Текст книги ""Фантастика 2025-159". Компиляция. Книги 1-31 (СИ)"

Глава 3. Юный объектив

Михаил сидел в крохотной комнатке, гордо названной фотолабораторией, хотя на деле она была всего лишь облупившейся подсобкой при ЖЭКе. Стены здесь пропитались влагой, пропахли дешёвыми сигаретами и многолетним едким запахом старого проявителя. Казалось, будто сама советская действительность постепенно проступала из тёмных пятен на штукатурке. Михаил невольно вздохнул, оглядывая это царство серости и запустения.

Рядом на покосившемся столе стоял увеличитель, некогда гордость кружка «Юный объектив». Теперь же он походил на старого артиста, утратившего и блеск, и репутацию: линзы покрылись пылью, краска облупилась, а штатив дрожал даже от прикосновения Михаила. «Может, у него маразм?», – подумал Михаил, поправляя провисшие детали. Впрочем, фотографический аппарат, лежавший тут же на подоконнике, выглядел ещё печальнее – он словно бы устал жить в постоянном ожидании ремонта. Резкий перепад температур исказил его корпус, краска слезла хлопьями, а из объектива торчали подозрительно толстые волоски: то ли пыль, то ли плесень, то ли паутина.

Михаил подвинул к себе почти пустую упаковку фотобумаги и заглянул внутрь. Белоснежных листов там было кот наплакал – два или три, да и те явно желтели по краям. На секунду он вспомнил, с каким трудом в его прошлом, таком далёком и таком близком, добывалась эта бумага. И вот они снова здесь, в руках молодого человека, которым он неожиданно стал, среди опостылевших стен и старой аппаратуры. «Да уж, прогресс не просто замер, а явно пошёл вспять», – ухмыльнулся Михаил.

Взгляд его зацепился за тетрадку с потрёпанными уголками, мирно дремавшую в тени увеличителя. Михаил лениво потянулся к ней и раскрыл на случайной странице. Там были старательно выведены имена учеников, рядом стояли краткие пометки: «Ходит редко», «Не проявляет интереса», «Хорошие перспективы». Перелистывая страницы, Михаил вдруг наткнулся на странные заметки бывшего руководителя: часть фамилий была перечёркнута, а возле других красовались какие-то загадочные значки, похожие на шифровку шпиона-любителя.

Сердце Михаила встрепенулось от лёгкого, почти юношеского азарта. Точно студенческая шутка, но уж больно многозначительная. Он внимательно пробежался по списку и попытался уловить логику пометок, однако безуспешно. Откинувшись на спинку стула, Михаил чуть прикрыл глаза и вдруг совершенно отчётливо понял, что это место – идеальное прикрытие. Под унылым советским фасадом легко спрятать любую подпольную авантюру, любую нелепость, любые тайны и любые желания.

Он резко сел прямо и торопливо начал искать ручку, которая, по традиции, укатилась под какую-то коробку с пленкой. Вновь перелистнув страницы тетради, он нашёл свободное поле и решительно написал: «Камера – есть. Свет – придумаем. Модель – ищется». Буквы получились слегка корявыми, будто не верящими, что он на самом деле решился такое написать. Михаил невольно улыбнулся, как если бы увидел перед собой старого приятеля, с которым собирался совершить какую-то глупость, смешную и дерзкую.

Эротические фотографии в Советском Союзе были обычным делом – конечно, не на виду у партийных комиссий, а подпольно, по секрету, под покрывалом чинного приличия. Но кино – настоящее, живое, с дыханием и движением – не снимал практически никто. «Вот он, шанс», – мелькнуло в голове Михаила, и эта мысль сделала его сердце быстрым и лёгким, почти таким же, как в те далёкие дни его первой молодости. Он отбросил ручку, закинул руки за голову и усмехнулся потолку с потрескавшейся штукатуркой. В голове уже прокручивался кадр за кадром, мелькали сцены, смешные и абсурдные, пропитанные азартом, абсурдом и невинной юношеской наглостью.

Идея явно выбивалась из унылого серого мира, окружавшего Михаила. Он почувствовал, как вновь зарождается забытое чувство радости, почти юношеское, лихое и безрассудное. Ведь этот нелепый фотокружок, в котором, казалось, уже похоронена надежда на что-то новое и живое, мог стать идеальным началом для невероятной авантюры. В этих старых стенах он мог создать что-то такое, о чём ещё не знали и не подозревали – смешное и дерзкое, опасное и потому заманчивое.

Он снова посмотрел на камеру, увеличитель и едва живую фотобумагу, но теперь они уже не казались жалкими. Они выглядели сообщниками, которые терпеливо ждали своего часа, чтобы участвовать в чем-то большом и смешном. Михаил ухмыльнулся своему отражению в тёмном стекле увеличителя, словно здороваясь с заговорщиком. Это была именно та точка, с которой можно было начать то, о чём он сам пока едва осмеливался думать всерьёз.

А за дверью фотолаборатории, в коридоре, протяжно чихнул кто-то из случайных посетителей ЖЭКа. Шаги прокатились по лестнице, дверь захлопнулась – и снова повисла привычная тишина, лишь изредка нарушаемая далёкими голосами и скрипом старой вентиляции. Но Михаил уже знал, что вскоре этой скучной обыденности придёт конец. Потому что здесь начиналось кино – такое, которое могло существовать только в СССР, где глупость и смелость были равны по значению. И он, Михаил Конотопов, намеревался это доказать.

Михаил продолжал сидеть, погружённый в мысли, и разглядывал унылые контуры оборудования, когда дверь в фотолабораторию распахнулась без предупреждения, и на пороге возник Алексей. Яркий, как новогодняя гирлянда на фоне монотонности коммунального быта, он сразу же заполнил собой всё небольшое пространство комнаты.

– Миша, дорогой! Ну и уголок ты себе выбрал, я думал, лучше уже на овощебазе разгружать морковь, чем среди этих реликвий от скуки дохнуть! – Алексей сверкнул белозубой улыбкой, оглядываясь и театрально отмахиваясь от въедливого запаха химии. В его движениях была лёгкая небрежность человека, для которого любая неприятность – лишь временный недостаток.

– Лёха, тебе не говорили, что приличные люди обычно стучат? – Михаил, напустив на себя показную строгость, встал и, помедлив, крепко пожал протянутую руку.

– Какие ещё приличные люди в нашем советском ЖЭКе? – усмехнулся Алексей, осматривая пыльные полки и подозрительно покосившийся увеличитель. – А техника, смотрю, у тебя передовая, прямо из будущего прилетела?

– Из будущего прилетел я, а техника тут стоит с тех времён, когда ты ещё школьницам втридорога продавал переводные картинки, – улыбнулся Михаил, вновь усаживаясь на скрипнувший стул и подвигая ногой табуретку гостю. – Садись уже, раз пришёл, и давай к делу.

Алексей опустился на табурет, бросил на столик кожаную барсетку и оглянулся по сторонам, словно ожидая, что со стен вот-вот начнут слезать партийные осведомители. Убедившись, что опасности не предвидится, он снова улыбнулся своей фирменной улыбкой опытного авантюриста.

– Слушай, Мишаня, я же не просто так в этот дворец фотографического искусства заглянул. У меня тут, знаешь, дело небольшое есть, – Алексей понизил голос, словно сообщая государственную тайну. – Нужна твоя помощь, чисто по старой памяти.

– Помощь? – Михаил едва приподнял бровь, хотя сердце снова учащённо забилось в ожидании чего-то интригующего. – Что-то не припомню, чтобы ты когда-нибудь просил помощи просто так. Или ты решил записаться в альтруисты?

– Ну-ну, не язви, это я ещё успею, – хмыкнул Алексей, доставая из кармана пачку импортных сигарет и щёлкая зажигалкой. – Дело, в общем, такое: есть у меня знакомая девушка, хорошая, между прочим, девушка. Мечтает, как и все нормальные люди, свалить из нашей ненаглядной страны развитого социализма куда-нибудь за бугор. А без соответствующего портфолио там, знаешь, нынче никак. Требуются фотографии – хорошие, интересные, ну и, скажем прямо, особенные.

– Особенные, значит, – задумчиво повторил Михаил, делая вид, что перебирает в голове возможные варианты. Впрочем, он уже догадался, о каких снимках шла речь, и азарт вновь начал кружить внутри, подобно шампанскому в открытой бутылке. – А насколько особенные?

Алексей улыбнулся так, как улыбался, когда ему удавалось провернуть особенно выгодную сделку.

– Ну, как бы тебе сказать… В нашем скромном советском понимании слегка фривольные, а там, за железным занавесом, это называется красивым словом «ню». И там за это, между прочим, платят хорошие деньги и дают возможность жить в нормальной стране без многочасовых очередей за колбасой и туалетной бумагой.

– Значит, «ню», – повторил Михаил, едва заметно ухмыльнувшись. – И ты думаешь, что в условиях советской фотолаборатории я могу снять что-то, за что за границей платят большие деньги? Ты вообще видел это оборудование? На нём только некрологи печатать.

– Миха, не скромничай, – Алексей подмигнул с заговорщицкой улыбкой. – Ты же в нашем институте считался лучшим фотографом, девчонки до сих пор помнят твои портреты. Если ты умудрялся снимать красоту на плёнку «Свема», то уж здесь, поверь, справишься. Тем более, я же не в издательство «Правда» их понесу.

– Интересно, и много таких красавиц мечтают покинуть нашу страну по твоему методу? – Михаил уже не сдерживал улыбку, чувствуя, как в голове стремительно складывается картина грядущего приключения.

– Красавиц много, методов мало, – развёл руками Алексей, улыбаясь с видом философа, постигшего тайны бытия. – Но я не жадный, мне одной пока хватит. Ты главное согласись, дело-то ведь почти семейное. Ей нужно несколько кадров в художественном ключе, без пошлости, но так, чтобы товарищи за рубежом сразу поняли, какая им звезда советского фотоискусства достаётся.

– Без пошлости, значит? – хмыкнул Михаил, чувствуя, как азарт окончательно берёт верх над осторожностью. – А это, знаешь ли, самое сложное.

– Знаю, потому к тебе и пришёл. Другим не доверяю – либо снимут пошлятину, либо такую унылость, что никакая заграница не примет, – серьёзно сказал Алексей, допивая свой монолог глубокой затяжкой. – Ты только представь, это ведь шанс не только для девушки, но и для тебя. Если там за бугром оценят твои таланты, мы можем наладить настоящий канал художественного обмена. Эстетика советского тела – это ведь новинка, экзотика. Они там просто вздрогнут от нашего реализма.

– Твоя забота о моей творческой карьере просто умилительна, – Михаил рассмеялся, чувствуя, что уже не сможет отказаться от такого заманчивого предложения. – Хорошо, предположим, я согласен. Но тогда мне нужна твоя гарантия, что это не вылезет наружу, иначе нас обоих ждет очень быстрая и очень эффектная встреча с компетентными органами.

– Михаил, дорогой, когда я тебя подводил? – Алексей театрально прижал ладонь к сердцу, глядя на друга умоляющими глазами провинившегося котёнка. – Я же тебе не троюродная бабка твоей комендантши, я человек серьёзный, ты это знаешь.

Михаил коротко и быстро кивнул, демонстрируя внешнюю сдержанность, хотя в груди уже разгоралось весёлое пламя почти мальчишеского азарта. Алексей это почувствовал мгновенно, как опытный торговец, замечающий признаки удачно начавшейся сделки.

– Вот и славно, Миш, я в тебе нисколько не сомневался! Знаешь, когда я сюда шёл, была одна только мысль: если уж кто в этом городе и сможет из обычной советской девушки сделать зарубежную звезду, так это только ты. У тебя, брат, талант особый, я всегда это знал. – Алексей широко улыбнулся, доставая пачку сигарет, будто собирался снова закурить, но лишь постучал ею по столу и убрал обратно в карман.

– Хватит комплиментов, Лёша, – с притворной строгостью отмахнулся Михаил, невольно улыбаясь в ответ. – Я тебя знаю давно: если начинаешь так рассыпаться в похвалах, значит, дело совсем непростое и наверняка рискованное.

– Ты просто преувеличиваешь, Миха. Что тут сложного-то? Девушка красивая есть, ты со своей волшебной камерой тоже есть. Вся сложность только в том, чтобы не попался кто-нибудь ненужный в самый ответственный момент. А уж за это отвечаю лично я – двери будут закрыты, а коридоры свободны от всякой живности, – заверил Алексей с наигранной серьёзностью, даже подняв палец вверх для убедительности.

– Ну смотри, Лёша, я предупредил. Если что пойдёт не так, приду к тебе на допрос в качестве свидетеля и расскажу там всё как есть. Под присягой и со слезами на глазах, – шутливо пригрозил Михаил, уже почти не скрывая удовольствия от предстоящей авантюры.

– Да хоть с балалайкой и в кокошнике приходи, – расхохотался Алексей и тут же снова стал серьёзен. – Короче, девушка будет уже сегодня вечером. Ты пока всё приготовь, настрой тут своё чудо-оборудование. Она человек стеснительный, нежный, но способный к подвигам ради светлого капиталистического будущего. В общем, будь с ней деликатен, как с депутатом Верховного Совета, понял?

– Понял, – кивнул Михаил, с трудом подавляя желание снова рассмеяться. – Деликатность и профессионализм – это, считай, мои главные качества.

Алексей с довольной улыбкой хлопнул себя по коленям, энергично вскочил и с шумом отодвинул табурет.

Перед тем как направиться к двери, он неожиданно остановился, порылся в кармане и вытащил аккуратно сложенный конверт. Положив его на край стола, чуть придвинул к Михаилу.

– Тут, так сказать, аванс. Чтобы ты не думал, будто я пришёл с пустыми руками. Это за профессионализм, деликатность и, не побоюсь слова, за искусство. Внутри – твой гонорар. Думаю, ты сам поймёшь, что это не просто «на пиво», – сказал он, многозначительно посмотрев на конверт.

Михаил приподнял бровь, развернул его и мельком заглянул внутрь. Купюры были не только плотными, но и явно не советскими. Валюта выглядела вызывающе уверенной, как и сам Алексей.

– Щедро, – сказал Михаил, не скрывая лёгкого удивления. – Даже слишком, если учесть, что модель ещё не вошла.

– Это потому, что я заранее знаю: она уйдёт довольной. А главное – ты вдохновишься. Деньги – это просто форма благодарности, – подмигнул Алексей и чуть понизил голос. – И к тому же, я в тебя верю. Не забывай: за границей твоя слава может начаться с этих самых стен.

– С таких стен только тараканы выбираются в люди, – фыркнул Михаил, но улыбка уже окончательно выбила серьёзность с его лица.

– Ну, я тогда побежал, дела сами себя не сделают. Ты, главное, помни: сегодня вечером у тебя в гостях будущая звезда мирового уровня. И от твоих кадров зависит судьба не только отдельной девушки, но и всей советской эротики в целом. Так что не подведи, дорогой товарищ фотограф, – фарцовщик снова весело усмехнулся и протянул Михаилу руку.

Тот пожал её крепко и коротко, почти по-деловому. Алексей подмигнул напоследок и выскользнул из комнаты, оставляя за собой след яркой улыбки и дорогого импортного одеколона. Дверь хлопнула негромко, будто сама понимала, что лишний шум здесь был бы совсем ни к чему.

Оставшись в одиночестве, Михаил вздохнул глубоко и с явным облегчением, чувствуя, как напряжение постепенно уходит. Тишина комнаты, ещё недавно казавшаяся серой и беспросветной, теперь наполнилась ожиданием чего-то совершенно нового, почти запретного и потому невероятно притягательного.

– Что ж, – пробормотал он самому себе, растягивая губы в невольной улыбке, – давно я не участвовал в таких приключениях. Старею, наверное. Или наоборот – молодею.

Нетерпеливо засучив рукава, Михаил принялся приводить фотолабораторию в порядок. Он быстро убрал со стола старые бумаги и пачку выцветшей фотоплёнки, аккуратно сложил пустые коробки в угол и смахнул пыль с подоконника, расчищая место для будущей модели. Затем осторожно протёр линзу камеры мягкой тряпочкой, сдувая остатки пыли и представляя, как через несколько часов здесь будет разворачиваться удивительное и совершенно абсурдное действие.

Настроив фотоаппарат, Михаил внимательно проверил штатив, который теперь стоял ровно и выглядел почти уверенно, словно сам поверил в важность происходящего. Подвинул лампу поближе, мысленно прикинув угол падения света, поправил провода, которые вечно норовили запутаться, и, удовлетворённый, осмотрел своё творение.

«Почти Голливуд», – усмехнулся он про себя, окинув критическим взглядом скромное убранство комнаты. Ему отчётливо представилась картина сегодняшнего вечера: неловкость первых минут, смешные позы, попытки изобразить изящную красоту советской женщины, живущей в условиях повсеместного дефицита и всеобщего приличия. Эта мысль казалась одновременно пугающей и невероятно смешной, и Михаил почувствовал, как внутри снова закружилась странная смесь волнения и азартного предвкушения.

Он снова взглянул на часы и понял, что до вечера остаётся не так уж много времени. Михаил уже мысленно репетировал будущий съёмочный процесс, представляя, как будет деликатно руководить моделью, объяснять ей, куда и как смотреть, как красиво и естественно расположиться, чтобы заграничные критики и зрители разом ахнули от восторга.

На душе стало легко и почти беззаботно. Михаил вдруг осознал, что давно уже не испытывал такого живого интереса и вдохновения, словно вернулся в свои юные студенческие годы, когда весь мир казался лишь фоном для его личных авантюр и творческих экспериментов.

Фотолаборатория, ещё недавно казавшаяся грустным памятником советскому быту, вдруг стала похожа на яркую сцену, где вот-вот развернётся нечто весёлое и дерзкое, и где он, Михаил Конотопов, впервые за долгое время снова почувствует себя главным героем своей жизни.

Вечерние сумерки медленно опускались на город, окутывая улицы призрачной дымкой, в которой растворялись спешащие домой прохожие. В фотолаборатории горел тусклый свет, превращая небольшое помещение в островок тепла среди холодного моря советской действительности. Михаил в последний раз проверил настройки камеры, когда услышал робкие шаги в коридоре – неуверенные, словно их обладательница в любой момент готова была развернуться и убежать.

Дверь приоткрылась с тихим скрипом, и на пороге показалась девушка. Первое, что бросилось в глаза – её руки, судорожно теребившие край вязаной кофты цвета осенней листвы. Пальцы двигались нервно, почти механически, выдавая внутреннее напряжение сильнее любых слов. Она замерла в дверном проёме, как будто невидимая граница удерживала её от решительного шага внутрь.

Михаил поднялся со стула, стараясь двигаться плавно и не спугнуть гостью резким движением. В полумраке фотолаборатории её лицо казалось бледным пятном, обрамлённым тёмными волосами, собранными в небрежный пучок. Несколько прядей выбились и падали на шею, подчёркивая её хрупкость.

– Проходите, пожалуйста, – произнёс Михаил мягко, отступая от камеры, чтобы дать ей больше пространства. – Алексей предупредил, что вы придёте.

Девушка сделала несколько неуверенных шагов, и дверь за ней закрылась с негромким щелчком, отрезая пути к отступлению. В тусклом свете лампы стало видно её лицо – молодое, с правильными чертами, но искажённое напряжением. Большие карие глаза метались по комнате, избегая прямого взгляда Михаила, губы были плотно сжаты, а на скулах проступил нездоровый румянец.

– Я… я не знаю, с чего начать, – выдавила она наконец, и голос её прозвучал хрипло, словно горло пересохло от волнения. Руки продолжали теребить край кофты, и Михаил заметил, как подрагивают её пальцы.

– Давайте начнём с имени, – предложил он, усаживаясь обратно на стул, чтобы не возвышаться над ней. – Меня зовут Михаил, я руковожу этим фотокружком.

Девушка открыла рот, но слова застряли где-то в горле. Она покраснела ещё сильнее, щёки запылали, как осенние яблоки. Сглотнув, она попыталась снова:

– Ка… Катя, – наконец выдохнула она, и имя прозвучало едва слышно, словно признание в чём-то постыдном.

– Очень приятно, Катя, – Михаил старался говорить спокойно и доброжелательно, чувствуя её напряжение, которое, казалось, сгустилось в воздухе. – Присаживайтесь, если хотите. Или можете пока осмотреться.

Но Катя осталась стоять, переминаясь с ноги на ногу. Её взгляд скользнул по камере на штативе, по лампам, по развешанным на стене фотографиям – безобидным пейзажам и портретам, которые Михаил специально оставил для создания творческой атмосферы.

– Алексей сказал… – начала она и снова запнулась, облизнув пересохшие губы. – Он сказал, что вы поможете с… с фотографиями.

– Да, всё верно, – кивнул Михаил, внимательно наблюдая за ней. В её движениях была скованность загнанного зверька, готового в любой момент броситься к выходу. – Но прежде, чем мы начнём, вам нужно раздеться.

Слова повисли в воздухе, тяжёлые и неизбежные. Катя вздрогнула, словно её ударили. Глаза расширились, и на мгновение в них мелькнул настоящий ужас. Руки судорожно сжали край кофты, костяшки пальцев побелели от напряжения.

– Совсем? – прошептала она едва слышно, и в голосе прорезалась дрожь.

– Да, – подтвердил Михаил, стараясь сохранить деловой тон, хотя сам чувствовал, как атмосфера в комнате накаляется. – Это необходимо для тех фотографий, которые вам нужны.

Катя замерла, и несколько долгих секунд в комнате стояла абсолютная тишина. Слышно было только её учащённое дыхание и далёкий гул водопроводных труб за стеной. Михаил видел внутреннюю борьбу, отражавшуюся на её лице – страх боролся с решимостью, стыд с необходимостью.

Наконец, словно приняв окончательное решение, она глубоко вздохнула. Дрожащими руками потянулась к пуговицам кофты. Первая поддалась с трудом, пальцы не слушались, путались в петлях. Михаил отвернулся к камере, делая вид, что проверяет настройки, давая ей хотя бы иллюзию приватности в этот момент.

Шорох ткани наполнил тишину. Кофта соскользнула с плеч с тихим шелестом, обнажая белую блузку, которая в полумраке казалась почти светящейся. Катя медлила, собираясь с духом, затем принялась расстёгивать блузку. Каждая пуговица давалась с трудом, словно сопротивлялась её решению.

Когда блузка присоединилась к кофте на стуле, обнажилась простая хлопковая комбинация. Бретельки врезались в плечи, оставляя красноватые следы на бледной коже. Катя на мгновение прижала руки к груди, словно пытаясь закрыться, затем решительным движением стянула комбинацию через голову.

Теперь она стояла в одном белье – простом, советского производства, но на её теле даже эта незатейливая ткань приобретала особое очарование. Грудь вздымалась от частого дыхания, и Михаил невольно отметил, как напряглись соски под тонкой тканью лифчика, проступая отчётливыми бугорками.

Руки Кати дрожали сильнее, когда она потянулась к застёжке лифчика за спиной. Несколько попыток не увенчались успехом – пальцы словно онемели. Она прикусила губу, на лбу выступили капельки пота. Наконец крючки поддались, и лифчик медленно сполз вниз.

Груди освободились с едва слышным вздохом облегчения. Среднего размера, идеальной формы, они слегка покачнулись от движения. Соски, уже возбуждённые от волнения и прохлады комнаты, торчали твёрдыми горошинами, тёмно-розовые на фоне бледной кожи. Ореолы были небольшими, аккуратными, с мелкими бугорками по краям.

Катя инстинктивно прикрыла грудь руками, но затем, словно вспомнив о цели своего визита, опустила их. Щёки пылали, но в глазах появилась решимость. Она зацепила большими пальцами резинку трусиков и замерла на мгновение.

Михаил слышал её рваное дыхание, видел, как подрагивает живот от напряжения. Мышцы на животе проступали тонкими линиями, подчёркивая стройность фигуры. Кожа была гладкой, почти фарфоровой в мягком свете лампы.

Одним быстрым движением, словно боясь передумать, Катя стянула трусики вниз. Ткань скользнула по бёдрам, зацепилась за колено, упала к лодыжкам. Она переступила через них, оставаясь полностью обнажённой.

Тело её было прекрасно в своей естественности. Узкая талия плавно переходила в округлые бёдра, живот был плоским, с едва заметной ложбинкой пупка. Между ног темнел аккуратный треугольник волос, подстриженных коротко. Ноги были стройными, с чётко очерченными мышцами – свидетельство активной жизни.

Но больше всего поражала кожа – она словно светилась изнутри, несмотря на бледность. Мелкие мурашки покрывали руки и грудь, соски стали ещё твёрже, почти болезненно торча вперёд. По телу пробежала дрожь – то ли от холода, то ли от осознания собственной наготы.

Катя стояла, не зная, куда деть руки. Они порывались прикрыть грудь или низ живота, но она заставляла себя держать их по бокам. Взгляд был устремлён куда-то в пол, длинные ресницы дрожали, на щеках играл румянец, спускавшийся на шею и верх груди.

– Я готова, – прошептала она едва слышно, и в голосе странным образом смешались страх, стыд и какое-то отчаянное возбуждение.

Михаил встал, стараясь двигаться медленно и предсказуемо. В воздухе повисло напряжение, почти осязаемое, наэлектризованное. Он чувствовал жар, исходящий от её тела, видел, как вздрагивает кожа от каждого движения воздуха в комнате.

Михаил чувствовал, как собственное сердце отбивает неровный ритм, но годы жизненного опыта – пусть и в другом теле – научили его скрывать волнение за маской профессиональной уверенности. Он подошёл к камере, делая вид, что проверяет фокус, хотя на самом деле просто давал себе несколько секунд, чтобы успокоиться. Вид обнажённой Кати, дрожащей в полумраке фотолаборатории, пробуждал в нём странную смесь профессионального интереса и чисто мужского волнения.

– Хорошо, Катя, – произнёс он, удивляясь тому, насколько ровно звучит его голос. – Давайте начнём с чего-нибудь простого. Встаньте вот здесь, где свет падает лучше всего.

Он указал на место возле стены, где тусклый свет лампы создавал мягкие тени. Катя неуклюже переступила на указанное место, её движения были скованными, словно она разучилась ходить. Руки всё ещё не знали, куда деться – то прикрывали грудь, то опускались к бёдрам, то снова поднимались.

– Попробуйте встать в три четверти, левым плечом к камере, – инструктировал Михаил, глядя в видоискатель. – Руку можно положить на бедро, вторую – просто опустить вдоль тела.

Катя послушно попыталась принять указанную позу, но выглядело это настолько неестественно, что Михаил едва сдержал улыбку. Она стояла словно манекен, которого кто-то неумело пытался изобразить живым человеком. Спина была прямой до одеревенелости, рука на бедре выглядела приклеенной, а выражение лица напоминало человека, ожидающего расстрела.

Щёлкнул затвор. Михаил уже знал, что кадр получился ужасным, но делал вид, что всё идёт по плану.

– Отлично, теперь попробуем другой ракурс, – сказал он, передвигая штатив. – Повернитесь ко мне лицом, руки свободно вдоль тела.

Катя развернулась рывком, словно солдат на плацу. Груди качнулись от резкого движения, и она тут же прикрыла их руками, затем, спохватившись, опустила руки, но тут же снова подняла их к груди. Получился странный танец нерешительности.

– Я не знаю, как стоять, – призналась она жалобно, и в голосе прорвалось отчаяние. – Это всё так… странно.

Михаил отступил от камеры и присел на край стола, стараясь выглядеть расслабленным.

– Знаете, Катя, я однажды фотографировал собаку, – начал он с лёгкой улыбкой. – Породистую болонку. Так вот, хозяйка час пыталась заставить её сидеть красиво. А собака упорно поворачивалась к камере задом. В конце концов, самый лучший кадр получился, когда болонка просто легла и заснула.

Катя недоверчиво посмотрела на него, но уголки губ дрогнули в намёке на улыбку.

– Вы сравниваете меня с болонкой? – спросила она, и в голосе впервые прозвучали живые нотки.

– Ни в коем случае, – рассмеялся Михаил. – Болонка была гораздо менее фотогеничной. И определённо более волосатой.

Неожиданно Катя фыркнула, прикрыв рот рукой. Смех вырвался против её воли, и она тут же смутилась, но напряжение в плечах немного спало.

– Давайте попробуем по-другому, – предложил Михаил, вставая. – Забудьте, что вы позируете. Просто двигайтесь, как вам удобно. Потянитесь, поверните голову, сделайте что-нибудь естественное.

Катя неуверенно подняла руки вверх, потягиваясь. Движение было робким, но уже более живым. Груди приподнялись, соски устремились к потолку, живот втянулся, подчёркивая изгиб талии. Михаил быстро щёлкнул затвором.

– Вот, уже лучше, – подбодрил он. – А теперь поверните голову вправо, как будто смотрите в окно.

Она повернула голову, и волосы скользнули по плечу, открывая изящную линию шеи. В профиль её черты казались более мягкими, нос – точёным, губы – чувственными. Ещё один щелчок.

– У меня мурашки по всей коже, – пожаловалась Катя, поёживаясь. – Здесь холодно.

– Это добавляет фактуру снимкам, – парировал Михаил, продолжая снимать. – Представьте, что вы в тёплой ванне.

– В ванне я обычно не стою голая перед мужчиной с фотоаппаратом, – неожиданно съязвила Катя, и тут же зарделась от собственной смелости.

– А зря, – невозмутимо ответил Михаил. – Это могло бы разнообразить ваши водные процедуры.

Катя расхохоталась – звонко, искренне, забыв на мгновение о своей наготе. Тело расслабилось, приняв естественную позу. Одна рука легла на живот, вторая откинула прядь волос за ухо. Михаил не упустил момент – несколько быстрых кадров запечатлели эту спонтанную грацию.

– Знаете, это всё напоминает мне анекдот, – сказала Катя, уже свободнее двигаясь перед камерой. – Приходит девушка к фотографу…

– И он предлагает ей раздеться? – подхватил Михаил. – Боюсь, мы уже переигрываем классику.

– Я хотела сказать, приходит и спрашивает: "А можно в одежде?", – продолжила Катя, поворачиваясь боком и изгибая спину. – А фотограф отвечает: "Можно, но это будет стоить дороже – редкость же!"

Они оба рассмеялись, и атмосфера окончательно разрядилась. Катя начала двигаться свободнее, экспериментируя с позами. Она откидывала голову назад, изгибалась, поднимала руки, играла с волосами. Каждое движение становилось всё более раскованным, почти танцевальным.

– А теперь облокотитесь на стену, – предложил Михаил, увлечённый процессом. – Нет, не так официально. Расслабьтесь, как будто устали после долгой прогулки.

Катя прислонилась к стене спиной, одну ногу согнула в колене, упираясь ступнёй в стену. Поза получилась одновременно расслабленной и провокационной. Груди чуть приподнялись, живот втянулся, создавая игру теней в ложбинке пупка.

– Я чувствую себя героиней французского фильма, – призналась она, закрывая глаза и откидывая голову. – Только во французских фильмах обычно есть сюжет.

– А у нас есть загадка, – ответил Михаил, меняя ракурс съёмки. – Загадочная девушка в загадочной фотолаборатории снимается для загадочных целей.

– Загадочно звучит загадочно, – поддразнила Катя, открывая один глаз. – А если серьёзно, я уже почти не стесняюсь. Это странно.

– Камера имеет такой эффект, – пояснил Михаил, присаживаясь на корточки для нижнего ракурса. – Она как будто создаёт барьер между реальностью и тем, что происходит. Вы вроде бы здесь, но в то же время – уже в кадре, в другом измерении.

– Философски, – Катя грациозно повернулась, подставляя спину свету. – А вы всегда так философствуете во время съёмок обнажённых девушек?