Текст книги ""Фантастика 2025-159". Компиляция. Книги 1-31 (СИ)"
Автор книги: Алексей Небоходов
Соавторы: Евгений Ренгач,Павел Вяч
Жанры:
Боевая фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 348 страниц)
Молодые оперативники вокруг лейтенанта дружно смеялись, подхватывая и дополняя его шутки.
– Знаешь, Ваня, – поддержал разговор капитан Сомов, солидный и полноватый, с большим опытом, – думаю, они выражают культурный протест против серости жизни. Вместо скучных лозунгов устраивают революцию в области искусства и сельского хозяйства. «Комбайнёры любви» – звучит красиво и идейно.
– Точно, Сомов, – кивнул Корнеев. – Любовь и труд идут рука об руку. Их даже похвалить можно за необычный подход к воспитанию масс. Главное, чтобы народ не остался равнодушным к проблемам овощеводства. Пора поднимать престиж колхозов, и они нашли креативный способ.
– Да уж, – со смехом вмешался обычно тихий лейтенант Петров, – я даже слышал, что председатель колхоза выделил им трактор и доярок для съёмок. Представляете картину: комбайн едва на колёсах, а режиссёр требует от доярок выразительности и любви к сельхозтехнике!
Все снова засмеялись, словно картина ожила перед ними. В этот момент мимо прошёл Леонид Кузнецов, бесстрастный и серьёзный. Он не улыбнулся и лишь слегка поморщился от очередной шутки.
– Добрый день, Леонид Борисович! – громко поприветствовал его Корнеев, не скрывая весёлости. – Как вам наше дело «Любовь и кабачки»? Тянет на «Фитиль» или на «Ералаш», как считаете?
Кузнецов остановился, внимательно посмотрел на Корнеева и спокойно произнёс:
– Знаете, товарищ Корнеев, самое опасное преступление то, которое выглядит глупым и нелепым. Вы смеётесь, а потом окажется, что за всем этим скрывается нечто серьёзное. Вот тогда никому уже не будет смешно.
Корнеев растерянно улыбнулся, пытаясь понять, шутил Кузнецов или говорил всерьёз, но тот уже развернулся и ушёл в кабинет.
– Вот и поговорили, – озадаченно произнёс Корнеев, пожимая плечами. – Леонид Борисович всегда настроение испортит. Человек-загадка.
Тем временем Кузнецов сидел в кабинете и аккуратно записывал услышанное в блокнот. Почерк его был чёткий, а каждое слово стояло на месте. Он отметил, что атмосфера в отделе стала ироничной и беспечной – совершенно не соответствующей серьёзности дела.
Вечером, когда сотрудники разошлись и в коридорах погас свет, Леонид снова перебирал документы и фотографии. Он перечитал свои заметки, пытаясь понять причину легкомыслия коллег.
Перед ним лежала фотография Михаила Конотопова у ангара. Леонид долго смотрел на это спокойное лицо, пытаясь понять, что скрывает за собой кажущаяся нелепость происходящего.
«Что-то тут не так, – думал он. – Не бывает такой уверенности без основания. За всей этой бутафорией явно стоит нечто серьёзное».
Закрыв папку и убрав её в сейф, он ощутил, как раздражает его весёлость и ирония коллег. Леонид не разделял их беспечности и чувствовал тревожную нотку в абсурдности происходящего.
Кузнецов тяжело вздохнул, закурил и откинулся на спинку кресла. Офис погрузился в сумерки и тишину. Он сидел неподвижно, мысленно собирая этот запутанный паззл.
«Не нравятся мне эти кабачки и комбайны, – думал он, выпуская дым. – Слишком много шуток, слишком мало серьёзности. Значит, нужно копать глубже».
Сигарета тлела в его пальцах, а Леонид медленно погружался в размышления, понимая, что это дело может быть серьёзнее, чем предполагают его коллеги.
Ранним утром Михаил стоял с Владимиром Фёдоровичем возле ангара, который казался главной съёмочной площадкой советского кинематографа. Покосившиеся ворота были слегка приоткрыты, за ними – стопки пустых ящиков и перевёрнутых поддонов. Михаил смотрел на это с восторгом, будто видел декорации грандиозного исторического фильма.
– Владимир Фёдорович, смотрите! – улыбаясь, говорил Михаил, размахивая руками. – Здесь начнётся наше новое кино, которое прославит вашу базу на всю Москву, а может, и дальше!
Владимир Фёдорович слушал внимательно, кивая с подростковым азартом.
– Знаешь, Миша, я ведь смотрел твои «комбайнёрские страсти», – тихонько засмеялся он, оглянувшись. – На закрытом просмотре в Дедрюхино был. Мне понравилось! Настоящее искусство. Даже жена заметила, что после просмотра домой я вернулся весёлым и бодрым. Правда, она не знает, где я был и что смотрел.
Михаил подмигнул директору и хлопнул его по плечу:
– Вот видите! Наше кино – новый взгляд на жизнь советского человека. Мы показываем, что он творческий, свободный и эмоциональный. А овощебаза – идеальное место. Здесь и свет, и фактура, и атмосфера подходящая.
– Атмосфера, да, – с восторгом повторил Владимир Фёдорович, словно пробуя слово на вкус. – Прав ты, Миша, именно атмосфера. Творческая и раскрепощённая. Думаю, нам нужно чаще проводить закрытые просмотры. Жизнь у людей тяжёлая, скучная, а тут такое искусство! Кто бы мог подумать, что сельхозтехника впишется в художественный замысел.
Михаил звонко рассмеялся и развёл руками:
– Конечно вписывается! Только представьте: тракторы, комбайны, доярки – это же символы нашей советской жизни. Мы даём им глубокую интерпретацию. Вы, например, когда-нибудь смотрели на кабачок как на метафору человеческих чувств?
Владимир Фёдорович задумчиво посмотрел вдаль и с сожалением покачал головой:
– До вашего кино не смотрел. Но теперь стало интереснее жить. Даже подумал, что и актёром смог бы стать, хотя бы второго плана. Ты мне роль дашь?
Михаил удивлённо посмотрел на директора, затем громко рассмеялся:
– Да легко! Будете заведующим овощебазой, болеющим душой за советский кинематограф. Играть даже не придётся, вы уже в образе.
За штабелями ящиков притаились оперативники КГБ. Молодой Василий с серьёзным лицом держал фотоаппарат, пытаясь поймать удачный кадр. Второй, старший и опытный Николай, записывал всё услышанное, периодически сдерживая смех.
– Слушай, Коля, – шёпотом проговорил Василий, поправляя кепку, – я когда в КГБ поступал, думал шпионов ловить, а не режиссёров с огурцами. Директор базы в кино хочет сниматься! Теперь я во всё поверил.
Николай притворно строго покачал головой, выглядывая из-за ящиков:
– Вася, меньше шуток, больше дела. Видишь артистизм директора? Нам главное записывать. Разбираться будут другие. Я бы и сам не отказался на закрытый просмотр попасть. Интересно, что они наснимали.
Михаил продолжал вдохновенно обсуждать детали с начальником овощебазы:
– И ещё, Владимир Фёдорович, нужно, чтобы героиня лежала на ящиках в позе расслабленной, но полной смысла. Ведь у нас и воспитательная задача перед обществом.
– Согласен, Миша! – восторженно закивал директор. – Воспитывать надо красиво, с чувством. Много у нас проблем от недостатка культуры. А у тебя сцены – приятно посмотреть!
Вечером Кузнецов внимательно изучал отчёт оперативников. Он аккуратно выписывал фразы Михаила и Владимира Фёдоровича, особенно отмечая выражения: «творческий кружок», «закрытые просмотры», «глубокий смысл».
Долго рассматривал фотографию Михаила у ангара. Его привлекла уверенность, с которой молодой режиссёр держался, естественная жестикуляция и непринуждённость общения с директором овощебазы.
Подытожив, Кузнецов записал: «Следить пристальнее. Возможны связи в ЦК».
Закрыв папку, поймал себя на мысли, что дело всё больше занимает его лично. Михаил не так прост, как кажется, и за его комичными сценами скрывается нечто более глубокое и опасное.
Кузнецов вздохнул, погасил настольную лампу и вышел из кабинета, размышляя о странной фигуре Конотопова и чувствуя, что это дело обещает неожиданные сюрпризы.
В кабинет начальника 5-го управления КГБ Филиппа Денисовича Бобкова Кузнецов вошёл вовремя, аккуратно закрыл дверь и остановился у порога, почтительно ожидая приглашения сесть. Бобков, изучавший документы, взглянул на подчинённого с интересом и лёгким раздражением:
– Проходи, садись, Леонид. Что там такое, что понадобилась экстренная встреча? Опять овощебаза со своими кинофестивалями?
Кузнецов сел, положил на стол толстую папку с красной надписью «Оперативные материалы» и негромко кашлянул:
– Да, Филипп Денисович, овощебаза номер пять снова отличилась, причём в вопиюще неприличной форме.
– Ну рассказывай, Леонид, не тяни, – нетерпеливо прервал его Бобков. – Что там произошло?
Кузнецов вздохнул, открыл папку и начал, сохраняя каменное лицо:
– На овощебазе обнаружена подпольная студия, снимающая порнографические фильмы с местным активом. Организатор – Михаил Конотопов. Молодой человек интеллигентный, обаятельный на вид. Но на деле куда предприимчивее и опаснее, чем казалось.
Бобков откинулся на кресле, потёр переносицу и закрыл глаза, словно не веря услышанному.
– Леонид, прошу тебя, – сказал Бобков, не открывая глаз, – давай без иронии. Скажи прямо: у нас что, на овощебазе народ в порнографии снимается?
– Так точно, товарищ генерал, – ответил Кузнецов, сохраняя каменное лицо. – И снимается, и закрытые просмотры проводит. Более того, местная элита это активно поддерживает. Например, директор базы Владимир Фёдорович не просто в курсе, он ярый поклонник съёмок, лично одобряет режиссёра и регулярно посещает просмотры.
Бобков резко выпрямился, глаза его удивлённо расширились:
– Ты сейчас серьёзно? Директор овощебазы – ярый поклонник?
– Абсолютно серьёзно, Филипп Денисович, – подтвердил Кузнецов, разворачивая фотографии. – Вот он, Владимир Фёдорович, смотрите: улыбка довольная, почти восторженная. Очень ему нравится кино Михаила. Завидная вовлечённость для человека с высокой партийной сознательностью.
Бобков долго рассматривал фотографии и горько усмехнулся:
– Времена, конечно, наступили. Я всю жизнь боролся с антисоветчиками и диссидентами, а теперь на овощебазе порнографию снимают с участием директоров и комсомольцев. Интересные времена, Леонид Борисович.
– Да уж, товарищ генерал, – согласился Кузнецов. – И Михаил этот не простой парень. На вид безобидный студент, но на деле осторожен, расчётлив и хитёр. Думаю, у него связи гораздо выше директора базы, возможно, даже в ЦК. Прошу разрешения задержать его и досконально разобраться в ситуации.
Бобков задумчиво взглянул на подчинённого, ещё раз вздохнул и махнул рукой:
– Делай как считаешь нужным. Задерживай режиссёра с его комбайнёрами, только без шума и скандалов. Я не хочу, чтобы завтра на заседании ЦК товарищ Гришин спрашивал меня про творческий кружок на овощебазе. Я таких вопросов могу не выдержать.
Кузнецов слегка улыбнулся, аккуратно собирая документы в папку:
– Не волнуйтесь, товарищ генерал, всё сделаем тихо и незаметно. Арест пройдёт так, что никто не догадается. Я лично проконтролирую.
Бобков помолчал, снова вздохнул и произнёс негромко, словно вспоминая что-то важное:
– Хорошо, Леонид, иди. Помни только: чем нелепее выглядит дело, тем оно обычно серьёзнее. Смотри не промахнись.
– Так точно, товарищ генерал, – коротко ответил Кузнецов, взял папку и направился к двери.
Закрывая дверь, услышал, как Бобков пробормотал почти с грустью:
– Комбайнёры любви на овощебазе… Дожили», – пробормотал Бобков, чувствуя внезапное раздражение от абсурда ситуации.
Кузнецов усмехнулся и пошёл обратно в кабинет, понимая, что дело становится всё интереснее и запутаннее. Ему было искренне любопытно, чем закончится эта абсурдная история с овощами, комбайнёрами и Михаилом Конотоповым.
Глава 6. Брежнев дает «добро»
Сначала раздался звонок – один, затем второй, настойчивый и деловой, словно за дверью кто-то хотел убедиться, есть ли кто-нибудь живой в квартире. Михаил недоумённо переглянулся с Ольгой и уже начал вставать, когда замок сдался под внешним натиском.
Дверь распахнулась так резко, что импортный кассетник, стоявший на полке рядом с цветком в майонезной банке, вздрогнул, выдав сбившийся куплет песни группы «Чингисхан». Немецкий голос на мгновение заглушил происходящее, после чего стих, словно сам себя испугавшись. Михаил, минуту назад спокойно обсуждавший с Ольгой расписание ближайших съёмок, шагнул навстречу гостям, но его тут же грубо оттеснили. Ткань рубашки больно врезалась в плечо, а перед глазами мелькнул красный герб на раскрытом удостоверении.
– Конотопов Михаил Борисович? – спокойно и почти участливо спросил оперативник. – Вы арестованы по обвинению в организации порнографического подполья и антисоветской деятельности. Вот ордер.
Михаил замер. Всё походило на спектакль, который он сам бы с удовольствием поставил, но теперь его режиссёрская власть внезапно оборвалась. В квартире стало тесно и шумно от людей в одинаковых серых костюмах, с одинаково бесстрастными, профессионально равнодушными лицами.
Ольга коротко и болезненно вскрикнула, метнувшись к Михаилу и едва не сбив с ног сотрудника в штатском. Тот ловко схватил её за плечо, сдержав порыв. Она закрыла лицо руками и безудержно зарыдала. Конотопов почувствовал странное спокойствие, словно давно ожидал такого исхода. Он молча смотрел на Ольгу, и в его обычно расчётливых глазах мелькнула непривычная растерянность и теплота, будто взглядом он пытался передать ей последнюю, самую важную инструкцию, которую не успел произнести вслух.
– Миша! – выкрикнула Ольга, сумев ухватиться за его руку, но её тут же резко оттолкнули. Бывший олигарх в ответ лишь слабо и печально улыбнулся, как человек, заранее знавший финал пьесы, но всё равно надеявшийся на другой исход.
Оперативники тем временем быстро и методично начали обыск. Они двигались синхронно, с почти художественной грацией людей, измученных многократными повторениями одних и тех же действий. Один открыл шкаф, заглянул внутрь, отогнул подкладку пальто и хмыкнул. Второй молча принялся за комод, и вскоре на полу уже лежали аккуратно перевязанные резинками вещи и записная книжка с оторванной обложкой.
Документы из-под подушек дивана легли грубой стопкой посреди стола, словно в ожидании своей участи. Один из оперативников перебирал их пальцами, тихо подсвистывая себе под нос нечто далёкое от мелодии. Катушки с киноплёнкой, аккуратно подписанные рукой Сергея, методично пересчитывались, проверялись и обнюхивались, словно могли взорваться от неосторожного взгляда. Камера щёлкала непрерывно, создавая ощущение съёмок пародийного документального фильма «Гражданская чистка. Серия первая: кинорежиссёр против системы».
Молодой подтянутый сотрудник что-то быстро записывал в блокнот, поджимая губы и покачивая головой, словно каждое слово давалось ему с трудом. Второй, постарше, в очках и с выражением педантичного библиотекаря, фотографировал всё подряд, иногда цокая языком от неудовольствия. Михаил не сопротивлялся, наблюдая за этим действом с ироничной отстранённостью человека, который смотрит из далёкого будущего, где подобные события давно утратили значение.
– Всё забрали? – бросил кто-то из оперативников.
– Да вроде всё, – буркнул фотограф, закрывая коробку с папками.
Михаила вывели из квартиры так же быстро и профессионально, как проводили обыск. Дверь тяжело захлопнулась, и в наступившей тишине отчётливо поскрипывал паркет и мигала лампочка в коридоре, подавая отчаянные сигналы SOS.
Ольга медленно опустилась на диван, всё ещё хранящий тепло Михаила, и вновь закрыла лицо руками. Слёзы текли горько и неудержимо, размывая косметику. Квартира словно мгновенно опустела, а недавно уютная мебель теперь смотрела на неё холодными, отчуждёнными глазами свидетелей её личного поражения.
Она оглядела стол, заваленный теперь ненужными бумагами и перевёрнутыми кассетами, словно отыгранный кадр. Радио молчало, и это безмолвие резало слух острее криков. Казалось, сама комната, недавно ставшая студией и сценой, замерла в нерешительности, не понимая, продолжать ли ей играть в комедию, незаметно перешедшую в трагедию.
Ольга вдруг ощутила, как привычная, тщательно выстроенная жизнь рухнула за одно мгновение. Что-то внутри оборвалось навсегда, будто перерезали туго натянутую нить. Она подняла голову, всмотрелась в нерешительно мигающую лампочку и тихо прошептала:
– Как же теперь, Миша?..
Эти слова, сказанные почти шёпотом, прозвучали с такой растерянностью, что даже стены, казалось, сжались от жалости. Вопрос не имел адресата, но он заполнил комнату тяжёлым, давящим смыслом. В нём было всё: страх, одиночество, обида и наивная надежда на то, что случившееся лишь недоразумение, которое однажды можно будет вспоминать с улыбкой.
Ольга посмотрела на разбросанные бумаги, сдвинутый табурет, на распахнутую дверь, за которой уже не было Михаила. Он исчез так стремительно, будто никогда и не существовал. Осталась только пустота, запах его одеколона и её руки, до боли сжатые в кулаки. Воздух застрял в горле, а в груди поднимался тяжёлый, сырой крик, не способный вырваться наружу.
Она снова прошептала:
– Миша…
Теперь это было уже не обращение, а застывшее имя на табличке, метка на чемодане без владельца, эпиграф к фильму, которого больше не будет.
Ответа не последовало. В квартире, кроме неё, не осталось никого, кто мог бы объяснить, успокоить или хотя бы налить стакан воды. Изредка доносились приглушённые голоса соседей за стеной – там жизнь текла своим чередом, словно мир не заметил, что здесь только что оборвалась чья-то судьба.
Комната пахла тревогой и выгоревшей киноплёнкой, будто фильм, который так любил Михаил, закончился и теперь беспомощно вращает пустую бобину. Только мигающая лампочка продолжала беззвучно подавать сигнал, не надеясь, впрочем, быть услышанной.
Вечер постепенно стирал очертания вещей, превращая их в зыбкие силуэты. Дневной свет уступил место тусклому освещению лампы с потрескавшимся абажуром, отбрасывавшей беспокойные тени.
Раздался звонок в дверь. Сначала неуверенный, почти робкий, затем чуть настойчивее. Ольга вздрогнула, будто звук пришёл из другого измерения. Она медленно встала, пошатываясь, подошла к двери и, не глядя в глазок, повернула замок.
На пороге стояли Алексей, Сергей, Катя и Елена. В их лицах смешались тревога, вина и бессилие. Никто не произнёс ни слова. Ольга отступила, пропуская гостей внутрь.
Первым вошёл Алексей, за ним осторожно шагнул Сергей. Катя и Елена замыкали шествие, словно надеясь остаться незамеченными, хотя спрятаться было уже невозможно. Четверо замерли у порога, осматривая разгромленную комнату.
Ольга снова опустилась на диван, словно ноги больше не могли держать её. Она обхватила себя руками, будто пытаясь удержать то, что готово было разлететься. Медленно подняла глаза – опухшие, красные, почти ослепшие от слёз. Взгляд её скользил по лицам, пытаясь понять, кто они – свои или чужие, те, кто принесёт облегчение, или те, кто только усугубит одиночество.
– Мишу забрали… – выдохнула она сквозь рыдания. Голос дрожал, словно каждое слово проталкивалось через узкое горло. Казалось, если замолчит, всё случившееся окончательно станет правдой.
Фраза повисла в воздухе, окутанная мучительной тишиной. Никто не решался нарушить молчание, ожидая, что другой найдёт подходящие слова. Алексей первым справился с оцепенением, вытащил мятую пачку сигарет. Руки его дрожали не от страха – от злости. Он прикурил и произнёс спокойно:
– Дождались. Я думал, времени больше. Видимо, кто-то проболтался или просто подошла наша очередь. Конечно, могли бы без цирка. Но им надо было громко, с ордером и камерами.
Сергей сел рядом с Ольгой и взял её за руку. Пальцы у него были тёплыми и цепкими.
– Они что-то конкретное сказали? – спросил он.
– Только фамилию и что в интересах следствия, – её голос снова сорвался. – Он даже не сопротивлялся. Смотрел, будто прощался, будто хотел, чтобы я запомнила.
Катя стояла у стены, сжав кулаки. В её глазах была бессмысленная злость. Елена молча стояла у окна, отодвинув занавеску.
– Думаешь, это за последнюю съёмку? – спросила она, не оборачиваясь.
– Это уже неважно, – сказал Алексей. – Они давно всё знали, просто ждали подходящего момента. Теперь надо думать дальше.
– А что мы можем сделать? – Сергей едва сдерживал панику. – Мы кто? Любительский кружок. Нас всех выкопают.
– Если не паниковать, – сказал Алексей, стряхивая пепел на ковёр, – у нас сутки-другие есть. Может, просто пугают. Всё зависит от того, кто отдаёт команды.
– Нужно найти того, кто решает, – твёрдо сказала Катя. – Узнать, где он. Если это Лефортово – один разговор, если Ясенево – другой. Если БХСС, ещё шанс есть. Пятое управление – сложнее. Первое – совсем другая игра.
– Думаешь, они скажут? – усмехнулась Елена. – Они даже родной матери не скажут. Нам – тем более.
– Нет, но у нас есть Алексей, – сказала Катя, впервые глядя ему в глаза. – У тебя ведь связи есть. Не раз хвастался. Сейчас не до шуток. Подними контакты, вспомни, кому помогал. Кто-то ведь должен тебе.
Алексей медленно выдохнул.
– Подумаю. Но сразу скажу: вытаскивать его – это не просто просьба за коньяк. Это ставки и риски. Я знаю их систему. Если имя Михаила всплыло наверху, папка уже заведена. Её надо закрыть, запечатать или сжечь, но не оставить пустой.
– Мы друзья, – всхлипнула Ольга, – и должны хотя бы попытаться. Даже если это глупо и абсурдно, даже если шансов почти нет.
– Вот с абсурда и начнём, – кивнул Алексей. – Это у нас всегда получалось лучше всего. Без паники. Паника для других. Мы будем действовать.
Они переглянулись. Молчание стало другим – плотным, тревожным, но уже решительным. Что-то начинало формироваться – хаотичное, неясное, но отчаянное. Усталость сменилась вниманием, испуг – адреналином.
Алексей вдруг встрепенулся, вспомнив что-то важное, до того скрытое под бесполезными переживаниями. Он резко подался вперёд и так пристально посмотрел на Ольгу, что та вздрогнула и перестала плакать.
– Подожди-ка, ведь Михаил не просто так был спокойным, – заговорил Алексей, набирая уверенность. – Он говорил, у него есть крыша. Этот мужик с высокой должности… Как его, чёрт побери…
– Олег Брониславович, – тихо вставила Ольга, не сводя с него глаз, боясь упустить хоть слово.
– Точно! Олег Брониславович! Вот кто нам нужен! Он курировал все наши съёмки, последняя подпись всегда была за ним. Если кто и может остановить всю эту катавасию, так это он. Номер его телефона у тебя был, Михаил давал на крайний случай…
Ольга вздрогнула, будто Алексей вернул ей давно забытую память.
– Да-да, точно, – прошептала она, лихорадочно ощупав карманы халата. Затем бросилась к серванту и рванула дверцу с такой силой, что та едва не слетела с петель. Оттуда Ольга выхватила помятый блокнот, быстро перелистывая страницы.
– Есть! Вот он! – Ольга потрясла листком, словно найденной картой сокровищ. – Михаил сказал, никому не давать и звонить только в крайнем случае. Думаю, случай настал?
– Настал, – кивнул Алексей. – Звони сейчас, пока не поздно. Чем дольше ждём, тем дальше Михаил.
Ольга схватила телефонную трубку. Пальцы дрожали, когда она набирала номер. Каждый щелчок диска звучал как тревожный удар колокола, возвещая всем: отступать больше некуда.
Наконец раздались гудки – долгие, нервные. После мучительного ожидания в трубке щёлкнуло, и голос на другом конце провода произнёс сухо и раздражённо:
– Да, слушаю.
Ольга вздрогнула, сглотнула и заставила себя говорить:
– Это Ольга… подруга Михаила Конотопова. Он говорил звонить вам, если… случится беда. Его сегодня арестовали прямо дома. С ордером… Сказали – за нашу деятельность. Он говорил, только вы можете помочь…
Голос Олега Брониславовича остался прежним, лишь усилилась нотка раздражения:
– Понятно. Вы уверены, это был именно КГБ? Не БХСС или милиция? Может, Михаил ошибся?
– Очень серьёзно, – почти задыхаясь, ответила Ольга. – У них были документы. Они знали, зачем пришли.
Несколько секунд молчания показались ей вечностью. Голос снова прозвучал, уже с оттенком обречённого спокойствия:
– Хорошо, я понял. Успокойтесь, больше ничего не предпринимайте. Я сам во всём разберусь и поговорю с Михаилом, если ещё возможно всё решить тихо. Но больше сюда не звоните. Никому этот номер не давайте. Сидите тихо.
Он повесил трубку, не дожидаясь ответа. Ольга ещё несколько секунд слушала короткие гудки, словно надеясь услышать что-то важное. Затем осторожно положила трубку и медленно повернулась к друзьям:
– Он сказал, что разберётся… Но просил больше не звонить. Никогда.
Сергей шумно выдохнул, откидываясь на диван:
– Теперь ждём.
Алексей мрачно усмехнулся, затянувшись сигаретой:
– В наших условиях ждать – полдела. Главное, чтобы это кому-то нужно наверху.
Катя покачала головой, будто не верила, что звонок мог что-то решить. Елена отошла от окна и отпустила занавеску, которая теперь раскачивалась, сглаживая напряжение в комнате.
Повисло молчаливое согласие: они сделали всё, что могли. Теперь оставалось только ждать и надеяться на систему, как обещал Михаил.
Олег Брониславович аккуратно положил телефонную трубку, словно это был хрупкий сервиз, подаренный на юбилей. В голове вертелась мысль: дело Михаила зашло туда, куда не стоило попадать никому, даже людям с его возможностями.
Он медленно поднялся из кресла, чувствуя, как беспокойство, словно простуда, охватывает его. Медлить было нельзя: каждое мгновение могло усугубить ситуацию. Олег Брониславович слишком хорошо знал систему и понимал – без его личного вмешательства дело закончится плохо. Михаил был не такой уж значительной, но слишком заметной фигурой, привлекающей ненужное внимание.
«Вот ведь жизнь…» – вздохнул он, откинувшись в кресле и глядя на телефон, словно ожидая совета. Сколько раз предупреждал Михаила быть осторожнее, не мелькать, не думать, что у системы есть слепые зоны. Теперь же пришлось действовать самому, официально и осторожно, как хирург, чья ошибка стоит жизни не только пациенту, но и ему самому.
Утро выдалось сырым и серым. Едва рассвело, Олег Брониславович уже стоял у окна кабинета в ЦК на Старой площади, потягивая горький кофе и наблюдая, как редкие прохожие торопливо растворяются в густом тумане. Здание, где он провёл последние пятнадцать лет, внезапно показалось ненадёжным, будто стены пропускали тревожный сквозняк. Это было не страхом, а ощущением тяжести от необходимости принять решение, за которое придётся отвечать только ему.
Он долго ходил по кабинету, бессмысленно шуршал бумагами, наливал кофе, который давно перестал восприниматься вкусовыми рецепторами. Секретарь дважды спрашивал, вызвать ли кого-нибудь из помощников, но оба раза получал короткое «нет». Внезапно Брониславович взял телефонную трубку, набрал номер, дождался соединения и услышал сухой голос без интонаций:
– Приёмная товарища Андропова, слушаю вас.
– Это Олег Брониславович. Сообщите Юрию Владимировичу, что мне необходимо срочно встретиться. Вопрос личный, но имеющий значение для ведомства.
Последовавшая пауза была долгой, словно проверялись все списки и полномочия. Наконец голос ответил:
– Приезжайте сегодня с двух до трёх. Не опаздывайте.
Олег Брониславович молча положил трубку и сделал глубокий вдох. Решение было принято.
Приехав на Лубянку, он бросил тяжёлый взгляд на массивное здание, всегда казавшееся ему неповоротливым существом, способным проглотить любого неосторожного.
В приёмной его встретили молча, коротко сверив фамилию со списком. Он прошёл несколько постов охраны, и с каждым коридором становилось всё тише и тревожнее. Даже шаги звучали здесь глуше, будто стены навсегда впитывали любые звуки и разговоры. Последний коридор, пропитанный запахом табака и воска для паркета, казался длинным, как путь по канату над пропастью, где малейшая ошибка была бы роковой.
Ожидая перед кабинетом, Олег Брониславович тщательно подбирал формулировки, стараясь предвидеть вопросы и реакции собеседника. Он знал, что судьба Михаила напрямую зависит от того, как точно и осторожно он изложит обстоятельства.
Дверь кабинета Андропова наконец распахнулась. Строгий помощник пригласил его внутрь едва заметным кивком, словно пропускал следующую бумагу для подписи. Атмосфера кабинета была тяжёлой и строгой, соответствуя общей мрачности здания. Юрий Владимирович, не поднимая глаз, жестом предложил сесть.
– Здравствуйте, Олег Брониславович. Вы редко у нас бываете, – голос Андропова звучал холодно и корректно. – Видимо, обстоятельства вынудили?
– Да, вынудили, Юрий Владимирович, – спокойно ответил Брониславович, скрывая внутреннюю тревогу. – Сегодня утром арестовали моего подопечного, Михаила Конотопова. Думаю, вы слышали это имя.
Андропов снял очки, неторопливо протёр их и вновь надел, оценивающе посмотрев на собеседника.
– Михаил Конотопов… Да, слышал. Что именно вы хотите рассказать мне такого, чего я ещё не знаю?
Брониславович глубоко вдохнул и заговорил с осторожностью хирурга, зная цену каждого произнесённого слова:
– Я понимаю, как это дело выглядит со стороны. Вероятно, у вас уже лежит доклад о том, что группа лиц занималась сомнительной, возможно даже антисоветской деятельностью. Я здесь, чтобы объяснить реальную ситуацию. Михаил был моим человеком, и его деятельность велась под моим контролем. Он не антисоветчик, он инструмент, канал связи с теми, кто занимается подрывной работой. Мы контролировали каждую съёмку, каждый контакт.
Андропов слушал внимательно, не перебивая. Его лицо оставалось непроницаемым, только едва заметное движение бровей выдавало глубокую задумчивость.
Воодушевлённый вниманием собеседника, Олег Брониславович продолжил увереннее:
– Михаил человек непростой, и работа его неоднозначна. Но его задержание сорвёт подготовку идеологической записки. Она почти готова и будет представлена ему на днях. Цель записки – обосновать необходимость линии на уровне КГБ по контролю каналов подпольной эротики с экспортным потенциалом. Михаил – пилотный пример, модель для контролируемой сети. Если его сейчас убрать, мы потеряем аргументы и материал. Сам факт ареста может вызвать ненужную реакцию внутри аппарата. Он нужен нам на свободе, под контролем. Понимаете?
Андропов медленно кивнул, словно мысленно сортируя услышанное на важное и второстепенное.
– Понимаю, Олег Брониславович. Продолжайте, не упускайте детали, – произнёс он с холодной вежливостью опытного игрока.
Олег Брониславович ненадолго замолчал, собираясь с мыслями. Он тщательно взвешивал каждое слово, зная, что излишняя откровенность может навредить, а скрытность – уничтожить всё, ради чего он сюда пришёл. Глубоко вздохнув, он продолжил, ощущая на себе тяжёлый взгляд, способный за мгновение решить чужие судьбы.
Андропов молча слушал. Пауза наполнила кабинет тяжёлым, вязким ожиданием.
Олег Брониславович осторожно вздохнул и продолжил с той взвешенностью, какую приобретают слова, решающие чужие судьбы:
– Понимаете, Юрий Владимирович, мы имеем дело с необычным явлением. Наш проект – не просто подпольная студия и не нелепая шалость любителей острых ощущений. Это стратегический канал, позволяющий проникнуть в самое сердце международной преступной структуры, контролирующей глобальный рынок порнографии.
