Текст книги ""Фантастика 2025-159". Компиляция. Книги 1-31 (СИ)"

Глава 9. «Эротический» экспорт

На столе Михаила аккуратно возвышались стопки пустых коробок из-под советских диафильмов – ровные и крепкие, пахнущие картоном и ностальгией по дважды пережитому детству. Он неспешно наклеивал на каждую коробку ярлычок с надписью «Институт агитационного кино», словно собирая хрупкий конструктор. Затем методично ставил штамп клуба любителей сельского быта, доставшийся ему случайно, но идеально подходивший к ситуации.

Закончив очередную коробку, Михаил придирчиво её осматривал, будто ожидая, что надпись вот-вот оживёт и пожалуется в партком. Однако ярлык держался надёжно, солидно, внушая уважение даже таким циникам, как сам Конотопов.

У противоположной стены висела огромная карта Европы, испещрённая разноцветными стрелками и пометками. Держалась она гордо, хотя и слегка неровно– правый угол отклеился и печально свисал, словно Польша готова была в любой момент эмигрировать самостоятельно.

Иногда Михаил отрывался от работы и смотрел на карту взглядом полководца, планирующего тайную операцию. Стрелки уверенно указывали пути распространения кассет. Только одна, короткая и нерешительная, ведущая в Албанию, была зачёркнута красным крестом. «Не готовы они ещё к советскому опыту», – ворчал он.

Завершив следующую коробку, Михаил поднял голову, когда дверь распахнулась и вошёл Сергей Петров, выглядевший так, будто только что разгрузил вагон зерна. Несколько секунд он наблюдал за происходящим, затем усмехнулся и произнёс:

– Значит, товарищ Конотопов, теперь мы агитируем за советский сельский быт?

Михаил поднял глаза и бросил на него укоризненный взгляд:

– Не просто агитируем. Мы расширяем культурный обмен, – пояснил он таким тоном, будто занимал должность замминистра культуры.

Сергей с сомнением взял со стола коробку, прочитал вслух надпись и рассмеялся:

– «Агитфильм. Сельские будни и поэтический символизм» – не слишком ли символично?

– В самый раз, – улыбнулся Михаил, поправляя очки и возвращаясь к работе. – Европа устала от формализма и готова к советской искренности.

Сергей подошёл к карте, изучая маршруты, расходившиеся из Москвы словно линии метро:

– А это что за красота – Швеция через Финляндию?

– Через Финляндию ближе, а шведы платят больше, – ответил Михаил скучающим голосом, будто обсуждал маршрутное такси.

– Финны в курсе, что стали перевалочной базой советского кинематографа? – Сергей приподнял бровь.

– Финны всегда были нашими друзьями, – ответил Михаил, тщательно приклеивая ярлык, – особенно за валюту.

Сергей рассмеялся, сел напротив, закинув ногу на ногу:

– А если вскроют? Представляешь реакцию их политбюро?

– В Финляндии нет политбюро, – невозмутимо сказал Михаил, отставляя коробку. – А пока вскроют – мы уже будем в Париже пить кофе и читать прессу.

Сергей задумчиво хмыкнул и спросил серьёзно:

– Думаешь, это вообще сработает? Продадим пару партий, а дальше что?

– Дальше они сами приедут за добавкой, – Михаил выдержал паузу, добавив почти шёпотом, – советский символизм заразителен.

На несколько секунд в кабинете повисла тишина, нарушаемая лишь шелестом очередного ярлыка. Михаил завершил работу и взглянул на Сергея, словно выиграл шахматную партию:

– Ты даже представить не можешь, Серёжа, сколько в мире ценителей советского быта. Люди буквально жаждут в него окунуться.

Сергей развёл руками с видом побеждённого:

– Если что, я просто ремонтирую технику, а сельским бытом заведуешь ты. Потом не говори, что не предупреждал.

Михаил не ответил, продолжив работу с видом мастера, уверенного в значимости каждого своего действия. Сергей ещё раз покачал головой и направился к двери, обернувшись у выхода с притворной тревогой:

– Ты, главное, не увлекайся символизмом, а то ещё за диссидента примут.

Михаил махнул рукой, показывая, что разговор окончен. Когда дверь закрылась, он снова взглянул на карту и улыбнулся. В его глазах читалась уверенность: если смешать советскую реальность с эротическим абсурдом и символизмом, результат превзойдёт любые ожидания.

Оставалось лишь дождаться звонка из Хельсинки. Пока же были коробки, ярлыки и штампы. Ведь путь к мировой славе всегда лежит через мелочи, а в этом Михаил разбирался лучше всех.

Сергей остановился у двери, быстро огляделся и тихо, почти доверительно заметил:

– Ну, прямо подпольный Госплан.

Михаил промолчал, продолжая педантично оформлять очередную коробку, лишь уголки его губ чуть тронула улыбка. Он давно привык к таким репликам и принимал их спокойно – как профессор, терпеливо выслушивающий наивные вопросы первокурсников.

Сергей взял со стола коробку, внимательно её осмотрел, будто искал внутри что-то запретное, и протянул задумчиво, растягивая слова:

– «Институт агитационного кино»… Звучит солидно. Почти государственно.

– Именно в этом и суть, – спокойно ответил Михаил, не отрываясь от работы. – Солидность – наша главная защита.

Сергей едва заметно усмехнулся:

– А клуб любителей сельского быта – это тоже часть обороны?

– Скорее эстетика, – уточнил Михаил серьёзно, словно объяснял ребёнку музейные правила. – На Западе любят аутентичность. Им хочется увидеть простой и честный советский быт.

Сергей прищурился, пытаясь представить западного обывателя, с ностальгией разглядывающего сельские пейзажи:

– И за это они платят валютой? – спросил он, сдерживая смех.

– Особенно за это, – кивнул Михаил. – Им надоели яхты и особняки. Нужен реализм. Чем реальнее, тем дороже.

– То есть чем правдивее наша агитация, тем выше прибыль? – уточнил Сергей, оценивая перспективы.

– Верно, – подтвердил Михаил, ставя очередной штамп с видом нотариуса на важном договоре. – Советский быт нынче в моде, особенно у тех, кто устал думать.

Сергей снова усмехнулся, качая головой от абсурда происходящего, и отложил коробку:

– Надеюсь, товарищи из КГБ оценили всю серьёзность нашего культурного вклада?

– Более чем, – коротко ответил Михаил, разглаживая ярлык. – Ведь наш экспорт теперь под контролем Первого управления.

Сергей выпрямился и театрально поправил воротник:

– Ну тогда понятно. С Первым управлением агитация приобретает особый культурный смысл.

– Я бы сказал, стратегический, – сдержанно заметил Михаил, глянув на Сергея поверх очков.

Тот не выдержал и рассмеялся, прикрыв рот ладонью, словно опасаясь, что из-за шкафа осуждающе выглянет товарищ Андропов:

– Миша, восхищаюсь твоей способностью любую ерунду представить как государственный интерес.

Михаил пожал плечами, показывая, что просто выполняет порученное государством дело, хотя едва заметная улыбка снова выдала его истинные чувства – тихую иронию и довольство удачной схемой.

Сергей взял коробку, отошёл к карте Европы и с важностью чиновника водрузил её поверх маршрута во Францию:

– Значит, Париж, – произнёс он серьёзно. – Там и будет наш главный офис?

– Париж – в перспективе, – мягко поправил Михаил, продолжая клеить ярлыки. – Сначала Хельсинки. Потом уже возьмёмся за крупные столицы.

– Хитро, – оценил Сергей. – Начать с тихих финнов, потом расширяться.

– Именно так, – согласился Михаил. – Вся Европа будет охвачена советским агиткино, и местные спецслужбы ещё нас поблагодарят.

– За что это? – удивился Сергей.

– За повышение культурного уровня населения, – ответил Михаил серьёзно. – Культурные люди менее склонны к политическим эксцессам.

Сергей помолчал, потом с улыбкой признался:

– Твои аргументы меня окончательно убедили.

– Это хорошо, Серёжа, – одобрительно кивнул Михаил, складывая коробки в аккуратную стопку. – Твои технические навыки пригодятся, когда будем получать Нобелевскую премию за укрепление дружбы народов.

Сергей снова рассмеялся, покачал головой и, направляясь к двери, бросил весело:

– Ты только заранее предупреди, чтобы я успел почистить костюм и погладить галстук.

Дверь за ним закрылась, оставляя Михаила наедине с коробками и картой Европы. В кабинете повисла спокойная атмосфера значимости момента, словно именно здесь сейчас творилась культурная история, пусть и весьма специфическая.

Михаил аккуратно поставил на стол ещё одну коробку, взглянул на карту и удовлетворённо кивнул, словно утверждал окончательный генеральный план. Он уже видел, как стрелки приходят в движение, а где-то там, на Западе, ценители советского символизма тихо шепчутся по углам, восхищаясь глубиной и смелостью замысла загадочного «Института агитационного кино».

«Да здравствует советский сельский быт», – тихо произнёс Михаил, поправляя ярлык на одной из коробок. Он усмехнулся и вновь занялся упаковкой. Любой масштабный проект начинается с мелочей – вот с таких ярлычков и аккуратных штампов, которые Михаил педантично наносил на каждую коробку.

Дверь снова распахнулась, и Михаил с Сергеем вздрогнули, как застигнутые за курением школьники. На пороге возник Алексей, важный и загадочный, словно доставил секретный рецепт ликёра от генсека. В руках у него трепетала записка, от которой зависела судьба советского агитпрома.

Алексей церемонно подошёл к столу и аккуратно положил записку перед Михаилом, словно сдавал документы в спецхран:

– Всё достал, Миша. Адрес есть, контакт с фарцовщиком тоже. А фарцовщик этот, между прочим, почти культурный атташе Финляндии. Посылка ждёт отправки, как октябренок перед пионерской клятвой.

Михаил подозрительно изучил бумажку, будто искал подвох от разведки. Убедившись, что всё в порядке, он удовлетворённо кивнул и, взяв коробку, торжественно вложил её в руки Алексея, словно знамя перед майской демонстрацией:

– Передай своему атташе, Лёша, что это ценный культурный материал. Никакой самодеятельности. Мы не кружок частушечниц. Проблемы сейчас нужны меньше всего.

Алексей серьёзно принял коробку и прижал её к груди с выражением, достойным награждения орденом Ленина:

– Миш, ну какая у нас культура без самодеятельности? Без неё мы бы до сих пор торговали фотокарточками через форточку.

Михаил резко вскинул голову и посмотрел так строго, что Алексей сразу замолчал, мгновенно сжав губы, словно школьник, которого отчитал директор за гимн. Несколько секунд они молча переглядывались, затем Алексей кашлянул и осторожно произнёс:

– Понял, Миша. Самодеятельность отменяется. Только культурно-просветительская работа в рамках дозволенного товарищем Андроповым.

Конотопов медленно кивнул, проводив Алексея взглядом до двери:

– Вот-вот, Лёшенька. Только товарищ Андропов и его первое управление. Ты теперь ходячая культурная миссия СССР.

Алексей снова застыл в поклоне и уже серьёзно ответил:

– Так точно, товарищ начальник. Если что не так – отправляйте на овощебазу исправляться.

Михаил удовлетворённо махнул рукой, отпуская его с видом генерала, поручившего младшему офицеру ответственную задачу:

– Иди, товарищ культурный атташе. И помни о бдительности.

Алексей осторожно вышел, будто покидал зал партийного съезда. В кабинете повисла напряжённая пауза, пока Сергей не прыснул смехом первым:

– Ну, Миш, ты его напугал. Он теперь коробку будет нести, как икону на крестном ходе.

Михаил устало улыбнулся и развёл руками, как мудрец, объясняющий очевидное:

– Напуганный Алексей – залог культурного экспорта без происшествий. В КГБ ясно сказали: меньше вольностей, больше дисциплины.

Сергей снова рассмеялся, рассматривая карту Европы, будто планировал высадку советского десанта на территории НАТО:

– Я вообще с трудом представляю, как финны будут смотреть наши агитфильмы. Может, субтитры написать: «Осторожно, возможны приступы любви к социализму»?

Михаил чуть улыбнулся и серьёзно сказал:

– Серёжа, они смотрят не агитки, а глубокий символизм советской деревни. Западные интеллектуалы ещё не постигли этого искусства.

Сергей задумчиво кивнул и добавил с иронией:

– Ну да, конечно. Символизм. Коровы, сеновал, комбайн. Такой символизм, что прямо за душу берёт.

– Именно, – без улыбки подтвердил Михаил. – Запад всегда интересовался загадочной русской душой, особенно если её приправить лёгким эротизмом и сельским колоритом.

Сергей уже собирался уходить, но у двери обернулся и неожиданно спросил серьёзно:

– А если кто-то из финнов поймёт всё буквально?

Михаил посмотрел строго и коротко бросил:

– Тогда придётся спасать мировое коммунистическое движение от финских туристов, принявших всё буквально. Ошибки на старте нам ни к чему.

Сергей кивнул, вздохнул и признал:

– Понял, товарищ директор института агиткино. Ошибки отменяются.

Михаил проводил его взглядом и, оставшись один, покачал головой с лёгкой иронией:

– Директорами не рождаются – ими становятся. Особенно если тебя назначил Андропов и доверил культурный обмен в масштабе всей Европы.

Сказав это, Михаил взял следующую коробку и вновь погрузился в свою странную, но значимую работу.

Прошло несколько дней с тех пор, как тщательно упакованная кассета отправилась в таинственно нейтральную Финляндию. Михаил, привыкший держать всё под контролем, теперь волновался, как пионервожатый, узнавший о ночной карточной игре старших ребят.

Он нервно поглядывал на телефон и при каждом звонке вздрагивал, словно ожидая тревожного сообщения. Когда аппарат вновь ожил, Михаил едва не опрокинул кресло и, схватив трубку, максимально спокойно произнёс:

– Слушаю.

В трубке раздался заговорщический голос Алексея:

– Миша, финны приняли кассету. Пока тихо, ждём.

– Что значит «тихо»? – раздражённо переспросил Михаил, нервно барабаня пальцами по столу. – Они там благодарственное письмо оформляют за советско-финский культурный обмен?

– Пока неясно, – задумчиво произнёс Алексей, понизив голос. – Мой человек в посольстве говорит, что интерес есть. Но финны пока не могут понять, агитация это или порнография.

Михаил тяжело вздохнул и закрыл глаза, представляя себя на ковре у товарища Громыко, объясняющим тонкости советского символизма финским дипломатам:

– Лёш, чем меньше понимают, тем больше ценят. Нам это на руку.

Алексей негромко хмыкнул:

– Тогда мы с тобой скоро станем гениями культурного экспорта. Маркс и Энгельс советского агитпрома.

– Надеюсь, до этого не дойдёт, – сухо отозвался Михаил. – Главное, чтобы финны смотрели, а не думали. Думать западным товарищам вредно, мы именно об этом и снимали.

Алексей засмеялся и завершил разговор:

– Если что-то выясню, сразу сообщу. А ты пока не нервничай, вышивай крестиком – руки займи.

Повесив трубку, Михаил укоризненно посмотрел на телефон, будто тот был виновен в неопределённости. Он представил, как финские чиновники, собравшись в тайной комнате, пытаются понять скрытый смысл советского кино, и стало смешно и тревожно одновременно.

Прошла почти неделя, прежде чем телефон снова зазвонил. Михаил машинально поднял трубку и спокойно произнёс:

– Творческое объединение «Открытость» слушает.

В трубке повисла короткая пауза, затем аккуратный голос с лёгким акцентом осторожно представился:

– Добрый день. Я Пекка из Турку. Ваш номер дали друзья из киноархива в Хельсинки.

Михаил сразу выпрямился, приняв позу человека, случайно вступившего в контакт с иностранцем:

– Очень приятно, Пекка. Как там наши киноархивные друзья?

– Чувствуют себя отлично, – осторожно ответил Пекка. – Они впечатлены качеством советского символизма. Особенно сценами сельского быта. Очень натуралистично.

Михаил едва сдержал улыбку, представив финнов, восхищающихся натурализмом, отснятым на овощебазе и в кабине комбайна, но тут же спокойно ответил:

– Мы рады. Чем можем помочь?

– Я сейчас в Москве, – неуверенно продолжил Пекка. – У меня посылка от друзей из Хельсинки. Просили передать лично вам в знак нашего культурного сотрудничества.

Михаил мгновенно понял: речь явно не о финских конфетах, а о чём-то посерьёзнее:

– Конечно, Пекка. Давайте встретимся у меня дома, это будет максимально культурно.

– Отлично, – облегчённо сказал Пекка. – Тогда жду адрес.

Михаил продиктовал адрес и, попрощавшись, положил трубку с выражением человека, выигравшего партийный турнир по домино. Его губы тронула улыбка, в которой смешались облегчение и напряжённое ожидание.

Откинувшись в кресле, он задумчиво произнёс:

– Ну что, Пекка из Турку, посмотрим, чем удивят финские товарищи. Лишь бы они не сняли ответный фильм про свой быт – культурный конфликт нам ни к чему.

Михаил снова посмотрел на телефон и почувствовал странное удовлетворение: механизм подпольного советского кинобизнеса наконец заработал в полную силу. Теперь оставалось лишь дождаться финна с загадочной передачей и надеяться, что дружба народов выдержит испытание.

Вечером того же дня, когда улицы уже погружались в полутьму, напоминая заброшенные съёмочные площадки советского телефильма, в дверь квартиры неожиданно позвонили. Звонок прозвучал тихо и неуверенно, будто пришедший заранее извинялся за беспокойство великого учреждения под названием «Открытость».

Михаил взглянул на часы и направился к двери осторожно, будто ожидал либо соседа с просьбой одолжить лампочку, либо неожиданный визит органа, способного заменить всю люстру вместе с хозяином квартиры.

На пороге стоял светловолосый мужчина в бежевом туристическом плаще, широко улыбаясь с добродушием, достойным рекламного плаката финской молочной фермы. На плече у него висела холщовая сумка с эмблемой, напоминавшей одновременно и герб рыболовецкого клуба, и логотип кондитерской фабрики.

– Добрый вечер! – произнёс он с лёгким акцентом и чуть поклонился, словно не в коридор московской хрущёвки зашёл, а на дипломатический приём. – Я Пекка. Из Турку. Мы говорили по телефону.

Михаил молча кивнул, пытаясь выглядеть спокойно, хотя чрезмерно невинный вид гостя сам по себе вызывал подозрения.

Пекка, улыбаясь ещё шире, достал из сумки плотный конверт и аккуратно передал его Михаилу, будто вручал священную реликвию.

– Это благодарность за ваше великое культурное дело, – торжественно сообщил он. – Надеюсь на продолжение дружбы народов.

Михаил принял конверт с видом приёмщика вторсырья, которому вдруг сдали драгоценности. Ощупав содержимое, он из вежливости не стал заглядывать внутрь сразу, хотя в воображении уже шуршали валютные купюры.

– Спасибо, Пекка, – сдержанно ответил он, шагнув назад. – Может, чай? Пряники есть, с фабрики «Товарищ». Очень символично.

– Ох, – вздохнул Пекка с видом человека, которому предложили нарушить строгий пост. – Не могу, к сожалению. У нас групповая экскурсия. В девять идём смотреть место, где Леонид Ильич однажды любовался речкой. Это очень интересно.

Михаил едва удержался от улыбки, скрывая облегчение вперемешку с досадой. С одной стороны, отпадала необходимость в светской беседе; с другой – терялась возможность выведать сумму, которую финны готовы платить за советский агит-символизм.

– Ну, передавай привет киноархиву, – сказал Михаил, пряча конверт во внутренний карман пиджака. – У нас в планах ещё много культурного символизма и кое-что про профсоюзы.

Пекка оживлённо закивал и зашагал прочь, стараясь ступать по советскому линолеуму максимально бесшумно. Михаил закрыл дверь, вздохнул и, не включая света, поспешил проверить, в чём именно выражалась международная благодарность.

Закрыв дверь за гостем, он ещё несколько секунд постоял в темноте, слушая шаги Пекки на лестнице. Финн уходил аккуратно и почти музыкально, словно исполнял традиционный танец, боясь разбудить пролетариат.

Как только эхо шагов стихло, Михаил быстро прошёл в комнату и внимательно осмотрел конверт. Он оказался плотным, добротным, явно заграничного происхождения, с той особенной текстурой, которая обычно намекает, что внутри не очередной партийный циркуляр.

Михаил вскрыл конверт осторожно, будто это была инструкция ЦРУ по подрыву советского строя через сельскую поэзию.

К его удивлению, внутри лежало письмо на аккуратном русском языке, написанное с изысканностью человека, изучавшего русскую словесность исключительно по Достоевскому.

«Уважаемый Михаил Борисович», – начиналось оно, и Конотопов невольно удивился, ведь финны никак не могли знать его отчества без специальной разведки в отделе кадров сельхозтехники, где когда-то работал его отец.

Далее текст излучал искреннее восхищение и тончайшие комплименты:

«Ваше документальное видение советского сельского быта поразило нас своей поэтичностью. Финские коллеги отмечают непревзойдённый реализм вашей работы, редкий в современной европейской документалистике. Особенно впечатляет смелость, с которой вы исследуете отношения советских тружеников села и техники, выводя жанр на новый уровень…»

Михаил едва сдержал смех, представив серьёзные лица финских архивистов, рассуждающих о глубоком символизме сантехника на советском сеновале. Впрочем, следующие строки заставили его сосредоточиться. Финны предлагали не разовый обмен, а долгосрочный контракт с регулярными поставками «новых образцов культурного творчества». Письмо заканчивалось лозунгом: «Надеемся на плодотворное развитие советско-финского культурного обмена».

Отложив письмо, Михаил осторожно достал из конверта ещё один свёрток, обёрнутый плотной бумагой без надписей. Развернув её, он замер: внутри лежали аккуратные хрустящие банкноты, настоящая капиталистическая валюта. Не купоны на финские галоши, а самая настоящая денежная масса, способная согреть даже сердце закоренелого советского патриота.

Михаил быстро пересчитал банкноты с таким энтузиазмом, словно ребёнок, неожиданно получивший новогодний подарок. Окончив подсчёт, он ощутил глубокое удовлетворение – не тихое удовольствие рабочего, получившего месячную премию, а настоящую радость творческого человека, которого наконец-то по достоинству оценили на Западе.

Аккуратно завернув деньги обратно, Михаил осторожно спрятал свёрток в ящик стола, словно это были не банкноты, а оригинальные кадры фильма «Броненосец Потёмкин».

Откинувшись в кресле, он задумчиво посмотрел на телефон, теперь казавшийся не просто бытовым прибором, а верным сообщником в международной авантюре.

Решительно сняв трубку, Конотопов быстро набрал номер Алексея:

– Лёша? Это Михаил. Только что ушёл финский товарищ. Принёс подарок и письмо. Они в восторге, хотят регулярных поставок нашего культурного символизма. И деньги там, Лёш. Настоящие, иностранные.

На другом конце Алексей с облегчением выдохнул:

– Наконец-то, Миша! Я уж думал, финны в ЦК позвонят и вместо символизма отправят нас на урановые рудники. Значит, можно открывать постоянные поставки?

– Нужно, – подтвердил Михаил уверенно. – Они хотят не просто символизма, а регулярной «поэзии сельского труда». Так что бери своих фарцовщиков и готовься повышать уровень советского культурного экспорта.

– Сделаем! – радостно ответил Алексей. – Теперь мы точно войдём в историю. Советский агитпром покорит Европу через Финляндию, и исключительно за валюту!

Положив трубку, Михаил с улыбкой откинулся назад. Впервые за долгое время он чувствовал себя не просто руководителем сомнительного советского проекта, а настоящим творцом международного культурного диалога – пусть и весьма специфического жанра.

Только теперь, когда западные коллеги оценили его «поэтичное документальное видение», Михаил окончательно убедился в правильности пути. Это была не самодеятельность, а новый советский вклад в мировой кинематограф, сделанный лично им – благодаря финскому архиву, сантехнику и паре доярок из «Трудового подвига».

После разговора Михаил, словно лауреат Ленинской премии, открыл рабочую тетрадь в потрёпанном дерматиновом переплёте с надписью «Культурный экспорт». Надпись была намеренно небрежной, чтобы даже самый бдительный оперативник КГБ решил, будто это конспекты по соцреализму, интересовавшему Михаила не больше органической химии.

Разгладив страницу ладонью, он записал дату, сумму, полученную от финнов, и пометку: «Турку – сантехник». Эти записи делались с такой тщательностью, будто фиксировалось историческое событие, которое советские школьники лет через пятьдесят будут изучать в главе «Роль финского киноархива в распространении советского агиткино».

Записав цифры, Михаил тихо произнёс, словно подтверждая важность момента:

– Всё по плану. Даже лучше.

Он произнёс это с интонацией героя фильма, досрочно выполнившего пятилетку и ожидающего звонка с поздравлениями лично от Брежнева.

Откинувшись в кресле, Михаил с удовлетворением посмотрел на заполненную реальными результатами страницу. Графы цифр и дат радовали глаз не меньше, чем показатели успехов советского агитпрома на Западе.

Закрыв тетрадь, он убрал её подальше от чужих глаз в ящик, погладив напоследок, словно прощаясь с верным другом по тайному делу. Теперь в этом ящике, кроме валюты и тетради, лежали документы, способные удивить не только финский архив, но и парочку советских министерств.

Встав из-за стола, Михаил медленно подошёл к настольной лампе, которая горела мягким, уютным светом, придавая квартире атмосферу подпольной типографии, а не обычной московской хрущёвки.

Выключив лампу, бывший олигарх погрузился в приятный полумрак и испытал странное облегчение – словно удачно перевёз через границу запрещённые французские духи.

Несколько секунд он стоял в темноте, прислушиваясь к тишине и ощущая удовлетворение человека, впервые получившего заслуженную награду за нелёгкий труд на благо советской культуры. Пусть культура и была специфической, зато какой приносила доход!