Текст книги ""Фантастика 2025-159". Компиляция. Книги 1-31 (СИ)"

Автор книги: Алексей Небоходов

Они замолчали, глядя в темнеющее небо за окном, ища ответ на вопрос, который перестал быть вопросом и стал реальностью. Он висел в воздухе петлёй, затянутой рукой невидимого палача. Михаил крутил бокал, пытаясь найти ответ в янтарном коньяке на то, что они давно уже понимали, но боялись признать.

– Пора думать о будущем, мужики, – тихо сказал он, осторожно и неуверенно. – Мы заигрались. Вернее, я заигрался. А вы со мной.

Друзья молчали, тяжело и вязко. Сергей не выдержал первым:

– Ты говоришь, будто здесь будущего нет. А там оно есть? Там чужие люди, другой язык, другая жизнь. Ты там будешь совсем другим. Ты думал, кто ты без всего этого? Без нас, без всего, что мы здесь наворотили?

Михаил покачал головой и тяжело вздохнул: слова Сергея вдруг больно задели его.

– Серёжа, а здесь разве я не чужой? Я всю жизнь пытался стать своим, а в итоге становился лишь чужаком. Вы хоть понимаете, на что мы замахнулись? Мы снимали не кино – мы показали людям свободу, которой быть не должно. Такое не прощают. Если не сегодня, то завтра меня точно уберут. И вас тоже не оставят. Я решил: уезжаю. Эмигрирую. Это не слабость и не предательство – это единственный способ остаться собой. И я вас не бросаю, я просто ухожу, чтобы сохранить то, что мы сделали.

Алексей внимательно слушал и чуть улыбнулся уголком губ:

– Миша, не делай из нас идиотов. Мы не дети и не в игрушки играем. Ты прав, заигрались. Но мы взрослые люди и знали, куда лезем. Это не просто кино – это был наш способ дышать. Уедешь – прекрасно. Но там ты будешь дышать иначе. Готов ли ты к этому – другой вопрос.

Михаил снова налил коньяка, стараясь оттянуть неизбежный разговор, и тихо сказал, не поднимая глаз:

– А у меня есть выбор? Здесь меня просто сомнут, и скоро. Вопрос уже не в том, уеду я или нет, а в том, как быстро и как именно меня уберут. Я не жду вашего понимания или одобрения. Просто хочу, чтобы вы знали. Без недомолвок и обид. Прежней крыши нет больше. А значит, ин

Сергей раздражённо пожал плечами, будто отгоняя назойливую муху:

– Мы не удивлены, Миша. Сам знаешь, тебя просто так не выпустят. Даже если доберёшься до границы, там встретят люди с добрыми глазами и холодными руками. Ты для них не просто фарцовщик или подпольный режиссёр. Ты – пример того, что можно не подчиняться системе. Такие примеры не выпускают. Их либо ломают, либо стирают. Ты правда думаешь, что переиграешь систему, которая держит в страхе миллионы?

Михаил ответил спокойно, но в голосе сквозило отчаяние:

– Всё просчитано, Серёжа. Я не ребёнок и знаю, с кем имею дело. Есть каналы, есть нужные люди, которые помогут с документами и границей. Я не первый и не последний, кто уезжает. Я просто оказался среди тех, кому здесь делать уже нечего. Поверь, я предусмотрел всё.

Алексей внимательно посмотрел на Михаила, словно пытаясь прочесть что-то важное:

– Допустим, уедешь. Что дальше? Будешь снимать кино? Там таких фильмов и без тебя хватает. Торговать ностальгией? Там ты станешь просто бывшим советским человеком, сбежавшим от проблем. Здесь у тебя имя, а там будешь очередной русской историей про несчастного эмигранта. Тебе это надо?

Михаил не сразу ответил. Он смотрел в окно, где тихо падал снег, и будто говорил себе самому:

– Мне не нужно ни кино, ни ностальгии. Мне нужно дышать. Без этого давления, без постоянного взгляда в спину. Я устал бояться. Устал просыпаться от телефонных звонков и гадать, чей голос услышу сегодня. Устал притворяться, что всё хорошо, когда всё уже очень плохо.

Сергей почти безрадостно усмехнулся:

– Ты устал, думаешь, мы нет? Усталость не повод бежать. Здесь всё, что у нас есть. Да, много дерьма и страха, но есть мы сами, есть жизнь, которую мы создали, есть кино, спасавшее нас от безнадёги. И что теперь? Бросить и разбежаться? Думаешь, там нет страха и одиночества? Будет, только чужое. И ты будешь чужим. А здесь мы хотя бы вместе.

– Серёжа, – тихо сказал Михаил, глядя другу в глаза, – я не зову вас никуда бежать. Просто не могу больше здесь находиться. Я не прощу себе, если останусь ждать, пока придут за мной. Уезжая, я сам выбираю свою судьбу, а не отдаю её в руки тех, кто никогда не понимал и не поймёт, зачем мы это делали.

Алексей поднял бокал, чуть усмехнувшись:

– Что ж, Миша, твой выбор. Мы его примем, хочешь ты того или нет. Только не жди, что будет легко. И не думай, что нам здесь будет легче без тебя. Мы переживём, как всегда переживали. Но помнить будем тебя не героем, а другом, который бросил всё и сбежал, потому что стало тяжело. И ты это тоже должен понимать.

Михаил промолчал, глядя на друзей с горечью и осознанием того, что Алексей прав. Он не просил прощения и не ждал понимания. Он просто хотел, чтобы они знали. Теперь они знали.

На следующий день Михаил отправился домой к Игорю Семёновичу Смирнову. Дом Смирнова принадлежал к особой советской элите, чей статус подчёркивался не роскошью, а строгой скромностью. Серый, почти аскетичный фасад, монументальная дверь, подъезд с запахом влажной уборки и усталости, лестница с вытертым ковром – всё говорило о том, что здесь не бегают, а степенно ходят, соблюдая иерархию.

Дверь открылась мгновенно, будто хозяин давно ждал. Игорь Семёнович выглядел так, словно его только что оторвали от важного совещания, хотя Михаил знал – совещаний сегодня не было. В идеально выглаженном костюме, с аккуратно зачёсанными волосами, Смирнов казался человеком, привыкшим не задавать вопросы, а давать ответы.

– Проходите, Михаил Борисович, – сухо сказал он, закрывая дверь. – Присаживайтесь. У меня совершенно безумный день, но, полагаю, ваш визит по делу и будет кратким.

Михаил сел, осторожно осматриваясь. Кабинет выглядел подчёркнуто просто: кожаные кресла, массивный стол, несколько полок с книгами, давно служившими лишь фоном. В комнате было прохладно и безупречно чисто, словно пыль боялась сюда заглянуть.

Не поднимая глаз, Смирнов словно невзначай спросил:

– Значит, решили бежать, Михаил Борисович?

Михаил ощутил знакомое напряжение, но тут же легко соврал:

– Нет, Игорь Семёнович, какое же это бегство? Просто появилась необходимость в деловой поездке: провести пару встреч, обсудить кое-какие финансы, обналичить часть накоплений.

Смирнов отложил ручку и посмотрел на Михаила внимательно, с лёгкой иронией, будто проверяя на прочность:

– Интересное объяснение. Но мне кажется, ваши накопления давно обналичены и вполне доступны. Или вы говорите о другой валюте – личной безопасности?

Михаил спокойно выдержал его взгляд, хотя внутри похолодело. Смирнов был опасно близок к истине.

– Игорь Семёнович, вы прекрасно знаете, я осторожный человек, – мягко улыбнулся бывший олигарх, словно не заметив намёка. – Сейчас такое время, когда лучше подстраховаться. Бизнес требует движения. Сидя в Москве, новые горизонты не открыть.

Смирнов задумчиво кивнул, постукивая пальцами по краю стола:

– Международный рынок… – повторил он негромко, будто пробуя слова на вкус. Затем резко поднял глаза и открыто спросил: – Значит, готовы заплатить цену?

Михаил не колебался, будто давно просчитал эту встречу:

– Разумеется. И думаю, вам эта цена уже известна.

Смирнов усмехнулся, оценив прямоту собеседника, и спокойно назвал цифру, в которой не было торга – только абсолютная уверенность, словно речь шла о давно согласованной сделке:

– Три с половиной. Валютой. Наличными. И без расписок.

– Согласен, – чётко и ровно ответил Михаил, будто речь шла о погоде. Он понимал, что эта сумма – окончательный билет к свободе.

Смирнов медленно поднялся из-за стола, подошёл к телефону и небрежно набрал номер, произнеся коротко, без объяснений:

– Завтра в ОВИРе примут товарища Конотопова. Подготовьте всё необходимое. Да, по моей личной просьбе. Вопрос решён.

Он быстро положил трубку и повернулся к Михаилу: на лице его появилась усталость и даже досада:

– Знаете, Михаил Борисович, я вас, пожалуй, понимаю. Но вы выходите из игры, которую сами и затеяли. А покидать поле всегда опаснее, чем вступать на него. Вы подумали об этом?

Михаил поднялся, застегнул пиджак и, глядя Смирнову в глаза, спокойно ответил с лёгкой иронией:

– Игру невозможно выиграть изнутри, когда правила постоянно меняются. Иногда лучший способ победить – перестать играть, пока такая возможность ещё есть.

Смирнов усмехнулся с печальной снисходительностью человека, знающего жизнь лучше, чем хотел бы:

– Что ж, решение принято. Завтра документы будут готовы. Но помните: некоторые двери открываются только раз. Постарайтесь не возвращаться слишком скоро.

Михаил молча кивнул, пожал ему руку и вышел, осторожно прикрыв за собой тяжёлую дверь.

На улице было пасмурно, ветер гнал по тротуару опавшие листья, напоминая, как быстро сменяются времена и эпохи. Михаил остановился на мгновение, вдыхая прохладный воздух и чувствуя, как постепенно уходит напряжение последних дней.

– Теперь ты действительно свободен, – сказал он себе с горькой усмешкой. – Осталось только дожить до завтра.

На следующий день в ОВИРе всё прошло настолько гладко, что показалось подозрительным. Михаил прошёл мимо серых очередей и кабинетов, где чиновники ежедневно убивали надежды граждан. Его сразу провели в кабинет, где уже ждал заграничный паспорт.

За столом сидел молчаливый мужчина средних лет с лицом человека, давно забывшего, что значат слова «надежда» и «мечта». Чиновник скучно перебирал бумаги, не удостоив Михаила даже формального приветствия, и небрежно подтолкнул паспорт:

– Проверяйте, товарищ Конотопов. Всё готово, как просили.

Михаил открыл паспорт. Официальная фотография смотрела строго, напоминая о том, кем он стал здесь – человеком, способным одним звонком получить то, на что другие тратят годы унижений. Он перелистал пустые страницы, проверяя на ощупь своё будущее. Страницы были гладкими и холодными, как снежная равнина, которую ещё предстояло пересечь.

– Всё в порядке, – коротко сказал Михаил, спрятав паспорт во внутренний карман пиджака.

Чиновник равнодушно пожал плечами:

– Тогда всё. Можете быть свободны. Удачи за границей.

Последняя фраза прозвучала дежурно, словно надпись на двери закрытого магазина. Михаил вышел из кабинета и почувствовал, как с каждым шагом отпускает внутри, уступая место странной лёгкости, смешанной с тревогой.

На улице он остановился, вдохнув прохладный московский воздух с запахом сигаретного дыма и прошлогодней листвы. Несколько мгновений он стоял, осознавая, что всё действительно происходит.

Подойдя к стоянке такси, Михаил выбрал пожилого водителя с усталым лицом и проницательными глазами. Тот сразу распахнул дверь и улыбнулся, угадав настроение пассажира по одному взгляду.

– Куда поедем? – спросил таксист, поправляя кепку и приподнимая брови с добродушным интересом.

– В кассу «Аэрофлота», – коротко ответил Михаил, устраиваясь в машине и глядя в окно, словно прощаясь с серыми фасадами и угрюмыми лицами прохожих.

Таксист задумчиво кивнул и включил мотор, мягко вливаясь в поток городского движения.

– Далеко собрались, товарищ? – поинтересовался водитель.

– Не слишком, – спокойно сказал Михаил. – Дела, переговоры, встречи. Нужно посмотреть, как люди живут, опыт перенять. Да и отдохнуть от Москвы.

Водитель хмыкнул и посмотрел на Михаила через зеркало с лёгкой иронией, будто прочитал в нём гораздо больше, чем тот сказал:

– Понимаю вас. Москва – город хороший, только иногда хочется сбежать подальше. Особенно сейчас, когда гайки закрутили так, что вот-вот сорвёт. Вы улетаете, а я остаюсь, – он усмехнулся. – Буду дальше возить таких же мечтателей, желающих свежего воздуха.

Михаил улыбнулся, неожиданно проникшись симпатией к этому человеку, который видел город таким, какой он есть на самом деле:

– Кто знает, может, и вы когда-нибудь полетите.

Таксист грустно улыбнулся, услышав в словах пассажира знакомую мечту, которой сам давно не верил:

– Нет, я своё налетался. Теперь здесь, за рулём. У каждого своя дорога. Главное – знать, куда едешь. Вы-то знаете?

Михаил задумался и негромко ответил, глядя на улицу:

– Думаю, знаю. Но до конца уверенным быть нельзя. Можно только надеяться, что дорога приведёт куда надо.

– Верно сказано, – согласился таксист, не отрывая глаз от дороги. – Надежда – единственное, что пока не запретили. Хотя скоро доберутся и до неё. А вы там осторожнее. Не любят они нас. Думают, медведей по улицам водим.

Михаил усмехнулся, пожимая плечами:

– Ничего, объясню, что медведя дома оставил. Думаю, договоримся.

Машина остановилась возле офиса «Аэрофлота». Конотопов расплатился, поблагодарил водителя и вышел, ощутив лёгкое волнение перед шагом, который предстояло сделать. Такси исчезло в потоке машин, оставив его одного перед дверью, за которой продавались билеты в новую, пока ещё не окончательную, но уже иную жизнь.

На душе было одновременно тревожно и легко – редкое чувство, когда перед важным шагом обретаешь уверенность в правильности решения, но отчётливо понимаешь, что пути назад уже нет. Это было похоже на освобождение от старой жизни, которая стала слишком тесной. Теперь ему предстояло шагнуть в другую жизнь, и эта мысль одновременно пугала и волновала.

Вернувшись домой, Михаил застал Ольгу на кухне. Она молча сидела за столом перед остывшим чаем, глаза её были красные, опухшие от слёз, которые она уже не скрывала.

– Ну что ты, Оленька, – тихо сказал Михаил, присаживаясь напротив и беря её холодные руки в свои ладони. – Разве можно так? Я же не навсегда, пока только поездка. Встречи, дела, может, получится найти новые возможности. Ты ведь знаешь, я ничего не делаю просто так.

Ольга подняла глаза, и Михаил увидел в них такое смятение и беспомощность, каких прежде никогда не замечал.

– Значит, ты всё-таки уезжаешь? – тихо спросила она. Голос срывался на хриплый шёпот. – Это окончательно? Ты решил, что другого выхода нет?

Михаил сжал её пальцы крепче и внимательно посмотрел ей в глаза:

– Оля, милая моя, не окончательно. Я вернусь за тобой, слышишь? Сейчас просто нет другого выхода. Всё зашло слишком далеко. Я уезжаю не потому, что хочу от вас сбежать, а чтобы сохранить то, что у нас есть. Нам нужен воздух, пространство для жизни. Если я останусь, меня раздавят, а потом и вас с Серёжей зацепят. Ты ведь сама это понимаешь.

Она слушала молча, прикусив губу, словно стараясь не заплакать. Потом отвернулась и проговорила тихо, глядя на тёмное окно, за которым медленно падал мокрый снег:

– А как же мы здесь без тебя? Ты подумал, что будет с нами, если вдруг что-то пойдёт не так? Как объяснить это Серёже? Он уже взрослый, всё понимает. Ты – единственный мужчина, которого он уважает. Как я скажу ему, что ты уехал и неизвестно, вернёшься ли?

Михаил глубоко вздохнул. Эти слова давались тяжело, хотя он много раз репетировал их в голове:

– Я сам объясню всё Серёже. Он поймёт, уверен. Он взрослее многих, кого я знаю. А ты… Ты должна мне верить. Я никогда не бросал слов на ветер. Я вернусь и заберу тебя. Просто нужно, чтобы ты немного потерпела. Ты выдержишь?

Ольга подняла заплаканные глаза и устало улыбнулась через силу:

– Я всегда терпела, Миша, даже когда совсем не хотелось. Выдержу и теперь. Только возвращайся скорее. Без тебя я уже не знаю, как жить. Без тебя мне не хочется просыпаться.

Он осторожно обнял её, прижимая к себе так крепко, словно хотел передать всю свою уверенность, чтобы она поверила: он действительно вернётся, и всё будет хорошо.

– Потерпи немного, Оленька, – шептал он, гладя её по волосам. – Я обязательно вернусь. И когда вернусь, мы больше никогда не расстанемся. Это моё обещание тебе. Ты мне веришь?

– Верю, – тихо произнесла Ольга, и Михаил почувствовал, как напряжение постепенно уходит из её тела. – Только не заставляй нас ждать слишком долго.

Ближе к рассвету, когда разговоры стихли, а квартиру окутала усталая тишина, Ольга ушла спать. В дверном проёме появился Серёжа – заспанный, нахохлившийся, в домашней рубашке, но с ясным, совсем взрослым взглядом. Несколько секунд он молча смотрел на Михаила, затем вошёл в комнату и спокойно сказал:

– Я слышал, как ты с мамой говорил.

– И что думаешь? – спросил Михаил, не отводя взгляда от сумки у кровати.

– Думаю, правильно, – просто ответил Серёжа. – Только не тяни. Сделай всё, как задумал, и обратно. Не заставляй маму с ума сходить.

Михаил подошёл ближе и положил руку на его плечо:

– Обещаю, Серёж. Всё будет, как надо. Я за вами вернусь. Ты же знаешь, я просто так не говорю.

Серёжа кивнул и, помолчав, снова посмотрел на Михаила:

– Дядя Миша, ты уедешь – я за мамой присмотрю. Чтобы ерунды в голову не брала. А ты пиши, хоть пару слов. Чтобы знать, что живой.

Михаил с трудом сдержал дрожь в голосе:

– Спасибо, парень. Ты у нас уже мужик.

Он понимал, что впереди новая жизнь и новые возможности, но этой ночью отчётливо осознавал – за всё придётся заплатить. И сейчас он начинал платить свою цену.

Утро пришло незаметно – лишь серый рассвет осторожно проник сквозь плотные занавески, размывая очертания привычных вещей. Михаил проснулся задолго до будильника и долго смотрел в потолок, пытаясь понять, что он сейчас чувствует. На душе было пусто, будто кто-то убрал из неё всё, оставив лишь гулкое эхо голосов.

Тихо поднявшись, он оделся и прошёл на кухню. Ольга уже возилась у плиты, негромко постукивая посудой и машинально нарезая хлеб. Увидев Михаила, она устало улыбнулась – в этой улыбке была вся её нынешняя жизнь: тревога, сдержанность и бесконечная нежность.

– Ты хоть позавтракай нормально, – мягко сказала она, будто он собирался не в аэропорт, а просто на работу. – Дорога долгая, мало ли как всё пойдёт. Ты знаешь наши самолёты.

Михаил молча сел за стол, наблюдая, как Ольга расставляет тарелки с сыром, колбасой и овощами. Чашка крепкого чая рядом источала горьковатый, пронзительно знакомый запах.

– Всё будет нормально, – сказал он тихо и автоматически, стараясь успокоить и её, и себя. – Я быстро всё улажу, и мы снова будем вместе. Ты только не думай лишнего.

Она ничего не ответила, присела напротив и тяжело вздохнула, отвернувшись, чтобы не показать слёз, набухавших в уголках глаз.

– Вот, позавтракай, пожалуйста, – сказала она с дрогнувшим голосом. – Это всё, что я сейчас могу для тебя сделать. Дальше уже ты сам. Я знаю, ты всегда справлялся.

Михаил ел медленно, не чувствуя вкуса еды. Чай остывал нетронутым. Время текло быстро и неумолимо, минуты перед отъездом тянулись мучительно долго. Хотелось сказать ей что-то ещё, объяснить, почему всё именно так, но слова застревали в горле, не складываясь в простые и понятные предложения.

Когда он встал, взял сумку и направился к двери, Ольга шагнула к нему, прижалась лицом к груди и прошептала почти неслышно:

– Просто вернись, Миша. Вернись и забери нас.

Он молча кивнул, чувствуя, как её плечи вздрагивают от сдерживаемых слёз, осторожно коснулся её волос и сказал тихо и твёрдо:

– Вернусь. И заберу. Это обещание, которое я сдержу любой ценой.

За дверью спальни тихо скрипнули половицы. Серёжа стоял в дверях, всё ещё сонный, но по-взрослому серьёзный. Он шагнул навстречу и протянул руку:

– Ты главное, пиши нам оттуда. Маме это нужно. И мне тоже. Ты знаешь, без тебя нам никак, дядя Миша.

Михаил крепко пожал его руку, чувствуя неожиданную силу в тонких пальцах подростка, слишком быстро повзрослевшего за эти дни:

– Обязательно напишу, Серёжка. Ты держись. За мамой присмотри, будь мужчиной. Я на тебя очень рассчитываю.

Он вышел на лестничную площадку, осторожно прикрыл дверь и замер на мгновение в полумраке подъезда. На душе было тяжело и легко одновременно – словно он перешёл невидимую границу, после которой нет возврата, но именно этот шаг сделал его свободным.

На улице ждало такси. Водитель молча кивнул, открыл дверь, сразу поняв, что пассажиру не до разговоров. Машина покатилась по пустынным утренним улицам, мимо серых панельных домов, длинных очередей у молочных киосков и автобусных остановок, на которых уже мёрзли люди в серых пальто и шапках.

За окном тянулась Москва – хмурая, непроснувшаяся, с бесконечными проводами между крышами, похожими на паутину, в которой он чуть не запутался. Михаил смотрел в окно, и с каждым километром становилось легче – не от радости, а от осознания неизбежности, с которой уже бесполезно бороться.

Новый аэропорт Шереметьево-2 встретил его холодным великолепием, ярким искусственным светом и строгими лицами сотрудников. Огромные стеклянные панели и металлические конструкции казались почти заграничными, хотя за каждым углом угадывалась всё та же советская реальность, от которой он пытался уйти.

Контроль прошёл быстро, но досматривали его тщательно, словно знали, что это необычный пассажир. Офицер, внимательно перебирая вещи, коротко спросил:

– Цель поездки?

– Туризм, – спокойно ответил Михаил, глядя ему прямо в глаза. – По личным вопросам. Буду недолго.

Офицер чуть заметно усмехнулся, словно не раз слышал подобные ответы, и вернул паспорт:

– Счастливого пути, товарищ Конотопов. Возвращайтесь.

– Обязательно, – коротко ответил Михаил, забрал документ и направился в зону ожидания.

Когда объявили посадку, он почувствовал странное облегчение. Каждая ступенька трапа казалась шагом в новую жизнь, хотя Михаил понимал, что старая не отпустит его просто так. Самолёт мягко зашумел двигателями, покатился по полосе, и Михаил глубоко вдохнул, прощаясь не просто с городом или страной, а со всем, что годами любил и ненавидел, создавал и разрушал.

Шасси оторвались от земли, самолёт набрал высоту, и Михаил вдруг выдохнул так глубоко, будто одним дыханием сбросил тяжесть прошлого, всю серость и отчаяние советской реальности.

«Теперь всё будет иначе», – сказал он себе и впервые за долгое время поверил этим словам. Поверил настолько, что был готов заплатить за это любую цену.

В Париже Михаил сразу почувствовал разницу во всём: в запахах, звуках, воздухе – словно пропущенном через фильтр, оставивший неприятности за границей.

Выйдя из аэропорта Шарль-де-Голль, он остановился и глубоко вдохнул воздух, будто проверяя его подлинность. Париж пах кофе, круассанами, слегка автомобильными выхлопами и чем-то неуловимо лёгким и даже фривольным. Михаил усмехнулся – кто бы мог подумать, что свобода пахнет именно так.

На следующее утро он отправился на Монмартр, где должна была состояться встреча с банкиром, управлявшим его тайным счётом. Монмартр сразу показался Михаилу таким, каким его рисовали книги и фильмы: шумным, пёстрым, с туристами, художниками, всучивающими прохожим нелепые портреты, и официантами, лавирующими между столиками с таким видом, будто каждый заказ – главное событие дня.

Кафе, где они договорились встретиться, было маленьким, с круглыми столиками, поставленными так тесно, словно предназначалось для тайных встреч или любовных свиданий. Банкир – аккуратно причёсанный, подтянутый мужчина лет пятидесяти в идеально выглаженном костюме и нелепом галстуке-бабочке – уже ждал его за столиком, перелистывая газету.

Увидев Михаила, банкир улыбнулся и жестом пригласил его присесть, демонстративно разложив документы, словно карты перед игроком.

– Доброе утро, месье Конотопов, – произнёс он с подчёркнутым французским акцентом и тут же продолжил: – Прекрасный день, чтобы начать новую жизнь, не так ли?

Михаил усмехнулся:

– Не просто новую, месье. Скорее другую, будто я наконец оказался в правильном фильме, только режиссёр пока неизвестен.

Банкир тихо рассмеялся, явно оценив шутку, и быстро, профессионально раскладывая бумаги, заметил:

– Ваш счёт, месье Конотопов, ждёт вас уже давно. Надо сказать, наполнялся он регулярно и щедро. Как хорошее вино, он созрел и готов раскрыться. Я не винодел, но уверяю: терпкость этого урожая вам понравится.

– Вы, оказывается, не только банкир, но и поэт, – весело заметил Михаил. – Никогда бы не подумал, что банковские операции можно описать с таким романтизмом.

– Ах, месье, – с наигранной театральностью ответил банкир, слегка приподнимая бровь и разворачивая ещё один документ, – финансы всегда немного романтичны. Особенно когда речь идёт о международных переводах, скрытых от посторонних глаз. Каждый банковский счёт – маленькая история, со своей интригой и кульминацией.

– А развязка? – уточнил Михаил, окончательно развеселившись. – Какая будет у нас развязка, месье банкир?

Тот хитро улыбнулся, протягивая ключи от банковской ячейки так, будто это были ключи от роскошного номера:

– Развязка, месье, зависит только от вас. Я сделал всё, чтобы она была счастливой. Теперь ваша очередь.

Михаил повертел ключи в руках и, чуть прищурившись, спросил:

– Как думаете, это тот момент, когда надо открыть шампанское, или стоит повременить?

Банкир, не раздумывая, щёлкнул пальцами, подзывая официанта:

– Шампанское всегда уместно, особенно если речь о деньгах и новых начинаниях. Жизнь слишком коротка, чтобы откладывать на завтра то, что можно выпить сегодня.

Когда официант налил игристое вино, банкир поднял бокал, наслаждаясь моментом:

– За ваше будущее, месье. Пусть оно будет таким же блестящим, как это шампанское, и таким же надёжным, как банковская ячейка нашего учреждения.

Михаил рассмеялся, чокнулся с банкиром и отпил, наслаждаясь пузырьками и осознанием, что новая жизнь началась. Весёлая, нелепая, непредсказуемая и, возможно, счастливая. В этот миг он впервые за долгое время ощутил, как советская тоска окончательно отпустила его, уступив место лёгкой, почти задорной свободе.

Отставив бокал, Михаил поднялся и, пожав руку банкиру, сказал с лёгкой иронией:

– Было приятно иметь дело с вами, месье. Надеюсь, это начало прекрасного и взаимовыгодного сотрудничества.

– Не сомневайтесь, – ответил банкир, раскланиваясь с преувеличенной вежливостью. – Наш банк всегда открыт для таких интересных клиентов, как вы. Ваша тайна останется моей маленькой банковской гордостью.

Михаил вышел из кафе в отличном настроении, с документами и ключами в кармане, ощущая себя героем фильма, где основное действие только начинается. Париж продолжал шуметь и жить своей привычной жизнью, и Михаил уже чувствовал себя частью этого мира, где можно было дышать и смеяться легко, не оглядываясь.

На следующий день он отправился в студию Les désirs cachés к своему другу и партнёру Жан-Пьеру Леклеру. Студия располагалась в старом квартале, который мог показаться вполне обычным, если бы не афиши с пикантными изображениями, где юноши и девушки многозначительно улыбались прохожим, приглашая зайти на что-то особенно горячее.

Жан-Пьер встретил Михаила широкой улыбкой и нарочито театральным возгласом:

– Михаил, дорогой мой друг из загадочного Советского Союза! Ты выглядишь так, будто с твоих плеч упала пара тонн советского режима! Парижский воздух уже действует?

Михаил рассмеялся, пожимая руку и отвечая на дружеские похлопывания:

– Воздух прекрасный, кофе чудесный, женщины очаровательны, но с бизнесом пока не разобрался. Нужно понять, как жить дальше. Я всерьёз задумался о том, чтобы остаться здесь навсегда.

Леклер заулыбался ещё шире, усаживая Михаила в кресло и размахивая руками, как настоящий француз, рассказывающий анекдот:

– Оставайся, конечно! Зачем тебе возвращаться в этот ваш грустный театр абсурда, когда здесь тебя ждут гораздо больше? Давай откроем новую студию вместе! Французский шик и советская экзотика – идеальный коктейль, разве нет?

Михаил иронично усмехнулся:

– Советская экзотика? Не думал, что моя страна может быть экзотикой. Но идея хороша. Давай только сделаем так, чтобы никто не сомневался: мы не очередная сомнительная лавочка, мы – новаторы. Мне нужно больше, чем просто сомнительный бизнес.

Жан-Пьер театрально всплеснул руками:

– Михаил, не обижай меня! Только искусство, высокая эротика! У тебя же уникальные советские материалы. Эти сантехники, комбайнёры и прочая советская романтика – ты обязан вывести это на мировой уровень. Западная публика будет в восторге! Ты станешь королём Парижа и всей Европы, обещаю!

Оба рассмеялись, чувствуя, как напряжение окончательно покидает разговор, уступая место энтузиазму. Несколько дней они провели в бесконечных дискуссиях и ночных спорах, прорабатывая планы. Наконец, Леклер торжественно объявил:

– Всё готово, Михаил. Нас ждут важные люди, сливки французского порно-бизнеса. Они очень заинтересованы в том, что мы можем предложить. Это будет встреча века!

Через пару дней Михаил и Жан-Пьер отправились на переговоры в роскошный особняк на окраине Парижа. Дом напоминал владения эксцентричного маркиза, сменившего охоту и балы на современные удовольствия. Входная дверь тихо щёлкнула, и их встретили улыбками и похлопываниями люди, которых Михаил видел впервые, но которые вели себя так, словно встречали старых друзей.

– Господа! – напыщенно начал Жан-Пьер, едва они уселись за длинный стол в просторной гостиной, украшенной в духе Людовика XIV. – Позвольте представить моего друга и партнёра Михаила Конотопова, самого талантливого режиссёра эротического кино по ту сторону железного занавеса!

Собравшиеся весело заулыбались и закивали. Плотный мужчина с густыми усами и сигарой в руке заговорил с сильным французским акцентом:

– Рад знакомству, месье Конотопов! Я Франсуа, а это мои коллеги. Мы давно мечтаем увидеть советских сантехников и комбайнёров в действии! Наслышаны о ваших подвигах!

Михаил сдержанно улыбнулся, откинувшись на спинку кресла с непринуждённостью:

– Господа, поверьте, всё, что вы слышали, – правда. В СССР снимают уникальные фильмы, и у меня есть материалы, которых Запад ещё не видел. Советская эротика – это не просто кино, это культурная революция, которой так не хватает Европе.

Франсуа, улыбаясь, поинтересовался:

– И в чём будет уникальность вашей новой студии, месье Конотопов? Чем вы удивите нашу искушённую публику?

– Удивить? – Михаил выдержал драматическую паузу. – Представьте себе сантехников, партийные собрания, колхозников и даже советских чиновников – и всё это в эротическом жанре. У нас будет не просто студия, а культурно-просветительская миссия!

Присутствующие дружно рассмеялись. Франсуа подхватил с энтузиазмом:

– Месье Конотопов, вы новатор! Советские оргии, сантехники на вызове, агитбригады любви – звучит великолепно! Я уже вижу восторг публики от такой свежей экзотики!

Жан-Пьер многозначительно поднял палец и добавил:

– Господа, мы предлагаем не просто продукцию, мы предлагаем философию эротики! Советские сценарии, актёры и подлинная атмосфера, которой больше нигде нет.

Франсуа поднял бокал и провозгласил:

– Друзья мои, выпьем за успешное сотрудничество! За советскую эротическую революцию, которая завоюет Париж и весь мир!