Текст книги ""Фантастика 2025-159". Компиляция. Книги 1-31 (СИ)"

Автор книги: Алексей Небоходов

Светлана, уже успокоившись, вздохнула с лёгкой усмешкой:

– Миша, теперь я точно верю в жертвы ради искусства, но в следующий раз пусть жертвой будет кто-нибудь другой. Например, Алексей. Я с радостью сыграю женщину, спокойно пьющую чай, пока он будет изображать ужас. Вот тогда посмотрим, какие у нас неподдельные эмоции.

Все снова рассмеялись. Напряжение окончательно прошло, и обсуждение плавно перешло к новым съёмкам, будто и не было этой жуткой сцены с невидимкой. Теперь она казалась лишь ещё одной забавной историей.

Светлана осторожно поставила чашку и взглянула на Михаила с деланным спокойствием:

– Миша, раз я уже пришла в себя, можно узнать, когда следующая съёмка? Ты ведь наверняка задумал что-то ещё более шокирующее. Но, прошу тебя, в следующий раз – без сюрпризов. У меня уже не та нервная система, чтобы каждый раз испытывать новые потрясения. Я актриса, а не подопытная.

Михаил задумался и загадочно улыбнулся:

– Света, идеи есть, но я держу их в секрете даже от близких. Скажу сейчас – сюрприз будет испорчен. Мне нужны именно те настоящие эмоции, которые ты сегодня продемонстрировала. Но обещаю, пока потрясений больше не будет.

Светлана театрально вздохнула, приложив ладонь ко лбу:

– Миша, боюсь представить, что ещё ты придумал. После сегодняшнего я уверена: ты способен на всё. Алексей, может, мне лучше сыграть библиотекаря из Уфы, чем продолжать сниматься в этих гениальных фильмах?

Алексей картинно рассмеялся и покачал головой:

– Света, библиотекаря уже занял Сергей, и тебе такую роль не потянуть. Представляешь, сколько придётся перечитать советской классики для убедительности? Лучше уж оставайся жертвой. Михаил, конечно, обещал больше не пугать, но я бы ему не верил. В его голове ещё много сюрпризов.

Елена, слушавшая разговор с тихой улыбкой, вмешалась с нарочитой серьёзностью:

– Мне кажется, Михаил прав. Чем меньше мы знаем заранее, тем убедительнее роли. Сегодня, глядя на Свету, я сама поверила в эту невидимую угрозу. Главное, чтобы Михаил не начал приглашать на съёмки настоящих маньяков. Хотя, с его организаторским талантом, мы и с ними бы справились.

Михаил уже собирался ответить, но внезапно зазвонил телефон. Насторожившись, он взял трубку и стал внимательно слушать. По его лицу стало ясно, что новости не слишком хорошие: улыбка постепенно исчезла, а глаза сузились, словно взвешивая каждое слово собеседника.

Друзья сразу замолчали, внимательно наблюдая за ним. Светлана слегка наклонилась вперёд, стараясь понять происходящее, а Алексей с Ольгой переглянулись, готовые к новым неприятным сюрпризам.

Повесив трубку, Михаил обернулся к друзьям с подчёркнутым спокойствием:

– Звонил Жан-Пьер, наш французский партнёр. Говорит, у местной полиции появились вопросы по тематике наших фильмов. Кому-то показалось, что мы слишком смелые даже для Франции. Он советует на время приостановить съёмки или залечь на дно, пока не станет ясно, чем недовольны блюстители морали.

В комнате повисла тяжёлая пауза. Первой нарушила молчание Светлана с привычной иронией:

– Ну, Михаил, теперь я окончательно уверена: куда бы мы ни поехали, всегда найдутся те, кому мы слишком смелы. Если даже французы, гордые своей свободой, считают твои фильмы откровенными, это уже комплимент.

Алексей рассмеялся, подтверждая её слова:

– Света права. Если мы шокировали французов, то действительно делаем что-то великое. Теперь понятно, почему КГБ так упорно гналось за нами. Видимо, мы настолько опасны, что даже здесь полиция в растерянности от нашего творчества.

Михаил улыбнулся увереннее и поднял руку, успокаивая друзей:

– Это всего лишь очередной сюрприз судьбы. Мы справились с КГБ, сбежали из Союза с фальшивыми документами – неужели испугаемся нескольких французских полицейских? Справимся, как всегда: уверенно и с юмором.

Друзья рассмеялись, расслабляясь и больше не воспринимая ситуацию всерьёз.

Светлана, сидя в гримёрке, смотрела в зеркало и не могла решить, довольна ли она увиденным. Зеркало в золотой раме, парижское до невозможности, иронично напоминало ей о нынешнем положении. Она, актриса московского театра, бывшая звезда советского кино, теперь снималась в таких странных фильмах, что собственное отражение смотрело на неё с лёгким укором.

Светлана тяжело вздохнула и закурила. Курение никогда не было её привычкой, скорее частью образа и способом привести мысли в порядок. Затянувшись горьким дымом, она снова задумалась о том, насколько нелепо сложилась её жизнь за последние годы.

В первые дни Париж воспринимался иначе. Тогда он казался не просто новым городом, а другим миром, из которого не хотелось возвращаться, особенно после того, как советское телевидение объявило их предателями и лишило гражданства. Светлана тогда даже смеялась, глядя на своё чёрно-белое изображение в программе «Время»:

– Лёша, вот она, знаменитая советская актриса Светлана Бармалейкина! Теперь официально враг народа и просто опасная женщина. Пойду напьюсь в кафе и расскажу официантам, что скрываюсь от КГБ. Думаешь, бесплатно наливать станут?

Алексей тогда спокойно рассмеялся:

– Света, не преувеличивай. Французы любят драму, но официанты ценят тех, кто платит. Скажи лучше, что мы продадим сценарий и расплатимся позже. Пафоса только не нагоняй, а то счёт накрутят втрое, примут за голливудскую звезду.

Прикурив сигарету и прижавшись к его плечу, Светлана поняла, что при всей нелепости ситуации именно Алексей позволял ей сохранять равновесие. Он был редким человеком, чьё спокойствие не раздражало, а поддерживало. Тогда он всех успокоил простой мыслью: хуже уже не будет, значит, можно жить заново.

Погасив сигарету, Светлана откинулась в кресле и задумалась, разглядывая своё отражение. Сзади осторожно постучали в дверь.

– Войдите, – сказала она, не оборачиваясь. – Только если это опять Михаил со сценарными ужасами, я сегодня не выдержу. Пусть напишет что-нибудь романтическое.

В комнату тихо вошла Ольга и осторожно прикрыла дверь:

– Свет, если мешаю, сразу скажи. Хотела узнать, как ты, но по голосу понимаю, что ты снова готова кого-то прибить. Лучше, наверное, не меня.

Светлана искренне улыбнулась, повернувшись к вошедшей:

– Оля, на тебя я злиться не могу. Вот Михаила иногда хочется прибить, но жалко его, так и коплю раздражение. Лучше бы сыграла что-нибудь романтичное, без всяких удушений по ночам.

Ольга с сочувствием присела рядом и погладила её по плечу:

– Светочка, тебе просто нужен отдых. Ты стала слишком впечатлительной. Помнишь, как мы приехали сюда в первый раз, растерянные и испуганные? Михаил казался спокойным, хотя у него внутри наверняка был кошмар похуже нашего. Я тогда боялась даже выйти из дома: вдруг кто-то узнает и отправит обратно в СССР? Представляешь: приходишь за круассанами, а продавец говорит: «А вы случайно не Ольга Соколова из Москвы? Вас по телевизору показывали, враг народа, кажется?».

Светлана рассмеялась свободнее и откинулась в кресле:

– Оля, у тебя фантазия ещё круче, чем у Михаила! Хотя я тебя понимаю. В первые дни боялась даже почту проверять. Вдруг там телеграмма: «Светлана, срочно возвращайтесь, вас ждёт героическая роль в советском фильме про доярок». Что бы я им ответила? Что теперь снимаюсь во французских фильмах ужасов?

Ольга рассмеялась и несколько секунд молча смотрела в окно. За стеклом барабанил дождь, идеально подходя их настроению и создавая странный уют, возможный только здесь, вдали от прежних тревог.

Ольга задумчиво улыбнулась:

– Иногда смотрю на нас всех и думаю: как мы вообще дошли до такой жизни? Кто бы подумал, что мы будем сидеть в Париже и спокойно обсуждать, как обмануть французскую полицию, хотя недавно панически боялись советского КГБ. А Михаил? Он удивительный человек. Мне кажется, даже если нас посадят в тюрьму, он и там найдёт способ снять фильм и через неделю сбежать.

Светлана улыбнулась шире, глядя на Ольгу и чувствуя, как напряжение окончательно проходит:

– Ты абсолютно права. Михаил всегда что-нибудь придумает, даже если завтра нас обвинят в аморальности. Я до сих пор удивляюсь, что мы здесь живём и работаем так, будто это совершенно нормально. Хотя, честно говоря, иногда сомневаюсь, правильно ли мы поступили. Ты об этом не думаешь?

Ольга мягко сжала её руку и серьёзно посмотрела в глаза:

– Думаю постоянно, Света. Но каждый раз убеждаюсь, что другого пути не было. Мы слишком долго жили в страхе. Сейчас, несмотря даже на французскую полицию, я впервые чувствую, что живу своей жизнью. Поверь, теперь нам всё под силу, даже снова изображать жертв и маньяков.

Они обе рассмеялись и замолчали, глядя в окно на дождь, словно соглашавшийся с каждым их словом. Теперь можно было спокойно говорить и не бояться, что кто-то подслушает.

Глава 9

Михаил вошёл в павильон и замер, оглядывая пространство. Он ощутил странную смесь волнения и почти ностальгического чувства. Михаилу вовсе не хотелось возвращаться в СССР по-настоящему, однако среди искусно стилизованных декораций он испытывал двоякое удовольствие – ироничную грусть по времени, когда был совершенно иным человеком.

Павильон был оборудован идеально – Михаил лично контролировал атмосферу. Сегодня здесь снималась эротическая пародия на легендарную «Операцию Ы», теперь переименованную в «Операцию Скекс». Герои остались прежними, разве что с лёгкой поправкой на жанр: Михаил играл Шурика, а Светлана Бармалейкина – Лиду, студентку с утомлённой нравственностью и повышенным интересом к физике.

Справа тянулся длинный коридор советского вуза, отделанный пластиковыми панелями цвета заварного крема, с потрескавшейся краской у основания стен. Портрет Ленина на стене выглядел демонстративно выцветшим, а на доске почёта красовались лица настолько добросовестных передовиков учебного процесса, что Михаил невольно усмехнулся. Художники-постановщики сделали всё на совесть – ощущение «назад в СССР» было столь полным, что воздух казался пропитанным запахом половиков, побелки и советского лака.

Приблизившись к двери кабинета, Михаил толкнул её, распахнув обитую коричневым дерматином створку. На доске аккуратно выведена мелом тема лекции: «Моральный облик строителя коммунизма». Под ироничным лозунгом стояла школьная парта, где скоро разыграется ключевая сцена.

Михаил прошёл вдоль деревянных стульев, тщательно проверяя каждую деталь: потрёпанные края учебников, пеналы с цветными карандашами, заметки, приколотые кнопками к стене. У окна он выглянул наружу, где было создано импровизированное «дворовое пространство» с лавочками и гипсовой статуей девушки с веслом – точной копией той, что стояла в парке его юности.

Из размышлений Михаила вывел голос помощника режиссёра – молодого француза Жака, которого Михаил по старой привычке называл Женькой:

– Михаил, актёры готовы. Загляните к Светлане в гримёрку, кажется, она волнуется.

Михаил кивнул и направился через коридор в гримёрку. Студия была его гордостью, приносила доход и признание, но больше всего он ценил короткие мгновения, когда видел увлечённых, счастливых людей, которые и представить не могли такой поворот судьбы.

Постучав в дверь гримёрной, Михаил не стал ждать ответа и вошёл. Светлана Бармалейкина стояла перед зеркалом, поправляя голубое ситцевое платье с белым воротничком. Её лицо выражало серьёзность, будто она готовилась не к съёмкам взрослого фильма, а к выпускному экзамену в театральном институте.

– Что, товарищ студентка, волнуетесь перед сессией? – Михаил изобразил строгий преподавательский тон.

Светлана тут же рассмеялась, взглянув на него через зеркало:

– Михаил, прекратите. Такое чувство, будто сейчас из-за угла выскочит комсомольский секретарь и потащит на собрание. Всё слишком правдоподобно.

Михаил сел на край стола и продолжил уже мягче, почти отечески:

– Не переживай, Свет. Ты в любом образе прекрасна. Да и сценарий такой, что играть почти не придётся.

– А режиссёр, между прочим, ты, – с улыбкой напомнила Светлана. – Оттого мне ещё неловко.

– Почему это?

– Кто бы мог подумать, что я окажусь на месте Лиды, причём в такой вот интерпретации? Моё советское детство разбито вдребезги!

– Ты же понимаешь, что мы делаем искусство? – иронично произнёс Михаил. – Честное, откровенное и совершенно не пошлое.

– Искусство – громко сказано, но что-то честное в этом точно есть, – Светлана вновь засмеялась, повернувшись к зеркалу. – Кстати, платье тебе нравится? Похожу на советскую студентку?

Михаил окинул её внимательным взглядом – от завитых локонов до туфель на низком каблуке – и медленно произнёс:

– Идеальное попадание. Точно советская студентка.

Светлана рассмеялась, но затем вдруг серьёзно спросила почти шёпотом:

– А тебе самому… не странно? Вот это всё? Нет ощущения, что мы заигрались с прошлым?

Михаил помолчал несколько секунд, глядя на её отражение в зеркале, и ответил задумчиво:

– Странно, конечно. Но знаешь, иногда, чтобы отпустить прошлое, его нужно превратить в анекдот. Мы освобождаемся, смеясь над ним.

Светлана удовлетворённо улыбнулась и снова занялась подготовкой, но уже спокойная и уверенная.

Михаил вышел из гримёрной и направился обратно на площадку. Техники готовили камеры, актёры повторяли диалоги, а кто-то дописывал на доске фразу «Слава КПСС!». До команды «Мотор!» оставалось несколько минут.

Скоро прошлое снова станет настоящим – пусть только в кадре, но Михаилу было уже не страшно. Он был здесь, в своём маленьком советском павильоне посреди Парижа, где нашлось место смеху, иронии и едва ощутимому сожалению. Михаил вернулся на площадку, ощущая прилив знакомой энергии перед началом съёмки, когда мир сужался до размеров кадра, и каждая деталь обретала значение.

Студийный павильон гудел суетой: техники возились со светом, операторы проверяли камеры, а помощник режиссёра Жак, которого Михаил по привычке называл Женькой, горячо размахивал руками перед осветителем, словно дирижировал невидимым оркестром. Михаил взглянул на часы – время поджимало, но он намеренно не вмешивался, зная, что хаос скоро превратится в идеальный порядок, необходимый для съёмки лучших кадров.

На площадке возвышалась декорация трамвайного вагона – точная копия советского транспорта: потёртые сиденья, облупленные поручни, мутные окна, за которыми виднелись нарисованные улицы безымянного города. Запах лака и старого металла добавлял сцене убедительности. Михаил усмехнулся: трамвай казался выехавшим прямиком из московского депо шестидесятых, готовым везти пассажиров в эпоху, где всё было одновременно проще и сложнее.

Светлана сидела на одном из сидений, листая сценарий. Рядом актриса второго плана, игравшая подругу Лиды, зевала и поправляла чёлку, явно ещё не войдя в роль. Михаил, совмещавший обязанности режиссёра и Шурика, уже облачился в мятую рубашку и очки, сдвинутые на нос для усиления рассеянности. Он прошёлся по вагону, проверяя детали: потрёпанные учебники, авоська с яблоками и печеньем «Юбилейное», плакат с улыбающейся колхозницей. Всё было идеально, и Михаил удовлетворённо кивнул, заняв место за пультом.

– Все готовы? – его голос эхом отозвался в павильоне, заставив команду встрепенуться. Ответом стал дружный гул. – Света, ты сосредоточена, готовишься к экзамену. Подруга, больше усталости, ты зубрила всю ночь. А я – он усмехнулся, – то есть Шурик, захожу последним. Камера, мотор!

Софиты мягко осветили вагон, создавая иллюзию утреннего света. Лида, которую играла Светлана, сидела у окна, сосредоточенно шепча формулы из учебника физики. Подруга рядом окончательно сдалась сну: голова упала на плечо Лиды, а учебник выпал из её рук, добавляя сцене комичности. Декораторы предусмотрели даже лёгкое покачивание вагона, создавая реалистичное ощущение движения. Камера скользила по деталям: потёртую обивку, картонные дома за окном, негромкие разговоры пассажиров о погоде и дефиците колбасы.

Михаил-Шурик вошёл в кадр, слегка покачиваясь, имитируя тряску вагона. Его рассеянный и чуть озабоченный взгляд остановился на учебнике в руках Лиды. Он комично поправил очки, протиснулся ближе, нарочно зацепив чью-то авоську, вызвав приглушённый смех за кадром. Жак-Женька с трудом удержался от смеха, закусив губу и блестя глазами от восторга.

Лида не замечала Шурика. Светлана играла так увлечённо, что не обращала внимания даже на толчки трамвая. Михаил, используя момент, уселся напротив, комично неловко поправляя очки и роняя сумку с глухим стуком. Лида, сосредоточенно подчёркивая строчки, не подняла глаз. Сцена была абсурдной и комичной: рассеянный Шурик и полностью погружённая в учебник Лида создавали идеальный контраст.

– Стоп! Отлично! Света, ещё немного усталости в позе. Подруга, твой сон великолепен, так и держи. Снимаем снова!

Второй дубль вышел ещё живее. Светлана чуть сутулилась, а подруга, засыпая, даже захрапела, вызвав сдержанный смех. Михаил стал двигаться увереннее, взгляд его персонажа стал более лукавым, но сохранял комичную неловкость. Михаил-режиссёр удовлетворённо кивнул: кадр получился живым и искренним.

Сцена перетекла в следующий эпизод. Трамвай «остановился», Лида и спящая подруга вышли на уже знакомую импровизированную остановку. Светлана, не отрываясь от книги, шагала быстро, будто решала сложную задачу. Подруга плелась позади, затем по сценарию незаметно покинула кадр.

Шурик незаметно следовал за Лидой, комично изображая рассеянного прохожего. Его движения были преувеличены: он поправлял очки, делал вид, что читает газету, украдкой поглядывая на Лиду. Почти споткнувшись о бордюр, он комично ускорил шаг, чем снова вызвал тихий смех команды.

Они дошли до «дома» – декорации типичной советской квартиры: цветочные обои, потёртый диван, полка с томами Ленина и старым радиоприёмником. Лида вошла, не замечая, что вместо подруги за ней проскользнул Шурик. Михаил остановился у порога, комично оглядываясь, будто опасался быть пойманным. Он поправил несуществующий галстук и шагнул внутрь, крадясь с уморительной осторожностью, как кот с учебником под мышкой.

В комнате было жарко – декораторы постарались передать атмосферу летнего дня. Лида небрежно бросила учебник на диван и рассеянно принялась расстёгивать платье, словно на автомате, думая о задачах.

Платье соскользнуло на пол, обнажив тонкую белую майку, едва прикрывающую грудь, и те самые хлопковые трусики с кружевным кантом, что мелькнули ещё в библиотечной сцене. Ткань майки, почти прозрачная, мягко очерчивала фигуру Светланы, а простые трусики с кружевами идеально дополняли образ советской студентки. Камера медленно прошла по её телу: Лида, не подозревая о чужом присутствии, выглядела уязвимой и чарующе наивной.

Михаил в роли Шурика замер у стены, боясь лишний раз вдохнуть. Его взгляд, полный комичной паники, метался от старого радиоприёмника к книжной полке, где между томами Ленина притаилась брошюра «Физика для всех». Поправив очки, он снова глянул на Лиду – край майки слегка задрался, обнажая полоску кожи на талии. Камера поймала его лицо: растерянность и любопытство смешались с тем самым шуриковским азартом, который делал персонажа живым. За кадром кто-то не сдержал тихого смеха.

Светлана, уверенная, что рядом всё ещё подруга, небрежно отбросила учебник и плюхнулась на кровать. Не глядя, она потянулась к тумбочке и вынула небольшой импортный мастурбатор, явно купленный у фарцовщиков. Декораторы постарались на славу – предмет выглядел так, словно мог бы лежать в ящике любой советской студентки, стесняющейся думать о таких вещах. Рассеянно положив его рядом, Светлана пробормотала:

– Хочешь – бери. Только не мешай, мне ещё главу дочитать.

Будничность её интонации звучала так естественно, будто речь шла о чашке чая. Михаил-Шурик застыл в абсолютной растерянности: очки сползли на кончик носа, рот приоткрылся, а пальцы сжали учебник так крепко, что страницы задрожали. Он осторожно сделал шаг вперёд, стараясь не выдать себя дыханием. Камера зафиксировала этот момент – Шурик выглядел так, словно его позвали на комсомольское собрание, а вместо повестки дня предложили нечто немыслимое.

Следя за монитором, Алексей чувствовал, как сцена набирает обороты, балансируя между комедией и абсурдом. Его тихий, но уверенный голос зазвучал в наушниках оператора:

– Крупно Светлану – держи её рассеянность. Теперь Шурика – лови панику с огоньком азарта. Держи комедию!

Оператор кивнул. Камера плавно переместилась к Светлане: слегка нахмуренные брови, словно она думала о формулах, и едва заметная улыбка, пробивающаяся сквозь сосредоточенность. Затем кадр перешёл на Михаила: его глаза широко распахнулись, в них сверкнула хитрая искра, выдающая намерение героя.

Михаил, изображая Шурика, словно получив тайный знак, осторожно приблизился к кровати. Его движения походили на повадки кота, крадущегося за добычей. Он неуверенно взял мастурбатор, повертел его в руках, изображая крайнее любопытство, а его лицо, наполненное притворной растерянностью, снова вызвало тихий смех команды.

Светлана повернулась набок, слегка приподняв бедро, открывая ему доступ. Учебник всё ещё был в её руках, взгляд блуждал по строчкам, но формулы уже не доходили до сознания. Михаил присел на край кровати, преувеличенно осторожно приспустил её трусики, открывая мягкую кожу бёдер. Камера уловила этот жест: кружево, соскользнув вниз, контрастировало с невинностью её майки, создавая образ, полный советской простоты и запретного шарма. Затем, с комичной неуклюжестью, он приблизил мастурбатор, и его пальцы, слегка дрожа, аккуратно ввели устройство. Тело Лиды отозвалось лёгким напряжением мышц и едва заметным вздохом, замаскированным под шелест страниц.

Свет мягких софитов падал на их кожу, подчёркивая интимность, но сохраняя атмосферу комедийности. Светлана мастерски держала образ: лицо расслаблено, дыхание чуть участилось, грудь вздымалась под тонкой майкой, пальцы напряжённо сжимали учебник. Камера перешла к крупному плану её лица – лёгкий румянец, прикушенная губа, глаза, полные смеси удивления и удовольствия. Затем кадр переместился к рукам Михаила-Шурика: его пальцы, неуклюже сжимая устройство, двигались с уморительной неловкостью, выдавая искреннюю растерянность и дерзость героя.

Лида подвинула бедро, позволяя мастурбатору двигаться свободнее, и её тело невольно откликнулось: влага стала заметнее, мышцы напряглись, дыхание сбилось, выдавая растущее возбуждение. Она всё ещё пыталась читать, но шёпот формул был уже едва различимым. Михаил усиливал ритм: его движения обрели уверенность, но комичная растерянность никуда не исчезла – он то поправлял очки, то притворялся, будто читает свой учебник, взглядом не отрываясь от Лиды.

Павильон затих. Даже обычно разговорчивый Жак-Женька молчал, зачарованный происходящим. Эта сцена стала одной из тех, которые делали фильм Михаила особенным: комичной, дерзкой и пронизанной абсурдом советской эпохи, где невинность смешивалась с самым откровенным желанием.

Техники, осветители и гримёры зачарованно следили за сценой, балансирующей между двумя крайностями. Алексей смотрел в монитор, осознавая, насколько важен этот момент. Тихо и уверенно он подсказал оператору:

– Держи лицо Светланы: переход от расслабленности к возбуждению. Затем общий план на обоих – сохраняй комедию, избегай серьёзности.

Камера мягко переместилась к Светлане. Её бёдра чуть заметно дрожали, дыхание усилилось, а пальцы так сильно сжали учебник, что страницы почти разорвались.

Почувствовав слишком уверенные движения «подруги», Светлана вдруг подняла глаза и посмотрела на Шурика:

– Ты чего, Наташка, так стараешься?

Её голос звучал с комичным удивлением, но она тут же вернулась к учебнику, словно не заметив подвоха. Сдержанный смех команды прозвучал за кадром – наивность героини была сыграна безупречно. Михаил в роли Шурика ответил едва заметным пожатием плеч, выражая смесь паники и азарта, удивляясь, что его до сих пор не разоблачили.

Напряжение росло. Светлана-Лида всё больше поддавалась ощущениям: её тело заметно дрожало, дыхание стало прерывистым, а бёдра двигались в унисон с движениями Михаила. Пальцы Шурика теперь уже уверенно и ритмично управляли мастурбатором, чувствуя ответную реакцию её тела: влага обратилась каплями, мышцы сжимались, а приглушённые вздохи, замаскированные под шелест страниц, становились отчётливее. Камера крупно показала её лицо: глаза, полуприкрытые от удовольствия, прикушенные губы и румянец, медленно расползающийся по щекам. Затем в кадре появился Шурик – его рука по-прежнему неловко сжимала устройство, а учебник в другой руке выглядел последним оплотом его комичной растерянности.

Сцена достигла кульминации. Светлана-Лида уже не могла скрыть возбуждения: её тело содрогнулось в мощной волне оргазма, дыхание перешло в громкий, почти нескрываемый стон, который она в последнюю секунду заглушила, прижавшись лицом к учебнику. Бёдра задрожали, майка задралась выше, обнажив грудь, а трусики, спущенные до середины бёдер, довершали картину. Камера поймала момент максимального наслаждения: лицо, полное блаженства, и расслабленное тело, всё ещё содрогающееся от удовольствия.

Шурик сохранял серьёзность, доводя сцену до абсурда. Не выпуская учебник, он демонстративно дочитал последнюю страницу, словно именно это было его главной целью, а затем осторожно поднялся, поправил очки, бросил на Лиду невинный взгляд и вышел из комнаты, будто ничего не случилось.

Оставшись одна, Светлана-Лида откинулась на подушку с выражением ошеломлённого счастья. Её дыхание постепенно приходило в норму. Наступила тишина, нарушаемая только шуршанием страниц учебника, который она машинально переворачивала. Камера задержалась на ней чуть дольше: майка, задравшаяся до груди, трусики на коленях и учебник, лежащий рядом, создали образ, полный комического абсурда. Михаил наконец поднял руку и с облегчением объявил:

– Стоп!

Площадка взорвалась аплодисментами. Осветители свистели, техники хлопали, Жак-Женька, сияя восторгом, вскочил со своего места:

– Мсье Конотопов, это гениально! Столько юмора и такой искренности!

Светлана рассмеялась и начала поправлять майку с трусиками, а Михаил, выйдя из образа Шурика, развёл руками с комичным смущением:

– Браво, Света! Ты была великолепна. Кажется, и я не подвёл. Снято! Такую искренность сыграть невозможно!

Продолжая аплодировать, команда смотрела, как Михаил подошёл к монитору, чтобы оценить отснятое. Всё было идеально: погружённая в учебник, но поддавшаяся страсти Лида, комично неловкий Шурик и баланс между искренностью и абсурдом, ради которого всё затевалось. Михаил знал – эта сцена станет ещё одной жемчужиной его фильма, смешного, откровенного и насквозь пропитанного советской ностальгией.

На следующий день павильон ожил заново, как завод времён СССР, где каждый знал своё место и создавал ощущение слаженности. Михаил прошёл по площадке, проверяя новые декорации: вчерашнюю квартиру заменили уже знакомые декорации из «Операции Скекс». У забора появилась табличка «Осторожно, злая собака!», а рядом бутафорская псина, готовая наброситься на Шурика. Михаил усмехнулся: декораторы превзошли себя – двор казался настоящим.

Светлана, снова ставшая Лидой, стояла у подъезда, поправляя голубое платье с белым воротничком и строгий шарфик. Её лицо выражало лёгкую задумчивость, словно она мысленно повторяла физические формулы. Актёр, игравший приятеля Шурика, нервно листал сценарий, готовясь к своей реплике с преувеличенной серьёзностью. Михаил, надел мятые брюки и слегка расстёгнутую рубашку, подчёркивая рассеянность героя. Алексей, проверив последние детали (газету «Комсомольская правда» и пустую бутылку из-под кефира), удовлетворённо кивнул и занял место за пультом.

– Готовы все? – его голос разнёсся по павильону, заставив команду встрепенуться. – Света, сохраняй лёгкую растерянность: ты только познакомилась с Шуриком. Приятель, больше энтузиазма, ты сводишь влюблённых! Камера, мотор!

Мягкий свет софитов залил двор, создав иллюзию летнего дня. Актёр, изображавший приятеля, вошёл в кадр, ведя за собой Светлану. Лицо его светилось энтузиазмом, словно роль сводника была его призванием. Светлана, в образе Лиды, шла рядом с рассеянной улыбкой, будто не совсем понимая происходящее. Михаил появился чуть позже, в роли Шурика он споткнулся о бордюр и комично поправил очки, пытаясь скрыть смущение. Камера уловила его взгляд – смесь любопытства и неловкости, идеально подходящую влюблённому студенту.

– Лида, это Шурик, наш лучший физик! – громко объявил приятель, хлопнув Михаила по плечу так, что тот едва не уронил учебник. – Шурик, знакомься, это Лида – умница, комсомолка и просто красавица!

Светлана-Лида слегка покраснела, нервно теребя край шарфа. Она бросила на Шурика строгий, но заинтересованный взгляд. Михаил пробормотал что-то невнятное, комично поправляя очки, изображая уверенность. Их диалог был коротким и живым: Лида иронично спросила про физику, а Шурик, путаясь в терминах квантовой механики, пытался ответить. Камера скользила по их лицам, фиксируя обмен взглядами, полными наивного очарования и забавной неловкости. За кадром хихикнул Жак-Женька.

– Стоп! – Алексей поднялся с кресла. – Отлично, живо получилось! Света, добавь кокетства в улыбку, ты же не строгая комсомолка. Дружище, не переигрывай: ты сводник, а не продавец тракторов. Шурик… Миша! Будь растеряннее. Ещё дубль!

Вторая попытка была удачнее. Светлана придала улыбке Лиды игривость, а приятель умерил энтузиазм, сделав роль естественнее. Шурик выглядел ещё более комично растерянным, его голос дрожал, руки нервно поправляли очки. Алексей удовлетворённо кивнул – это была именно та лёгкая, искренняя комедия, какую он задумал.

Сцена перешла к следующему эпизоду. Лида попрощалась с приятелем и направилась к подъезду, шаг её был быстрым, немного рассеянным – словно она мысленно готовилась к экзамену. Михаил-Шурик, внезапно набравшись комичной решимости, окликнул её:

– Лида, давай провожу, а то собаки здесь, говорят, злые!

Светлана удивилась, но улыбнулась, кивнув:

– Ну, если хочешь…

Камера поймала их уход: Лида впереди, Шурик за ней, комично озираясь с учебником под мышкой, словно ожидая неприятностей.

Внезапно в кадр ворвался пёс – бутафорский, но убедительно агрессивный. Он вцепился Шурику в брюки, оставив зияющую прореху. Михаил завопил, отбиваясь учебником, и замер в нелепой позе, пытаясь прикрыть дыру. За кадром громко рассмеялся Жак-Женька, прикрывая рот руками.

Светлана-Лида резко обернулась на шум и, увидев Шурика, не сдержалась: испуг сменился удивлением, а затем и безудержным смехом.

– Ой, Шурик… – выдавила она сквозь смех. – Пойдём, заштопаю, не стоять же тебе так!