Текст книги ""Фантастика 2025-159". Компиляция. Книги 1-31 (СИ)"

Глава 2. Студент из прошлого

Михаил открыл глаза с тяжёлым ощущением, будто проснулся после дурного сна, который ещё не отпустил его полностью. Мутный свет, едва просачиваясь сквозь выцветшие занавески общежития, тонкой пылью стелился по углам комнаты. Потолок смотрел на него безразлично и устало, демонстрируя свою облупленную краску и следы былой протечки. Пахло здесь так же безнадёжно, как выглядело: смесью студенческой нищеты, дешёвого одеколона и чего-то едко-горелого, напоминавшего о вчерашней трагедии со сковородкой и ужином.

От этого запаха Михаила слегка затошнило. Вроде бы и запах знакомый, но слишком резкий, слишком неуместный для его нынешнего состояния. Он осторожно вдохнул глубже и тут же с удивлением заметил, что лёгкие наполняются воздухом легко, без того привычного стариковского хрипа, сопровождавшего его последние годы. Не было той ноющей тяжести, которая обычно сковывала каждое утро его прежнего, почти дряхлого тела.

Михаил напряг мышцы, ожидая привычного сопротивления больных суставов, но тело с неожиданной лёгкостью подчинилось ему, позволяя сесть на жёсткой пружинистой кровати. Сердце странно тревожно затрепетало в груди, разгоняя кровь, словно молодой нетерпеливый щенок, сорвавшийся с цепи.

Он с трудом отогнал остатки сна и начал медленно осматривать помещение, пытаясь понять, где находится. Серые, потертые обои с затейливым рисунком, примитивные стеллажи, забитые учебниками и старыми журналами, неубранная соседская постель, из-под которой выглядывала мятая пластиковая бутылка пива – всё это одновременно казалось знакомым и совершенно чужим. Михаил отчаянно напрягал память, пытаясь выстроить какую-то логическую последовательность событий, но в голове царил сумбур: воспоминания перемешались так плотно, что было невозможно понять, где заканчивается его прошлая жизнь и начинается новая реальность.

«Что за чертовщина…» – подумал Михаил, и его вдруг охватило чувство растущей паники, того особого страха, который бывает только у людей, обнаруживших, что они уже не хозяева своего разума. Он резко вскочил с кровати, отчего пол под ногами протестующе скрипнул, и замер на мгновение, удивлённый своей стремительной ловкостью. Вчера ещё он был семидесятилетним стариком, тяжело передвигавшим ноги по гладкому полу дорогого особняка, а сегодня…

Сегодня его тело двигалось легко и даже изящно, почти забытое ощущение молодой, гибкой силы вернулось внезапно и ошеломляюще. Он перевёл взгляд на свои руки и застыл в растерянности, рассматривая гладкую, упругую кожу без признаков старости, прожилок и пигментных пятен, к которым привык за долгие годы жизни в дорогих костюмах и на совещаниях совета директоров. Эти руки принадлежали студенту, мальчишке, ещё не познавшему настоящей тяжести жизни.

«Не может быть!» – отрешённо подумал Михаил, и сердце заколотилось ещё сильнее, наполняя голову тяжёлым гулом крови. Взгляд наткнулся на старое зеркало, висящее в коридоре напротив двери комнаты. Оно было помутневшим, с потемневшими краями, покрытыми следами времени и небрежного ухода.

Он почти бросился к нему, ощутив, как неестественно бодро под ногами скрипнул пол, и встал перед зеркалом, замерев, как человек, внезапно столкнувшийся лицом к лицу с привидением.

В зеркале на него смотрел молодой парень, едва перешагнувший двадцатилетний рубеж. Худощавое лицо с острым подбородком и чуть приподнятыми уголками губ, короткие тёмные волосы, уложенные небрежно, но аккуратно. И глаза – внимательные, пронзительные карие глаза, сейчас широко распахнутые от ошеломления и ужаса.

«Что за дьявольщина?» – прошептал Михаил едва слышно, проводя пальцами по своему гладко выбритому подбородку. Реальность вдруг перестала казаться ему такой уж прочной и надёжной, словно бы сам воздух вокруг стал дрожать, насмехаясь над ним и его наивными попытками понять происходящее.

Он вспомнил и другую жизнь, в которой привык ежедневно бриться дорогой немецкой бритвой перед зеркалом, украшенным золотом и деревом, в просторной ванной комнате, пропитанной ароматами дорогого одеколона и нагретой мягким теплом системы тёплых полов. Теперь же он стоял в коридоре студенческого общежития, с трудом узнавая самого себя, юного и растерянного, в старом зеркале, в окружении запахов дешёвых сигарет и пережжённых электроприборов.

Михаил не мог поверить в то, что видел, и в то же время не мог это отрицать. Мысли в голове метались в истерическом круговороте, пытаясь собрать хоть что-то связное, хоть малейший намёк на объяснение. Вместо ответов приходили лишь насмешливые образы: воспоминания о далёком будущем смешивались с далёким прошлым, заставляя его внутренне вздрогнуть и схватиться за край зеркала – но только чтобы не упасть.

Михаил медленно, осторожно прикоснулся пальцами к своему лицу, словно опасаясь, что отражение в зеркале вот-вот развеется, исчезнет, растает в воздухе, оставив его наедине с безумием. Подушечки пальцев ощутили тёплую, упругую кожу, молодую, без единой складки и шершавости, к которой он привык за долгие годы старости. От этого странного ощущения по спине пробежал непроизвольный озноб, заставив Михаила вздрогнуть и усмехнуться над собой, над абсурдностью всего происходящего.

Он осторожно разжал губы, провёл языком по зубам, которые на удивление были целыми, гладкими, без металлических мостов и фарфоровых коронок, которыми он привык хвастаться перед друзьями на ужинах в дорогих ресторанах. Язык ощутил здоровую, слегка шероховатую эмаль, и Михаил невольно выдохнул с облегчением, ощутив смешной, почти детский восторг от наличия у себя собственного зубного ряда. Нервно засмеявшись, он тут же осёкся, словно испугавшись своего голоса – молодого, звонкого, неожиданно высокого, совершенно чуждого ему, привыкшему слышать хрипловатое ворчание усталого человека в возрасте.

– Раз, два, три, – произнёс Михаил негромко, почти шёпотом, пробуя голос на прочность. – Партия сказала «надо», комсомол ответил…

Последнее слово он произнёс чуть громче, и звук прозвучал звонко, с вызывающей наглостью и молодецкой задорностью, так неуместной для него, старого циника. Михаил нервно хохотнул, зажал рот ладонью и испуганно оглянулся по сторонам, словно его могли застать за этой нелепой проверкой. Никого рядом не оказалось, и он медленно опустил руку, глубоко вдохнув затхлый воздух коридора, в котором едва угадывался привкус советского студенческого быта и скромных надежд.

Его пальцы непроизвольно потянулись к волосам, ощупывая густую, слегка жёсткую копну на макушке. Это ощущение тоже было непривычным: Михаил привык к аккуратной стрижке, к гладким, седеющим волосам, за которыми тщательно ухаживал личный парикмахер. Теперь же пальцы чувствовали своевольную, живую, хаотичную прическу молодости, которую не портили ни краска, ни седина. Михаил, словно ребёнок, улыбнулся и слегка потянул себя за прядь, испытывая лёгкую боль, столь желанную сейчас, потому что доказывала реальность происходящего.

Но мозг Михаила, этот опытный и закалённый инструмент, отказывался принимать происходящее всерьёз. Он метался в поисках зацепки, доказательства того, что всё это всего лишь дурацкий сон, галлюцинация, проделка его стареющего сознания, решившего под конец пошутить над ним особенно жестоко и изощрённо. Однако сколько бы он ни пытался убедить себя в иллюзорности происходящего, реальность неизменно давала о себе знать – неприятной прохладой коридора, запахами сгоревшей еды на сковородке и бодрой молодостью тела.

– Не может быть, – снова пробормотал он вслух, как будто разговор с самим собой мог придать хоть какую-то ясность в этой абсурдной ситуации.

В груди забилось сердце, уже не с тревогой, а с каким-то диким азартом и смешным, нелепым восторгом первооткрывателя, оказавшегося вдруг там, куда и не думал попасть даже в самых смелых мечтах. Михаил, слегка дрожа от волнения, заставил себя дышать медленнее и ровнее, словно пытаясь успокоить взбесившегося в груди молодого жеребца.

Мозг постепенно начал понимать, что принимать происходящее надо без истерики, а спокойно, взвешенно и расчётливо. Михаил всегда считал себя человеком прагматичным, привыкшим быстро адаптироваться к новым обстоятельствам и извлекать из них максимум пользы. Эта мысль вернула ему уверенность, и он ощутил, как паника медленно отступает, сменяясь настороженной собранностью.

С усилием оторвавшись от зеркала, Михаил осторожно направился обратно в комнату, стараясь не делать резких движений, словно боялся спугнуть эту необычайную возможность, которой наградила его судьба. Он шёл тихо и осмотрительно, ощущая, как сердце колотится от странного возбуждения, смешанного с едва сдерживаемой тревогой перед неизвестностью.

Каждый шаг по скрипучему полу казался ему насмешкой над всем тем, что он знал о жизни, над его прежними представлениями о времени и реальности. Михаил отчётливо понимал, что оказался в прошлом, в самом сердце СССР, в молодости, о которой он столько раз вспоминал с лёгкой иронией и ностальгическим снисхождением. И теперь, имея преимущество в виде памяти о будущем, он одновременно испытывал страх и восторг, понимая, какие невероятные возможности открываются перед ним.

Остановившись у двери своей комнаты, Михаил глубоко вдохнул и тихо рассмеялся, уже почти справившись с нервами. Сейчас его ситуация казалась настолько нелепой и комичной, что было даже стыдно перед самим собой за панику и испуг, которые совсем недавно овладели им.

– Что ж, товарищ Конотопов, – с усмешкой произнёс он сам себе с игривой строгостью в голосе, – давайте без паники. Пятилетку за три года никто не отменял.

И с этими словами Михаил решительно шагнул в комнату, готовый осторожно и расчётливо начать исследовать своё новое-старое существование, в котором у него вдруг оказалось преимущество перед окружающими – память старика и тело юноши, и смутное чувство, что судьба преподнесла ему самый абсурдный, но одновременно и самый ценный подарок, который только мог получить человек, проживший две жизни.

Михаил присел на скрипучую кровать, отчётливо ощутив, как острые пружины протестующе впились в его молодую плоть, словно пытаясь напомнить о реалиях советского студенческого быта. Он осторожно потёр шею, вздохнул глубоко и принялся перебирать воспоминания, разбросанные по углам его обновлённого сознания так же хаотично, как разбросаны были вещи по этой комнате.

Постепенно перед внутренним взором Михаила всплывали детали студенческой жизни, забытые и вытесненные годами роскоши и комфорта его старческой жизни. Он отчётливо вспомнил, как по утрам студенты томились в очереди перед единственной работающей душевой кабинкой, держа в руках алюминиевые тазики и полотенца, пока из кабинки доносилось весёлое посвистывание очередного счастливчика, нещадно расходующего драгоценную горячую воду.

С улыбкой, в которой смешивались и горечь, и нежность, Михаил увидел в памяти до боли знакомые кипятильники, торчащие из эмалированных кружек, со шнурами, замотанными синей изолентой. Из-за них здесь регулярно выбивало пробки, и тогда во всём общежитии раздавались гневные крики студентов, сопровождаемые отборным матом, свистом и хохотом. Он почти физически почувствовал запах горелого пластика, смешанный с ароматом растворимого кофе, который студенты ухитрялись добывать какими-то обходными путями через знакомых, работающих в буфете университета.

Самым ярким воспоминанием была, конечно, комендантша общежития – строгая, грузная женщина, которую студенты за глаза называли «Фурией». Она ежедневно устраивала обходы комнат, нещадно отчитывая жильцов за разбросанные вещи, немытую посуду и небрежно застеленные кровати. Особенно раздражали её кипятильники и кассетные магнитофоны, которые студенты прятали в самых невероятных местах, от обувных коробок до подушек, – лишь бы не попались ей на глаза.

Вспомнив комендантшу, Михаил невольно поёжился, и нервно усмехнулся, почувствовав себя вдруг школьником, который боится строгой учительницы. Он почти физически ощутил ту смесь раздражения и почтительного страха, с которой студенты старались не попадаться ей на глаза, всякий раз ловко скрываясь за углами коридоров и захлопывая двери комнат перед её наступающей фигурой.

Ещё одно воспоминание вызвало у Михаила улыбку шире прежней. Его сосед, долговязый паренёк по имени Серёга, был большим поклонником Высоцкого и каждую ночь устраивал настоящий тайный ритуал. Он накрывался одеялом с головой, включал магнитофон на минимальную громкость и слушал песни Владимира Семёновича, время от времени подпевая еле слышным голосом. Это происходило ровно до тех пор, пока не раздавался гневный стук в дверь, сопровождаемый хриплым голосом комендантши:

– Сергеев, опять Высоцкий? Чтобы через минуту выключил эту антисоветскую пропаганду!

На что Серёга неизменно отвечал, заискивающе-иронично:

– Понял, Мария Ивановна! Высоцкого нет, остались только Пахмутова и сборник патриотических маршей.

Эти ночные перепалки всегда вызывали негромкий смех в соседних комнатах, и Михаил, даже сейчас, вспоминая всё это, почувствовал невольное веселье и какую-то тёплую, почти ностальгическую благодарность судьбе за возможность пережить снова те нелепые, но такие живые моменты.

Однако веселье было не совсем уместно сейчас, и Михаил усилием воли постарался вернуть себе серьёзность и расчётливость, необходимые в ситуации, когда прошлое вдруг оказалось его настоящим.

Михаил осторожно открыл ящик стола и принялся перебирать свои нехитрые пожитки, всё ещё испытывая то забавное, почти детское любопытство, с которым обычно перебирают забытые коробки на даче или старые чемоданы на антресолях. Первое, что попалось на глаза, – пачка сигарет «Столичные», заботливо укрытая под ворохом бумаг. Он аккуратно вытянул одну сигарету, понюхал её, поморщился и тут же засмеялся. В памяти вспыхнули воспоминания о временах, когда «Столичные» казались верхом роскоши, а их наличие обеспечивало уважительное отношение со стороны товарищей по общежитию.

Следом обнаружились потрёпанные лекционные тетради, украшенные старательно выведенными формулами и примечаниями на полях вроде «сдать к пятнице, иначе капут!» или «Лекция доцентши – испытание для психики». Михаил с любопытством пролистал несколько страниц, пытаясь уловить хоть какую-то полезную информацию о текущем учебном процессе, но быстро отложил их в сторону: конспекты лекций по политэкономии выглядели до неприличия скучными, даже с учетом забавных карикатур на преподавателей, любовно нарисованных с преувеличением всех их характерных недостатков.

Далее в руки Михаилу попала потрёпанная книга Ремарка «Три товарища» с явно библиотечным штампом на первой странице, отчётливо напомнившая ему о давних временах, когда даже художественная литература добывалась не без риска и хитрости, особенно если речь шла о книгах «сомнительного морального содержания», как любила выражаться та самая комендантша. Михаил хмыкнул, не без удовольствия вспомнив, как в юности читал эту книгу взахлёб, пытаясь найти ответы на «вечные вопросы» и периодически пугаясь, не покажется ли он слишком «буржуазным» в глазах сокурсников.

Но особенное внимание привлёк маленький фотоаппарат «Зенит», заботливо уложенный на полку рядом с парой засушенных яблок и коробкой фотоплёнок. Сердце Михаила радостно подпрыгнуло в груди при виде знакомой вещицы: он даже подзабыл, насколько сильно любил фотографировать, и уж совсем позабыл, что когда-то зарабатывал небольшую прибавку к стипендии, ведя фотокружок для детей.

Взяв аппарат в руки, Михаил невольно улыбнулся, ощутив знакомую тяжесть металлического корпуса и гладкость затвора, который приятно клацнул под большим пальцем. Аппарат был явно потёртым, с небольшими царапинами, но ухоженным и надёжным, как настоящий боевой товарищ, сопровождавший его в маленьких фотоприключениях юности.

Память услужливо нарисовала перед Михаилом картину: полутёмное помещение подвала ЖЭКа, в котором собирались детишки разного возраста, с шумом и визгом возившиеся с фотоплёнкой, проявителями и закрепителями. Он вспомнил, как объяснял им устройство фотоаппарата, показывал, как правильно выставлять диафрагму и выдержку, как сушить фотографии на верёвках, натянутых вдоль стен. Почему-то именно это воспоминание сейчас показалось ему одновременно милым и нелепым, и он невольно рассмеялся, представив себя – олигарха, привыкшего к роскошным офисам и дорогим автомобилям, – снова в роли скромного инструктора фотокружка в затхлом советском подвальчике.

Однако, несмотря на весь абсурд ситуации, в сознании Михаила уже начала формироваться вполне ясная и трезвая мысль. Он понял, что оказался не просто в прошлом – в его распоряжении оказалось нечто гораздо более ценное: информация, знания и опыт, накопленные за долгие годы жизни, которая для остальных сейчас представляла собой непредсказуемое и далёкое будущее. И от того, насколько грамотно и осторожно Михаил сумеет использовать эти знания, зависело многое – возможно, даже слишком многое.

Мысли Михаила постепенно обрели чёткость, и его начал волновать вопрос более конкретный и сложный – как именно и в какой точке своей личной временной шкалы он находится сейчас. Конечно, было ясно, что он оказался в молодости, что вокруг – ранние восьмидесятые, но точная дата, год, месяц и день, могли оказаться критически важными. Ведь именно эти детали могли подсказать, какие события ожидают впереди, какие решения нужно принять и, главное, каких ошибок следует избежать.

Михаил почувствовал, как прежнее веселье постепенно уступает место настороженной сосредоточенности и рассудительности. Нельзя было допустить легкомысленности или опрометчивости – будущее слишком хрупко, чтобы доверять его случайностям. Михаил должен был действовать предельно осторожно, по крупицам собирая информацию, анализируя каждую деталь и каждый нюанс, чтобы избежать роковых ошибок, последствия которых могли оказаться непредсказуемыми и фатальными.

Решение было принято: двигаться нужно медленно, осторожно и осмотрительно. Постепенно вспоминать детали своей прежней студенческой жизни, фиксируя в памяти всё, что могло бы иметь значение. Возможно, ему стоило быть внимательнее к тем мелочам, которые в прошлой жизни казались неважными или смешными, а теперь могли сыграть ключевую роль в его новом существовании.

Положив обратно фотоаппарат, Михаил глубоко вдохнул и выдохнул, чувствуя, как тревога и азарт сплетаются в нём во что-то единое, сложное и удивительное. В его руках оказался не просто шанс прожить жизнь заново, а возможность, которая выпадала раз в тысячу лет и от которой зависело абсолютно всё. Именно теперь он чувствовал себя готовым к борьбе с собственной памятью и с самим временем, терпеливо и осторожно прокладывая дорогу в будущее, которое уже однажды принадлежало ему и которое он был твёрдо намерен завоевать снова.

Дверь комнаты распахнулась так резко, будто её с размаху толкнула сердитая комендантша, и Михаил невольно вздрогнул, резко повернув голову на звук. На пороге возник Сергей Петров – сосед Михаила по комнате, долговязый студент, подрабатывающий киномехаником в кинотеатре, с неизменно недовольным выражением лица. Он без приветствия шагнул в комнату, демонстративно вздохнул и, не снимая полотенце с плеч, плюхнулся на кровать напротив, вынудив пружины отчаянно заскрипеть.

– Ну что, Мишаня, поздравляю! – Сергей саркастически развёл руки в стороны, словно собирался обнять окружающее пространство. – Советская реальность, как всегда, радует – даже горячая вода теперь как трофей на Олимпиаде!

Волосы у него были влажные и торчали в разные стороны, как у мокрого воробья, лицо выражало такую степень усталости и раздражения, что Михаилу, несмотря на собственные переживания, пришлось сдерживать улыбку.

– Что, опять сантехник Боря чего-то перепутал? – Михаил осторожно спросил, стараясь говорить спокойно, чтобы скрыть своё внутреннее напряжение и растерянность.

Сергей фыркнул с явным презрением и драматически закатил глаза:

– Перепутал! Ты ещё скажи, что у нас что-то вообще можно правильно подключить! Он вчера так праздновал юбилей жены, что сегодня на автомате перекрыл горячую воду и пустил её в соседний двор, чтобы голубям было тепло. А мы тут стоим с тазиками, как последние идиоты, словно у нас дома ведра с горячей водой в очередь не стоят.

Сергей снова вздохнул, потёр лицо ладонями и печально уставился в потолок, будто там был написан точный план избавления от советского быта и всех его несчастий. Михаил, стараясь выглядеть абсолютно естественно, негромко засмеялся и развёл руками:

– Ну, ты, Серёга, сегодня прям в ударе. С утра уже успел кино покрутить, а потом сразу в ледяной душ?

Сергей поднял на Михаила тяжёлый взгляд и пожал плечами:

– Смеёшься, да? А между прочим, у меня вчера на вечернем сеансе плёнка порвалась прямо на середине фильма. Представляешь реакцию зала? «Служебный роман» показывали! Люди собрались, духи достали, девчонки сидят в платьях новых, а тут – раз! И фильм посреди поцелуя Мымры и Новосельцева рвётся! Я, между прочим, киномехаником подрабатываю – вот такой у нас студенческий хлеб с техническим привкусом. Чуть под кресло не спрятался от стыда, пока склеивал её.

Михаил не удержался и уже искренне расхохотался, забыв на миг о своей абсурдной ситуации:

– А ты что? Справился хоть?

– Куда бы я делся? – Сергей махнул рукой и грустно покачал головой. – Но люди же не прощают таких вещей. Теперь, боюсь, у меня репутация подпорчена. Будут ходить и говорить: «Вот идёт Серёжа – великий советский киномеханик, главный враг поцелуев в отечественном киноискусстве!»

Михаил снова засмеялся и почувствовал облегчение: сосед, погружённый в свои бытовые проблемы и возмущения, явно не замечал ничего необычного в поведении товарища. На секунду Михаил позволил себе расслабиться, поняв, что мир вокруг хоть и абсурден, но вполне предсказуем.

– Ладно, Серёга, не драматизируй, тебя простят. А что вообще нового, кроме сантехнического коллапса и твоих киномеханических подвигов?

Сергей откинулся на подушку, заложил руки за голову и снова вздохнул, словно готовился к длинному списку претензий ко всей Вселенной:

– Да что тут нового может быть? Вчера опять комендантша пыталась устроить охоту на кипятильники, обыскала весь этаж, но студенты – народ находчивый. Спрятали всё под матрасы и в обувь, теперь ходим, как по минному полю. Сегодня она клянётся принести металлоискатель из соседнего ЖЭКа, чтобы найти и обезвредить всех нас разом.

Михаил улыбнулся, представив грозную комендантшу с металлоискателем, методично обследующую каждую комнату, и почувствовал приятную лёгкость от абсурдности происходящего.

– А ещё, Миш, у тебя в фотокружке снова возмущения начались, – Сергей вдруг сменил тон на заговорщический и выразительно посмотрел на Михаила.

– Что, опять диафрагма с выдержкой кого-то оскорбили? – Михаил спокойно и с иронией спросил, мысленно пытаясь вспомнить хоть что-то про своих подопечных.

– Да почти, – Сергей подтвердил со смешком. – Говорят, у тебя там скучно, как на уроках по политэкономии. Дети ждут, что ты им покажешь, как фотографировать что-то весёлое – ну, птиц там, девчонок в парке, что угодно, кроме унылых заборов и мусорок за общежитием. А ты им опять про построение кадра рассказываешь и плёнки тратишь на мусорные баки, будто у нас тут конкурс советского реализма проходит.

Михаил опять негромко рассмеялся, мысленно признавая, что Сергей совершенно прав. Вспоминая свои былые педагогические эксперименты, он понимал, насколько нелепо всё выглядело со стороны, и теперь это особенно забавляло его.

– Значит, предлагаешь мне завтра их повести в парк, чтобы они вместо мусорных баков снимали влюблённые парочки?

– Да хоть в парк, хоть в цирк, главное – чтобы дети после твоих занятий не выглядели так, будто их отправляли на исправительные работы в колхоз. Им весело должно быть, чтобы хоть там отдохнули от всей этой серости и безнадёги, – Сергей махнул рукой в сторону окна, за которым безрадостно простирался монотонный панельный двор.

Михаил невольно посмотрел на часы и задумчиво кивнул. За всеми этими комичными и абсурдными разговорами он чувствовал, как постепенно успокаивается, и мысли его становятся яснее. Сосед рядом продолжал сокрушаться, изображая глубочайшую тоску и безысходность советского быта, но Михаил мысленно уже был далеко.

Он понимал, что оказался в совершенно абсурдной и невероятной ситуации, но одновременно осознавал и уникальность шанса, которым ему предстояло воспользоваться с максимальной осторожностью. Вокруг был привычный советский мир, с высоты жизненного опыта нелепый и скучный, но теперь Михаил смотрел на него глазами человека, знающего, куда этот мир движется. И от этой мысли внутри смешивались и азарт, и опасение перед грядущим будущим, которое могло измениться от каждого его слова или поступка.

А Сергей тем временем продолжал говорить, не обращая внимания на задумчивость друга, и Михаил, с облегчением осознав, что его растерянность осталась незамеченной, внимательно слушал и улыбался, чувствуя себя немного увереннее в этом абсурдном и таком близком мире, куда судьба вдруг забросила его второй раз.

Михаил внимательно слушал Сергея, стараясь запомнить каждое его слово, будто тот невольно диктовал ему пошаговую инструкцию по выживанию в этой абсурдной советской реальности. За привычным ворчанием и комичными жалобами он пытался уловить детали, которые могли дать хоть малейшую подсказку к пониманию текущей ситуации. И хотя общий тон разговора оставался неизменно шутливым, Михаил неожиданно для самого себя серьёзно задумался, словно его разум, ставший вдруг в разы острее, нащупал важную ниточку среди привычной повседневной болтовни.

Сергей тем временем продолжал разглагольствовать, подкрепляя каждое своё замечание выразительными жестами, будто репетировал роль трагикомического персонажа для театральной постановки студенческой самодеятельности:

– Ты только подумай, Миш, мы тут живём, словно в героической драме. Комендантша – злодей, сантехник Боря – её верный слуга, а мы – жертвы, обречённые на вечную борьбу за человеческие условия. Вот тебе и реализм с элементами абсурда. Одна радость – Высоцкий в магнитофоне да плёнка в кинотеатре, если, конечно, я её опять не порву.