Текст книги "Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: Арчибальд Кронин

– Не было сил помешивать кашу? – недоверчиво переспросил он.

Она склонила голову, словно возлагая ее на плаху.

– Ну так скажи почему! – в гневе воскликнул он. – Во имя Авраама, скажи, пока я не начал кидаться в тебя тарелками.

Она глубоко вдохнула.

– Что ж, вот что я хотела сказать, – решительно ответила она. – По моему скромному разумению, Дэвид Блэр встречается с Джесс Лауден вне школы больше, чем пристало. Вчера вечером… – Она сделала паузу, предвкушая эффект. – Вчера вечером я встретила их на Лонинг. Уже стемнело или почти стемнело. Но им, похоже, было все равно! Они шли с пустоши и держались так далеко от друга, что это выглядело очень подозрительно.

Пастор в изумлении смотрел на нее. Подобного поворота он совершенно не ожидал. Он с трудом верил собственным ушам. Дейви и Джесс? Да это же смешно! С другой стороны, Феми умная старая ведьма.

Он неуверенно нахмурился.

– Я разберусь, – наконец сказал он.

Пастор медленно ел яичницу с беконом и задумчиво смотрел в окно, прокручивая в голове эту странную новость. И чем больше он размышлял, тем больше чувствовал, что должен вмешаться – даже не предостеречь, просто намекнуть в подходящий момент. Правда это или нет, а намекнуть не повредит. К тому же по большому счету он был не в восторге от Дейви. Не то что бы тот ему не нравился. Нет-нет! Именно что «не в восторге».

Да, он поговорит с Дейви. Непременно поговорит. Поставить молодого Блэра на место в любом случае полезно. Приняв решение, он отодвинул стул от стола. Надел и зашнуровал ботинки, которые грелись у каминной решетки, вышел в прихожую, взял шляпу и трость с костяной рукоятью из расписной подставки.

Входная дверь захлопнулась за ним, и пастор оказался на деревенской улице. Он направлялся в школу, но наткнулся на Дейви, не успев пройти и полсотни ярдов. Встреча произошла напротив трактира; оба напряглись и застыли, поскольку это происходило на виду у всех сплетников, собравшихся пропустить с утра по капельке у Либи Ланг. За ними следили и другие глаза из-за белых кружевных занавесок, придававших окнам домов столь невинный и безмятежный вид. В передней комнате трактира раздался общий вздох, полный любопытства и возбуждения. А затем поднялся гул.

– Вы только поглядите, ребята! – воскликнул Фрейзер, поворачиваясь от окна. – Пастор с Дейви что-то не поделили.

– Он просит Дейви прочесть проповедь вместо него в воскресенье, – с грубым смехом предположил пекарь, прикрывая рот белой от муки рукой.

– Да нет, пекарь, – возразил Тод Мейкл, – наверняка он просто благодарит Дейви за субботнюю форель.

– С таким видом не благодарят, как по мне.

Снодди промолчал. Он ждал, пока разговоры стихнут. Затем с таинственным видом осторожно поставил кружку и вздохнул.

– Вы все ошибаетесь, – сказал он. – Да-да, еще как ошибаетесь!

Сознавая, что все взгляды направлены на него, он как следует затянулся трубкой и медленно произнес:

– Так вот, я готов поставить свою лучшую сбрую на то, что пастор распекает Дейви за шуры-муры с Джесс Лауден!

Сенсация! Шорник и надеяться не смел на подобный успех. От удовольствия он даже прослезился и с наслаждением причмокнул губами. Сама почтенная Либи, которая расположилась у дверного проема, чтобы приглядывать и за залом, и за общим баром, перестала вязать и взглянула на него. На ее проницательном благообразном лице было написано любопытство.

– Не выдумывай, Снодди, – бесцеремонно оборвала она. – В твоей дурной голове больше сплетен, чем у дюжины торговок рыбой из Галлоугейта.

– Я не выдумываю, госпожа Ланг, – возмутился Снодди. – Я видел их вчера на тропе влюбленных вот этими самыми глазами.

– Дейви не из таких, – возразила Либи. – Ему нет дела до глупых девчонок.

– Я слышал то же о многих парнях, – елейно произнес Маккиллоп, – а теперь их детки бегают ко мне в лавку за конфетами.

Повисла пауза, затем Снодди с нажимом произнес:

– Запомните мои слова. Смейтесь, если хотите, и сколько хотите. Но я знаю, куда ветер дует. И я поставлю серебряную крону против коричневой пуговицы, что Дейви Блэр поведет Джесс Лауден под венец, не пройдет и двенадцати месяцев.

– А почему бы и нет?

Все уставились на дверь, через которую в комнату незаметно вошел Геммелл. С мрачным блеском в глазах он сверлил шорника взглядом. Все ошарашенно смотрели на него, а он не без злости повторил:

– А почему бы и нет? Она славная девушка, Джесс Лауден; славная честная девушка. Она не боится деревенских сплетниц, у нее отважное маленькое сердечко. Она мне никто, но знайте, что я на ее стороне. Так что придержите языки.

Он пинком захлопнул дверь, шагнул вперед и купил кружку пива.

– Тише, тише, – проговорил Снодди, изрядно опешив. – Ты меня не так понял. Я и слова против нее не сказал, спроси кого хочешь. Я только со всем уважением сказал, что она выйдет за Дейви Блэра.

– Что ж, – свирепо ответил Геммелл, – пусть выходит! И Дейви Блэр ей вполне подойдет. – Он помолчал; затем внезапно пришел в доброе расположение духа, оглядел собравшихся и поднял кружку. – Кстати, раз уж мы об этом, есть тост.

Он помолчал еще немного.

– За их первенца!

Стояло славное солнечное июньское утро четверга на знаменательной неделе – неделе выставки в Ливенфорде. В Гаршейке и на соседних фермах нарастало возбуждение. В Гринлонинге тоже царила атмосфера предвкушения. Наэлектризованный воздух, оживленная болтовня парней, лишняя папильотка в волосах доярки, особенно звонкий смех Роба – все ждали выставку, хотели повеселиться на выставке и мечтали привезти домой Кубок графства субботним вечером.

– Тод, как ты думаешь, у меня есть шанс? – крикнул Роб, внезапно бросив свой молоток.

Вместе с кузнецом, Нилом и Гибби он чинил за амбаром телегу, которую хотел привести в порядок к важному событию. Пожалуй, поздновато, но Роб вечно тянул до последнего. И даже сейчас никак не мог угомониться и сосредоточиться на работе. Рукава его рубахи были закатаны, широкая грудь обнажена. Он поклонился Мейклу наполовину в шутку, наполовину всерьез.

– Что ж…

Тугодум Тод оперся своими массивными ручищами о рукоять молота и тщательно обдумал вопрос.

– Что ж, я полагаю, шанс есть, – наконец сказал он.

Глаза Роба смеялись; он не выдержал и расхохотался.

– Долго же ты думал, приятель! – пылко крикнул он. – Клянусь тебе, Тод, если я не возьму кубок, то лягу во дворе и буду жрать брюкву.

Нил одобрительно усмехнулся:

– Бык в прекрасной форме. Прошлой ночью он едва не разнес стойло.

– Да, – торжественно подтвердил Тод, – он очень горячий.

– Все так, – произнес Роб с глубоким удовлетворением. – Кости, мышцы, порода – все при нем. А какой горделивый взгляд! Скажу без обиняков, хотя это меня немного злит.

Внезапно он поднял глаза и обнаружил, что Гибби смотрит на него с возмущением и обидой. Он в шутку щелкнул по подбородку паренька:

– Не бойся, Гиб. Я не обижу твоего питомца.

Гибби засмеялся с рассеянным видом:

– Как бы он тебя не обидел. Он тебя в клочья разорвет, если захочет.

Роб добродушно кивнул:

– У него не будет такой возможности, малыш. В субботу он вернется в Гринлонинг с кубком и серебром. Ура! Ура! Жизнь прекрасна, если ничего не бояться. А теперь займемся рессорой, ребята. К вечеру телега должна быть в полном порядке. Утром в субботу будет не до нее, нам вставать ни свет ни заря.

Он замахнулся молотком, чтобы приступить к работе, когда через ворота фермы ворвался босоногий паренек. Он обежал амбар и, задыхаясь, с важным видом замер перед Робом.

– Привет! – воскликнул Роб, пользуясь очередным случаем оторваться от работы. – И что тебе здесь понадобилось в такое время дня?

– Письмо, – невозмутимо сообщил мальчик, снял шапку и достал письмо из-под кожаного внутреннего ободка.

Роб, ухмыляясь, взял письмо.

– Ты собираешься на выставку, парень?

– А как же!

Ухмылка Роба стала еще шире.

– Вот тебе три пенни за труды! И скажи моему брату, чтобы бежал со всех ног!

Мальчик молча схватил монету и помчался по дороге, размахивая шапкой.

Продолжая смеяться, стоя чуть поодаль, Роб смотрел пареньку вслед. Затем он развернул письмо.

Его лицо мгновенно и страшно изменилось. Письмо было не от Дейви. Оно было от Джесс. Он смертельно побледнел, когда в полной мере осознал удар. Роб дважды перечитал письмо. Слова, такие простые, словно обжигали ему глаза. Ей надо с ним поговорить… у нее будет ребенок… и он… он несет за это ответственность.

Его затошнило от потрясения, он не мог пошевелиться. Секунду назад жизнь была чудесной, восхитительной; сияло солнце, зеленели деревья, птицы пели для него. Он был блестящим кавалером, одержавшим тайную победу, и владельцем призового быка, который принесет ему Кубок графства. Теперь все изменилось: мир почернел, стал уродливым, страшным.

Роб стиснул зубы с внезапной яростью. Боже! Черт! Он был готов кричать это вслух. Он скомкал письмо в руке и со злостью запихнул его в карман. Тод и Нил вернулись к работе, ничего не заметив. Но Гибби с любопытством смотрел на него, открыв рот.

Ноздри Роба раздулись.

– На кого ты пялишься, кретин? – спросил он.

– Я г-г-гадал, – заикаясь, произнес опешивший Гибби, – что случилось.

– Не твое дело!

Он врезал Гибби по губам тыльной стороной руки. Паренек растянулся на земле. Свесив голову, Роб бездумно направился во двор и прислонился к бочке для дождевой воды, словно пьяный.

Гибби, лежа на земле, наблюдал за ним с мукой в глазах. У него звенело в голове, губа была рассечена; от боли он подвывал, словно раненое животное. Ненависть к Робу вспыхнула в нем с новой силой. Воспоминания о каждом ударе и каждом злобном взгляде нахлынули на него, терзали его, сводили с ума. Единственная дикая мысль вертелась у Гибби в голове. С него хватит; он покажет ему, сейчас он ему покажет. У него начала дергаться щека; руки и ноги дрожали. Он ему отплатит, за все отплатит! Гибби знает, что делать, хоть его и называют недоумком!

Белый как мел, он вскарабкался на ноги и скользнул за телегу. Тод и Нил вовсю размахивали молотками и ничего не заметили. Гибби промчался через в амбар в новое стойло. Открыл замок, распахнул дверь. Пронзительно завопив, он спустил быка прямо на Роба и со всех ног побежал прочь через поля.

Бык вылетел во двор и застыл как вкопанный, выгнув спину и сведя все четыре ноги вместе. Его тугая, ходящая ходуном шкура блестела черным на фоне беленых стен вокруг двора. Глазам его было больно от слепящей белизны этих стен. Ярко-желтый песок, разбросанный по земле, странным образом раздражал после приятной темноты стойла. Бык с интересом поскреб песок копытом. Затем он увидел Роба; в тот же миг Роб увидел быка.

Роб вздрогнул, мгновенно позабыв о своей беде. Осторожно шагнул вперед, захваченный врасплох.

– Эй! – крикнул он. – Эй, ты! Иди сюда!

Бык стоял неподвижно, флегматично, словно вырезанный из черного дерева.

Роб сделал еще шаг вперед.

– Что ты здесь делаешь? Иди сюда! Сюда! Сюда!

Бык побежал к Робу – не грозно, а медленно и задумчиво. Роб отскочил в сторону и выругался, когда зверь налетел на бочку с водой. Роб был раздосадован, что бык оказался на свободе, он боялся, что глупое животное покалечится о бочку или стены двора.

Он ринулся вперед, обхватил шею быка обеими руками и повис на ней сбоку всем телом, пытаясь направить животное в сторону открытой двери стойла. Но бык протащил его несколько шагов и нетерпеливо стряхнул без малейшего труда. Когда Роб упал, бык боднул и обнюхал его сзади. Перекатившись и освободившись, Роб почувствовал, как рога взрыхлили мягкий гравий под ним. Он вновь вскочил на ноги, покрытый синяками, потрясенный. У него пропала охота обращаться с животным бережно. Его охватил гнев.

Оглядевшись, он схватил ржавый серп, нырнул вперед и огрел им плашмя быка по крестцу.

– Сюда, черт побери! В стойло!

Внезапно бык резко повернулся на передних ногах и пропорол рубашку Роба правым рогом.

Громко ругаясь, Роб отступил в центр двора. Порванная рубашка развевалась за его обнаженными плечами, словно плащ. Он покраснел от злости.

– Ах вот ты как, вот ты как! Бодаешься, тварь. Так я тебя проучу, я тебе покажу! Я шкуру с тебя спущу!

Шагая из стороны в сторону, ругаясь, размахивая руками, он попытался загнать быка в стойло.

Но бык даже не двинулся в ту сторону. Опустив голову, он бросился на Роба – неистово и беспощадно. Они разминулись едва на дюйм, когда Роб метнулся влево, а бык ударил справа. Роб почувствовал, как рог чиркнул его по боку, и не устоял на ногах.

Он вскочил. Он больше не ругался и плотно сжал губы. Лицо его из красного стало белым и холодным от злости. Все его недовольство жизнью сосредоточилось на животном. Он забыл, сколько бык стоит и для чего нужен. Напрочь забыл о выставке. Важным было одно: он должен показать быку, кто здесь хозяин.

Бык хочет его убить? Пусть попробует! Воля против воли; сила против силы! Он одержит верх, даже если погибнет при этом! Роб стиснул старый серп так, что вены на его здоровенной руке вздулись и побелели. Его челюсть окаменела. Широко распахнутые глаза пристально следили за животным.

Бык вновь направился к нему, опустив голову, выгнув спину. Роб не двигался почти до конца, зная, что бык ударит справа. Перед тем как отскочить, он врезал тупой стороной серпа по шее животного. Удар был сокрушительным, но ржавый серп переломился. Зазубренный обломок пропахал блестящую шкуру под мощными плечами быка. Кровь заструилась на раскаленный песок двора.

Бык сменил направление и немедленно ринулся на него еще раз. Роб ударил его сломанным серпом и бросился бежать.

Бык замер в двадцати футах. Он тяжело дышал и косился на человека маленьким свирепым глазом. Роб видел, как раздуваются его ноздри. Затем зверь тронулся с места, медленно и грозно. Он неспешно шел боком к Робу, загоняя его в угол двора. Роб попятился, понял свою ошибку и замер. Бык вновь метнулся к нему.

Роб прыгнул влево, но на этот раз бык ударил слева! Его рог угодил Робу между ног. Роб выронил серп. Бык десять шагов пронес Роба на роге. Он держался за второй рог обеими руками, лицо его было искажено от боли. Затем высвободился, скользнул по плечу быка, упал на колени. Кровь тонкими струйками била из порванной артерии бедра.

В этот миг Энни, доярка, выглянула в окно судомойни. Она увидела Роба и завопила от ужаса, так что слышно было на полмили окрест. Тод и Нил услышали ее крик. Через мгновение они ворвались во двор.

Они увидели, что Роб, покачиваясь, безоружный, стоит лицом к быку. Разгоряченный, уверенный в себе бык ударил снова. Роб не пошевелился. Он был вне себя от боли и ярости. Он стоял, свесив голову, глаза его остекленели, но зубы были сжаты с прежней мрачной решимостью. Когда бык налетел на него, он стиснул кулак и со всей силы врезал животному в мягкий кончик носа. От удара у него чуть не сломалось запястье. Но это не остановило быка. На этот раз рог угодил под мышку. Хруст ребер и хлюпанье порванного легкого слились в единый жуткий звук.

– Господи, – выдохнул Нил и повернулся к Тоду, – да он рехнулся, совсем рехнулся! Скорей!

Они с криками побежали к Робу. Нил размахивал руками, чтобы привлечь внимание быка, Тод потрясал своим тяжелым молотом. Роб, шатаясь, повернулся к ним с ужасной злобой. Он едва держался на ногах, едва ворочал языком.

– Не мешайте, – невнятно проговорил он. Кровь пузырилась у него на губах. – Не мешайте.

– Господи! – снова ахнул Нил и попытался оттащить Роба.

Но Роб оттолкнул его и выхватил молот у кузнеца. Когда бык бросился на него в очередной раз, он широко расставил ноги, хорошенько размахнулся и врезал молотом быку прямо в лоб. Треск был громким и чистым, как выстрел. Молот прошел через тонкую лобную кость черепа быка как сквозь масло.

Бык резко, удивленно остановился. Вся его ненависть как будто испарилась. Очень тихо у него подломилось сперва одно колено, потом второе. Он упал на бок, будто собирался вздремнуть. Содрогнулся. Вывалил язык. И умер.

Покачиваясь на ногах, Роб тупо смотрел на своего мертвого быка. Его лицо, сплошь в крови и пыли, словно налилось свинцом, было уже холодным и влажным на ощупь. Губы стали тонкими и пустыми. Тело тоже было пустым, как будто из него высосали все, что составляло его сущность. И только рот был полон крови. Роб попытался поднять руку, чтобы вытереть губы. Но не смог. Его рука была слишком тяжелой… сделанной из свинца. Оцепенелый, он пытался что-то вспомнить, понять.

– Приятель, – удивленно, по-детски прошептал он, – что на тебя нашло? Какая жалость! Не видать… нам выставки.

Кровь фонтаном хлынула из его рта. Глаза остекленели; воздух вырывался из горла со свистом. Тело человека грузно рухнуло на тело быка.

Через час Тод Мейкл спустился с холма. Он был белый как полотно и дрожал всем телом. Не обращая внимания на переполох, который вызвало его странное поведение, он направился прямо в трактир, где в мертвой тишине выпил неразбавленного виски, расплескав половину дрожащей рукой.

– Господи, – простонал он, – как же мне было нужно выпить!

Спотыкаясь, он добрался до стула и уселся, съежившись и дергаясь, словно слишком долго пробыл в холодной воде. Внезапно он заметил высохшую кровь на тыльной стороне руки. Это стало последней каплей. Он разразился рыданиями и прошептал:

– Роб умер, и все тут.

Затем он поведал им ужасную весть.

Она мгновенно разнеслась по деревне. Люди выбегали из домов, бросали работу, еду и питье. Они сбивались в толпы на дорогах, возле школы, на перекрестке.

Весь тот день и следующий за ним, всю следующую неделю деревенские пребывали в оцепенении, потрясенные до глубины души. Люди собирались на перекрестке, тихо переговаривались или молча стояли, и каждый думал, думал, думал об ужасной смерти Робина Блэра из Гринлонинга. Во вторник, в день похорон, во всей деревне никто даже не вспомнил о работе. Мужчины надели черное, женщины – свои лучшие траурные наряды; ни один ребенок не остался сидеть дома. Со всей округи, из Ардфиллана, Овертона, Шоуза, Гейлстона и Дамбака, с каждой фермы у подножия Уинтонских холмов и даже из самого Ливенфорда – все стекались в Гаршейк, чтобы отдать дань уважения славному парню.

«Славный парень. Благородная душа!» – то и дело с надрывом повторял Семпл в своей надгробной речи. Ему хотелось бы сказать: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих», как он удачно ввернул, когда братья Ламонд утопили друг друга.

Но пришлось довольствоваться пятнадцатым стихом седьмой главы Книги Екклесиаста: «Вот праведник, погибший в праведности своей». Семпл проповедовал вдохновенно, церковь была набита битком, в церковном дворе было не протолкнуться, и мало кому удалось сдержать слезы. Женщины рыдали открыто, пока пастор золотил нимб вокруг головы Роба. Мужчины стискивали зубы и смотрели в землю. Колокол звонил громко, медленно, долго… когда же он наконец замолчит? Страх Господень, ужас пред безвременной кончиной, величие героической смерти вызвали брожение в местных умах. Печаль окутала деревню на долгие недели и со временем переросла в своего рода благоговение.

Снодди, стоя на перекрестке в то субботнее утро первого июля, в точности выразил общее настроение.

– Полагаю, – торжественно произнес он, – полагаю, что он был гордостью нашей деревни.

Он произнес это уже с полсотни раз за последние три недели; но в присутствии Фрейзера и Мейкла его слова по-прежнему вызывали одобрительные шепотки.

Все немного помолчали в знак согласия. Затем Мейкл, глядя на дорогу, внезапно воскликнул:

– Смотрите, Лисбет Дункан… и с ней миссис Скулар.

Глаза-буравчики Снодди загорелись. Он с важным видом сунул большие пальцы себе под мышки. Когда женщины подошли ближе, он окликнул их:

– Доброе утро! Доброе утро, дамы! Рано вы сегодня. На ферму направляетесь?

Миссис Дункан остановилась, склонив голову к плечу и отважно опираясь на руку Феми.

– Нет, – вздохнула она, – мы идем прибраться на могиле Роба. Увы, мои бедные ноги едва меня держат, и мне приходится ходить туда, только когда у моей доброй подруги миссис Скулар есть время и силы проводить меня. Она поистине добра ко мне, несчастной калеке.

Снодди хитро посмотрел на нее:

– А как дела в Гринлонинге, раз уж мы об этом? Говорят, Струтерс вернулся – он был слишком стар, и Роб его уволил, – и помогает Эйли с фермой.

Лисбет снова фыркнула:

– Понятия не имею, что у Эйли в голове. Разве она станет обсуждать это с матерью! Ах! Я всего лишь никчемная больная старуха, которая никому не нужна.

Феми нетерпеливо переступила с ноги на ногу. Стоять и сплетничать на перекрестке было ниже ее достоинства. Она потянула Лисбет прочь, когда внезапно увидела человека на пороге школы. Она сощурилась, пристально глядя на него; затем указала рукой в его сторону.

– Глядите, – коротко сказала она. – Вы только поглядите.

Они поглядели. И увидели, как Дейви Блэр переходит дорогу с удочкой в руках и направляется в Милбернский лес.

Повисла мертвая тишина, затем Лисбет испустила долгий вздох.

– Никогда такого не видела, – простонала она, – за всю мою жизнь. Его бедный брат и четырех недель не пролежал в могиле, а он уже шатается вдоль ручья с удочкой.

– Возмутительно, – выдохнул Снодди. – Совершенно возмутительно!

Феми выпрямила свою костлявую спину.

– Полагаю, вы не заметили самого ужасного, – мрачно произнесла она. – Вы не заметили его галстука. Он не черный, как положено в трауре. Он цветной!

Дейви шел через лес, не подозревая об осуждении зевак. Его снедали тревога и печаль, бесплодная тоска по Робу – тоска, которая вгрызалась в сердце и не отпускала. В это субботнее утро ему было не до рыбалки. Он отправился на нее по привычке – и еще потому, что хотел скрыться от людей, сбежать. Побыть в одиночестве, подальше от глухой печали здания школы, где его мать, окутанная непроницаемым, мертвенным молчанием, всем своим видом словно вопрошала: «Почему Господь забрал моего Роба, мою радость, моего любимого сына, а ты – ты, никчемный, жив?»

Он бросился на землю у излучины ручья, на зеленой поляне, залитой косыми лучами солнца, падающими сквозь листву буков. Забывшись, он отпустил свои мысли блуждать темными путями горя.

Он не знал, сколько времени размышлял о Робе, может, пять минут, может, час. Но его мысли резко оборвались, когда хрустнула сухая ветка. Он поднял взгляд. От ручья к нему шла Джесс Лауден.

Она дружелюбно улыбнулась при виде его изумления и, прежде чем он успел встать, присела на траву рядом с ним.

– Ну и жара, – сказала она. – Теплее, чем я думала.

Сорвав лист папоротника, Джесс принялась обмахивать им лицо. Через мгновение она остановилась и заметила:

– Непохоже, чтоб ты рыбачил.

– Нет. – Он все еще не пришел в себя от удивления. – Мне нынче не до рыбалки.

– Понимаю, – тихо сказала она. – Я тоже знаю, что такое тоска. Может, попробуем друг друга развеселить? Мы же снова друзья, Дейви?

– Конечно! – Он замолчал, испытывая муки совести. – Честно говоря, этот месяц ты держалась отлично. Я почему-то боялся, что ты можешь… можешь наворотить дел. Понимаешь, я думал, что тебе нравился Роб. Но ты держалась отлично, Джесс. На похоронах…

Она рассеянно слушала его, обмахиваясь листом папоротника.

– Да, на похоронах присутствовала Джесс Лауден в скромном черном платье, вела себя тихо и благопристойно, запевала, подавала пример, произвела на всех прекрасное впечатление. Ей не было особого дела до бедняги-покойника, конечно же не было… – По лицу Джесс пробежала легкая судорога, но ее голос даже не дрогнул: – Но она приложила все силы, чтобы отдать ему дань уважения, как и полагается такой скромной девушке.

Он с тревогой посмотрел на нее:

– Разве тебе не… нравился бедняга Роб?

Она ласково улыбнулась ему:

– С чего ты взял, Дейви? Зачем мне было заглядываться на Роба, когда весь мир был у моих ног?

Прежде чем он успел ответить, она торопливо продолжила:

– Я думаю, что мне мог бы понравиться любой мужчина. Так уж я устроена. И уж если б я кого полюбила, то любила бы всей душой. Я бы стала прекрасной женой, правда, Дейви?

Он опустил взгляд от неловкости.

– Наверное, – пробормотал он.

Джесс отбросила лист папоротника и подошла совсем близко к нему.

– Знаешь, Дейви, а я хороша собой, – сказала она. – Может, ты как следует не смотрел? Посмотри на меня, Дейви, и скажи, хороша ли я?

Она запрокинула голову, выгнула шею и прикрыла глаза. Он заставил себя посмотреть на нее, хотя ему становилось все больше не по себе.

– Как тебе мое лицо? А фигура? А кожа, Дейви, смотри, какая она мягкая и белая!

– Наверное, – еще раз пробормотал он.

Внезапно ему показалось, что он спит. Она стояла так близко, он чувствовал тепло ее дыхания, его запах… похожий на аромат клевера. Ее губы были алыми, а в больших карих глазах мерцала странная теплая улыбка.

Солнечный свет струился с небес жаркими волнами. Тишина уединенного уголка леса словно сковала их странным заклятьем. Джесс ласково погладила его по руке.

– Тебе было бы хорошо со мной, Дейви, – прошептала она. – Ты даже не представляешь, насколько хорошо. Только подумай, Дейви, ты и я. Ты мне нравишься, Дейви. Разве ты не видишь, что нравишься мне?

Она чуть откинулась назад, ворот ее блузки разошелся. Она использовала все свое женское обаяние, чтобы соблазнить его. Но он отпрянул, как испуганная лошадь.

– Я тебе не нравлюсь! – взволнованно воскликнул он. – А ты не нравишься мне. Если ты кого и любила, так это Роба!

Молчание. Долгое молчание. Она села прямо, ничуть не обескураженная.

– Да, – наконец сказала Джесс совсем другим, жестким, голосом, – ты прав. Я любила Роба, хотя теперь мне кажется, что я его ненавижу.

– Что ты имеешь в виду?

Она не сводила с него глаз.

– У меня будет ребенок, – сказала она. – От Роба.

Он смотрел на нее, онемев. Наконец, запинаясь, произнес:

– Т-так вот оно что.

– Да, так вот оно что. Так что теперь ты понимаешь, как много для меня значила смерть Роба. Кстати, мне его не жаль. Я даже отчасти рада! Много ночей я лежала без сна и думала об этом. Я видела десятки раз, как он умирает. И мне его не жаль, уж поверь. Он получил по заслугам.

– Так вот оно что, – оцепенело повторил он.

– Да, так вот оно что, Дэвид, – эхом повторила она, довольно сухо. – И вот почему ты должен жениться на мне.

Он вяло прижал ладонь к лбу.

– Жениться на тебе? – выдавил он.

– Вот именно!

Она сорвала травинку и прикусила ее крепкими белыми зубами.

– Но я не… я не понимаю.

– Не понимаешь? – тихо спросила она. – Так я тебе объясню!

Она повернулась к нему, спокойная и решительная:

– Когда-то одну женщину, Дейви, с позором изгнали из этой деревни, потому что она прижила ребенка, которого никто не признал своим. То была моя мать. А я тот самый ребенок. Забавно, не правда ли, что я совершила ту же ошибку? Да, это очень забавно! Конечно, пока никто не догадывается. Но они узнают, очень скоро узнают. Мне не удастся это долго скрывать. И шум поднимется изрядный. Но у меня есть мозги и сила духа, в отличие от моей бедной матери. О нас с тобой ходят слухи. Наши имена склоняют на все лады уже несколько месяцев. Так что нам суждено пожениться, нам с тобой, Дейви. Ты и вправду мне нравишься, но это тут ни при чем. Я тебе прямо говорю – я не пойду по стопам матери. Нет, перед Богом клянусь! Так что ты должен жениться и спасти меня!

Он вскочил на ноги, полный слепого ужаса и отвращения.

– Нет! Нет! – воскликнул он. – Ты не можешь… ты же не всерьез.

– Что ж, – спокойно сказала она, – скоро увидишь.

– Я на тебе не женюсь! Не женюсь! – крикнул он.

– Тише, Дейви. Я хороша собой и умна. Ты скоро меня полюбишь.

Она протянула к нему руку, отчасти чтобы успокоить, отчасти в насмешку. Но он даже не заметил этого.

– Я на тебе не женюсь, – в панике повторил он. – Я всей деревне расскажу.

– Нет, Дейви. – Она улыбнулась еще более хладнокровно, чем обычно. – Это я расскажу всей деревне.

Он не слушал. Его охватили ужас и отвращение. Ему хотелось одного – бежать, дышать, избавиться от ее мерзкого присутствия. Он повернулся и бросился вдоль ручья, не обращая внимания на ее протесты, продираясь сквозь буки и кусты, страшась лишь одного – что она последует за ним.

Но она не стала его преследовать. Спокойно встала, отряхнула платье. Выражение ее лица было жестким, решительным. Направляясь к деревне, она уже знала, что скажет и кому.

Через день Феми Скулар заглянула к Джанет Блэр. Они имели обыкновение пить чай вдвоем по понедельникам – по очереди то в здании школы, то в доме пастора. В конце концов, они были подругами; по крайней мере, если можно так выразиться, как сказал бы Маккиллоп. И в этот первый понедельник июля чаепитие предстояло в здании школы.

Феми перешла через мост, прошла по садовой дорожке и один раз уверенно стукнула в дверь. Через мгновение она уже сидела на краешке набитого конским волосом кресла в гостиной с идеально ровной спиной и подобающим выражением лица. На предложение Джанет снять верхнюю одежду она ответила:

– Нет! Мне и так хорошо, спасибо. Возможно, я сегодня не задержусь надолго.

Джанет покосилась на нее, собирая чайные принадлежности, но промолчала. Внезапное пугающее молчание было коньком Джанет, и после смерти Роба она часто прибегала к нему. Внешне она мало изменилась: ее высокие скулы стали выступать чуть больше, кожа посерела, горькие складки от ноздрей до уголков губ залегли еще глубже. Она так лелеяла свою сдержанность, так гордилась ею, что ни за что на свете не признала бы мук горя и утраты, которые терзали ее, – нет, она таила их в груди, точно раковую опухоль. Недрогнувшей рукой она протянула Феми чашку чая и отрезала ломтик пряника.

Феми приняла угощение, вежливо пригубила чай, отщипнула кусочек.

– Вчера вечером к нам заглянула Джесс Лауден. Бедная девочка! Дела у нее совсем плохи.

– Эта бесстыдница! Какое мне до нее дело? Я всегда ее терпеть не могла.

– Нет-нет, Джанет! – возразила Феми с нарочитой кротостью. – Думаю, мы жестоко ошибались в этой девушке. Может, она и бесстыдница, это у нее в крови. И все же она тянется к достойной жизни. Она молилась со мной на коленях в моей комнате целый час. Не стоит судить ее слишком строго. Нравится тебе или нет, но она скоро станет твоей дочерью.

Джанет подскочила в своем кресле.

– Ты с ума сошла? – воскликнула она.

– Нет-нет, – мягко произнесла Феми. – Нисколько. А вот Дейви, похоже, сошел, поскольку сделал Джесс Лауден ребенка. Она сама мне об этом сказала. Упала в мои объятия и во всем призналась. Бедная девочка, в этом намного меньше ее вины, чем его!

Серое лицо Джанет залила краска.

– Ты лжешь, – громко сказала она. – Это гнусная наглая ложь!

– Господь знает, как бы я хотела ошибиться, – благочестиво произнесла Феми. – Но нет ни малейшего сомнения, что это правда. Да, правда, о которой уже гудит вся деревня.