедрения метрической системы, одновременно единица объема и единица площади с большими вариациями в зависимости от региона. Так, в Кастилии одна фанега земельных угодий составляла 0,65 га.


[Закрыть] невозделанной земли, выжженной и заросшей сорняками. Там не хватает воды. И маркиза ее не получит, пока я здесь. Так вот, там этот гнойник и вскочил. Она потеряла половину своих батраков из той кучки жалких отбросов, что на нее работали. Кладбище переполнено.

За этими леденящими кровь речами последовала краткая пауза. Потом Роберт сделал глубокий вдох – как видно, настраиваясь на бодрый лад.

– Что ж, – провозгласил он, – значит, у нас полно работы. Давайте ею и займемся. – В его сочном голосе звучал пафос, подпорченный, впрочем, весьма фальшивой нотой.

– Тогда прошу за мной, – отрывисто сказал Роджерс. – Вынесите ваши вещи на берег.

С суровой торжественностью он вывел Трантеров из каюты на солнечный свет, в жестком блеске которого теперь было нечто безжизненное и устрашающее. Впрочем, Роберт чувствовал себя каким угодно, но не безжизненным. Его недавняя нерешительность исчезла. Каменный взгляд Роджерса будто впрыснул в него нервический пыл. Он, всегда смотревший на бытовую возню сестры со снисходительной отчужденностью, теперь оттолкнул Сьюзен в сторону и захлопотал над багажом.

Она понаблюдала за братом, натягивая перчатки, – несмотря на жару, она не могла сойти без них на берег, потому что чувствовала бы себя раздетой, – затем задумчиво и медленно развернулась и поднялась на верхнюю палубу.

У штурманской рубки Сьюзен столкнулась с Рентоном. На ее языке крутилась фраза «Я пришла, чтобы попрощаться», однако она не успела ее произнести, поскольку капитан отрывисто воскликнул:

– А я вас искал! – Разгоряченный и встревоженный, он сжимал в руке пачку бумаг. Помолчал, потом, выпятив подбородок, продолжил: – Насчет этой истории с желтой лихорадкой. Боюсь, мы многого о ней не знали. Мне сообщают, что в горах вокруг Лагуны дела довольно плохи. Вы наверняка не захотите впутываться в этот спектакль. Оставайтесь в Санта-Крусе, дождитесь, когда закончится эта ерунда. Если пожелаете, можете еще день пожить на судне, пока не найдете крышу над головой. Мы не снимемся с якоря до завтра.

Ее губы изогнулись в слабой улыбке.

– Я не боюсь, капитан. К тому же разве эпидемия не добралась и до Санта-Круса? И до Лас-Пальмаса, если уж на то пошло. Мистер Роджерс только что нам рассказал об этом. Если дела там обстояли настолько плохо, разве мы не должны были остаться на судне?

Капитан пробормотал что-то себе под нос, лицо побагровело. Будучи завзятым ревнителем строгой дисциплины, он терпеть не мог, когда ему перечили.

– Меня ввели в заблуждение, – бросил он. – И уж я позабочусь, чтобы агент это услышал. Ситуация значительно серьезнее, чем мне говорили. Теперь у меня надежная информация. Лучше примите мое предложение. Останьтесь в Санта-Крусе. Там сравнительно чисто и какое-то время можно переждать. Не стоит лезть в пекло. Это всего лишь здравый смысл.

Покачав головой, Сьюзен медленно произнесла:

– Иногда здравый смысл – не лучший указчик.

Капитан раздраженно взмахнул бумагами:

– Значит, вы поедете?

– Да.

Рентон присмотрелся к ней повнимательнее, и сердитые морщины на его лбу разгладились. Он протянул руку и окинул Сьюзен смягчившимся взглядом.

– В таком случае удачи вам, – сказал он. – Старайтесь не выходить на улицу по ночам. И не нервничайте.

Его забота согрела ее. Тень улыбки осветила ее лицо.

– Думаю, я не из нервных, – откликнулась она.

Повернувшись, Сьюзен спустилась на нижнюю палубу, вошла в проход по правому борту, и внезапно все поплыло у нее перед глазами. Навстречу ей двигался Харви Лейт. Они встретились лицом к лицу на середине коридора, и, охваченная каким-то глупым оцепенением, она не смогла пройти мимо. Он был вынужден остановиться. На целых десять секунд между ними повисло неловкое молчание, а потом смущенная донельзя Сьюзен выпалила:

– Мы уезжаем. Я только что попрощалась с капитаном.

Доктор Лейт уставился на нее так сосредоточенно, что лицо его стало походить на маску. Сьюзен показалось, что вся его горечь, замеченная ею в первые дни их знакомства, вернулась – такими безжизненными были эти черты, так холоден взгляд.

– Что ж, – сказал он наконец. – Прощайте.

Она тотчас покраснела, ощутив с новой силой его власть над ней: он легко мог причинить ей смертельную боль. А еще мгновенно осознала тот факт, что они расстаются, что она никогда его больше не увидит. До сих пор она не отдавала себе в том отчета, и сейчас эта мысль поразила ее внезапным страхом.

– Может быть, теперь вы позволите мне пройти, – устало уронил он, – или напоследок споем псалом?

– Погодите! – воскликнула она. – Не уходите пока. Не уходите. – И, безотчетно желая во что бы то ни стало удержать его, протянула руку и схватила его за рукав.

От ощущения тепла его руки под тонкой тканью по ее телу прошла волна дрожи и бесстыдно влилась в ее кровь.

– Пообещайте мне, пожалуйста… Вы пообещаете мне кое-что, прежде чем я уйду? – Она с трудом подбирала слова, едва осознавая, что делает.

– С чего бы мне обещать? У меня нет перед вами никаких обязательств.

– Не мне, – выдохнула она, – а самому себе. О, я не думаю ни о ком, кроме вас.

Он пристально посмотрел в запрокинутое непримечательное лицо, искаженное волнением.

– Мне больно видеть, – неистово продолжила она, – как вы пренебрегаете собой. Сегодня вы ни разу не пришли поесть. Вы голодаете. О, вы не заботитесь о себе. – Она умолкла, глаза ее влажно блестели, затем, заново набравшись храбрости, заговорила безудержно, умоляюще: – Знаю, что выставляю себя дурой. Но мне все равно. Знаю, вы меня ненавидите. Но это меня не остановит. В вас есть нечто такое, отчего я горю желанием помочь вам. Я доверяю вам во всем. Знаю, вы способны на великие дела. И вы так много страдали! Я не хочу, чтобы вы страдали и дальше. Не хочу, говорю вам. Мне невыносима мысль, что вы будете страдать. Невыносима. О, прошу вас, прошу, скажите, что позаботитесь о себе. Скажите мне это, и я… я уйду счастливой.

Ее дрожащие пальцы соскользнули с рукава, и она конвульсивно прижала их к ладони Харви.

– Не делайте этого! – выкрикнул он в тот же миг, отпрянув, словно его ужалили.

– Я знаю, знаю! – воскликнула она, уколотая ревностью. – Знаю, вы любите ее. Не думайте, что я ничего не заметила. Но даже это меня не остановит. Она никогда не почувствует к вам того, что чувствую я. И вы видите, она ушла, точно так же, как уйду я. Но мои чувства останутся. Надолго, навсегда. Вы не сможете от них убежать. Не сможете, я вам говорю. Я буду молиться за вас. Я буду служить вам своими молитвами.

Наступила неприятная пауза. Было слышно лишь громкое учащенное дыхание Сьюзен.

– Пожалуйста, не надо, – болезненно и глухо произнес он. – Вы расстраиваете себя. И все это… все это впустую.

Нотки безнадежности, прозвеневшие в его голосе, казалось, подстрекнули ее к продолжению. Но ее попытки заговорить были прерваны.

– Мы готовы. Ждем только вас, – сказал кто-то позади.

То был Роджерс, с его прямым и острым, как лезвие, взглядом. Рядом стоял Роберт.

Сьюзен застыла, потом ее рука безвольно упала. Ее глаза на мгновение задержались на Харви, а потом, не сказав больше ни слова, она развернулась и, опустив голову, двинулась к трапу.

– Что ж… – нерешительно начал Трантер.

Заикаясь, он выдавил слова прощания, протянул Харви руку. Куда делось энергичное, мужественное рукопожатие? Ладонь Роберта была вялой и холодной, как рыбий хвост. Роджерс промолчал, лишь смерил Харви ледяным неприязненным взглядом, повернулся костлявой спиной и зашагал прочь.

Харви замер с каменным, лишенным выражения лицом. Он проследил, как трое спустились по сходням и сели в ожидавшую их двуколку. Перезвон сбруи, топот копыт, клубы белой пыли. Все еще стоя без движения, он видел, как они медленно катят по дороге в Лагуну. В Лагуну, где бушует желтая лихорадка.

Харви, единственный из пассажиров, остался на судне, дремавшем теперь в непривычной тишине, которая напоминала тревожное молчание спешно покинутого дома. Один! Какое мертвенное слово. Слово, навеки прилипшее к нему. Он всегда жаждал уединения, ему хватало собственного общества, но теперь боль одиночества раскалывала его на части.

Сидя в своей каюте с книгой на коленях, он пытался читать. Но буквы расплывались перед глазами, смысл слов ускользал. Его терзали странные, хаотичные воспоминания из прежней жизни. Бесполезной, совершенно бесполезной! Угнетала мысль о собственной несостоятельности. Трагические события, оборвавшие перспективную карьеру в больнице, внезапно предстали в новом свете. Он вдруг посочувствовал, но не самому себе, а тем троим, умершим. «Бедолаги, – подумал он, – у них не было ни единого шанса».

Он нетерпеливо бросил книгу на койку и долгое время сидел, глядя в пустоту. Затем в дверь постучали, она открылась, и вошел Траут, неся знакомый кувшин с горячей водой.

Харви следил за движениями стюарда, пока тот, поставив кувшин, молча наводил порядок в каюте. Потом, под влиянием порыва, что редко случалось, достал бумажник, извлек из него банкноту и протянул стюарду.

– Возьмите, – сказал он, – за то, что заботились о чертовой неблагодарной свинье.

Траут деликатным жестом выразил огорчение:

– Нет-нет, сэр. Что вы, не надо. Мне было приятно. И до нашего возвращения еще далеко.

– Берите, – резко настаивал Харви.

Стюард взял банкноту, постоял секунду в замешательстве, затем, пробормотав слова благодарности, шмыгнул из каюты.

«Почему, – подумал Харви, – я это сделал?» В начале путешествия он проклинал Траута, а теперь из какой-то нездоровой сентиментальности, совершенно некстати выдал ему фунт. Этот поступок ему самому показался настолько загадочным, что Харви просто махнул рукой. Потом его взгляд задержался на медном кувшине, стоявшем рядом с умывальным столиком. Ужинать, скорее всего, придется в одиночестве, и эта перспектива повергла Харви в смятение. Когда судно находилось в порту, Рентон неукоснительно ужинал в своей каюте. Коркоран… да, даже Коркоран его бросил. Вернуться, видимо, и не подумает. Он, Харви Лейт, останется один. Один. И вновь он утонул в меланхолии этого слова.

Он всегда был так отчаянно самоуверен, встречал в штыки предложения дружбы, презирал всяческие сантименты с уничижительной неоспоримой мудростью. А теперь узнал, что эту мудрость можно оспорить.

Как он узнал это? Любовь! Шесть месяцев назад он бы презрительно посмеялся, высокомерно поиздевался над этим словом, определив его как бессмысленное. Но теперь не мог ни смеяться, ни издеваться. Он думал о Мэри.

Он никогда ее больше не увидит?

Он тосковал по ней. Однажды она, в своей расплывчатой манере, сказала, что жизнью управляют странные и незаметные подводные течения, неподвластные разуму. При этой мысли рожденный в нем когда-то фатализм дрогнул под дуновением трепещущей надежды. Всю жизнь его рассуждения были основаны на строгих, точных фактах, но теперь он смутно осознавал: существует иная сила, более высокого порядка, более сокровенная, нежели разум.

Он тяжело вздохнул, поднялся и выглянул в иллюминатор. Работы в гавани шли на убыль, но было еще светло. За парапетом мола поднимались одна над другой городские крыши. В них таилось безмолвное очарование – казалось, они манили к себе. Затем сквозь мрачные раздумья прорвалось непреодолимое беспокойство и возбуждение. «Я не могу оставаться на борту, – подумал он. – Просто не могу».

Все произошло в одно мгновение – мысль привела к действию. Схватив шляпу, он вылетел из каюты и устремился на набережную.

Было прохладно. Харви вначале шагал торопливо, но постепенно сбавил темп. Он добрался до конца мола, пересек дорогу за зданием таможни и вышел на площадь. Там он остановился.

Магазины были закрыты; сверкающий фасад отеля вызвал у Харви отвращение; его окружали незнакомые люди. Что он вообще здесь делает? На площади под мохнатыми пальмами прогуливались горожане. Мужчины шли отдельно от женщин – променад разделялся на два чинных потока. Никто не волновался и не суетился, все наслаждались отдыхом и вечерней прохладой. Вторжение болезни не потревожило мирное течение городской жизни. По крайней мере, так это выглядело на первый взгляд. Жизнь продолжалась – неторопливая и беспечная. Сегодня наступило сегодня, а завтра придет завтра – такая вот высшая философия.

Харви постоял, наблюдая за прохожими, потом порывисто пошел дальше. Нервное возбуждение все еще бурлило в его крови. Он наобум свернул налево, подальше от огней оживленной улицы, и оказался в путанице узких улочек. За перекрестком перед ним выросло старинное здание. Это был кафедральный собор, и, повинуясь внезапному импульсу, Харви вошел туда. Служба, по-видимому, закончилась, пахло воском и ладаном, перед центральным алтарем стояли на коленях несколько женщин, их склоненные фигуры расплывались в голубом полумраке. Харви замер, охваченный странным изумлением. Ему показалось, что он увидел церковь такой, какой она была много-много лет назад; он почти благоговейно услышал эхо растаявших шагов и ощутил резкий запах горящего кедра от настенного факела. Лейт медленно пошел вперед под невидимым нефом, как человек, который тщетно ищет чего-то, возможно покоя. Останавливаясь то тут то там, разглядывал вышитое облачение, реликвии, бедренную кость папы Климента, распятие, установленное конкистадорами. А потом приблизился к флагам. В застекленной витрине уныло висели два знамени, отвоеванные у Нельсона в результате его попытки захватить город. Харви смотрел на флаги, думая о руках, которые прикасались к ним давным-давно. Внезапно у него возникло необычное желание – пощупать текстуру изорванной ткани. Засвербело в кончиках пальцев, он ощутил укол острейшей боли. Нет, то была не боль. Странное, не поддающееся определению чувство, вызванное к жизни созерцанием этих флагов: вспышка ретроспективы и меланхолия, смешавшиеся в одном молниеносном приступе боли. Что-то мелькнуло и исчезло. Харви не мог понять, откуда взялось это странное ощущение, его источник был необъясним, тем не менее оно вызвало у него тревогу и смутную печаль.

Взволнованный тем, что оказался способен на подобные эмоции, он отвернулся, вышел из собора, нерешительно постоял на истертых ступеньках. Уже заметно стемнело. Со стороны моря полыхнул луч, на мгновение залив фигуру Харви ярким сиянием. Он был как та мысль, этот нежданный луч – вспышка света, а потом погружение во тьму.

За спиной Харви лежала тень церкви. А что перед ним? Он сошел по ступенькам и зашагал наугад вдоль набережной. Одиночество давило на него, как проклятие. И снова им овладело желание куда-то бежать. «Что со мной происходит? Если я не спрячусь от самого себя, то сойду с ума», – подумал он. Повинуясь внезапному порыву, пересек улицу и зашел в освещенное кафе по соседству со старым судовым складом, заваленным бревнами.

Это было бедное заведение, обычный бар в цокольном этаже приземистого дома, словно наполовину ушедшего в землю. Каменный пол, столы из некрашеного дерева. В центре с потолка свисала на цепи масляная лампа. За барной стойкой стоял молодой испанец в рубашке и угощался ужином, состоящим из черного хлеба и оливок. Время от времени он поворачивал голову, чтобы через плечо выплюнуть косточки, – это движение было деликатной уступкой вежливости. На деревянных скамьях порознь сидели посетители – все мужчины, представители праздношатающейся портовой братии. Они с любопытством посмотрели на Харви, когда тот уселся за столик. Он в свою очередь взглянул на них. Его охватило странное удивление – кажется, он оказался здесь не просто так. Что-то привело его с корабля в собор, а из собора в бар – этот факт сбивал с толку. Но имеет ли право человек подвергать сомнению свое предопределенное присутствие во времени и в пространстве? Волевое решение тут ни при чем, ни при чем и случайность. Ни стечение обстоятельств, ни бег секунд сквозь бесконечность не могли привести его в эту таверну в этот час. То была его судьба. Он чувствовал это с нелепой, но твердой убежденностью.

Официант принес Харви стакан вина, шаркая плоскими подошвами огромных парусиновых туфель. Смахнув со стола крошки грязной хлопковой тряпкой, он поставил стакан, принял деньги с таким видом, будто его оскорбили, и вернулся к своим оливкам.

Харви сидел, наклонив голову и глядя на вино насыщенного коричневого цвета. Потом поднял стакан и осушил его. Страшно ему не было, прежняя глупая жажда исчезла. Понимание этого тоже пришло к нему с абсолютной убежденностью. Неужели он когда-то считал, что таким путем можно сбежать от проблем? Но не теперь! Его состояние изменилось. Он сам изменился до полной неузнаваемости.

Неслышно вздохнув, Харви поднял глаза и застыл от неожиданности. В дверном проеме появился мужчина. Постоял там некоторое время, глядя назад через плечо. Потом, пригнувшись под притолокой, вошел внутрь. Это был Коркоран.

Он сразу увидел Харви. Они уставились друг на друга, затем Коркоран подошел, плюхнулся на соседний стул и вытер лоб платком. Былая самоуверенность и невозмутимость ирландца исчезли, как и привычная веселость. Он явно был не в духе. По запыленному лицу бежали струйки пота, будто он недавно бежал куда-то со всех ног. Не сказав ни слова Харви, он без лишних церемоний заказал выпивку, запихал носовой платок в карман и повернул стул так, чтобы видеть дверь. Как только принесли заказ, Джимми сделал глоток и вытер губы тыльной стороной ладони. Затем, словно спохватившись, снова выпил, глубоко вздохнул и застонал. Наконец улыбнулся, но то была неуверенная улыбка, к которой примешивалось выражение крайней досады.

– Рад встрече, – провозгласил он, тряхнув головой. – Но ей-богу, не будь на мне сегодня удачной обувки, встречаться бы мне с дьяволом на том свете.

– Что случилось? – спросил Харви.

– Что случилось? – простонал Коркоран. – Дельце мое провалилось к чертям, вот что. А виноват во всем Боб Синнот, хотя, может, не пристало так говорить о нем, раз он уже в могиле, упокой Господь его душу.

Харви молча смотрел на своего друга. Минуту назад его мысли звучали в мажорной тональности, в ушах звенело пророчество судьбы. Он узрел смутное видение, на него обрушилось послание из прошлого. И вот теперь он вынужден иметь дело с вездесущим ирландцем, с его эксцентрическими стенаниями по поводу некоего Синнота, который «уже в могиле». О, неужели в жизни не существует никаких высших ценностей? Что в ней вообще есть, кроме смехотворного разочарования?!

Он беспокойно поерзал, подавил вздох и наконец спросил:

– Имеется в виду тот, кого ты называл профессором?

– Он самый! – вскричал Джимми, ужасно расстроенный. – Он самый, заманил меня сюда, письма строчил, зазывал к нему присоединиться, наплел с три короба как не знаю кто, да помилует его Матерь Божья в чистилище. Мол, у него парк развлечений рядом с ареной для корриды, там что-то вроде ярмарки. Пел, прости господи, дескать, местечко хлебное, народ валит толпами. А Боб всегда высоко метил, знаешь ли. Но видел бы ты эту дыру! Черт побери, он решил втравить меня в грязную сделку, вконец облапошить. В себя прийти не могу, как подумаю, что Боб задумал подвести меня под монастырь.

– Что ты имеешь в виду?

Джимми в отчаянии махнул рукой:

– Конечно, Боб уже катился в пропасть, когда строчил мне письма. По макушку в передрягах, по уши в долгах. Взял у одного тут деньги в долг под предлогом того, что я приеду и войду в дело. Чтоб ему ни дна ни покрышки! Ты можешь себе представить?! Профессор, как никто другой, умел задурить человеку голову разными враками.

– Но разве ты обещал вложить деньги в его бизнес?

Коркоран зашелся в кашле и никак не мог остановиться; от жуткого приступа удушья его лицо побагровело. Наконец, подняв смущенный взгляд, он пробормотал:

– О чем это ты толкуешь?

Повисла мертвая тишина.

– Понятно, – с иронией проронил Харви. – Что ж, этот человек умер, беспокоиться не о чем.

– Точно, он-то умер с концами! – вскричал Джимми. – Загнулся от этой, благослови ее боже, лихорадки, которая у них тут бродит. Но будь он приличным малым, умер бы месяц-другой назад, тогда я бы не вляпался. Так нет же, отбросил копыта за день до моего приезда. Ей-богу, ну что за манеры!

Его негодование было так велико, что, вспомнив прежние торжественные заявления о великом деловом партнерстве и бесспорных достоинствах профессора, Харви невольно улыбнулся.

– Тебе придется вернуться на судно вместе со мной. Именно это тебя беспокоит? – спросил он.

– Да ну, я совсем не беспокоюсь. Ей-богу, я вообще никогда не беспокоюсь. Я больше злюсь из-за того, чем все это обернулось для меня.

– Ты хочешь сказать – для Синнота?

– Говорю же, для меня! – раздосадованно отрезал Джимми. – Я тебе сказал, что Боб задолжал кучу денег. И видел бы ты того даго[108]108
   Даго – презрительная кличка итальянцев, испанцев, португальцев в Америке.


[Закрыть], которому он задолжал. Когда я пришел домой к Бобу, этот тип уже сидел там, здрасте-пожалста, с бандой желтых парней, ждал меня, размахивая телеграммой, которую я отправил из Лас-Пальмаса, и… ну да, парой-тройкой моих писем. Накинулись на меня, будто я им Крез какой-то, кричали, что я должен вернуть за Боба долг. А у меня самого, здрасте-пожалста, в кармане свистит. Ей-богу, набросились, как свора собак на кабана. Свернули бы мне шею как пить дать, если бы моим девизом не была мудрая осмотрительность. – Он перевел дыхание, взял стакан, поднес его ко рту и добавил: – Но видишь, я здесь, жив-здоров, как огурчик. Надо быть головастым малым, чтобы одолеть Джимми К.

К нему уже начала возвращаться былая самоуверенность, как вдруг он осекся и с отвисшей челюстью опустил недопитый стакан.

На пороге таверны стояли трое мужчин. Они без видимого интереса осмотрели зал, глядя куда угодно, только не на Коркорана, потом с деланой небрежностью вошли и расположились за столиком у двери.