Текст книги ""Фантастика 2025-159". Компиляция. Книги 1-31 (СИ)"

Глава 8. В Дедрюхино с любовью

На следующее утро Михаил проснулся в чужой квартире, среди мягких, пропахших тонким ароматом духов простыней, и на миг почувствовал, что будто бы потерялся. Сквозь полузадёрнутые шторы мягко струился солнечный свет, наполняя комнату уютом чужой жизни. Он осторожно повернулся и увидел рядом спящую Ольгу; её дыхание было ровным и безмятежным. Михаил медленно приподнялся, стараясь не нарушить утреннюю тишину, и тихо начал одеваться.

Одетый, он наклонился и нежно поцеловал Ольгу в щёку. Та сонно пробормотала что-то, едва заметно улыбнувшись.

– Мне нужно идти, у меня сегодня много дел. Вечером позвоню, – шепнул Михаил.

Ольга едва уловимо кивнула, не открывая глаз, и снова погрузилась в сон. Михаил осторожно вышел из комнаты, накинул пальто и тихо закрыл дверь квартиры. Несмотря на пасмурную осеннюю погоду, улица встретила его бодрящим воздухом, в котором ощущалась лёгкость и приятная свежесть. Идя по мокрому асфальту, Михаил испытывал необъяснимое хорошее настроение, словно сама жизнь подмигивала ему, обещая что-то особенное.

Он шагал осторожно, обходя мелкие лужи и опавшие жёлтые листья, образовавшие скользкий ковёр под ногами. Редкие прохожие торопливо проходили мимо, укутанные в пальто и шарфы, пряча лица от холодного ветра. Михаил наблюдал за ними с лёгкой улыбкой, улавливая краем глаза знакомые детали советского пейзажа: плакаты с призывами выполнить план, продавщицу в цветочном ларьке, сонно переставляющую букеты астр, и дворника, методично убирающего листву широкой метлой. Всё казалось Михаилу особенно уютным и знакомым, усиливая настроение, с которым он шёл навстречу Сергею, ожидавшему его у входа в общежитие. Мысли о прошедшей ночи смешивались в голове с предстоящим разговором.

Поднявшись в комнату, Михаил быстро переоделся, стараясь не разбудить дремавшего Сергея. Проверив карманы пальто, он ненадолго замер у окна, задумчиво глядя на хмурое небо. Затем негромко окликнул соседа:

– Серёж, подъём. Пора идти.

Петров, потянувшись и что-то невнятно пробормотав, лениво надел куртку и спустился вместе с Михаилом вниз. У входа в общежитие он окончательно проснулся и встретил друга усмешкой:

– Ну что, Ромео советских окраин, как ночь прошла?

– Несмешно, Серёж, – Михаил улыбнулся, поправляя воротник пальто, – у нас сегодня дело посерьёзнее твоих шуточек.

– Не говори, будто у меня шуточки плохие, – Сергей деланно надулся, закуривая сигарету и предлагая вторую Михаилу. – Ладно, пора навестить наше великое киноискусство.

На троллейбусе, заполненном утренней давкой и запахом сырой одежды, они добрались до «Мосфильма». Выйдя на остановке, Михаил невольно, но ощутимо вздрогнул: перед ними возвышались серые здания студии, мрачные и одновременно завораживающие своей значимостью. Перед тем как войти на территорию, они остановились у бюро пропусков. Сергей уверенно заполнил бланк, коротко переговорил с пожилой сотрудницей, и вскоре оба получили временные пропуска с печатью «Мосфильма».

Проходя через студию, Михаил с любопытством оглядывался по сторонам. Они миновали павильоны с массивными дверями, из которых доносились отрывистые команды режиссёров и негромкие разговоры актёров, репетирующих сцены. Рабочие торопливо несли реквизит, среди которого мелькали бутафорские мечи, старинные кресла и огромный букет искусственных цветов. В одном из павильонов шла подготовка к историческому фильму: мимо них прошли две девушки в пышных платьях восемнадцатого века, весело переговариваясь и поправляя высокие причёски. Сергей уверенно шагал вперёд, приветствуя знакомых лёгким кивком, словно был здесь завсегдатаем, хотя Михаил точно знал, что тот появлялся тут не чаще пары раз в год.

Знакомый режиссёр ожидал их в небольшой монтажной, увешанной плакатами советских фильмов и пропитанной сигаретным дымом. Мужчина лет сорока пяти, среднего роста, с хитроватыми глазами, одетый в неприметный, но явно дорогой костюм, улыбнулся, увидев гостей:

– Серёженька, какими судьбами в нашей обители высокого искусства? И друг твой загадочный какой-то, словно шпионить пришёл.

– Коля, перестань, – Сергей, пожимая руку режиссёру, выдержал театральную паузу и многозначительно взглянул на Михаила. – Познакомься, это Михаил, мой товарищ и, можно сказать, соратник по творческому фронту. Нам очень нужна твоя помощь, дело деликатное, почти художественно-диверсионное.

Режиссёр хитро прищурился и внимательно посмотрел на Михаила:

– Что ж вы там такое сняли, что уже диверсией пахнет? Очередная попытка переплюнуть самого Эйзенштейна?

Михаил негромко рассмеялся, расслабляясь под маской спокойствия, которую изо всех сил старался удерживать:

– Скорее, попытка найти новую эстетику в условиях, так сказать, бытового минимализма. Но помощь действительно нужна профессиональная: проявить материал и немного подправить монтажом.

– Минимализм, значит, бытовой… – режиссёр потёр подбородок, иронично усмехнувшись. – Весьма любопытно звучит. И насколько минималистична ваша эстетика?

– Скажем так, настолько, что её сложно разглядеть невооружённым глазом, – Сергей балансировал на грани иронии и деловой серьёзности. – Но поверь, Коль, тебе понравится.

Режиссёр снова улыбнулся, но теперь взгляд его стал серьёзнее:

– Ладно, допустим. Плёнку проявить я смогу, тут проблем нет. А монтажная… Вот с этим уже сложнее. Сам понимаешь, всё под учёт, контроль и прочую бюрократическую прелесть. И сколько вы готовы за это минималистичное счастье заплатить?

Михаил внутренне напрягся, чувствуя, как от этого вопроса зависит всё дальнейшее. Он взглянул на Сергея, который внешне оставался совершенно спокоен:

– Толик, деньги – это вопрос вторичный. Главное, чтобы результат соответствовал уровню твоей репутации. Назови цифру, а там мы уже разберёмся.

Режиссёр внимательно посмотрел на Михаила, будто оценивая его платёжеспособность одним только взглядом.

– Двести рублей, ребята. Это минимум, за который я готов рисковать своим честным именем и рабочим местом.

– Двести рублей? – Михаил едва удержался, чтобы не выдать растерянности. Сергей спокойно кивнул:

– Хорошо, Коль. Двести так двести. Но чтобы ни одна лишняя пара глаз не увидела плёнку, договорились?

Режиссёр пожал руку Сергею, подтверждая сделку:

– Не переживайте, у меня в монтажной только призраки великого прошлого живут. За двести рублей они временно уступят место вашему великому будущему.

На улице Михаил глубоко вдохнул прохладный воздух, сбрасывая внутреннее напряжение. Сергей положил руку ему на плечо и негромко засмеялся:

– Да ладно тебе, Миш. Теперь мы официально киношники. С такими затратами любая бытовуха становится высоким искусством!

Михаил улыбнулся, качнув головой:

– Главное, чтобы это искусство не стоило нам дороже, чем эти двести рублей. Остальное переживём.

Покинув территорию «Мосфильма», Михаил почувствовал тревогу, смешанную с непонятной уверенностью, словно совершил шаг к чему-то значимому. В голове метались мысли: где найти нужные деньги? Сергей шагал рядом, посвистывая что-то весёлое, явно не разделяя тревог друга.

У телефонной будки Михаил жестом остановил Сергея, достал мелочь, пересчитал и бросил две монеты в прорезь автомата. Он привычно набрал номер, прислушиваясь к длинным гудкам. После третьего в трубке раздался знакомый, чуть глуховатый голос Алексея:

– Слушаю, Михаил. Надеюсь, ты звонишь не из милиции?

– Нет, Леш, пока обошлось, – Михаил улыбнулся, почувствовав облегчение от одного только голоса партнёра. – Были на студии. С проявкой и монтажом всё решили, но возникла финансовая сторона вопроса.

В трубке повисла пауза. Михаил ждал, понимая, что Алексей уже примерно догадался о сути проблемы.

– Сколько? – наконец спокойно спросил Алексей, его тон был привычно рассудителен.

– Двести рублей, – твёрдо сказал Михаил, непроизвольно сильнее сжав трубку.

На другом конце раздался лёгкий вздох, затем Алексей тихо усмехнулся:

– Ладно, не горюй. Дам деньги, но вычту из нашей будущей прибыли, так что отрабатывай по полной. И постарайтесь не разориться раньше времени.

Михаил облегчённо рассмеялся, чувствуя, как спадает напряжение:

– Договорились, Алексей. Не подведём.

Повесив трубку, он повернулся к Сергею, который внимательно наблюдал за разговором и ухмылялся:

– Ну что, Мишаня, дали денег или придётся самим билеты в цирке продавать?

Михаил хмыкнул и хлопнул Сергея по плечу:

– Деньги будут. Только не радуйся раньше времени: это кредит от нашего будущего богатства. Работать придётся как проклятым.

Сергей усмехнулся, затягиваясь сигаретой:

– Кого это пугает? Если дело пойдёт, нам ещё и ордена дадут. Главное – не спалиться раньше времени.

Михаил рассмеялся и двинулся дальше, ощущая смесь азарта и тревоги, словно его собственная жизнь становилась всё больше похожей на фильм, который он сам и снимал.

В одну из ночей Михаил и Сергей снова оказались в монтажной на «Мосфильме». Помещение, пропитанное запахом ацетона и старой плёнки, напоминало театр абсурда, в котором древние советские аппараты выглядели обиженными на создателей за долгую эксплуатацию. Оператор, зевая и ворча, включал технику, которая отвечала ему недовольным скрипом.

– Ну что, Серега, попробуем сотворить чудо кинематографа? – Михаил сел перед аппаратом с видом человека, готового к подвигу.

– Боюсь, у нас скорее получится трагедия бытовой техники, – проворчал Сергей, запуская первый кадр.

На экране монтажного стола появилась Ольга в нелепой ночной сорочке и бигудях, произносящая фразу «У меня течёт и в душе, и на кухне» с выражением героини спектакля о революции.

– Какой драматизм, – хмыкнул Сергей, – Станиславский был бы в восторге.

Следующий кадр показал Михаила в сантехническом комбинезоне, заглядывающего под раковину с таким увлечением, будто там скрывалось решение вселенских загадок.

– Ну и взгляд у тебя, Миша, – Сергей захохотал, хлопнув по столу, – будто увидел портрет Брежнева в золотой оправе.

Михаил фыркнул и поправил кадр, пытаясь совместить изображение со звуком, но звук застрял, и реплика Ольги снова повторилась.

– Ну это уже не просто комедия, а театр абсурда! – улыбнулся Михаил.

Наконец плёнка пошла дальше. На экране Михаил осторожно снимал с Ольги ночную сорочку, а та нелепо запуталась в ткани. Сорочка повисла на её волосах, и женщина хихикнула, неловко освобождаясь от неожиданной западни. Михаил рассмеялся вместе с коллегой, указывая на монитор:

– Это гениально, Сергей! Вот оно – настоящее искусство: неловкость, превращённая в эротизм.

Следующая сцена заставила обоих замолчать. Камера крупным планом показала лицо Ольги в момент, когда Михаил вошёл в неё. Глаза женщины расширились от неподдельного удивления и глубокого наслаждения, отразив одновременно смущение, страсть и даже лёгкий испуг.

Сергей покашлял и слегка смущённо заметил:

– Вот это игра на грани фола, Миша. Ты уверен, что это можно показывать людям?

– Это и есть настоящая жизнь, – с серьёзной улыбкой ответил Михаил. – Люди должны видеть реальность, иначе какой смысл в нашем кино?

Затем на экране прорвало кран, и мощный фонтан воды залил актёров прямо в разгар сцены. Михаил и Ольга метались, скользили по мокрому полу, продолжая любовный акт с комичной отчаянностью. Сергей едва удерживал камеру; кадры прыгали и дёргались, отчего сцена стала ещё смешнее.

– Смотри, – смеясь, проговорил Михаил, – на лице Ольги одновременно ужас и восторг. Вот это актёрское мастерство!

Сергей покачал головой с притворной строгостью:

– Боюсь, Миша, это не мастерство, а реакция человека, которого топят во время любовных игр. Вопрос теперь один: наградят нас или посадят?

Плёнка снова заела, и на экране возник мокрый кот, невозмутимо проходящий через центр сцены, где Михаил и Ольга страстно занимались любовью под струями воды.

– Кот, конечно, звезда, – заметил Михаил, снова пытаясь наладить аппарат. – Кот у нас вышел лучше актёров. Может, ему главную роль дать? Сергей, без шуток.

– Ты главное коту процент от прибыли отдай, а то обидится и в суд подаст, – парировал оператор, едва сдерживая улыбку.

Они продолжили монтаж, борясь с техникой и смеясь над каждым новым ляпом. Следующие сцены лишь усиливали абсурд: то голоса звучали не в тех местах, то появлялись соседи снизу, возмущённо требующие прекратить «аквалангистские игры», как выразился один из них. Особенно их рассмешил эпизод, в котором Михаил, прикрытый лишь полотенцем, оправдывался перед соседями, объясняя, что «так вышло случайно».

Ближе к утру плёнка обрела законченный вид. Уставшие Михаил и Сергей смотрели на экран с тихим удовлетворением, осознавая, что создали нечто абсолютно уникальное.

– Ну что, Сергей, вот мы и сняли наше кино, – проговорил Михаил, растягивая слова от усталости и радости одновременно. – Нелепое, мокрое, абсурдное, но наше.

– Да, Миша, – согласился Сергей, – остаётся надеяться, что зрители переживут просмотр, а мы не получим срок за подрыв советской морали.

Михаил улыбнулся и похлопал Сергея по плечу:

– Искусство требует жертв, а у нас оно получилось на славу. Теперь дело за малым – показать миру творение и не попасться органам госбезопасности.

Сергей вздохнул и засмеялся вместе с Михаилом, понимая, что эти слова слишком близки к правде. Они покинули монтажную с чувством глубокого удовлетворения, словно совершили подвиг, одновременно абсурдный и прекрасный.

В это же время Алексей катил на стареньких, но тщательно ухоженных «Жигулях» по разбитой просёлочной дороге, ведущей в колхоз с гордым названием «Трудовой подвиг». Автомобиль подпрыгивал на кочках, словно конь, мечтавший сбросить надоевшего седока, а за окном мелькали унылые пейзажи советской деревни с кривыми заборами, полуразвалившимися сараями и задумчивыми курами, неохотно уступавшими дорогу.

Деревня Дедрюхино встретила его безмолвием и запустением, будто погрузившись в глубокие раздумья о тяжёлой судьбе советского сельского хозяйства. Алексей остановил автомобиль возле Дома культуры, унылого двухэтажного здания с выцветшим плакатом «Искусство принадлежит народу». Критически оглядев постройку и убедившись, что снаружи она выглядит ещё хуже, чем он помнил, он направился внутрь.

Директором местного очага культуры был человек средних лет, Валентин Петрович, знакомый Алексею со времён общих студенческих похождений. Внешне Валентин напоминал запущенный памятник советскому искусству – слегка покосившийся, потрёпанный временем, но сохранивший внутреннюю уверенность в собственной значимости.

– Валентин, здравствуй, старина! – бодро произнёс Алексей, входя в кабинет и протягивая руку. – Как процветает ваша колхозная богема?

Валентин Петрович поднял голову от бумаг и улыбнулся натянутой, почти официальной улыбкой человека, привыкшего встречать проверки из райцентра:

– Лёша! Давно не видел, думал, в капиталисты подался. А ты вот снова к нам, в деревенскую глушь. Что, дефицитом приехал торговать или культуры народной захотелось?

Алексей рассмеялся, устраиваясь на скрипучем стуле напротив:

– Нет, Валентин, дефицит – вчерашний день. Теперь мы культурой занимаемся. Вернее, её направлением, слегка идущим вразрез с официальной позицией партии. Хочу у вас закрытый кинопоказ организовать.

Валентин хитро прищурился, поправляя очки:

– Закрытый показ? Что за кино такое, которое нельзя открыто показывать? Надеюсь, не антисоветчина какая-нибудь? А то недавно инспекция приезжала, искали следы буржуазного влияния. Нашли бутылку финского ликёра у бухгалтера, и ту конфисковали.

Алексей, не моргнув глазом, снисходительно улыбнулся:

– Да какая антисоветчина, Валентин! Просто фильм для взрослых: немного о сантехнике, немного о человеческих чувствах. Невинная комедия с лёгким намёком на жизнь в её простом и честном проявлении. Ничего крамольного, но, согласись, народную нравственность слегка пошатнуть может.

Директор Дома культуры задумчиво забарабанил пальцами по столу:

– Кино про сантехнику и чувства… Что-то новенькое. А к нам-то чего приехал? В райцентре мест нет?

– Валентин, у тебя атмосфера особая, творческая, – спокойно пояснил Алексей. – И ты мне должен, не забывай. Или уже забыл, кто тебя вытащил, когда ревизия нашла недостачу в триста рублей и два рулона венгерского бархата? Ты бы тогда уже не в культуре работал, а на лесоповале художественные пни вырезал. Я три дня бегал по инстанциям, пока всё не замяли. Долги надо отдавать, и не только ликёром.

Директор тяжело вздохнул и сдался под натиском неопровержимых фактов, примирительно махнув рукой:

– Ладно, кино твоё покажем, куда деваться. Только загвоздка есть одна, небольшая, но весомая, как бюст Ленина в нашем холле.

Алексей слегка нахмурился, предчувствуя очередной подвох:

– Что за загвоздка, Валентин? Только не говори, что у тебя теперь и проектор конфисковали вместе с ликёром.

– Проектор на месте, к сожалению, – снова вздохнул Валентин. – А вот председатель наш, Павел Игнатьевич, мужик суровый. Без его ведома у нас даже курица не квохчет. Придётся договариваться лично с ним, а он, сам знаешь, человек сложный и принципиальный. Убедишь – я только за, а нет – извини.

Алексей улыбнулся с нескрываемой иронией, поднимаясь со стула:

– Да разве это проблема, Валентин? Пошли знакомиться с твоим Игнатьичем. Чувствую, разговор предстоит увлекательный.

Директор обречённо поднялся, накинув на плечи видавший виды пиджак:

– Ладно, Лёша, пошли в сельсовет. Только имей в виду, председатель мужик серьёзный, он твои сантехнические киношедевры может не оценить. Придётся продемонстрировать все твои таланты дипломата.

Они вышли и направились по главной деревенской улице к сельсовету – приземистому зданию, похожему одновременно на баню и пожарную часть. Валентин шёл с выражением лица человека, которого ведут на допрос, а Алексей, наоборот, излучал спокойствие и оптимизм, словно направлялся на свидание с примадонной Большого театра.

– Валентин, не переживай так, – подбодрил его Алексей, – что твой председатель по сравнению с силой настоящего искусства?

– Боюсь, Лёша, после разговора с председателем помощь сантехника понадобится тебе самому, – мрачно ответил директор, ускоряя шаг.

Подойдя к сельсовету, они переглянулись, словно готовясь к штурму крепости, и одновременно сделали глубокий вдох.

– Ну что, Валентин, открывай дверь в светлое будущее советского кинематографа! – театрально произнёс Алексей, широко улыбаясь.

Директор вздохнул и обречённо кивнул:

– Только не говори, что я тебя не предупреждал.

Оба переступили порог сельсовета навстречу своей судьбе и дальнейшим приключениям.

Алексей вошёл в сельсовет с уверенной лёгкостью человека, привыкшего решать любые вопросы – от доставки заграничного трикотажа до организации кинопоказов сомнительного содержания. Валентин Петрович плёлся следом, будто на собственную казнь, нащупывая в карманах то ли слова оправдания, то ли пузырёк валерьянки.

Председатель колхоза, Павел Игнатьевич, сидел за рабочим столом, похожим на пульт управления атомной станцией: кипы бумаг, три телефона и бюст Ленина, смотрящий строго и с укором. Сам Павел Игнатьевич был крупным мужчиной с густыми усами и тяжёлым взглядом, который, казалось, мог пригвоздить к месту любого посетителя.

– Ну, Валентин Петрович, что за артистов привёл? – прогремел председатель голосом, сразу давшим понять, что разговор предстоит непростой. – Если снова хотите денег на костюмы для хора, сразу предупреждаю – выделять не буду. Прошлогодние костюмы и так пылятся, а у вас поёт от силы полтора человека, и те с медведем на ухо наступившим.

Валентин уже хотел ответить, но Алексей жестом опытного переговорщика остановил его и шагнул вперёд, протягивая руку председателю:

– Павел Игнатьевич, моё почтение. Меня зовут Алексей, я старый друг вашего директора культуры и новый друг вашего замечательного колхоза. Уверен, мы быстро найдём общий язык, ведь у нас с вами схожие интересы.

Председатель пожал руку крепко и недоверчиво покосился на гостя:

– Общие интересы, говорите? Что-то я вас тут раньше не видел. Какие интересы вас привели?

Алексей уселся на свободный стул с видом человека, который чувствует себя как дома даже в кабинете председателя колхоза:

– Интересы самые благородные и культурные, Павел Игнатьевич. Представьте: в ваш колхоз приезжают люди серьёзные, обеспеченные, готовые платить деньги, которых ваш бюджет давно не видел. И всё это за возможность посмотреть кино. Хорошее кино, про сантехнику и жизнь.

Председатель внимательно посмотрел на Алексея, потом перевёл взгляд на директора Дома культуры, который стоял, краснея и бледнея одновременно, и медленно проговорил:

– Кино, значит. Сантехника, значит. Валентин Петрович, вы опять чего удумали? Нам прошлогоднего цирка с гастролирующими гипнотизёрами мало было? Тогда бухгалтерию неделю в себя приводили – так её заколдовали, что отчётность задним числом подавали.

Алексей дружелюбно поднял руки:

– Павел Игнатьевич, никаких гипнотизёров, боже упаси. У нас кино простое и доходчивое, даже без диплома культурного работника всё понятно. Зато деньги, которые люди готовы отдать за просмотр, как говорится, закачаешься. Можно будет и коровник отремонтировать, и новую крышу Дому культуры поставить. Главное, вы и ваши люди прикоснутся к настоящей культуре, к искусству высшего уровня. Практически идеологическая работа, приобщение к духовным ценностям.

Председатель задумчиво потёр усы и осторожно заговорил:

– Коровник, говоришь, отремонтировать? Это дело полезное. Только загвоздка есть – идеологическая комиссия частенько приезжает. Если узнают, что мы кино сомнительное показываем… Алексей Григорьевич, а что за кино-то такое? Ты всё завуалированно говоришь – сантехника, чувства… А если по-простому?

Алексей выдержал паузу, посмотрел в окно, будто вспоминая что-то важное, и сказал мягко, с интонацией экскурсовода музея авангардного искусства:

– Ну… это кино довольно смелое. Я бы сказал – откровенное. Художественное исследование человеческой телесности в быту. С элементами интимной драматургии. Мы пытаемся отразить внутреннюю сущность человека сквозь призму телесного взаимодействия. Без вульгарности, конечно. Всё в рамках эстетики.

Павел Игнатьевич медленно приподнял брови и протянул:

– То есть… порнография, что ли?

Алексей тут же поднял ладони:

– Ни в коем случае! Это, Павел Игнатьевич, не порнография. Это метафорическое изображение близости. Скорее поэзия, чем физика. Там больше подтекстов, чем текста. Скажем так: тело говорит, душа шепчет, а камера всё это фиксирует на плёнке. Классика, только современная.

Председатель ещё пару секунд помолчал, потом медленно выдохнул:

– Ясно. Поэзия… Ну смотри, поэт, если потом приедет проверка, будешь свои метафоры им лично декламировать.

Алексей понимающе кивнул и, понизив голос до заговорщического тона, доверительно улыбнулся председателю:

– Павел Игнатьевич, кто же будет об этом знать, кроме нас с вами и гостей, которые приедут с набитыми карманами? К тому же публика будет культурная и интеллигентная, из Москвы, между прочим. Для вас лично организуем особое место почётного зрителя. Ведь не каждый день к вам приезжает столичная элита.

Председатель вздохнул, смягчаясь под напором аргументов и обаяния Алексея:

– Болтун ты знатный, Алексей. Чувствую, от тебя хлопот больше, чем пользы. Но если и правда деньги хорошие светят и народ приличный, можно и рискнуть. Только имей в виду: если что-то пойдёт не так, будешь вместе с Валентином Петровичем трактористом у меня работать до пенсии. Пахать землю будешь и приобщаться к искусству народному.

Алексей рассмеялся искренне и легко, словно только что услышал отличную шутку:

– Риск – дело благородное, Павел Игнатьевич! Нам с Валентином землю пахать не привыкать. Мы люди советские, трудностей не боимся. Но, уверяю вас, до этого не дойдёт. Всё сделаем красиво и аккуратно. И деньги будут, и культура, и благодарность райкома за вашу инициативу.

Председатель сдался окончательно, понимая, что спорить с этим московским гостем – дело заведомо проигрышное:

– Ладно, уговорил, Алексей. Делайте ваше кино, но только тихо и без лишней помпы. И запомни: если меня потом будут вызывать в райком, я вас обоих сдам по первому же запросу.

Алексей встал и торжественно пожал председателю руку, улыбаясь искренне и довольный результатом:

– Павел Игнатьевич, даю слово советского интеллигента: всё пройдёт как по нотам. Вы ещё сами попросите повторить это культурное мероприятие.

Выйдя на улицу и вдохнув полной грудью деревенский воздух, Алексей похлопал Валентина по плечу:

– Вот и всё, Валентин. А ты боялся! Учись искусству переговоров, это тебе не сельский хор организовывать.

Валентин мрачно взглянул на Алексея и пробурчал:

– Если что, трактористом ты будешь, а я тебе только флажками махать буду, чтобы не заблудился.

Оба расхохотались и пошли обратно к Дому культуры, чувствуя себя победителями сложной дипломатической битвы, завершившейся очередной предпринимательской победой Алексея.

После успешного завершения дела в Дедрюхино Алексей направил свои верные, если и не быстрые, то уж точно надёжные «Жигули» обратно в сторону Москвы. Дорога была пустынной, скучной и немного задумчивой, как и положено дорогам советской глубинки. Впрочем, самому Алексею скучать не приходилось: он уже держал в голове план следующей важной встречи с человеком, чей авторитет и влияние были столь же значительны, сколь и сомнительны – известным московским дельцом Фролом Евгеньевичем.

Фрол Евгеньевич жил на Большой Ордынке, в старом доме с лепниной и облупившимся фасадом, за стенами которого скрывались совершенно не советские, а очень даже буржуазные порядки. Войти в подъезд можно было только по звонку, а открывал дверь сам Фрол – человек, который мог бы преподавать курсы тонкой дипломатии в Министерстве иностранных дел, если бы не предпочитал более доходные занятия. У Фрола были связи везде – от центральных гастрономов до ЦК, и ни одна просьба не оставалась у него без внимания, особенно если она обещала хоть какую-то выгоду.

Алексей оставил машину у подъезда, проверил себя в зеркале заднего вида, пригладил волосы и поднялся к Фролу. Тот встретил его в прихожей, одетый в дорогой костюм с иностранным лоском и в тапочках, явно привезённых из-за границы. Сам Фрол был высоким, худощавым мужчиной с проницательным взглядом человека, которому за пять минут до конца фильма становится ясно, кто убийца.

– Лёша, дорогой, какими судьбами? Снова проблемы с таможней или торговлей австралийской шерстью? – Фрол говорил неторопливо, как человек, привыкший, что его внимательно слушают.

– Нет, Фрол Евгеньевич, таможня нас пока миловала, а с шерстью мы давно завязали, – Алексей широко улыбнулся, демонстрируя располагающее добродушие человека, у которого есть выгодное предложение. – Сегодня дело намного интереснее шерсти. Речь идёт, можно сказать, о культурной революции в отдельно взятом колхозе.

Фрол заинтересованно вскинул брови, приглашая Алексея жестом пройти в гостиную:

– Ох, Алексей, революции – это не моё, у меня сердце не железное. Но любопытство, признаться, уже разыгралось. Выкладывай, что за революцию ты затеял?

Алексей неторопливо уселся в удобное кресло, тщательно подбирая слова:

– Смотри, Фрол Евгеньевич, ситуация следующая. Есть у нас кинолента, эксклюзивная, показывать которую в широких кругах нежелательно, но крайне выгодно. Планируем закрытый показ, строго для проверенных товарищей, готовых заплатить приличные деньги за удовольствие. Фильм, мягко говоря, не совсем соответствует официальным советским канонам морали.

Фрол задумчиво покачал головой, с лёгкой иронией улыбаясь уголками губ:

– Алексей, ты меня пугаешь. Это кино о любви в широком смысле или всё же в узком, тесном, интимном? Мне, как деловому человеку, важно знать степень узости.

Алексей сделал вид, что задумался, затем хитро сощурился:

– Скажем так, Фрол Евгеньевич, это кино о сантехнике и её роли в личной жизни советского человека. Очень подробно и откровенно показано, как простой сантехнический вызов может перерасти в увлекательное взаимодействие двух, а то и более товарищей. Сюжет сантехнический, а подтексты – любовные, понимаешь?

Фрол негромко засмеялся, прищуриваясь от удовольствия:

– Прекрасно понимаю. Сантехника – это всегда увлекательно. Только скажи мне, кто же те отважные граждане, которые готовы платить деньги за такое рискованное удовольствие?

Алексей откинулся на спинку кресла и заговорил спокойно, как профессор на лекции:

– Граждане весьма обеспеченные и весьма скучающие. Это директора магазинов, баз, снабженцы, даже пара комсомольских деятелей. Короче говоря, народ с положением, деньгами и острой нехваткой живых впечатлений. Мы предлагаем им билет на показ в колхозе: место тихое, уединённое, случайных зрителей нет, конфиденциальность гарантирована. Цена билета – семьдесят рублей. Деньги серьёзные, а удовольствия, сам понимаешь, неимоверные.

Фрол задумчиво провёл рукой по подбородку, снова тихо засмеявшись:

– Семьдесят рублей за билет? Алексей, да за такие деньги я сам готов участвовать в съёмках вашего сантехнического триллера. Но учитывая риск и сложность ситуации, думаю, моя помощь в продаже билетов будет не лишней. Вопрос только один: на каких условиях будем сотрудничать?

Алексей широко развёл руки, делая вид, что готов к любым условиям:

– Фрол Евгеньевич, ты человек опытный и мудрый, с тобой торговаться – себе дороже. Десять процентов от общей выручки – вполне честная и достойная комиссия. Тем более, что никто лучше тебя не справится с такой деликатной задачей, как продажа билетов на сантехническое кино высшей пробы.

Фрол сделал паузу, будто прикидывая цифры, затем медленно улыбнулся, подтверждая своё согласие:

– Десять процентов… Что ж, Алексей, ты, как всегда, умеешь расположить к себе людей. За твоё здоровье и талант надо выпить, не иначе. Договорились, десять процентов от твоего сантехнического искусства мои, а я уж сделаю так, чтобы ваши билеты ушли как тёплые пирожки.

Алексей облегчённо выдохнул и поднялся, протягивая руку:

– Фрол Евгеньевич, а ты, как всегда, на высоте. С тобой приятно иметь дело, а главное – спокойно за результат.

Фрол пожал руку Алексею, хитро подмигнул и произнёс с наигранной серьёзностью:

– Помни, Алексей, главное в нашем деле – вовремя подкрутить краник, чтобы не затопить соседей. А то придётся спасаться бегством не только от зрителей, но и от сантехников из КГБ.

Оба снова рассмеялись, довольные собой и друг другом, понимая, что очередная сделка заключена с блеском и тонким юмором, как и положено людям, привыкшим к успеху.

Алексей уже собирался встать и попрощаться, когда Фрол Евгеньевич жестом остановил его и внезапно заговорил голосом человека, которому только что пришла в голову очередная гениальная идея: