Текст книги ""Фантастика 2025-159". Компиляция. Книги 1-31 (СИ)"

Автор книги: Алексей Небоходов

Михаил, улыбаясь абсурдности ситуации, поднял бокал и вместе со всеми выпил, ощущая, как начинается новая глава его жизни – лёгкая, полная юмора и долгожданной свободы.

Французы слушали его с восторгом, будто Михаил был не режиссёром из странного СССР, а эстрадной звездой, исполняющей давно забытую песню их молодости. Они кивали, перебивали восклицаниями о том, насколько великолепна и непостижима эта «русская экзотика».

– Михаил, вы даже не представляете! – размахивал руками Франсуа, раскрасневшись от шампанского и восторга. – Советский сантехник, приходящий дважды – это же гениально! А ваши… агитбригады любви? О, это революция в искусстве эротики!

– Совершенно верно, Франсуа! – подхватил Жан-Пьер, театрально поправляя бабочку и закинув ногу на ногу. – Только представьте: мировая премьера советского порно от самого советского режиссёра – и прямо в Париже! Нас ждёт триумф, господа!

Михаил слушал их и едва сдерживал смех. Всё происходящее казалось одновременно абсурдным и восхитительным – будто судьба, устав от жестоких советских игр, решила поставить с ним комедию положений, и главная роль досталась именно ему.

К концу вечера, когда стихли смех и восторженные тосты, был подписан предварительный контракт, торжественно закреплённый бокалами шампанского и дружескими похлопываниями по плечам.

– Поздравляю вас с официальным началом новой карьеры, месье Конотопов! – улыбнулся Франсуа, аккуратно складывая бумаги и протягивая Михаилу его экземпляр договора. – Теперь вы французский режиссёр с русским прошлым и мировым будущим.

– Кто бы мог подумать, – усмехнулся Михаил, убирая документы в сумку, – что я стану законодателем эротической моды в Париже? Даже моя богатая фантазия такого не предполагала!

Все рассмеялись и продолжили обмениваться шутками, пока Михаил окончательно не почувствовал себя настоящим игроком на новой, совершенно не советской арене.

Ночь уже была в разгаре, когда Михаил, слегка пошатываясь от шампанского и приятной усталости, расположился на мягком заднем сиденье чёрного лимузина. Машина мягко катилась по ночным улицам Парижа, мелькая огнями фонарей и витринами дорогих бутиков.

Разглядывая проплывающие фасады, Михаил неожиданно вспомнил тех, кого оставил в Москве, и вдруг представил, какими они были бы без него – там, в его настоящем, в двадцать пятом году. Перед глазами возникла Ольга – всё та же строгая и красивая, но уже уставшая женщина, живущая одна, работающая на складе и подрабатывающая втихую торговлей. Она так и не встретила никого, кто смог бы остаться рядом. Её сын Серёжа, уже взрослый и замкнутый, уехал работать в область и почти перестал звонить.

Алексей к двадцать пятому давно спился. Его иногда видели на окраинах у метро – в растянутом пиджаке и с авоськой, рассказывающим байки про времена, в которые уже никто не верил. Его «контакты» давно устарели, а схемы больше никому не были нужны. Он остался в прошлом, как старый катушечный магнитофон.

Сергей работал в автосервисе, обслуживая старые «Рено» и «Пежо», целыми днями возился в масле и выслушивал брань от клиентов-французов, смотревших на него как на экзотику. С женой давно развёлся, сына видел редко, чаще получал от него короткие сообщения по мессенджеру. Вечерами он возвращался в съёмную квартирку и включал на старом ноутбуке единственный ролик с пометкой «СССР», где звучал его голос за кадром – там была его юность, мечта и совсем немного безрассудства.

Михаил закрыл глаза. Всё это произошло бы, если бы он ничего не изменил, оставшись стариком в дорогом костюме, умершим в собственном офисе. Теперь всё иначе. Теперь он здесь, в Париже, и жизнь начинается снова.

– Надеюсь, они поймут меня, – тихо прошептал Михаил, обращаясь к отражениям в окнах лимузина. – Я никого не бросал. Просто жизнь решила сыграть со мной по новым правилам. Они должны понять…

Шофёр, услышав его слова, вежливо улыбнулся в зеркало заднего вида:

– Простите, месье, вы что-то сказали?

– Нет, друг мой, это я сам с собой, – с лёгкой иронией ответил Михаил. – Профессия такая – всё время разговариваешь с персонажами в своей голове.

Шофёр сочувственно кивнул:

– Понимаю вас, месье. Иногда у меня тоже в голове звучат голоса пассажиров, когда долго езжу. Сам становишься как герой фильма.

– Совершенно верно, мой друг! – весело подтвердил Михаил. – Мы все герои каких-то фильмов, просто кто-то играет в комедиях, кто-то в драмах, а кто-то, как я, вынужден всю жизнь сниматься в трагикомедиях.

Лимузин свернул на Елисейские поля. Замелькали разноцветные витрины, рекламные вывески и лица людей, наслаждающихся ночным Парижем. Михаил смотрел на эту картину и улыбался, чувствуя, как прежняя жизнь отступает, уступая место чему-то новому и смешному.

– В Париже вас ждут только приключения и успех, месье, – доброжелательно сказал шофёр, останавливая машину у гостиницы. – У вас такой вид, будто вы здесь уже родились.

Михаил рассмеялся, вышел из машины, щедро расплатился и направился в свой номер, ощущая приятную усталость. Лёжа на широкой кровати с хрустящими белыми простынями, он медленно закрывал глаза, чувствуя, как в голове начинают рождаться новые сюжеты.

– Всё только начинается, – тихо проговорил он себе, засыпая. – Самые нелепые и невероятные истории впереди. Теперь уж точно не соскучишься.

В этом абсурдном осознании новой жизни Михаил наконец почувствовал себя по-настоящему счастливым.

Глава 6

Возвращение в Москву после Парижа Михаил воспринял болезненно, как неизбежный укол прямо в нервы. Самолёт выплюнул его в промозглые сумерки Шереметьево, где мир казался чёрно-белым снимком. Пассажиры, спеша скрыться в залах аэропорта, не улыбались и не шутили, и Михаил вдруг понял, насколько отвык от этого унылого равнодушия.

Пограничник мельком взглянул на паспорт и поставил печать с таким автоматизмом, будто штамповал не человека, а проездной билет. Михаил коротко кивнул, спрятав вежливость под усталость.

Снаружи он поймал такси и назвал адрес. Пожилой водитель с потухшим взглядом, молча повернул ключ в замке зажигания и тяжело вздохнул.

За окном мелькали улицы, подёрнутые пеленой дождя и тоски. Город казался ещё старше и тусклее, как киноплёнка, давно потерявшая яркость. Михаил невольно подумал, что Москва выглядела усталой и безнадёжной.

– Далеко летали? – водитель прервал затянувшееся молчание.

– До Парижа, – сухо бросил бывший олигарх, глядя в сторону. Там всё иначе. Даже воздух здесь казался вязким.

Поднявшись на лифте, Конотопов на секунду замер перед дверью квартиры. Пульс тяжело бился в висках, но, взяв себя в руки, он нажал на звонок.

Ольга открыла дверь так быстро, словно стояла за ней всю вечность. В её глазах смешались тревога и радость, пальцы, сжимавшие дверной косяк, чуть дрожали.

– Что там? – спросила она, впуская Михаила. – Получилось?

– Завтра, – ответил он, ставя чемодан и избегая её взгляда. – Смирнов обещал отдать документы. Паспорта, визы… Осталось договориться об одной детали.

– И опять Смирнов, – Ольга отвела глаза. – Сколько он взял теперь?

– Столько, чтобы не возвращаться с новой просьбой, – Михаил усмехнулся, поправляя воротник рубашки.

Из кухни появился Сергей, уже почти взрослый и внимательный юноша, молча остановился в дверях и долго смотрел на Михаила.

– Спасибо, – наконец негромко сказал он. – Я понимаю, чем ты рискуешь. Только вот стоит ли?

– Стоит, – решительно ответил Михаил. – Ради вашего будущего стоит.

За столом царило молчание. На тарелках лежали котлеты и картошка с крупно порезанными овощами, словно специально подчёркивая неловкость момента.

– Когда ты улетел, – внезапно заговорила Ольга, глядя мимо Михаила, – я подумала, что нужно сходить на кладбище к родителям. Попрощаться. Но не смогла. Смешно, да? Обычно боятся забыть, а я боюсь слишком хорошо помнить.

– Может, и к лучшему, – мягко улыбнулся Михаил. – Сейчас и так слишком сыро для прощаний. Мы сегодня прощаемся со многим – с квартирой, Москвой, с прошлым…

– В Париже сырость другая, – тихо сказала Ольга. – Трава там, наверное, зеленее, небо выше…

– Там всё иначе, – прервал её бывший олигарх. – Свобода там требует постоянной бдительности и осторожности.

Сергей, молчаливо слушавший разговор, вдруг серьёзно спросил:

– А если Смирнов подведёт?

Конотопов посмотрел на него оценивающе, будто проверяя на зрелость.

– Придумаем новый план. Главное – не паниковать раньше времени.

Ольга осторожно взяла ладонь Михаила, сжимая её с такой силой, будто старалась вложить в это прикосновение всё накопленное за последние месяцы чувство. Михаил смотрел на её ладонь и думал о том, как причудливо судьба переплетает жизни.

– Что скажем остальным? – спросила Ольга. – Алексей, Сергей, Светлана, Катя, Елена – они ведь сейчас не поедут с нами?

– Завтра я им всё объясню, – осторожно ответил Михаил. – Главное сейчас – без резких движений. Пусть думают, что у нас всё в порядке.

– А разве не так? – заметил Сергей, с иронией глядя на недоеденную котлету.

– У нас баланс на грани абсурда, – улыбнулся Михаил, – но именно поэтому нам пока и везёт.

После ужина Михаил долго лежал, глядя в потолок, где сырость нарисовала странные архипелаги. Сон не приходил, а мысли были тяжёлыми. Михаил снова и снова перебирал в голове завтрашний разговор со Смирновым, пытаясь предугадать любой подвох. Однако непредсказуемость Игоря Семёновича делала все попытки тщетными.

В спальне было душно; даже открытая форточка почти не спасала. Из соседней комнаты доносилось приглушённое сопение Сергея, спавшего тяжёлым, молодым сном, таким завидным для тех, кто разучился ждать от завтра чего-то хорошего.

Михаил поднялся, тихо прошёл на кухню и выпил стакан тёплой воды, возвращаясь назад в спальню почти наощупь, словно боялся разбудить собственные страхи. Прохлада воды не погасила бессонницу – та лишь крепче сжала его в своих настойчивых объятиях, вытряхивая последние капли спокойствия.

Только под утро, когда окно наполнилось мутным светом, режиссёра скрутила тревожная, липкая дрёма. Снилось что-то невнятное и страшное – старый советский триллер, где за ним гнались серые, бесцветные люди в плащах.

Михаил распахнул дверь, и вместо лестничной площадки оказался в тесном кабинете с выцветшим портретом Ленина на стене. За столом сидел улыбающийся Смирнов, а за его плечами стояли двое безликих людей в гражданском, медленно тянущих к Михаилу руки.

– Ну вот и всё, Михаил Борисович, – произнёс Смирнов голосом человека, пишущего фальшивый отчёт о перевыполнении плана. – Доигрались. Пришла пора платить по счетам, и не обессудьте, если выйдет больно.

– Я же заплатил, Игорь Семёнович, – жалобно оправдывался Михаил, чувствуя, как голос становится тоньше и противнее. – Заплатил всё, до последнего рубля. Что ещё вам нужно?

– Деньги деньгами, – кивнул Смирнов, откидываясь назад и сцепляя пальцы в замок. – Но есть плата важнее – свобода. Или жизнь. Тут уж как повезёт, Михаил Борисович.

От удушливого ужаса Михаил резко проснулся, несколько секунд глядя в потолок, прежде чем понял – это всего лишь сон. Сердце билось отчётливо и сильно, руки тряслись, по лбу стекал холодный пот. Михаил медленно сел на кровати, опустив ноги на пол, глубоко и прерывисто вздыхая.

«Это только сон, Миша, – повторял он про себя, стирая ладонью влагу со лба. – Никто тебя не тронет, пока ты не дашь повода. Смирнову нужны деньги, не твоя жизнь. Деньги всегда сильнее принципов».

Утро пришло слишком быстро. Михаил встал резко, стараясь стряхнуть с себя липкие остатки тревог. На кухне уже стояла Ольга, молча готовя кофе и бутерброды, но опустив глаза. Сергей возился в соседней комнате с учебниками, постукивая то карандашом, то линейкой.

– Ты хоть поешь что-нибудь, – сказала Ольга, осторожно придвигая чашку Михаилу. – День длинный, не стоит выходить с пустым желудком.

Он с улыбкой принял чашку и сделал осторожный глоток, чувствуя, как тепло медленно вытесняет ночной холод.

– Всё пройдёт нормально, – ответил он с напускной уверенностью, хотя внутри голос шептал обратное. – Смирнов не самоубийца, чтобы менять деньги на месть.

– Он странный человек, Миша, – вздохнула Ольга, наливая себе кофе. – У него свой кодекс, и не всегда он подчиняется логике. Кажется, он и сам до конца его не понимает.

– Его кодекс прост: «бери сколько дают, потом проси ещё», – с иронией усмехнулся Михаил. – Вряд ли он захочет терять такую кормушку. Деньги убедительнее любых доводов.

– Если бы только деньги, – тихо сказала Ольга. – Но есть ещё идеология. Идеология опаснее денег. Слепая вера в принципы и погубит нас всех.

– Ты стала философом, Оля, – Михаил мягко улыбнулся и положил ладонь на её руку. – В Париже откроем философский клуб. Будем спорить о деньгах и ошибках прошлого.

– Лишь бы Париж вообще случился, – улыбнулась Ольга печально, крепче сжимая его пальцы. – А там уже решим, о чём спорить.

После завтрака Михаил проверил портфель, убедившись, что конверт с деньгами на месте. У двери Ольга молча смотрела на него тревожным взглядом.

– Всё будет хорошо, – повторил Михаил, открывая дверь. – Скоро вернусь с хорошими новостями.

– Пообещай, что вернёшься, – тихо сказала она, не отводя взгляда.

– Обещаю, – уверенно произнёс он, хотя сам не слишком верил собственным словам, и шагнул в коридор.

Поднявшись в лифте, он ощущал на себе тяжесть её взгляда, сопровождавшего его до последнего момента.

Дверь открыла пожилая женщина с абсолютно безразличным лицом. Не сказав ни слова, она указала внутрь и бесшумно исчезла в полумраке коридора, оставляя Михаила наедине с неприятным ощущением чужого дома.

В прихожей пахло стариной – смесью нафталина, дорогого табака и несвежего воздуха. Антикварные комоды и зеркала в тяжёлых золочёных рамах создавали ощущение музейного зала, куда Михаил попал случайно и невовремя. Воздух казался буквально пропитанным табачным дымом и приторной стариной, что усиливало ощущение давящего дискомфорта.

Навстречу вышел Игорь Семёнович в домашнем халате, но с видом человека, привыкшего контролировать ситуацию. Этот шёлковый и тяжёлый халат цвета перезревшей вишни с золотой каймой выглядел неуместно роскошным для советского чиновника, словно специально подчёркивая его статус.

– Доброе утро, Михаил Борисович, – холодно поздоровался Смирнов, будто встречая гостя на официальном приёме. – Рад, что нашли время зайти. Пройдёмте в кабинет.

Конотопов молча кивнул и прошёл за хозяином в комнату с массивным столом. Обстановка здесь была строгая и дорогая – кожаные кресла, книжные шкафы с идеально ровными рядами книг, явно никогда не открывавшихся, и настольная лампа, словно заимствованная из кабинета дорогого адвоката.

– Прошу садиться, – жестом указал Смирнов на кресло напротив и сел, внимательно глядя на Михаила.

Тот положил портфель на стол, вынул толстый конверт и осторожно положил перед Смирновым. Чиновник неспешно пересчитал деньги. Михаил, сдерживая нарастающее раздражение, молча ждал окончания этой демонстративно неторопливой процедуры.

– Всё в порядке, – наконец сказал Смирнов спокойно, убирая конверт в ящик стола. – Документы будут завтра утром. Не волнуйтесь, всё пройдёт гладко.

Он улыбнулся вымученно-вежливо и добавил тоном коммерсанта, предлагающего очередную услугу:

– Если что-то ещё понадобится, Михаил Борисович, я всегда к вашим услугам. Конечно, при условии, что у вас будут… соответствующие возможности.

Михаил едва удержался от внутренней дрожи при этих циничных словах, но выдавил подобие улыбки, стоившей ему больших усилий.

– Благодарю, Игорь Семёнович, – ответил он ровно и сухо. – Надеюсь, больше не потребуется. Но если возникнет необходимость, я это учту.

Смирнов самодовольно улыбнулся и поднялся, показывая, что встреча окончена. Провожая Михаила до двери, он изображал приветливого хозяина, хотя оба понимали цену этой вежливости.

– Всего доброго, Михаил Борисович, – произнёс он с неискренней теплотой, открывая дверь. – Надеюсь, Париж оправдает ваши ожидания. Лично я не вижу в этом очарования.

– Каждый выбирает своё, – сухо ответил Михаил, выходя на лестничную площадку. – Иногда непонятное лучше слишком знакомого. В любом случае, спасибо.

Оказавшись на улице, Михаил остановился и глубоко вдохнул холодный московский воздух, постепенно освобождаясь от гнева и раздражения. Он понимал, что нужно потерпеть совсем немного – и скоро жизнь станет другой, без необходимости участвовать в этих унизительных спектаклях.

«Лишь бы дожить до завтра», – подумал он, направляясь прочь от дома Смирнова, оставляя позади очередную порцию стыда и раздражения.

В это же время в кабинете начальника Пятого го управления КГБ Филиппа Денисовича Бобкова стояла тяжёлая, тягучая тишина. Обстановка кабинета выглядела устрашающе строго, словно специально подчёркивая власть и неизбежность наказания. На стене висел потускневший портрет Дзержинского, который смотрел на собравшихся с неодобрением, словно напоминая, что при нём подобные совещания были бы короче и продуктивнее.

Посреди чистого стола лежала папка с надписью: «Михаил Борисович Конотопов». Её присутствие здесь ясно показывало серьёзность вопроса и раздражение начальника. Сотрудники сидели молча, избегая смотреть друг на друга, словно опасались, что случайный взгляд выдаст недостаток решительности.

Первым решился заговорить подполковник Гордеев – обычно уверенный и крепкий человек, сейчас болезненно подбирающий каждое слово.

– Товарищ генерал, – осторожно начал он, словно идя по тонкому льду, – наблюдение за Конотоповым ведётся. Зафиксированы его контакты, маршруты и сегодняшняя встреча со Смирновым. Но без распоряжения на арест… – он сделал паузу, мучительно подбирая слова, – наши руки связаны.

Бобков поднял брови и бросил на подполковника такой взгляд, от которого даже уверенный Гордеев слегка побледнел, напоминая студента, провалившего экзамен перед строгим профессором.

– Что значит «невозможно», товарищ Гордеев? – голос Бобкова звучал вежливо и спокойно, но в нём была та сдержанная ярость, от которой присутствующие инстинктивно сжались в креслах. – Насколько я помню, у вас достаточно полномочий для задержания подпольщиков. Или вы сомневаетесь в своей компетентности?

– Нет, товарищ генерал, – быстро и твёрдо ответил Гордеев, понимая, что шагать назад уже некуда, – в компетенции не сомневаемся. Но дело в том, что проект Конотопова запускал лично Юрий Владимирович Андропов. Нам нужна его виза, чтобы провести арест без последствий для себя. Это соблюдение регламента.

Бобков раздражённо хмыкнул и откинулся на спинку кресла, с презрением глядя поверх голов сотрудников.

– Регламент вам мешает, – язвительно произнёс он, словно пробуя на вкус нелепость этого слова. – А регламент мешал Конотопову снимать грязь и распространять её среди партийных работников? Или его фильмы теперь укрепляют социализм?

В кабинете повисла тягостная тишина. Никто не решался спорить, хотя все понимали абсурдность ситуации.

Неожиданно молодой лейтенант поднял руку, словно школьник, боящийся вызвать гнев учителя.

– Разрешите, товарищ генерал? – неуверенно сказал он, избегая взгляда начальника.

– Что ещё? – нетерпеливо бросил Бобков, махнув рукой, будто отгоняя назойливое насекомое. – Только кратко и без красивостей.

Лейтенант откашлялся, взглянул на лежащее перед ним досье и начал решительно:

– Дело в том, что товарищ Конотопов находится под покровительством некоторых влиятельных лиц из ЦК, в частности товарища Смирнова. Нам известно, что через проект проходят большие деньги, и они не только остаются здесь, но и уходят за границу. Поэтому наши коллеги опасаются последствий такого ареста.

Бобков тяжело вздохнул, словно этих слов он и опасался. Затем медленно встал, подошёл к окну и долго смотрел на улицу. Там, внизу, по серой Москве ехали машины, шли прохожие, даже не подозревая, какие решения принимаются за стенами этого здания.

– Что ж, – наконец сказал он, не поворачиваясь, – вы, оказывается, знаете больше, чем я предполагал. Приятно, что вы разбираетесь в тонкостях политики. Жаль только, что не проявляете такую же расторопность в деле.

Голос звучал тихо и ровно, но так грозно, что присутствующие едва заметно вздрогнули.

– Поймите, товарищи, – продолжил он ледяным тоном, – наша задача не в том, чтобы бояться последствий, а в том, чтобы эти последствия создавать для других. Раз уж вы так внимательны к регламентам, завтра я лично получу санкцию Андропова. И можете не сомневаться – завтра этот «деятель культуры» и все, кто с ним связан, на себе почувствуют всю строгость наших инструкций.

Он медленно повернулся и жестом показал, что совещание окончено. Сотрудники молча встали и, быстро попрощавшись, вышли, оставив генерала наедине с тяжёлыми мыслями.

Оставшись один, Бобков снова посмотрел в окно и тихо, почти самому себе, повторил с мрачной уверенностью:

– Завтра я им устрою.

Фраза прозвучала так, будто даже старый Дзержинский с портрета одобрительно кивнул в ответ.

Вернувшись домой, Михаил и Ольга молча готовились к приходу друзей, ощущая себя странно растерянными в привычной квартире. Даже воздух здесь казался другим, будто комната заранее впитала настроение предстоящего расставания. Михаил расставлял тарелки и стаканы спокойно и сосредоточенно, избегая взгляда на Ольгу, чьё лицо выглядело бледнее обычного. Она медленно нарезала хлеб и овощи, напряжённо стараясь отвлечься от тяжёлых мыслей.

– Ты держись сегодня, – тихо попросил Михаил, осторожно касаясь её плеча. – Они и так всё понимают. От слёз легче не станет.

– Я знаю, – тихо ответила Ольга после паузы. – Просто мы уезжаем, а они остаются. Кто знает, когда увидимся снова? Я боюсь, Миша, это не временное расставание, а что-то совсем другое.

– Не накручивай себя, – мягко сказал Михаил. – Обязательно увидимся. Мир не такой уж большой, как кажется отсюда.

Первым в дверь позвонили Алексей и Светлана Бармалейкина. Последняя бросилась к Ольге с отчаянными объятиями, будто та улетала навсегда. На глазах Светланы блестели слёзы.

– Ну, девочки, – попытался снять напряжение Алексей, снимая пальто, – давайте хоть до стола дойдём, прежде чем заливаться слезами. Я женских слёз боюсь больше всего на свете. Начинаю теряться и говорить глупости. Однажды в театре Света так расчувствовалась, что я случайно утешал соседку, потом долго оправдывался.

Улыбки вышли натянутыми и грустными, словно даже шутки сегодня звучали не вовремя.

Вскоре раздался новый звонок. Вошли Сергей и Елена, теперь молодожёны, чья жизнь только начиналась. Обычно сдержанная Елена сразу обняла Ольгу и тихо вздохнула, пытаясь не расплакаться.

– Никогда бы не подумала, Оля, – шептала Елена, прижимая к себе подругу, – что вы с Мишей на такое решитесь. Всегда казалось, останемся вместе до конца, ну или почти. А тут вдруг так быстро, так окончательно. Искренне рада за вас, только внутри так щемит, что слов нет.

– Хватит уже, Леночка, – тихо ответила Ольга, поглаживая её по спине. – Не плачь, а то все заразимся, а Алексей опять растеряется и станет утешать кого-нибудь не того. Нам ведь и без того непросто.

Сергей протянул Михаилу руку, внимательно и серьёзно посмотрев ему в глаза:

– Миша, я не мастер говорить красивые речи на прощание. Просто знай: всё, что ты для нас сделал, и всё, через что мы прошли вместе, навсегда с нами. Главное, чтобы вы там, в Париже, помнили – здесь вас любят и ждут. Если вдруг решите вернуться, будем рады.

– Не сомневайся, Серёжа, – сдержанно улыбнулся Михаил. – Проще забыть себя, чем тех, кто был рядом в самые безумные моменты жизни.

Последней пришла Катя. Обычно она приносила в компанию веселье, но сегодня выглядела непривычно тихой и растерянной.

– Простите, что задержалась, – тихо сказала Катя, снимая пальто. – Думала, приду и стану шутить, как всегда, но оказалось, что не знаю, как вести себя сейчас. И смешно, и грустно одновременно.

Все расселись за столом. Несколько минут никто не решался нарушить молчание. Наконец, не выдержав, Алексей постарался разрядить атмосферу воспоминаниями:

– Помните, как впервые собирались смотреть наш фильм? – осторожно начал он, стараясь отвлечь друзей. – Как вы тогда боялись, что ничего не выйдет, а в итоге вся Москва только об этом и говорила. Вот тогда и стало понятно, что без Михаила Борисовича нам никуда: актёр, режиссёр, сценарист, дипломат и главный интриган в одном лице.

– Да уж, интриган тот ещё, – с иронией подхватила Светлана. – Особенно когда вокруг нашего творчества начались такие страсти, что казалось, завтра придётся оправдываться перед половиной Москвы за любовь к нашим «особенным фильмам».

Разговор стал теплее, на лицах друзей появились грустные улыбки людей, слишком хорошо знающих друг друга.

– А помните закрытый показ в Дедрюхино? – улыбнулась Елена сквозь слёзы. – Как председатель не выдержал и потащил доярку в подсобку? Там были такие вопли, что мы не знали, смеяться или краснеть.

Воспоминания немного смягчили обстановку, но ненадолго. Светлана и Елена вновь переглянулись, не сдержав слёз.

– Ну что вы делаете, девчонки? – попытался оживить Алексей, но голос уже не звучал уверенно. – Просил же не начинать. Я совершенно не умею утешать плачущих женщин.

Он виновато улыбнулся и развёл руками. Остальные в ответ улыбнулись так же грустно, понимая, что удерживать чувства становится всё труднее. Атмосфера стала почти невыносимой, смешав теплоту их общей жизни и горечь расставания.

После ужина неизбежно наступила минута расставания. Поднимались из-за стола неохотно, избегая встречаться глазами, словно так можно было ослабить боль. Но как ни откладывали, момент пришёл, и тишина стала тяжёлой, почти физически ощутимой.

Первым эту тишину нарушил Алексей, пытаясь говорить легко и спокойно:

– Ну что, друзья, хватит стоять и грустить. Слёзы – дело хорошее, но давайте попрощаемся так, чтобы потом не мучиться, что что-то важное не сказали. Завтра начнётся другая жизнь, а сегодня у нас ещё есть шанс не оставить ничего недосказанного.

Михаил молча подошёл к нему и крепко обнял друга, чувствуя в груди болезненную благодарность и печаль.

– Спасибо тебе, Лёша, – тихо сказал он, отстраняясь и глядя другу в глаза. – Ты даже не представляешь, как я тебе благодарен. Не за помощь и связи, а за то, что оставался рядом, когда проще было отвернуться. Прости, если когда-то втягивал тебя в то, что было тебе тяжело.

Алексей улыбнулся, хотя глаза его подозрительно заблестели:

– Какие там неудобства, Миш? С тобой жизнь стала такой интересной, что я порой думал: неужели когда-то жил иначе? Что такое жизнь без риска и историй, которые вспоминаются до старости? Спасибо тебе за это. Береги себя и Ольгу. Вы нам дороги больше, чем думаете.

Михаил повернулся к Сергею. Обычно немногословный и сдержанный, тот растерянно смотрел в пол, будто подбирая нужные слова. Михаил крепко сжал его плечо и сказал:

– Серёж, я всегда восхищался твоей выдержкой и надёжностью. Мне было спокойно от того, что ты рядом. Что бы ни случилось, ты никогда не подводил. Прости, если тебе бывало тяжело из-за меня.

Петров помолчал, поднял глаза и ответил серьёзно:

– Я и не ждал от тебя лёгкости и покоя, Миш. Ты человек другого масштаба. С тобой было непросто, но именно этим интересно наше с тобой сотрудничество. А то, что иногда втягивал нас в безумные истории, – наверное, и было самое настоящее в нашей жизни. Не думай о том, что мы переживали. Помни лучше то, что мы прожили вместе.

Женщины стояли чуть в стороне, крепко сцепив руки, словно боялись отпустить друг друга и навсегда потерять последнюю ниточку близости. Лица Светланы и Елены лишились улыбок, оставив лишь чистую, неприкрытую печаль, которая медленно текла по щекам, стирая последние попытки выглядеть сильнее, чем есть на самом деле.

– Девочки мои, дорогие, – тихо проговорила Ольга, сжимая их ладони так, будто через это прикосновение могла передать всё, что не решалась произнести вслух. – Даже не знаю, как благодарить вас за всё, что вы для меня сделали, за каждую минуту, прожитую вместе. Вы стали моей настоящей семьёй. Простите, если когда-то я была не права или чем-то вас обидела.

Светлана всхлипнула, уже не сдерживая слёз, и крепко обняла подругу:

– Что ты говоришь, Оля? Мы сами не знаем, как жить здесь без вас, как возвращаться домой, понимая, что вас рядом больше нет. Не ты должна просить прощения, а мы благодарить за то, что ты стала центром нашей странной жизни, где было место всему: любви, слезам и безумию, о котором никто из нас уже не забудет.

Елена, не находя слов, молча кивала и прижималась к ним ещё сильнее, пытаясь удержать хоть тень прошлого счастья.

Катя подошла к Михаилу и непривычно серьёзно сказала:

– Знаешь, Миш, никогда не умела говорить нужные слова в такие моменты, всегда шутила и смеялась даже когда было совсем невесело. Но сейчас понимаю, никакие шутки не помогут. Просто знай: я счастлива, что ты и Оля были в моей жизни. Всё, что ты придумал и воплотил, было не развлечением, а настоящей, живой жизнью. Спасибо вам, правда. И возвращайтесь когда-нибудь, хорошо?

– Обязательно, Катюш, – с благодарностью кивнул Михаил. – Только не грусти.

Когда дверь за последним гостем закрылась, в квартире повисла звенящая, давящая тишина. Ольга медленно прошла к креслу и тяжело села, закрыв лицо руками. Она тихо плакала, чувствуя, как с каждой слезой уходит часть их прежней жизни, оставляя болезненную неопределённость будущего.

Михаил осторожно подошёл и обнял её за плечи, чувствуя дрожь её тела от сдерживаемых рыданий.

– Всё будет хорошо, Оля, – прошептал он, вкладывая в слова всю возможную нежность и уверенность. – Главное, что мы вместе. Мы ещё можем начать заново, даже если это будет трудно. Только не плачь, прошу тебя.

Она подняла на него полные слёз глаза и слабо улыбнулась:

– Знаю, Миш, знаю. Просто оказалось сложнее, чем я думала. Но ты прав – главное, что мы вместе. Теперь мы есть только друг у друга, и никто не знает, что впереди. Может, это и есть самое важное.

Поздней ночью в спальне было так тихо, будто сама квартира замерла в ожидании перемен. Михаил и Ольга лежали рядом молча, каждый погружённый в свои мысли. В темноте слышалось только ровное дыхание и приглушённый шум улицы, напоминая, что где-то рядом продолжает течь другая жизнь.

– Миш, – первой нарушила тишину Ольга, осторожно, словно боялась потревожить ночь, – а ты когда-нибудь думал, что было бы с нами, если бы я тогда не привела Серёжку в твой кружок? Если бы мы разминулись?

Михаил повернулся к ней, всматриваясь в едва различимый профиль, и после небольшой паузы ответил серьёзно и спокойно: