Текст книги "Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: Арчибальд Кронин

Рев самолетных моторов был едва слышен в замкнутом пространстве салона. Все пассажиры уже привыкли к нему. Просто ровное жужжание. Да и сам полет не ощущался. Мчась вперед на скорости две мили в минуту, они словно парили в синеве над серой пуховой периной из облаков. По сравнению с неторопливым морским путешествием возвращались они стремительно, как выпущенная стрела.

С момента отправления из Санта-Круса прошло всего два дня.

Они поднялись в небо над бухтой в четверг до полудня. Стоял спокойный, ясный день, солнце светило не слишком ярко, море было зеленым и плоским, как стеклянная пластина. Гидросамолет взлетел так внезапно, что мамаша Хемингуэй распахнула окно и высунула лоснящуюся голову – ее так озадачило это событие, что она была сама не своя.

– Господи боже, да они улетели! Carajo coño! Даже попрощаться не пришли, носа не показали. Вот же чертовы злопыхатели, чтоб им пусто было. Клянусь двенадцатью апостолами, после такого я еще сто раз подумаю, с кем водить компанию. Эй, Кука, притащи капелюшку «негритянской крови». Pronto, pronto, я то я прям на части разваливаюсь. Жуть!

А Трантер, испугавшись гудения в небе, выскочил из своего недавно арендованного миссионерского дома и, задрав голову, проводил взглядом удаляющееся пятнышко.

– Вот это да, они улетели… – произнес он, эмоционально стиснув молочно-белые руки. – Вот это да, я избавлен от бед и искушений. О благодарю, Господи! В конце концов я достигну успеха в своей миссии. Аллилуйя!

Проскакав в дом, как огромный кролик, он плюхнулся перед фисгармонией и со всем пылом раскаявшегося грешника извлек из инструмента громогласные звуки псалма.

 
Грехи мои были выше гор,
Но я им дал наконец отпор.
 

Единственным местом, где это отбытие предвидели, было поместье Лос-Сиснес. Конечно, знал об этом и Дибс, но тот, охваченный смертельным негодованием, замуровал себя в отеле, отказываясь сделать хоть шаг на улицу. В поместье же на полусгнившем флагштоке колыхалась огромная белая скатерть, как будто белье, которое забыли снять после стирки. Под флагштоком стояли, размахивая руками, две фигурки: серая букашка и черная букашка. Блеснуло что-то – возможно, табакерка на солнце. Потом самолет взмыл над морем, а остров остался внизу, зеленый и прелестный, как лист водяной лилии в пруду. Последним скрылся из виду Пик – растворился, как мираж, в мерцании моря.

Путешественники приводнились на реке Тахо за хребтом Синтра и провели ночь в Лиссабоне. Затем на следующий день, обогнув Порту, Виго, Луго, срезав край Кантабрийских гор, пересекли залив по направлению к Бордо. Все происходило неторопливо и легко. И в то же время быстро. Дорога туда – дорога обратно. Воздух стал прохладнее, когда они поднялись над широкой Гаронной и полетели на север, к Нанту. Холоднее было и море.

Наступил последний день путешествия – как стремительно оно пролетало! Неизбежный Сен-Мало с желтыми, как кукурузные початки, песками Параме. Но это зрелище промелькнуло лишь на минуту и растворилось, как все остальное, в море, в воздухе, в тихом нескончаемом гудении двигателей.

Филдинг рассуждал о маршруте с искренним энтузиазмом. У него были прекрасная карта и кронциркуль, он испытывал живейшее наслаждение, если удавалось пунктуально соблюсти сроки. Как он заявил, расписания и графики зачаровывали его с детства, когда он прочитал книгу Жюля Верна о джентльмене по фамилии Фогг[131]131
   Филеас Фогг – герой романа Жюля Верна «Вокруг света за 80 дней».


[Закрыть]. Прибыть на место вовремя, минута в минуту – вот истинное доказательство того, что разум управляет материей. В данный момент Филдинг сидел впереди, в кабине пилота, расспрашивая Стэнфорда, удастся ли достичь чего-то подобного? Или нет?

Харви, занимавший заднее кресло в салоне, скользнул взглядом в сторону квадратного иллюминатора за своим плечом. Облака истончились и закудрявились, словно огромное одеяло прохудилось и перья рассыпались по морю, видневшемуся внизу. В прорехах мелькали синевато-серые волны. Солнце сияло, но не обжигало.

Дорога туда – дорога обратно. Незаметным движением Харви повернул голову и взглянул на Мэри. Она смотрела прямо перед собой, пальцы едва касались закрытой книги, лежащей на коленях. Мэри была молчалива, бледна и тонка – о, как тонка! Конечно, ее состояние улучшилось, она набралась сил для путешествия. Но оставалась до странного непроницаемой, прятала подбородок в меховом воротнике шубки, ресницы скрывали выражение глаз.

Она изменилась – почти неуловимо, но значительно: повзрослела, стала более сдержанной, в ее задумчивости появилась некая глубина. Она будто обрела достоинство и цель, чего до сей поры ей недоставало. Прежняя легкость и пылкость, быстрые, порывистые движения исчезли. Вместо этого пришло осознание зрелости. Дитя, нетерпеливое и вечно удивленное, превратилось в женщину.

Заметила ли она, что Харви украдкой смотрит на нее? Он не знал, просто не знал. Состояние неопределенности было мучительно, он чувствовал, что оно связывает его все жестче. Настолько жестко, что он едва мог пошевелиться. Так продолжалось последние два дня и раньше – пять дней, проведенных в Санта-Крусе. Мэри и Харви боялись взглянуть друг на друга, держались скованно, принужденно, ни на мгновение не оставались наедине, страшились банальных слов, которые должны были произнести. И каждый ждал от другого какого-то знака, но так и не подал его сам.

Харви устремил взор на Мэри, приоткрыв губы, изо всех сил мысленно призывая ее посмотреть в его сторону. Конечно, она должна взглянуть на него… одной секунды было бы достаточно.

Но Мэри этого не сделала. Она по-прежнему смотрела прямо перед собой: непроницаемое белое лицо, подбородок, вжатый в ласковый мех воротника, загадочно подрагивающие ресницы. А в следующее мгновение Филдинг вышел из кабины пилота. Беззаботно направился в конец салона и опустился в кресло рядом с Харви.

– Снизу поднимается дымка, – объявил он и по-свойски закинул руку на спинку кресла. – Вот-вот покажется Ла-Манш.

– Да, – ровным тоном откликнулся Харви.

– А потом – старый добрый Солент. Там и сядем на воду снова. Двигатели работают безупречно, самолет идет ровно. Стэнфорд говорит, осталось не больше часа. Точно вовремя. А потом Бакден, будем там пить чай, – он сверился с часами, – в пять пятнадцать, тютелька в тютельку. И я в известном смысле не жалею, что поехал, черт возьми! Роскошная вышла поездка. Дико не хотелось лететь – что-то меня тревожило, видимо. Да еще терпеть не могу путешествовать в одиночестве. Однако из нас четверых сложилась уютная компания. Ей-богу, я бы не возражал как-нибудь повторить подобный вояж.

Его томно перебила Элисса, бросив через плечо:

– Нет. О боже, нет… и за десять тысяч. – Она зевнула, призадумалась. – Одно только удерживает меня от истерики – как вспомню Дибса, брошенного в этой дыре. Его лицо до сих пор стоит перед глазами, такое разнесчастное. И последний взгляд – почти нечеловеческий. Вот что спасает мне жизнь.

Филдинг рассмеялся без тени злобы и сказал:

– Ты встряхнешься, когда окажешься дома, Элисса. Подумай об этом. Весна в Англии – живые изгороди, запах вереска, бутоны в садах…

– Люди с зонтиками проклинают ветер, который пронизывает насквозь. Автобусы забрызгивают тебя грязью с головы до ног, и ни одного такси не видно. Все пытаешься нас приободрить, Майкл, черт тебя подери? Прекрати уже, это невыносимо. Иди в кабину, сядь за штурвал. А Стэнфорда отправь сюда. Я хочу выяснить, не влюблен ли он в меня. – Она бросила ехидный взгляд на Харви. – Не понимаю, почему монополия на великую страсть должна принадлежать одной только Мэри.

Майкл расхохотался громче, чем обычно. Он обхватил второй рукой кресло Мэри, как бы соединяя ее и Харви, и проделал все это со смехотворной учтивостью.

– Слышите, что она говорит, юные шалуны? Выдает с потрохами вас и весь ваш славный флирт.

Харви поморщился. Но Мэри, кроткая и пассивная, никак не откликнулась, ее лицо оставалось непроницаемым. Элисса с любопытством уставилась на Майкла. Наконец покачала головой.

– Как мило, – проронила она, – такой джентльмен.

Филдинг, отсмеявшись, достал портсигар, предложил сигарету Харви, но тот отказался.

– А знаете, – продолжил он дружелюбно, – шутки в сторону, и правда приятно вернуться домой. Как съездишь за границу, сразу начинаешь выше ценить свою страну. Умираю от нетерпения – так хочется показать вам Бакден. Помните, я говорил про розы? Они совершенно особенные. А еще я должен показать вам свои приюты для престарелых. Забавно, я чрезвычайно увлекся приютами для престарелых. Что-то вроде хобби, знаете ли. Начинал мой старик, а я продолжаю… ну, понимаете… строить. Коллекционирую долгожителей, как какой-нибудь другой малый бегает за бабочками. Есть у меня один старикашка, ему осталось всего три месяца до ста двух лет. Право…

Харви перестал его слушать. Он уже понял, что представляет собой Филдинг, составил о нем окончательное и беспристрастное мнение. Как и сказала Элисса – джентльмен. О боже, что за слово! Но Майкл был джентльменом во всем кошмарном архаичном смысле этого понятия. Добрый, очаровательный, благожелательный, и мухи не обидит. Он не мог, нет, просто не мог враждовать ни с кем в мире. И он никогда не бывал серьезен. Да, вот в чем дело – серьезность была для него чем-то невозможным. Он не спорил. Если ему возражали, он, рассмеявшись, менял тему и забывал об этом навсегда. Что касается ревности, то он совершенно не был способен ревновать. Сначала это сбивало Харви с толку. Но теперь он с абсолютной уверенностью осознал причины легкомысленного равнодушия Филдинга. Любовь не имела для него смысла. Он был привязан к Мэри, и только. Как часто Харви собирался с силами, чтобы бросить Филдингу прямо в лицо, твердо, оскорбительно: «Послушайте, я люблю вашу жену!»

Но от этого не вышло бы ни малейшего толка. Филдинг не возмутился бы: «Черт возьми, что вы имеете в виду?» Даже не рассердился бы: «Какая наглость!» Рассмеялся бы и ответил с безукоризненной невозмутимостью: «Дружище, я нисколько не удивлен. Мэри очаровательна. Попробуйте вот это блюдо. Оно турецкое, но не очень острое». В его неумолимом добродушии было что-то устрашающее. Сей факт поразил Харви с убийственной убедительностью. О, все это сводило с ума. Уж лучше биться головой о кирпичную стену, чем задыхаться под мягкой податливой подушкой.

– …И это, – заключил Филдинг, – доставило бы мне настоящее удовольствие. Дождаться, когда мне стукнет восемьдесят, и стукнуть жизнь в ответ. Причем одной левой, заметьте. Шучу. Тут нужно будет постараться. Нечеловечески сложная задача. – Он затушил сигарету, с улыбкой склонился к Мэри. – Все хорошо, юная шалунья? Не слишком устала? Тебе тепло?

Ее лицо, прячущееся в мехе воротника, казалось еще меньше, чем обычно.

– Да, спасибо, Майкл, – безучастно ответила она.

– Потерпи, осталось недолго. – Он посмотрел в иллюминатор и, вскочив, воскликнул: – Ого, пусть меня повесят, если это не так, – мы почти на месте! – Он вытянул шею, с ликованием на что-то показывая, но никто не проявил к этому интереса. – Это церковь Святой Екатерины, а за ней Вентнор. И форты снаружи, и Хаслар. Право, это великолепно! Боже, Стэнфорд выключает двигатели. Я… я должен с ним поговорить. – И, бросив взгляд на часы, он побежал в кабину, чтобы выяснить, что да как.

Прошло пять минут. Вентнор разрастался внизу, потом ускользнул, оставшись слева по борту. Гидросамолет сделал круг. Пролив Солент – сначала серебристая полоска между островами Великобритания и Уайт – становился все шире, пока самолет снижался. Поблескивающая поверхность незаметно приблизилась, потом пассажиры ощутили довольно значительный удар. Самолет заскользил по воде, развернулся носом к волнолому. Два белых плюмажа вспенились под его поплавками, пока он, колыхаясь, бороздил поверхность. Пропеллер постепенно замедлялся, затем с комичной неторопливостью остановился вовсе. Самолет проплыл еще десять ярдов к причалу. Наступила тишина, почти оглушающая. Стэнфорд вышел из кабины, стягивая перчатки. За ним следовал Филдинг. Пилот был долговязым парнем с темными непокорными волосами.

– Итак, – объявил он довольно спокойно, – на этом все.

Элисса послала ему кокетливый взгляд, прикрыв веки.

– Вам не жаль, что поездка закончилась?

Он улыбнулся, в уголке рта блеснул золотой зуб.

– Нет!

– Нет, – передразнила Элисса. – И это все, чего я смогла от вас добиться. Вы бездушный человек. И нос у вас измазан маслом.

Филдинг схватил Мэри за руку.

– Смотри, – возбужденно вскричал он, – там Старый Мартин!

От берега стремительно стартовала моторная лодка, вошла в порт и направилась прямо к ним. Пока Стэнфорд возился с люком, отворяя его, катер приблизился и закачался на волнах сбоку.

Харви ждал в конце салона, наблюдая с холодным, бесстрастным лицом, как Филдинг, Элисса и Мартин говорят одновременно, а Мэри молчит. Слабо улыбается Мартину, но молчит, молчит. Харви последним пожал руку Стэнфорду, последним спустился в катер. Он остро, болезненно осознавал все происходящее.

– Я так и думал, что встречу вас со стороны Саутси, сэр Майкл, – заметил Старый Мартин, перекрикивая гудение мотора. – Это намного удобнее, чем было бы в Хасларе.

– Великолепно, Старый Мартин.

– Думал, так будет легче ее милости… – Слуга напряг голосовые связки до предела, засипел и умолк, счастливо кивая и помаргивая выцветшими голубыми глазами.

Это был невысокий, высохший, хилый человечек с длинным носом и детским выражением на лошадином лице. «Джентльмен на службе у джентльмена, – все так же мучительно осознал Харви. – Трепещет от преданности и желания услужить. И так всю жизнь. Старый добрый феодальный дух».

Они поднялись по зеленым ступенькам Старого пирса, впереди вырастали рядами высокие дома, едва слышно дребезжали трамваи. Толпа зевак таращилась на угодливого – ужасно угодливого – служаку, а тот пятился шаг за шагом и бормотал:

– Осторожно, миледи. О прошу вас, осторожнее.

Их ждала машина. Сверкающий, надменный, огромный «роллс-ройс». Конечно же, сдержанного темно-синего цвета. У дверцы стоял мужчина, застывший, как фигура из Музея мадам Тюссо. Он захлопнул дверцу с нежнейшим щелчком, быстро сел за руль. Машина двинулась с места, унося пассажиров, утопающих в дорогих коврах. Водитель снова превратился в экспонат музея и, следуя указаниям Старого Мартина, неощутимо и неслышно переключал передачи.

Город пронесся мимо, автомобиль выехал на Чичестер-роуд, и перед глазами развернулась живописная сельская местность, как книжка с прелестными картинками.

– Что скажете, не такая уж и скучная наша Англия? – торжествовал Филдинг. – Впрочем, подождите до Суссекса, до наших скромных владений.

Да, на живых изгородях набухли почки, маленькие квадратные поля отливали зеленью, под деревьями красовались коттеджи – все аккуратное, ухоженное, сверкающее, как хорошенькая новенькая булавка. Но Харви не замечал симпатичных картинок. Ужасен пейзаж за окном или прелестен – его не заботило. «Зачем, – думал он с бешенством, – я поехал сюда? Зачем позволил себя уговорить?» Куда подевались все его защитные реакции, его грубость, сарказм, ледяное безразличие?

Он сидел рядом с Мэри – настолько близко, что ощущал малейшее ее движение. На такой рассадке настоял Филдинг.

«Сиди спокойно, идиот!» Это было мучительно. Сердце билось как колокол. Мэри смотрела прямо перед собой, но щеки заметно порозовели. Ни разу не встретиться… ни разу по-настоящему не встретиться с ней взглядом… какой это был голод…

– Горячие булочки с маслом перед камином! – воскликнул Филдинг. – Это тоже вовсе не так скучно. – Он сидел впереди на откидном сиденье, сыпал громогласными замечаниями, оглядывал окрестности с видом собственника, будто отсутствовал по меньшей мере год. Снова обернулся. – Осталось чуть-чуть. О небо, вернуться домой – это бесценно. Ты не устала, старушка моя смешная? Устроим в честь твоего возвращения нашу всегдашнюю вечеринку.

Она как будто шевельнулась.

– Ты ведь не собираешься приглашать толпу гостей, Майкл? – прошептала она.

– Боже правый, нет! – запротестовал тот. – Как приедем, ты незамедлительно ляжешь в постель. Но мы устроим славную вечеринку, когда ты окрепнешь. – Он опять просиял. – Клянусь Юпитером, съездим в город, накупим кучу всего, учиним что-нибудь этакое! Так-то вот!

Автомобиль, в салоне которого царили сладострастная роскошь и гнетущая тишина, быстро проехал через Кошем и Хавант. Еще несколько прелестных страниц из книжки с картинками.

– Осталось совсем чуть-чуть, – с жаром повторял Филдинг. – Осталось чуть-чуть.

Весело звякнув клаксоном, машина свернула с главной дороги и пронеслась сквозь белую с красным деревушку, расположившуюся в сонной лощине. Вереница уток чинно пересекала лужайку. Несколько детей в фартучках вдруг оборвали смех, старательно изображая почтительность. Дальше, выписав кривую, автомобиль нырнул в широкую аллею, обсаженную буками. Под этими буками путешественники проехали еще примерно милю.

Харви заметил нескольких оленей, проводивших «роллс-ройс» кротким взглядом, и наконец сообразил, что машина пересекает территорию огромного парка. Это было поместье – конечно, поместье Филдинга. Грандиозное, богатое, обширное до бесконечности.

А потом, поднявшись на холм, они увидели Бакден. Его даже нельзя было назвать домом, настолько он был велик. Отсюда, с вершины, он выглядел восхитительно. Квадратный, добротный, с внутренним двором. Перед фасадом простирались бархатистые зеленые газоны. Из труб поднимались завитки голубого дыма. Над трубами, каркая, кружили грачи. На флагштоке вяло висел флаг. Белый павлин стоял на террасе, издавая вопли.

Все это богатство, совершенство и великолепие поразили Харви, раздавили его. «О боже, – подумал он, – как это отличается от Лос-Сиснеса». То поместье служило фоном для красоты Мэри, это, казалось, ненасытно пыталось ее поглотить.

Шины присвистнули и тихонько заскрипели по гравию. Машина сделала круг, подъезжая к портику. К ней бросились лакеи и дюжина собак.

– Слава богу, мы дома! – восторженно выкрикнул Филдинг.

Наступил следующий вечер. Ужин закончился. Не спартанская морская трапеза на «Ореоле», не сварганенные Коркораном на скорую руку кофе и тамале[132]132
   Тамале – мезоамериканское блюдо из кукурузы с добавлением мяса, сыра, фруктов, овощей.


[Закрыть]. Простая пища, простая и одновременно вкусная, – «честная еда», по незамысловатому выражению Майкла. «Пойдем чего-нибудь перекусим, – предлагал он со смехом, а потом добавлял, несколько напыщенно: – Слава богу, мы всегда можем подкрепиться честной едой». И вот начиналось честное застолье. Мелкие жирные устрицы из Уистабла; простой суп из зайца, густой и питательный; жаренный на гриле лосось из Твида; нежнейшая, готовая растаять грудка цыпленка; сочная, мясистая спаржа; румяное суфле, ложившееся пенной шапочкой на тарелку; особая пикантная закуска происхождением из Страсбурга.

Нет-нет, ничего вычурного, конечно. И все же вполне можно было пропустить блюдо и при этом не остаться голодным. Харви пропустил несколько, Мэри – все, кроме одного. Лишь три ливрейных лакея спасали трапезу от буколической простоты – каждый был украшен адмиральскими эполетами и держался с достоинством эрцгерцога. Несмотря на сумятицу в душе, Харви не мог не задумываться: а реальны ли они? Есть ли у них душа, индивидуальность, собственная жизнь? И если уж на то пошло, реально ли вообще это место? Давайте начистоту – поместье утопало в роскоши. Воздушной, как сливки, утонченной роскоши. Ничего не приходилось делать – в этом ты убеждался немедленно. Всё делали за тебя. Будили утром, приносили чай. Набирали ванну, выкладывали подогретые полотенца. Чудесным образом из ниоткуда появлялись выглаженная одежда, сложенное белье, начищенная до блеска обувь. Тебя брили, одевали, деликатно отправляли вниз завтракать. И это было только начало. Ты мог получить все, что угодно, – стоило только попросить. На Харви в который раз нахлынуло отвращение.

Господи, в этом было что-то удушающее! Даже сигарету не прикурить самостоятельно – к тебе сразу подплывет очередной лакей, держа наготове зажженную спичку.

Харви угрюмо уставился на большое шипящее полено в мраморном камине. Компания находилась в гостиной. Лейт сидел в угловом кресле, Мэри устроилась на прикаминной скамеечке. Майкл и Элисса, поглощенные процессом пищеварения, расположились на обширной кушетке. Все молчали. Поленья шипели и разбрасывали искры. На старинных китайских обоях ручной работы среди небесной голубизны посверкивали серебристые попугайчики. Помещение освещал ряд изящных люстр. На низком дубовом комоде стояли орхидеи, отражаясь в его поверхности, отполированной временем и заботой. Над камином висел портрет Мэри – Харви не осмеливался бросить на него взгляд.

– А знаете что? – Элисса, выглядевшая довольно экзотично на кушетке, решила поделиться с присутствующими нечаянной мыслью. – Я проснулась утром с твердым намерением поскучать. Но теперь не уверена. День сложился восхитительно. Я рада, что ты вытащил меня в церковь, Майкл. Там до ужаса умиротворенно и мило. Я вспомнила того миссионера. – Пауза. – Думаю, он и правда пережил хорошенькую встряску. Наверняка ему это не повредило.

Мэри, наклонившись к огню, смотрела куда-то далеко, в сердцевину горящего полена.

– А его сестре? – прошептала она.

Элисса потянулась за сигаретой:

– Не будь такой неловкой, моя дорогая. Портишь мне настроение.

Пала тишина.

– Ну вот, оно пропало. Какая же ты бессердечная! Никто, никто здесь меня не жалеет, ни одна живая душа! Ради всего святого, что мне делать?

Мэри, апатичная, как и прежде, не ответила. Но какое-то чувство поднялось в душе Харви. Он сказал:

– А почему бы вам ради разнообразия не поработать?

– Поработать?! – Элисса презрительно вытаращилась на него.

Майкл бережно вынул изо рта сигару и поднес ее к ноздре, чтобы вдохнуть аромат.

– Позвольте, – вмешался он, – да будет вам известно, мы все вносим свой скромный вклад.

– Ваш вклад… – тяжело бросил Харви. – И в чем он заключается? Вы сидите здесь… едите, спите. Развлекаетесь напропалую. Элисса коллекционирует любовников. Вы коллекционируете долгожителей. Ездите в город. Там еще немного едите и спите. Посещаете десяток глупых спектаклей. Показываете на выставках голубую герань, которую кто-то вырастил для вас. Вам вручают медаль. Вы кидаетесь обратно, чтобы открыть ярмарку, благотворительный праздник, нелепый фестиваль…

– Минуточку, – с улыбкой возразил Майкл, – у меня есть Бакден, не правда ли?

– И даже ради него вы не трудитесь, – устало ответил Харви. – Вы его не заработали. Он упал вам прямо в руки – все его квадратные мили, дома престарелых, павлины, лизоблюды, хлопок-сырец и вши.

Майкл сочно хохотнул:

– Вы забываете о налогах. Право, по нынешним временам нужно крутиться как белка в колесе, чтобы хватало на добрый честный стол.

Харви не ответил. Элисса искоса бросила ироничный взгляд на Мэри, потом рассмеялась легко и презрительно:

– Демократия витает в воздухе. Шушуканье простоты. Назад к наслаждениям безыскусного существования. «Жизнь в трезвости, жизнь в усердии». Вечный девиз мореходов Мейнуэрингов.

Никто не ответил. Молчание длилось до тех пор, пока Майкл не поднялся. Он взял новую сигару и отрезал кончик.

– Ладно, хватит киснуть. Давайте чем-нибудь займемся. Докажем, в конце концов, что не такие уж мы и лодыри. Сыграем в бильярд. Что скажешь, Элисса?

– Бильярд, – повторила она таким тоном, словно ей предложили сыграть в чехарду.

– Да, что скажешь? – настаивал Филдинг. – Сыграем вчетвером. Схожу проверю стол. А вы все подтягивайтесь. – Он прикурил сигару и зашагал к двери.

Элисса вздохнула, глядя ему вслед.

– Почему, – пробормотала она, изогнув брови, – ну почему именно в такие ужасные и завораживающие моменты Майклу не сидится на месте? Мы ведь почти добрались до сути. Почти узнали, что нам делать! Но теперь… – Она посмотрела на Мэри и Харви и улыбнулась. Потом встала, зевнула и, не добавив ни слова, вяло поплыла к выходу.

Они остались вдвоем. Наедине впервые с того утра в Лос-Сиснесе. Все случилось так неожиданно, что Мэри вздрогнула. Она сидела неподвижно, словно боялась пошевелиться. Прошло долгое время, прежде чем она решилась медленно поднять глаза. Заглянула Харви в лицо. Все, что произошло за последние несколько дней, ускользнуло прочь и растворилось. Еле переводя дыхание, Мэри прерывисто воскликнула:

– Это правда… то, что она сказала! Что… о, что нам делать?

Ее распахнутые глаза были темны, полны страдания. Но светилась в их глубине и твердость, новообретенная зрелость. Отблески огня играли на ее волосах, шее и руках – таких белых по контрасту с простым черным платьем. Ее лицо, все еще бледное, было спокойно, хотя губы дрожали от боли.

Харви молчал. Он не шевелился, неотрывно глядя Мэри в глаза и ощущая что-то похожее на голод. «Да, наконец-то… наконец-то мы узнаем… каждый из нас… наконец», – думал он.

– Дольше откладывать нельзя, – прошептала она. – Мы должны посмотреть в лицо реальности. Теперь ты больше… больше обо мне знаешь. Видишь, почему мне захотелось убежать к простоте, убежать от всего этого – всего, что давит на меня, душит. Ты слышал колкости Элиссы. Они вполне справедливы. Такая жизнь никогда меня по-настоящему не привлекала. Она не моя. Но до встречи с тобой я не понимала этого полностью. Верно то, что ты сказал о работе. Ты разбудил что-то во мне. Время пришло, хватит всем обращаться со мной как с ребенком. Я уже не мечтательная девочка, больше не тоскую по садам. Я знаю, этого недостаточно. Теперь я женщина. Я бы хотела чем-то заняться, отдавать, получая что-то взамен. И теперь – больше, чем когда бы то ни было. Я изменилась, стала другой. О Харви, только теперь я повзрослела. Я вышла за Майкла, когда мне было восемнадцать. Мало что понимала тогда. Он мне нравился, только и всего. Он не просил большего. Никогда не просил. Но ты видишь… – произнесла она очень тихо, – видишь, какой он хороший… – Она осеклась. Стиснула пальцы так, что они побелели сильнее, чем лицо. – О, это ужасно… ужасно… любить тебя так глубоко и не знать, что делать.

Его сердце снова билось, как огромный колокол. Словно во сне, он произнес:

– Однажды ты уже пришла ко мне… в Лос-Сиснес.

– О да, я знаю… знаю, – откликнулась она. – Но тогда я не раздумывала… видимо, потому, что была больна. Это было наитие – пойти к тебе.

Ее грудь поднималась и опадала. Харви хотелось зарыться лицом в эту мягкую грудь. Какая пытка!

– Ты понимаешь… – произнес он, задыхаясь, – мы оба понимаем… есть нечто, связывающее нас вместе.

Молчание. Потом она прошептала:

– Я знала это давным-давно. Я не принадлежу никому, кроме тебя. Но что мне делать? Я не вольна поступать так, как мне хочется. Я не могу… о, я не могу причинить боль Майклу.

– А будет ли ему так уж больно?

– Не знаю. В голове сумятица. Думаю, Майкл не поймет. Просто рассмеется. Нет никакого смысла пытаться ему объяснить. Ты сам в этом убедился. Мне придется уйти… просто уйти, не сказав ни слова. И что это будет значить – трусливо сдаться или проявить храбрость? Я размышляла об этом, пока в голове не начался полный сумбур. Я говорила тебе на судне, как мне претит все грязное и мерзкое. – Ее голос сорвался, но она заставила себя продолжить. – Женщины, которые заводят любовников… Интрижки, которые вспыхивают и угасают. Это уродливо, это приводит меня в ужас. Я пыталась создать себе идеал, что-то вроде принципов. Я пыталась жить в соответствии с ними. Но теперь все мои принципы перевернулись с ног на голову. Я не могу отличить добро от зла. И все это время меня преследует одна мысль: как я буду жить без тебя? – Ее голос задрожал и стих.

В комнате повисло молчание.

Харви взял Мэри за руку и прошептал:

– Твои принципы не перевернулись, Мэри. В тебе нет ничего, кроме добра. Я люблю тебя.

Она подняла голову, взглянула на него темными, широко распахнутыми глазами:

– А я люблю тебя.

Дверь открылась, вошел Филдинг, держа в руке кий. Остановился и уставился на пару. Кашлянул, потом улыбнулся:

– Вы, двое, пойдемте играть. Элисса решила, что предпочитает пул. А в него веселее играть вчетвером.

Наступила мертвая тишина. Краска бросилась в лицо Харви, потом он побледнел и стал выглядеть таким же изможденным, как прежде.

Филдинг сказал, не переставая улыбаться:

– Простите, что помешал, и все такое. Наверное, вам не до игры. Если пожелаете, приходите, когда… когда закончите.

Мэри опустила глаза, поникла всем телом. Придерживаясь рукой за каминную полку, произнесла невесомым, странным голосом:

– Я устала, Майкл. Наверное, пойду прилягу.

Он мгновенно рванулся вперед:

– Ох, ну и ну! Ох, мне чертовски жаль, правда. Это же твой первый вечер, который ты решилась провести с нами. Напрочь забыл, экий я болван! Давай я позвоню. Позволь мне сделать хоть что-нибудь.

Она отстранилась от камина и, не поднимая глаз, медленно пошла к двери.

– Все хорошо. – Тот же странный, невесомый голос. – Но, думаю, мне пора… если не возражаешь.

– Конечно-конечно. Разумеется.

Майкл виновато взял ее за руку. Он был тронут… пусть его повесят, если он не был тронут. Он должен проводить ее до спальни. Ступеньки, вы же понимаете… ох, какой же он все-таки негодяй, что забыл о жене.

Рука об руку они вышли из комнаты. Харви надолго застыл, глядя на закрытую дверь. Он был словно парализован. Если бы только он мог что-то сделать, если бы только мог драться, как подрался с Карром. Ему хотелось схватить что-нибудь, ударить об пол, разбить. Но что можно противопоставить спокойствию такого человека, как Филдинг? Он видел с сокрушительным унынием, что не в силах сделать ничего. Дрожь пробежала по его телу. Это невыносимо. Нет, он не в состоянии больше терпеть. Ему пора убираться. Куда-нибудь, куда угодно. Он бросился к французскому окну, раздернул шторы, распахнул створки и вышел. Пересек усыпанный росой газон. Прохладный воздух не мог остудить его лоб. Его преследовало воспоминание о лице Мэри, оно вставало перед ним в туманной темноте. Он добрался до парка, пошел по буковой аллее. Дом нависал позади, как огромный распластавшийся зверь.

Он должен сбежать отсюда. Поместье смыкалось вокруг него, душило. Он словно прокладывал путь сквозь вату, она забивалась в рот, уши, глаза. Но наконец он вырвался, миновал живую изгородь, выбрался на открытую дорогу. Он шел и шел, шагал размашисто, опустив голову, покачиваясь, как безумец. Внезапно услышал паровозный свисток. Подняв голову, разглядел алое сияние – поезд приближался к станции. Харви рванулся и побежал, промчался мимо кондуктора, объявлявшего отправление на Лондон. Поезд тронулся. Харви запрыгнул в вагон, забился в угол купе. И там, застывший, молчаливый, просидел всю дорогу, пока состав несся сквозь ночной мрак.