Текст книги ""Фантастика 2025-159". Компиляция. Книги 1-31 (СИ)"

Автор книги: Алексей Небоходов

Камера, повинуясь чуткости оператора, фиксировала эту игру: её блестящие глаза, прикушенную губу, его растерянный взгляд, всё ещё цепляющийся за учебник, будто тот мог спасти от нарастающего азарта.

Павильон замер в благоговейной тишине, словно вся команда, от осветителей до гримёров, боялась нарушить магию момента. Даже Жак-Женька, обычно не удерживавшийся от острых комментариев, стоял, затаив дыхание. Его глаза блестели от восторга. Свет софитов мягко обволакивал декорации, подчёркивая контраст между строгой библиотечной обстановкой – потёртым зелёным сукном на столе, стопками энциклопедий, гипсовой фигуркой пионера в углу – и тем, что происходило под столом. Алексей, сидя за пультом, ощущал, как сцена оживает, превращаясь в нечто большее, чем просто эпизод эротической пародии. Это был момент, когда комедия, ирония и искренность сплелись в кадре, создавая тот самый эффект, ради которого он затеял этот фильм.

Светлана добавила в свою игру ещё больше тонкости: её бёдра слегка раздвинулись, позволяя руке Шурика двигаться свободнее, но лицо оставалось почти непроницаемым, лишь лёгкий румянец и дрожащие губы выдавали её состояние. Она то и дело поправляла платье, будто боялась, что кто-то заметит, но этот жест только усиливал комизм: советская студентка, погружённая в учёбу, и одновременно – женщина, поддающаяся запретному удовольствию.

Михаил ускорил ритм своих движений, и его пальцы, чувствуя её тепло и влагу, стали смелее, лаская чувствительные складки с той неловкой уверенностью, которая идеально вписывалась в образ студента, внезапно решившегося на дерзкий шаг. Взгляд, то и дело метавшийся к Лиде, был полон притворной растерянности, но в нём мелькала искра озорства, будто Шурик сам удивлялся своей смелости.

Камера, следуя указаниям Алексея, плавно переместилась, запечатлевая крупный план лица Светланы: её глаза, блестящие от нарастающего возбуждения, слегка приоткрытый рот, пытающийся сдержать вздох, и пальцы, сжимавшие карандаш так, будто он был её последней опорой. Затем кадр перешёл к Михаилу: его рука, всё ещё державшая учебник, дрожала, а лицо выражало смесь паники и восторга, как будто Шурик не мог поверить, что решился на такое в стенах библиотеки. Оператор, уловив момент, поймал общий план: два студента, сидящие за столом, окружённые книгами, но явно забывшие об учёбе. Их тела слегка наклонены друг к другу, а под столом – тайный танец, который делал сцену уморительной и живой.

И тут, как по сценарию, в кадр ворвалась библиотекарша – актриса второго плана, чья роль была исполнена с такой язвительной точностью, что казалось, будто она всю жизнь проработала в советской библиотеке. Её лицо, обрамлённое строгой причёской, выражало праведный гнев, а голос, резкий и скрипучий, словно мел по доске, разрезал тишину:

– Товарищи студенты! Это что за безобразие? В читальном зале – и такое!

Светлана, моментально вжившись в роль, вздрогнула, её лицо вспыхнуло ещё большим румянцем, а рука метнулась поправить платье, будто она и правда была застигнута врасплох. Михаил, играя Шурика, комично замер, но его рука всё ещё была под столом, а учебник чуть не выпал из пальцев. Он пробормотал что-то невнятное, изображая полную растерянность, но в его глазах плясали искры смеха. Камера поймала этот момент: Лида, пытающаяся выглядеть невинной, и Шурик, чья неловкость была настолько преувеличенной, что вызывала смех даже у оператора.

– Бегом отсюда, пока я комсомольский комитет не вызвала! – продолжала библиотекарша, грозно потрясая пальцем, словно это было оружие массового поражения.

Светлана, вскочив со стула, схватила учебники и, бросив на Шурика взгляд, полный притворного укора, поспешила к выходу из читального зала. Михаил, не отставая, бросился за ней, нарочно споткнувшись о стул, что добавило сцене ещё больше комизма. Их бегство, сопровождаемое смехом и топотом, напоминало сцену из оригинальной «Операции Ы», только с пикантным подтекстом, который делал её ещё забавнее.

Они влетели в подсобку – тесное помещение, заваленное старыми журналами и коробками с библиотечными карточками, где свет софитов был мягче, создавая почти интимную атмосферу. Дверь за ними захлопнулась с глухим стуком, и на мгновение наступила тишина, нарушаемая лишь их прерывистым дыханием. Светлана всё ещё в образе Лиды прислонилась к стене: её грудь вздымалась, а глаза блестели от смеха и возбуждения. Михаил замер напротив: его лицо выражало смесь паники и азарта, будто он сам не верил, что они сбежали от строгой библиотекарши.

– Ну что, товарищ Шурик, – тихо произнесла Светлана, её голос дрожал от сдерживаемого смеха, – кажется, мы попали в переплёт. Что дальше?

Михаил, не выходя из роли, шагнул ближе: его рука всё ещё дрожала от недавнего адреналина, но в глазах появилась решимость. Он мягко коснулся её талии, будто проверяя, не исчезнет ли она, как мираж. Светлана ответила лёгким движением, прижавшись к нему чуть ближе, и их игра, начатая под столом, вспыхнула с новой силой.

Камера, следуя за ними, поймала этот момент: их тела, прижатые друг к другу в тесной подсобке, её платье, задравшееся чуть выше колен, его руки, скользящие по её бёдрам. Свет софитов подчёркивал их кожу, создавая иллюзию тепла, а декорации – старые коробки, пыльные полки – добавляли сцене невероятный реализм.

Светлана, вживаясь в роль, позволила платью соскользнуть чуть выше, открывая те самые белые хлопковые трусики с кружевным кантом, которые уже мелькали в кадре и раньше. Михаил не стал медлить: его пальцы снова нашли её, скользнув под ткань, продолжая ласки с той же смесью неловкости и дерзости. Светлана издала лёгкий вздох, тут же замаскировав его смешком, будто Лида всё ещё пыталась сохранить лицо советской студентки.

Её бёдра слегка раздвинулись, позволяя его руке двигаться свободнее, и камера уловила этот момент: её лицо, полное притворного смущения, но с глазами, горящими от удовольствия, и его пальцы, ритмично ласкающие её, чувствуя нарастающую влагу и тепло.

Их страсть вырвалась наружу, подобно воде, переливающейся через край стакана. Михаил прижал Светлану к стене, пока руки скользили по её телу, то обхватывая талию, то возвращаясь к бёдрам. С ловкостью, смешанной с неловкостью, он подцепил пальцами край её трусиков и медленно стянул их вниз, обнажая её. Ткань скользнула по её ногам, упав на пол, и камера запечатлела этот момент: её бёдра, слегка дрожащие от предвкушения, и его взгляд, полный азарта, но с оттенком наигранной растерянности. Светлана ответила с той же пылкостью: её ладони легли на его плечи, пальцы впились в ткань рубашки, а дыхание стало прерывистым, выдавая, что она уже не просто играет роль.

Михаил, чувствуя её отклик, прижался ближе, и его возбуждение было очевидным, натянув ткань брюк. Он мягко раздвинул её бёдра шире, ощущая влажное тепло, исходившее от неё, и медленно вошёл в неё, чувствуя, как её тело обхватывает его, податливое и горячее. Светлана тихо выдохнула. Её бёдра инстинктивно двинулись навстречу, усиливая ритм их движений.

Влага облегчала его проникновение, и каждый толчок отзывался в её теле лёгкой дрожью, а её дыхание становилось громче, перемешиваясь с приглушёнными стонами, которые она пыталась замаскировать смешком, будто Лида всё ещё боялась выдать свои чувства. Камера, ведомая оператором, плавно перемещалась, фиксируя их страсть: её бёдра, дрожащие в ритме его движений, его лицо, где комичная неловкость Шурика уступала место откровенному желанию. Сцена искрила эмоциями, пропитанными фарсовым юмором: два студента, улизнувшие от строгой библиотекарши, теперь занимались сексом в подсобке, нарушая все рамки учебной программы.

Алексей, наблюдая за монитором, ощущал, как сцена достигает кульминации. Его голос, твёрдый, но с оттенком восторга, прозвучал в наушниках оператора: «Крупный план на Светлану, лови её лицо, затем общий план – их фигуры, но сохраняй комизм, не давай скатиться в серьёзность!» Оператор кивнул, и камера запечатлела лицо Светланы: её прикушенную губу, сияющие глаза, лёгкую дрожь пальцев, всё ещё сжимающих рубашку Шурика. Затем план расширился, показывая их в тесной подсобке, где коробки и полки создавали иллюзию уединения от всего мира.

Светлана, полностью погрузившись в роль Лиды, добавила в игру ещё больше страсти: её бёдра двигались в ритме с его толчками, её дыхание стало громче, но она всё ещё маскировала стоны смешком, будто Лида до сих пор боялась выдать свои чувства. Михаил, играя Шурика, усиливал ритм, чувствуя, как её тело отзывается всё сильнее: её влага окутывала его, её бёдра дрожали, а её лицо, несмотря на попытки сохранить невинность, выдавало наслаждение. В кадре это выглядело уморительно: Лида, всё ещё старающаяся казаться невинной, и Шурик, чья неловкость была настолько преувеличенной, что вызывала смех.

Внезапно Михаил-режиссёр поднял руку, подавая знак остановки.

– Стоп!» – скомандовал он, дрожа от сдержанного ликования.

Площадка взорвалась аплодисментами: техники хлопали, осветители свистели, Жак-Женька подскочил к пульту, сияя от восторга. Светлана, всё ещё прижимаясь к стене, рассмеялась, поправляя платье, а Михаил, выйдя из образа Шурика, комично развёл руками, словно извиняясь за свою смелость.

– Браво, Света! – воскликнул он, переходя на режиссёрский тон. – Ты была великолепна! И я, кажется, не подвёл. Команда, это было безупречно!

Аплодисменты не утихали. Светлана, всё ещё смеясь, откинулась на коробки, её лицо светилось азартом, а Михаил, ощущая, как адреналин пульсирует в висках, подошёл к монитору, чтобы оценить отснятый материал. Он сел за пульт, надел наушники и начал просматривать кадры, его взгляд пылал удовлетворением. Сцена удалась именно такой, какой он её задумал: смешной, откровенной, с тем самым советским духом, который придавал ей уникальность. Лида и Шурик, их страстные, но комичные движения, паника перед библиотекаршей, страсть в подсобке – всё это было пропитано иронией и теплотой, которые цепляли за живое.

Михаил откинулся на спинку кресла, позволяя себе сдержанную улыбку. Он знал, что фильм станет не просто пародией, а чем-то большим – историей, в которой зритель увидит не только юмор, но и лёгкую тоску по времени, когда всё казалось проще, пусть даже это была лишь иллюзия. Жак-Женька, подойдя к нему, восторженно зашептал: «Мсье Конотопов, это будет триумф! Такой юмор, такая химия! Зрители будут в восторге!» Михаил кивнул, но его мысли уже устремились к следующей сцене. Этот эпизод был лишь началом, а впереди ждало ещё больше дерзких и комичных моментов, которые он собирался воплотить с той же страстью и мастерством.

Глава 10

Съёмочный день завершился, оставив лёгкое чувство усталости и эйфории, как после успешной премьеры с яркой импровизацией актёров.

Павильон опустел, а декорации советской квартиры, недавно пульсировавшие страстью и похотью, теперь застыли в тишине, освещённые лишь тусклым светом дежурных ламп. Михаил, Светлана, Алексей, Сергей и Ольга, сменив костюмы на повседневную одежду, покинули студию и отправились в уютное парижское кафе, спрятавшееся в узкой улочке недалеко от Сены. Огни Парижа мерцали за окном, напоминая звёзды, спустившиеся к земле, а воздух, пропитанный горьковатым кофе и горячим тестом круассанов, заставлял забыть обо всём, кроме тёплого настоящего.

Кафе было небольшим и уютным: деревянные столы, клетчатые скатерти, кресла с потёртым бархатом. На столе поблёскивали бокалы с красным вином, отражая свет свечей, и лежала тарелка с устрицами, будто выловленными специально для этого вечера.

Михаил, расслабленно откинувшись в кресле, держал бокал и слегка постукивал пальцами по стеклу, словно мысленно монтировал кадры. Светлана, в лёгком шёлковом платье, задумчиво вертела устричную раковину, её взгляд устремился к окну, где огни города сливались в мягкое сияние. Алексей с привычной иронией развалился в кресле, расстегнув верхнюю пуговицу рубашки. Сергей, сидевший с прямой спиной, выглядел воодушевлённым; его лицо излучало смесь ностальгии и энтузиазма, будто он снова бегал с камерой по общежитию. Ольга, сидевшая рядом с Михаилом, мягко улыбалась. Её тёмные волосы были собраны в свободный пучок, а глаза с теплотой наблюдали за друзьями, словно она была хранительницей их общей истории.

Разговор начался неспешно, будто все ещё переживали съёмочный день. Алексей первым нарушил тишину, его голос был наполнен сарказмом:

– Ну что, товарищи, сегодня мы не просто задали жару, а прожгли насквозь советскую мораль! Шурик и Лида на том диване – это уже не просто пародия, а целая сага о советской любви с порванными брюками и физикой в придачу!

Он громко рассмеялся, и Светлана, не удержавшись, прикрыла рот ладонью, сдерживая улыбку.

Ольга, наклонившись к Михаилу, добавила с тёплой улыбкой:

– Миша, ты был неподражаем. Этот Шурик – прямо из наших студенческих времён, когда вы с Серёжей снимали на старую камеру.

Конотопов улыбнулся уголками губ, и его взгляд скользнул по лицам друзей, но задержался на Светлане:

– Ты сегодня была звездой. Эта Лида – живая, настоящая. А ты, Оля, всегда была нашим талисманом – без тебя мы бы до сих пор плёнки под матрас прятали.

Его голос был тёплым, с лёгкой иронией и гордостью за общую работу. Он поднял бокал, словно для тоста, но вместо слов просто отпил вина.

Сергей, до этого молчавший, оживился, и его глаза загорелись:

– А почему бы нам не удариться в серию пародий? Представьте: «Бриллиантовая рука», но Горбунков вместо контрабанды в гипсе прячет… что-то пикантное! Или «Кавказская пленница», где Нина – роковая красотка с комсомольским значком!

Он оживлённо размахивал руками, и даже Алексей, обычно скептический, усмехнулся уголком губ и одобрительно кивнул.

Ольга добавила:

– Серёжа, ты всегда был генератором идей. Миша, это надо сделать.

Михаил задумчиво потёр подбородок, улыбаясь:

– Отличная идея. Эти фильмы – как старые фотографии, которые люди хранят даже если стесняются показать. Добавим юмор и откровенность, и зрители увидят не только пародию, но и почувствуют ностальгию.

Алексей заметил молчание Светланы и поддел её:

– Света, что молчишь? Уже представляешь себя в роли Нины, похищающей сердца вместо того, чтобы быть похищенной?

Светлана отвела взгляд к окну:

– Знаете, я, наверное, не буду Ниной. Кино с вами – это невероятный сон, но я хочу попробовать себя в театре. Может, Чехова поставить, или что-то своё написать. Без цензуры, конечно. Ну или хотя бы не скромнее нашей «Чайки».

Алексей иронично качнул головой и фыркнул от смеха:

– Чехов снова будет в шоке! Хотя, кажется, «Три сестры» мы уже превратили в бурлеск. Что ж, теперь остаётся только переписать «Дядю Ваню» в духе «Дяди с фантомным либидо»!

Общий смех разрядил обстановку, и даже Сергей не удержался от усмешки.

Ольга успокаивающе коснулась плеча Светланы:

– Света, театр – это твой масштаб. Я буду первой в зрительном зале, обещаю.

Её голос звучал тепло и поддерживающе. Светлана смутилась, невольно заправив прядь волос за ухо. Она вспомнила, как присоединилась к Михаилу, Сергею и Ольге уже в Париже, когда их подпольные фильмы, снятые в тесной общажной комнате, превратились в продукт полноценной студии. Её слава советской кинозвезды тоже помогла им пробиться, но именно их энергия и дерзость вдохновили её рискнуть и уйти в этот смелый жанр.

Разговор незаметно перешёл к более серьёзным темам. Сергей, сделав глоток вина, спросил с искренним любопытством:

– Миша, а ты никогда не думал вернуться? Ну, в СССР. Говорят, там демократия, всё меняется. Может, теперь там тоже можно снимать, не оглядываясь на цензуру?

Вопрос повис в воздухе, как камень, брошенный в спокойную воду, и все невольно посмотрели на Михаила, ожидая ответа. Михаил медленно поставил бокал на стол и перевёл взгляд на огни Парижа. Он помолчал, перебирая в голове возможные ответы, а затем с загадочной улыбкой покачал головой:

– Вернуться? Нет, Серёжа. Демократия там, конечно, заманчива, но прошлое ещё цепко держит за горло. Помнишь, как ты бегал с той старой камерой по общаге, а я писал сценарии на обрывках тетрадей? Мы вздрагивали от каждого стука в дверь, но всё равно продолжали снимать. Здесь, в Париже, я дышу свободно, даже если иногда скучаю по тем дням.

Он сделал паузу, глаза блестели в свете свечей, затем добавил с лёгкой иронией:

– К тому же, в Союзе я, наверное, до сих пор прятал бы кассеты под маргарином. А здесь мы создаём искусство, которое не нужно прятать.

Ольга тихо кивнула, её пальцы осторожно легли на его ладонь, словно поддерживая:

– Миша прав. Мы тогда жили на грани, но это и делало нас живыми. А Света принесла нам не только свою звёздную улыбку, но и смелость, которой так не хватало.

Светлана, тронутая теплом её слов, улыбнулась ещё шире, глаза её заблестели. Алексей, всегда готовый разрядить обстановку, поднял бокал:

– За искусство, которое не нужно прятать! И за Михаила, который втянул нас в эту авантюру, за Серёжу с его камерой, за Олю, спасавшую нас, и за Свету, без которой мы бы не сияли!

Все рассмеялись, бокалы звякнули, и напряжение от вопроса Сергея растворилось в уютной атмосфере кафе.

Разговор перешёл к воспоминаниям. Сергей, воодушевлённый вином, начал рассказывать о первых шагах в общежитии:

– Помню, Миша, ты писал сценарии, а я бегал с камерой как сумасшедший. Думал, просто развлекаемся, а вышла – революция! Оля же тогда постоянно спасала нас от коменданта, подсовывая ему чай с ромашкой.

Он рассмеялся, и лицо его светилось теплом. Ольга тихо прыснула от смеха и добавила:

– А Миша вечно боялся, что нас поймают, но мы продолжали. И когда Света присоединилась, всё стало ещё ярче. Ты была как лучик в нашей подпольной тьме.

Светлана замолчала на мгновение, а потом заговорила с лёгкой грустью:

– Я до сих пор помню, как впервые увидела ваши плёнки. Подумала, вы сумасшедшие, снимаете такое в Союзе! Но потом поняла – это не просто кино, это жизнь, которую вы не боялись проживать.

Михаил мягко сжал её руку:

– Мы все жили ради этого. И сейчас, в Париже, продолжаем. Это и есть наша свобода.

Алексей, не любивший долгих пауз, снова вернул разговор к лёгкости:

– Ладно, хватит о прошлом. Давайте лучше обсудим, как Света будет ставить Чехова, а мы с Серёжей придумаем ещё десяток пародий. Может, «Иван Васильевич меняет профессию» в нашей версии? Царь в бане, а вместо Жаклин – Света в роли роковой царицы!

Все снова рассмеялись, даже Светлана, на лице которой засияла искренняя улыбка. Вечер плавно перешёл в ночь, вино в бокалах убывало, устрицы исчезали одна за другой. Огни Парижа за окном казались ярче, словно подмигивали им, напоминая о свободе быть собой. Михаил смотрел на друзей и чувствовал тёплую радость: эти люди стали его семьёй, связанной не только фильмами, но и общей историей, полной риска, смеха и искренности. Он поднял бокал и твёрдо сказал:

– За нас, за свободу и за то, чтобы мы никогда не переставали смеяться над прошлым.

Все поддержали тост, бокалы вновь звякнули, и в этот момент казалось, что город принадлежит только им.

Спустя много лет Михаил часто думал, что вся его жизнь похожа на длинный монтажный переход: от одной сцены к другой, без резких разрывов, но с полной сменой декораций. И теперь, в две тысячи двадцать пятом году, Париж снова напоминал ему о том, что всё меняется, но что-то неизменно остаётся прежним.

Улицы города пропитались ароматом свежих круассанов и кофе, казавшись неподвластными времени. Михаил Конотопов, теперь солидный французско-российский олигарх, король мировой порноиндустрии, стоял в своём роскошном особняке на Avenue Foch перед зеркалом в позолоченной раме. Его отражение, обрамлённое мрамором и хрусталём, хранило следы прожитых лет: морщины у глаз, седина на висках и лёгкая усталость в осанке. Но взгляд – острый, с лукавым блеском, оставался неизменным, будто время не осмеливалось его тронуть.

За окном особняка раскинулся Париж: крыши, окутанные утренней дымкой, шпили старинных соборов и далёкий силуэт Эйфелевой башни напоминали Михаилу, как далеко он ушёл от тех времён, когда они с Ольгой, Сергеем и Алексеем, уже обеспеченные, но всё ещё жаждущие свободы, бежали из СССР, унося с собой не только деньги, но и мечты.

Михаил поправил бордовый шёлковый галстук, идеально подходящий к безупречно белой рубашке, сшитой на заказ на Елисейских Полях. Его движения были точными, почти механическими, но в них читалась привычка человека, ценящего каждую деталь. Он улыбнулся едва заметной ироничной улыбкой и подошёл к окну, за которым просыпался город. Воспоминания, словно старые киноленты, начали прокручиваться в голове, перенося его в СССР – в тесную комнату общежития, где запах дешёвого одеколона смешивался с ароматом перегоревшего кипятильника, а Сергей бегал за ним с камерой, снимая их первые фильмы.

Ольга, его первая артистка, тогда ещё не жена, стояла перед объективом с той самой дерзкой уверенностью, которая позже превратила её в звезду их подпольных фильмов. Её тёплая улыбка, способность найти нужные слова в критический момент стали их талисманом. Алексей со своим едким сарказмом и полезными знакомствами выручал из самых безнадёжных ситуаций, а Светлана, советская кинозвезда, присоединившаяся позднее, привнесла в их мир славу и энергию, сделав авантюру чем-то большим.

Михаил невольно усмехнулся, вспоминая, как они, уже обеспеченные, но всё ещё под прицелом системы, прятали кассеты под пачками маргарина, вздрагивали от каждого стука в дверь, но смеясь над своими страхами за бутылкой дешёвого вина. Тогда риск был их топливом, а каждый фильм – личной победой над системой. Он вспомнил азартные глаза Ольги в смелых сценах и Сергея, носившегося с камерой так, будто она стала частью его тела.

Алексей всегда находил выход из любой ситуации, а харизма Светланы открыла им двери в Париж. Елена, теперь жена Сергея и главный дизайнер компании, создавала декорации, наполненные жизнью, а Екатерина, главный визажист, придавала фильмам лоск, ставший их визитной карточкой.

Михаил ощутил лёгкую ностальгию, смешанную с удовлетворением. Они рисковали всем – свободой, репутацией, даже жизнью, – но именно это сделало их теми, кем они стали. Он взглянул на свои руки, всё ещё сильные, но уже тронутые временем, и подумал, что каждая морщина – память об их дерзости, смехе, победах.

Париж дал им долгожданную свободу, и они создали империю. Ольга, став его женой, осталась его опорой, её вера в него не угасала. Сергей и Алексей, вице-президенты компании, продолжали быть его правой и левой руками, а Светлана, теперь жена Алексея и совладелица дочерней компании, управляла эротическим театром, превращая Чехова и Шекспира в провокационное искусство.

Звук шагов прервал его воспоминания. Помощник, молодой француз с безупречной стрижкой и элегантным костюмом, вошёл в комнату, держа планшет:

– Мсье Конотопов, съёмочная группа телеканала уже здесь. Готовы начать через пятнадцать минут.

Михаил кивнул, его лицо стало серьёзнее, но глаза сохранили блеск:

– Хорошо, Жан. Проводи их в гостиную, я сейчас подойду.

Помощник исчез, а Михаил бросил последний взгляд в зеркало, поправил лацкан пиджака и направился вниз по мраморной лестнице. Гостиная особняка была воплощением роскоши: хрустальная люстра, мягкие шёлковые диваны, картины в золочёных рамах с видами Парижа прошлого века. Съёмочная группа настраивала оборудование: камеры, софиты, микрофоны двигались в привычной суете, вызывая у Михаила ассоциации с его собственными съёмками. Журналистка, молодая женщина с острыми чертами и внимательным взглядом, сидела в кресле, просматривая заметки. Её звали Софи, и репутация её была безупречной – она умела задавать вопросы, заставляющие говорить больше, чем хотелось.

Михаил вошёл в гостиную, держа осанку прямо, улыбаясь сдержанно и уверенно. Он занял место напротив Софи, кивнул оператору, и съёмка началась. Свет софитов мягко осветил его лицо, подчеркнув морщины и живой блеск глаз, а камера уловила его спокойную уверенность, словно он заранее знал ход беседы.

Софи начала, её голос звучал ясно, с лёгким парижским акцентом:

– Мсье Конотопов, ваша фигура известна во всём мире. Студия «Открытость» стала лидером в индустрии, которая до сих пор вызывает споры. Как начался ваш путь? Что привело вас из Советского Союза в Париж, где вас теперь называют «королём»?

Михаил слегка улыбнулся, коснувшись пальцами края бокала с водой. Он отвечал сдержанно, тщательно подбирая слова:

– Всё началось в Москве, в комнате общежития, где мы с Сергеем, моим другом и нынешним вице-президентом, снимали первые фильмы. Ольга, первая актриса и теперь моя жена, была душой этих лент. Мы были обеспеченными, но стремились к свободе – свободе творить, говорить правду через искусство, даже шокирующее. В СССР каждый кадр был риском, и это придавало ему ценность.

Его голос был ровным, но с глубиной, заставившей Софи наклониться вперёд:

– Это было рискованно, верно? Как вы справлялись с постоянным страхом?

Михаил сделал паузу, взгляд его скользнул к окну, где Париж сиял утренним светом. Вспоминая, он лишь слегка улыбнулся:

– Страх – хороший учитель, он заставляет быть осторожнее, но не останавливает, если веришь в своё дело. Нас спасали друзья – Ольга, Сергей, Алексей, позже Светлана. Без них ничего бы не получилось.

Софи быстро записала что-то и продолжила настойчивее:

– Как вы перешли от подполья к мировой славе? Что дало вам силы покинуть СССР?

Михаил откинулся на спинку кресла, сохраняя сдержанность:

– Париж дал нам свободу. В Союзе каждый кадр был борьбой, здесь мы творили свободно. С нами остались те же люди: Ольга, моя муза, Сергей и Алексей, Елена, создающая целые миры, Екатерина, добавляющая фильмам стиль, Светлана, превращающая Чехова в искусство без границ. Это не только про деньги, а про правду, которую мы говорили своими фильмами.

Софи чуть наклонила голову и, посмотрев на Михаила внимательнее, задала вопрос:

– Позвольте, Мсье Конотопов… Вас не смущает, что ваша жена, ваша муза, как вы сами её называете, в течение многих лет участвовала в откровенных сценах с вашими близкими друзьями – сценах, которые в буквальном смысле стали достоянием публики? Насколько тонка грань между искусством и личной жизнью, когда речь идёт о таких моментах? И как это отражается на ваших отношениях – и с супругой, и с друзьями, например, с Алексеем, чья жена, актриса Светлана Бармалейкина, также снималась с вами в откровенной сцене в фильме «Операция Скекс»?

Михаил на миг задумался, затем ответил спокойно, но с внутренним напряжением:

– Это вопрос, который нам задают чаще всего. Но правда в том, что мы никогда не путали работу и личную жизнь. То, что происходило на площадке, – это было частью сценария, частью выразительного языка, которым мы рассказывали наши истории. Это было профессионально, согласованно и, главное, честно. Я никогда не смотрел на происходящее через призму ревности или собственничества – ни в отношении Ольги, ни в отношении кого-либо ещё.

Он сделал паузу и продолжил, глядя прямо на Софи:

– Ольга – актриса. Светлана – актриса. Алексей, как и я, понимал: это работа. Да, необычная, да, грани стирались, но мы знали, куда идём. Внутри нашей команды царило абсолютное доверие, без которого такие фильмы были бы невозможны. Это была не оргия, не измена, не спонтанность – это было режиссёрское решение, художественный метод, инструмент. И если кому-то со стороны это сложно принять – что ж, значит, они жили другой жизнью.

Он выдохнул и снова набрал воздуха.

– А если говорить прямо, – Михаил чуть улыбнулся, – секс на съёмочной площадке с такими женщинами, как Ольга и Светлана, – это честь. И дело не в физике, а в том, кто они есть. Их харизма, смелость, талант – всё это превращало сцену в искусство, а не в пошлость. Многие мужчины, будь они откровенны с собой, мне бы, мягко говоря, позавидовали. Но я никогда не воспринимал это как повод для гордости – скорее как подтверждение того, что мы делаем что-то настоящее и важное. Даже если оно выходит за рамки привычного.

Гостиная, освещённая хрустальной люстрой, дышала роскошью: шёлковые диваны, картины в золочёных рамах, тонкий аромат жасмина создавали атмосферу, далёкую от съёмочной суеты, но всё ещё напоминавшую Михаилу о его прошлом. Съёмочная группа работала слаженно: оператор настраивал камеру, осветители корректировали софиты, а Софи внимательно готовилась задавать следующий вопрос.

Михаил в безупречном тёмно-бордовом костюме сидел с прямой спиной. Его взгляд, острый и проницательный, выдавал человека, привыкшего всё контролировать, но лёгкая улыбка на губах намекала на внутреннюю свободу, обретённую им в Париже. Камера ловила детали его лица: морщины, седину на висках и тот самый огонёк в глазах, впервые зажжённый в тесноте московского общежития.

Завершив разговор о его пути от подпольных фильмов к мировой славе, Софи слегка наклонила голову. Её голос стал мягче, но с явной провокацией:

– Мсье Конотопов, вы покинули Советский Союз в то время, когда многие боялись даже мечтать о подобном. Не скучаете ли вы по той жизни, по СССР, по тому, что осталось позади?

Михаил выдержал небольшую паузу, касаясь пальцами края стоящего на столике бокала с водой. Он взглянул на Софи, затем перевёл взгляд на окно, за которым Париж тонул в мягком утреннем свете. Его губы тронула лёгкая, чуть ироничная улыбка – память одновременно согревала и колола сердце:

– Только по молодости.

Голос Михаила звучал тихо, уверенно, с ноткой ностальгии, быстро растворившейся в его обычной решительности. Он откинулся на спинку кресла, глаза его словно видели не собеседницу, а те далёкие дни, когда они с Сергеем, Ольгой и Алексеем снимали свои первые фильмы, тайком пряча плёнки под матрасом. Софи, уловив смену его настроения, приподняла бровь, а ручка замерла над блокнотом:

– По молодости? Но ведь СССР – это не просто прошлое, это корни вашего творчества. Что для вас значило идти против системы, создавать запрещённые фильмы?

Михаил улыбнулся чуть шире, взгляд стал задумчивым, но он сохранял привычную сдержанность, балансируя между откровением и тайной:

– Идти против системы – это было не просто бунтом. Это было дыханием. В СССР любое отклонение считалось угрозой. Но именно в этом мы чувствовали жизнь. Мы с Ольгой, Сергеем, Алексеем, а позже и Светланой снимали фильмы, которые говорили правду не словами, а образами, жестами, эмоциями. Каждый кадр был риском, но он был и нашей свободой. Мы создавали что-то смелое и непредсказуемое, потому что верили: искусство должно дышать свободно, даже если оно шокирует.