Текст книги ""Фантастика 2025-159". Компиляция. Книги 1-31 (СИ)"

Глава 10. Франция нам поможет

За год предприятие Михаила разрослось, превратившись из подпольной авантюры в почти премиальный экспорт советского эротического абсурда. Правда, со стороны это выглядело так же, как «Запорожец», подкрашенный под «Мерседес». Но деньги шли исправно, чиновники предусмотрительно слепли, а КГБ, само удивляясь собственной лояльности, продолжало прикрывать эту киноэпопею. Европа, уставшая от официального разврата, впитывала советскую эротику так же жадно, как советские граждане импортные джинсы на чёрном рынке.

Особенно полюбились западным зрителям художественные эксперименты вроде «Любви комбайнёра» и «Иронии Либидо». Михаил гордо отмечал, что сценарии, рождённые за кухонной рюмкой водки, стали культурным мостом от колхоза до кабаре. Французы, немцы и финны были очарованы экзотикой советского сельского хозяйства и абсурдной романтикой провинциального быта, особенно когда колхозницы цитировали Маркса в неглиже, а трактористы выражали классовое сознание «революционными позами».

Успех был так велик, что даже старый проныра Фрол Евгеньевич начал уважительно называть его Михаилом Борисовичем. Конотопов каждый раз вздрагивал от этого, словно услышав свою фамилию на партсобрании, но тщательно изображал важность, поправляя дорогой, нелепый галстук.

Компания друзей тоже изменилась. Алексей, сохранивший фарцовщицкий азарт, открыто цитировал французских философов и пил исключительно коньяк, надеясь быстрее интегрироваться в культурную элиту. Сергей, помимо технических махинаций, выучил пару английских фраз, которыми развлекал иностранных партнёров: «Ю а вери велкам, май френд!» и «Летс гоу, плейбой!». Западные гости неизменно смеялись и восхищались, дегустируя советскую водку и баклажанную икру под разговоры о процветании совместного кинематографа.

Михаил считал торговлю отечественной эротикой своеобразной формой патриотизма, мягкой силой, способной подточить капитализм изнутри. На это Алексей ехидно замечал: «Ещё пара фильмов, и Европа рухнет от зависти к нашим колхозницам».

Однако за шутками скрывалась серьёзность намерений. Михаила ждала командировка в Париж – город кино, вина и непристойностей. Там он намеревался договориться о полномасштабной экспансии советского эротического кино.

Накануне отъезда друзья устроили вечер с выпивкой, селёдкой под шубой и воспоминаниями о первых съёмках. Ольга Петровна, разлив последний грузинский коньяк, выразила надежду, что Михаил вернётся с валютой и французской косметикой. «Искусство – это прекрасно, – сказала она, – но «Шанель» для меня важнее коммунистических идеалов». Михаил с серьёзной миной пообещал чемодан «самых прогрессивных духов».

Ранним утром самолёт «Аэрофлота» унёс Михаила на Запад. Париж встретил его туманом, подчёркивая абсурдность ситуации: советский гражданин прибыл продавать социалистическую эротику буржуазным развратникам. Михаил ощутил приятное волнение и абсурдную уверенность в собственной правоте.

Пограничник равнодушно поставил штамп в паспорт с серпом и молотом, и Михаил осознал, насколько далеко зашёл. Он здесь официально, в костюме, сшитом на подпольной фабрике, с портфелем, полным кассет, где трактористы и доярки боролись за права трудящихся голыми. Ему стало смешно и гордо одновременно: окно в Европу пробито, пусть и через спальню западных ценителей пикантного кино.

Садясь в такси, Михаил улыбнулся своим мыслям: его ждала встреча, способная утвердить его статус международного продюсера эротического абсурда. Запах круассанов и мокрого асфальта обещал занимательное приключение.

В прошлой жизни Михаил уже бывал в Париже, но тогда разъезжал в бронированном «Мерседесе» с телохранителем. Теперь же был только советский костюм, кассеты и инструкция, полученная на секретном этаже здания на Кутузовском.

По совету Дмитрия, резидента КГБ, формально – второго советника посольства, Михаил выбрал скромный отель «Hôtel Marguerite» с облупленной вывеской. В номере пахло старым деревом и прелым декадансом, а в тумбочке лежал итальянский томик Бальзака.

Проверив документы, Михаил снова перечитал инструкцию: «Café Panaché, 12:30. Фраза: „Вы не знаете, где здесь подают гренки по рецепту Робеспьера?“». От абсурда Михаила перекосило. Дмитрий явно любил исторические курьёзы и шпионские игры с абсурдом. Как будто агент КГБ не мог сказать просто «добрый день».

Время тянулось с провансальской ленцой. Михаил разложил вещи, спрятал кассеты под ящик, заварил чай в кружке с логотипом отеля и невольно усмехнулся: кто бы мог подумать, что спустя столько лет он снова окажется в Париже – не как олигарх с яхтами, а как посланник специфического культурного обмена, застрявший где-то между «Госкино» и «Мулен Ружем».

К полудню, надев костюм, который на фоне парижан выдавал провинциальность, Михаил вышел на улицу. Асфальт мягко блестел после дождя, аромат кофе смешивался с запахом выпечки. Париж казался до нелепости уютным, будто специально притворился открыткой, чтобы запутать очередного агента.

Михаил шёл спокойно, внимательно изучая отражения в витринах и зеркалах машин. Слежки не было – или работала безупречно. У газетных киосков он делал вид, что читает заголовки, проверяя, не повторяется ли поблизости знакомая фигура. Однажды насторожился, заметив высокого мужчину в плаще, но тот оказался рекламным манекеном, предлагающим «русскую водку» у входа в ресторан «Tsar's Table».

До кафе оставалось несколько кварталов. Михаил замедлил шаг, размышляя, кого именно приготовил ему Дмитрий – мастера двусмысленных формулировок. Его «представитель французской стороны» мог быть кем угодно: от режиссёра до бывшего порномагната, переквалифицировавшегося в оливковое масло.

За углом показалась вывеска «Café Panaché» с бронзой и патиной, засаленными шторами и единственным уличным столиком, за которым уже сидел мужчина с газетой. Михаил остановился, поправил воротник, проверил записку во внутреннем кармане и шагнул вперёд – навстречу тому, что могло изменить всё.

Или хотя бы угостить гренками по рецепту Робеспьера.

В кафе царила безмятежность левобережья: аромат кофе, шуршание газет. Дмитрий, словно сошедший с афиши советского турбюро, сидел за столиком и добродушно улыбался, будто вчера они пили коньяк у него на кухне. Увидев Дмитрия, Михаил невольно подумал: если все резиденты КГБ так миролюбивы, западные спецслужбы зря получают зарплату.

– Михаил! Вовремя! – Дмитрий вскочил, пожал руку. – Я уж подумал, вы увлеклись достопримечательностями буржуазного Парижа.

Конотопов усмехнулся, садясь и заказывая кофе привычным жестом времён «дикого капитализма»:

– Признаться, мне всё это в новинку. Дальше Сочи не ездил, а теперь вот – Париж. Вызывает смесь любопытства и профессиональной тревоги. Особенно интересуют перспективы обмена с местными ценителями высокой, но греховной кинематографии.

Дмитрий негромко рассмеялся, похлопав по объёмной папке на столе:

– Тогда перейдём к главному блюду нашей беседы. Тут целая поэма с элементами смешения криминала и французской политики. Студия называется «Les désirs cachés» – «Скрытые желания». Хотя желания настолько откровенные, что и прятать нечего.

– Хорошее название, – одобрительно кивнул Михаил, принимая кофе от официанта. – Но меня больше волнует, что за ним скрывается, кроме официально признанных извращений.

Дмитрий приблизился и доверительно заговорил:

– Они занимаются настоящим запрещённым порно. Не тем, что здесь называют искусством. А тем, за которое дают сроки и нервные срывы. Вот, полюбуйтесь, – и он по-чекистски деловито переложил папку Михаилу.

Папка была объёмной и пахла типографской краской, что придавало уверенности в серьёзности мероприятия. Михаил листал страницы, хмыкая и бросая гэбисту ироничные взгляды:

– Дмитрий, да это настоящая криминальная комедия. Псевдонимы, скрытые съёмки, продажа через подпольные клубы. У нас бы это назвали самодеятельностью при тракторном заводе и выдали грамоту с Лениным.

Дмитрий улыбнулся и беспечно пожал плечами:

– Вот видите, а здесь это серьёзный бизнес на миллионы франков. Кстати, самое интересное дальше.

Михаил перевернул страницу и удивлённо вскинул брови:

– Ничего себе! Почти государственный заговор. Судя по данным, студию прикрывают высокие чиновники. У них тут все политики авантюристы, или это дух Парижа так влияет?

Дмитрий хитро развёл руками, изображая полное непонимание ситуации:

– Политика и эротика – близнецы-братья, особенно во Франции. Не будь запретов – никто бы и не смотрел. А так – каждому министру по маленькому порочному секрету. И вы удивитесь, насколько прибыльным бывает такое покровительство.

Михаил задумчиво отложил документы, допивая кофе и покачивая чашку в руке:

– Выходит, Дмитрий, это идеальный партнёр для нашего советского киноэкспорта. Политика с криминалом, пикантность с риском. Что ещё нужно для полного и взаимовыгодного культурного обмена?

– Вот именно, Михаил, – с деланной серьёзностью подхватил Дмитрий, – наша родина гордится такими энтузиастами. Французы скоро узнают, что истинная свобода рождается не на улицах Парижа, а на картофельных грядках родного колхоза.

Оба засмеялись. Дмитрий допил кофе и демонстративно посмотрел на часы:

– Пора и честь знать. У вас дела государственные, а у меня встречи с подозрительными личностями под видом культурных атташе. Надеюсь, информация была полезной?

– Полезной? – Михаил встал, зажав папку под мышкой. – Это находка! Сейчас же займусь контактами с «Скрытыми желаниями». Будем строить мосты эротического интернационализма. Не только им ведь получать удовольствие от нашего труда.

Они снова рассмеялись и обменялись рукопожатием. Михаил вышел на улицу с решительностью человека, приступающего к исторической миссии – наладить взаимопонимание между советским кино и французским криминально-политическим эротизмом. В душе его царило весёлое спокойствие: дело пошло, и скоро Париж узнает, на что способны советские деятели культуры, когда берутся за дело всерьёз.

Вечерний Монмартр выглядел как туристическая открытка: улицы освещал мягкий свет фонарей, мокрая брусчатка поблёскивала после дождя, прохожие лениво исчезали за углами. Михаил иронично усмехнулся – ему сейчас было не до романтики, а скорее до жёсткого реализма и деловой эротики.

Здание студии оказалось неприметным: потрёпанный фасад, зашторенные окна, потускневшая латунная табличка. Под дверью стоял мужчина с таким серьёзным лицом, будто охранял не студию пикантного кино, а стратегический объект.

– Bonsoir, monsieur, – преувеличенно дружелюбно начал Михаил. – Я Михаил Конотопов, представитель советского кинопредприятия «Союзэкспортфильм». Хотел бы встретиться с вашим руководством, если оно, конечно, не занято очередным шедевром.

Охранник равнодушно оглядел Михаила и, убедившись в отсутствии угрозы, сухо произнёс на английском:

– Wait here, please.

Он ушёл звонить, оставив Михаила наедине с обшарпанной дверью и мыслями о величии момента.

Михаил терпеливо переминался с ноги на ногу, размышляя, успели ли французы оценить советский кинематограф или их познания ограничивались фильмами про советских шпионов, всегда ухоженных и стильных вопреки обстоятельствам. Наконец охранник вернулся и, с видом провинциального надзирателя, указал на дверь:

– You can come in.

Внутри студии Михаил ощутил себя героем нелепого, но атмосферного шпионского фильма. Коридоры студии украшали постеры старых эротических картин и чёрно-белые фотографии задумчивых актёров, будто решавших вопрос жизни и смерти, а не просто «кто кого и как любил». Всё это напомнило ему советское кино, разве что с большей откровенностью деталей.

Наконец он подошёл к двери с табличкой: «Жан-Пьер Леклер, директор». Михаил осторожно постучал и услышал ироничный и немного усталый голос:

– Entrez, s'il vous plaît!

В кабинете царил творческий хаос, идеально подходящий режиссёру, некогда снимавшему артхаус, а теперь исследующему человеческие пороки. Леклер, худощавый мужчина в стильных очках и с шёлковым шарфом на плечах, смотрел на Михаила с любопытством и лёгкой подозрительностью.

– Добрый вечер, господин… Михаил, правильно? – он едва заметно улыбнулся и протянул руку. – Надеюсь, вы не предложите мне съёмки социалистической романтики о передовиках производства?

Михаил рассмеялся и сел на предложенный стул:

– Нет-нет, господин Леклер, рабочие темы, вероятно, недостаточно пикантны для вас, хотя советская производственная романтика сейчас принимает весьма оригинальные формы. Наше предприятие занимается новым видом кинематографа, назовём его условно эротическим соцреализмом, если вы понимаете, о чём я.

Леклер приподнял бровь, поправляя шарф:

– Эротический соцреализм? Что-то новенькое. Я думал, ваш кинематограф застрял где-то между броненосцем «Потёмкиным» и Иваном Грозным.

– О нет, господин Леклер! – Михаил оживился, почувствовав азарт от начала игры. – Мы далеко ушли вперёд. Сегодня советская романтика тесно переплелась с эротикой, юмором и абсурдом. Мы называем это новой волной советского эротического авангарда.

Жан-Пьер негромко рассмеялся, откинувшись в кресле:

– Советский эротический авангард? Скажи мне это утром кто-то другой, я решил бы, что он перебрал вина. Но передо мной вы – живой и вполне серьёзный. Итак, вы приехали с обменом опыта или хотите, чтобы я научил вас снимать действительно шокирующее кино?

Михаил слегка пожал плечами, будто устал держать в тайне своё великое дело:

– Господин Леклер, я здесь для взаимовыгодного сотрудничества. Наши фильмы набирают популярность в Европе, но нам нужен новый уровень. Мы ищем партнёров с опытом работы на грани дозволенного, и ваша репутация позволяет думать, что вы именно тот, кто нам нужен.

Жан-Пьер внимательно смотрел на Михаила, затем чуть прищурился и иронично произнёс:

– Знаете, Михаил, вы так убедительны, что я почти готов поверить в существование советского эротического авангарда. Ладно, рассказывайте подробнее – вдруг и вправду получится нечто интересное.

Михаил удовлетворённо улыбнулся: дело сдвинулось с места. Поправив галстук и придав голосу серьёзность советского чиновника, выступающего перед акционерами, он начал:

– Видите ли, господин Леклер, формально я представляю «Союзэкспортфильм» по линии культурного обмена. Но на деле мы работаем по гораздо более живому направлению – советская эротика, снятая за кулисами официальной культуры. Эротические комедии на сельскую тему, производственные мелодрамы с интимным подтекстом – жанры, которым ещё даже не придумали названия. Всё это создаётся на грани дозволенного, но с особым колоритом, способным удивить даже искушённых европейских зрителей.

Жан-Пьер удивлённо выпрямился в кресле и, сняв очки, принялся протирать их с изяществом парижского эстета:

– Советская эротика на сельскую тематику? Это же просто золото! Я всегда подозревал, что в СССР происходят странности, но чтобы настолько… Вы серьёзно?

Михаил добродушно улыбнулся, чувствуя, что внимание собеседника принадлежит ему полностью:

– Какие шутки, господин Леклер! У нас строгая мораль и идеологическая дисциплина. Но чем строже цензура, тем изобретательнее становится народ. Поверьте, наши фильмы вызовут не меньший интерес, чем ваши, пусть даже сняты они в более скромных декорациях.

Жан-Пьер рассмеялся, чуть приподняв руку, словно сдаваясь на милость победителю:

– Михаил, это звучит как приглашение на запретный просмотр чего-то экстраординарного и одновременно нелепого. Пожалуй, это то, что нужно нашим пресыщенным клиентам. Хотите взглянуть, как мы работаем в Париже?

Михаил с важным видом кивнул и поднялся со стула:

– С огромным удовольствием. Интересно посмотреть, как организовано производство того, что у нас считается почти идеологической диверсией.

Жан-Пьер встал и жестом пригласил Михаила следовать за собой:

– Тогда не будем терять время. Возможно, ваши советские декорации выглядят убедительнее наших. Кто знает, вдруг обменяемся не только материалами, но и опытом. Хотя сомневаюсь, что смогу повторить ваши оригинальные сельские мотивы.

Экскурсия началась с просторных коридоров, похожих скорее на кинофабрику, чем на студию пикантного контента. Повсюду мелькали техники с камерами, осветители и ассистентки с серьёзными лицами, словно вернувшиеся с философского семинара, а не со съёмок эротических сцен.

Жан-Пьер сопровождал Михаила, иронично комментируя происходящее, словно опытный экскурсовод:

– Здесь мы снимаем сцены в классических интерьерах. Мебель антикварная, а реквизитор следит даже за деталями, которых зрители не увидят.

Михаил задумчиво осмотрел богатые декорации и восхищённо произнёс:

– Потрясающе, господин Леклер. У нас такое встречается только в музеях революции и домах культуры, а туда доступ, сами понимаете, затруднён.

Жан-Пьер остановился, лукаво усмехнулся и оглянулся на Михаила:

– Я бы на вашем месте не сдавался. Представьте эротическую драму в декорациях музея коммунистической славы. Это же мечта любого режиссёра-авангардиста!

Оба рассмеялись и двинулись дальше. Михаил увидел техническую комнату с первоклассным оборудованием: профессиональные камеры, осветительные приборы, монтажные столы и звукозаписывающую студию.

– Господин Леклер, – не удержался Михаил, – мы начинали именно так: самодельные лампы, камеры у случайных фарцовщиков, монтаж в подпольной студии под видом кружка юных техников. Теперь у нас на «Мосфильме» полноценная база: современное оборудование, павильоны, монтажная. Формально это творческое объединение «Союзэкспортфильма», неформально – наша маленькая киностудия с большими амбициями.

Жан-Пьер покачал головой с восхищением:

– Невероятно! Ваши фильмы выглядят как настоящее подпольное искусство, рождённое в недрах советского общества. Думаю, европейский зритель воспримет их с большим интересом, чем западный мейнстрим.

Михаил, внимательно осматривая студию, думал именно об этом: как хотелось бы организовать подобную роскошь в Москве и насколько эта мечта далека от советских реалий.

Они вошли в павильон, где шли съёмки. Пространство было погружено в мягкий свет, похожий на пыльное августовское солнце, придававшее сцене лёгкую нереальность. Оператор с каменным лицом следил за каждым движением актёров, тогда как ассистенты безмолвно перемещались между стойками. На старинной кровати с кованым изголовьем два актёра двигались медленно, почти хореографично. Их дыхание, слышное даже сквозь шум аппаратуры, задавало ритм происходящему. В этом не было ни вульгарности, ни спешки – только плавное напряжение и странная красота.

Михаил наблюдал за происходящим с неожиданным уважением. Актёры двигались естественно, словно проживая момент, а не играя его. Девушка с выразительными глазами изучающе смотрела на партнёра, пока её плечи едва заметно дрожали, а его рука осторожно и медленно скользила по её талии. Тихие стоны, немного преувеличенные, но не фальшивые, придавали сцене лёгкую театральность – казалось, актёры одновременно играли и искали подлинность. Это была не телесная страсть, а напряжённое притяжение, попытка сказать нечто без слов, и именно в этом крылась сила эпизода. Даже камера, казалось, дышала в унисон с ними.

– Понимаете, Михаил, – тихо проговорил Жан-Пьер, подходя сбоку, – у нас не просто порно. Мы стремимся, чтобы зритель подсматривал не за телами, а за душами. Это театр без кулис. Нам важен не сам акт, а то, как он становится возможным: микрожесты, паузы, дыхание – в этом и есть настоящая интимность. Ваши советские фильмы с их прямолинейной наивностью могут стать уникальной частью коллекции. Они не притворяются и не скрываются за искусством. Они честны, а значит – сильны.

Михаил прекрасно понимал: даже малая часть подобной студии в СССР была немыслима. Но мечты мечтами, а дело шло вперёд. Он твёрдо решил, что визит станет началом взаимовыгодной дружбы между советским подпольным кинематографом и французским эротическим авангардом. Пусть это выглядело абсурдно – разве не абсурд и был главным секретом его успеха?

После экскурсии они вернулись в кабинет директора, который теперь казался Михаилу почти знакомым. Возможно, дело было в мягком вечернем свете или в самом Жан-Пьере, перешедшем от подозрительности к ироничной симпатии.

Француз удобно устроился в кресле, налил себе минеральной воды, задумчиво отпил и сказал:

– Знаете, Михаил, мне кажется, ваша продукция способна наделать шума не только среди поклонников нестандартного кино. Недавно меня пригласили на закрытое мероприятие в особняк одного известного политика. Там будут люди, с которыми лично я предпочитаю не сближаться, но видеть их издалека – любопытно. Может, составите мне компанию? Представлю вас, и вы сможете презентовать свой советский продукт во всей красе. Что скажете?

Михаил едва сдержал радостную улыбку, сохранив серьёзное выражение и лёгкую задумчивость. В душе он уже праздновал победу, но ответил спокойно:

– Господин Леклер, признаться, ваше предложение звучит заманчиво. Но скажите откровенно, насколько мне стоит опасаться, что этот ваш политик окажется слишком щепетилен или, напротив, чересчур смел в своих вкусах? Не хотелось бы оказаться в неловком положении перед западным истеблишментом, представляя продукцию, которая в СССР, скажем так, официально не одобряется.

Жан-Пьер рассмеялся и, заговорщически наклонившись вперёд, проговорил:

– Михаил, вы даже представить не можете, насколько высокопоставленные политики любопытны и неразборчивы в развлечениях, особенно когда дело касается запретного и авантюрного. Поверьте, чем закрытее и авторитетнее человек, тем охотнее он смотрит фильмы, которые я бы не показал собственной матери. Ваше советское кино будет встречено на ура – это не только пикантно, но и ново, неизведанно.

Михаил выдержал паузу, словно долго раздумывал, затем с подчёркнутой серьёзностью кивнул:

– Что ж, вы меня убедили. Готов рискнуть. В моём деле риск – вторая натура, и, как показывает практика, обычно он себя оправдывает.

Жан-Пьер улыбнулся, поднялся и дружески похлопал Михаила по плечу с почти отеческой теплотой:

– Отлично, Михаил! Вы не разочаруетесь. Особняк в самом сердце Парижа, публика отборная и совершенно непредсказуемая. Я лично представлю вас нескольким влиятельным персонам, которые точно заинтересуются вашим оригинальным советским творчеством. Через пару дней вся парижская элита будет говорить о феномене из-за железного занавеса. А это дорогого стоит.