Текст книги ""Фантастика 2025-159". Компиляция. Книги 1-31 (СИ)"
Автор книги: Алексей Небоходов
Соавторы: Евгений Ренгач,Павел Вяч
Жанры:
Боевая фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 348 страниц)
На настройку освещения Михаил потратил целый час. Прожектор был украден… нет, заимствован из соседнего Дворца культуры, а крепления Сергей установил со свойственной ему инженерной точностью. Драматизм момента требовал технического совершенства, и Михаил не скупился на детали для финала.
Из темноты в световой круг шагнули двое – мужчина и женщина, чьи тела были произведениями искусства сами по себе. У мужчины была чётко очерчена каждая мышца, широкие плечи, узкая талия, движения были наполнены кошачьей грацией. Женщина была воплощением гибкости – длинные ноги, изящные руки, осанка балерины и пластика, завораживающая одним только взглядом.
Их костюмы сверкали в свете прожектора – минималистичные трико, расшитые пайетками и стразами. На нём – тёмно-синий, почти чёрный, подчёркивающий рельеф мускулатуры. На ней – серебристый, переливающийся при каждом движении, словно ртуть, обтекающая совершенные формы.
Они начали с простой хореографии – медленных, плавных движений, демонстрирующих абсолютный контроль над каждым мускулом своего тела. Женщина встала на пуанты и начала вращаться. Мужчина подхватил её в подъёме, и она зависла горизонтально на уровне его плеч, опираясь только на его ладони. Трюк выглядел невесомым, будто гравитация перестала на них действовать.
Публика наблюдала заворожённо. Это уже не было эротическим представлением – это было искусство высшей пробы, балет, который случайно происходил с обнажёнными телами. Каждое движение было отрепетировано до совершенства, каждая поза напоминала скульптуру.
Из темноты потолка медленно спустились канаты и трапеции. Оборудование было настоящим, цирковым – Михаил связался с бывшими артистами этого самого цирка и получил не только реквизит, но и двух исполнителей, которые когда-то выступали на этой арене перед тысячами зрителей. Теперь они выступали перед сотней избранных, но их мастерство не поблекло.
Акробаты взялись за канаты с лёгкостью, будто это были продолжения их собственных рук. Сначала поднялся мужчина, затем подхватил женщину, и они взмыли под купол цирка. Высоко над ареной, в луче прожектора, они начали воздушный танец, заставивший зрителей вытянуть шеи и затаить дыхание.
Вращения, перелёты с каната на канат, фигуры, бросающие вызов законам физики – всё это проходило с отработанной лёгкостью профессионалов. Женщина повисла вниз головой, удерживаемая только щиколотками, и коснулась руками пола, не прекращая вращения. Мужчина перелетел с трапеции на канат, когда она качнулась в противоположную сторону – их тела разминулись в воздухе на сантиметры.
И тут началось раздевание. Мужчина, зависнув на одной руке, снял с женщины одну бретельку трико. Ткань заскользила, обнажив плечо и верхнюю часть груди, но поза оставалась безупречно элегантной. Затем она, обвившись ногами вокруг каната, высвободила руки и стянула с его плеч верхнюю часть костюма.
Каждое движение было частью хореографии. Одежда исчезала не торопливо, а в ритме воздушного танца. Когда женщина повисла на трапеции, удерживаемая только коленями, её трико соскользнуло полностью, обнажив идеальное тело в лучах прожектора. Публика ахнула – не от пошлости, а от невероятной красоты момента.
Мужчина тоже освободился от костюма, и теперь они оба парили под куполом обнажённые, а их тела сплетались в фигурах, которые, казалось, невозможно выполнить на земле, не говоря уже о воздухе. Они были живыми скульптурами, меняющими форму в трёхмерном пространстве.
Под вздохи и восторженные возгласы зала акробаты продолжали свой захватывающий танец в воздухе. Мужчина, проявив невероятную ловкость, балансировал на одной из качелей, лишь слегка наклоняясь вперёд, чтобы установить своеобразный центр тяжести. Женщина, обвившаяся вокруг другой качели ногами, словно по велению неведомой силы, приняла положение вниз головой.
Было сложно осознать, как она сохранила такое спокойствие и грацию в столь неудобной позе – подвешенная в нескольких метрах над землёй. Её волосы свободно развевались под куполом цирка, создавая впечатление некой невесомой сферы из светло-золотистых потоков.
С невероятной точностью и плавностью он поднял её на уровень своего паха. Казалось, будто сама природа решила показать зрителям чудо невидимой гармонии движений. Их тела слились в танце на фоне кружения качелей – каждый жест казался давно освоенной симфонией точных расчетов и загадочной интуиции.
Как непринужденно и органично женщина начала двигаться, принимая в себя его плоть, с какой ранее демонстрировала все акробатические элементы. Это был не просто физический контакт – это было завораживающее мистическое действо среди звёзд светопрожектора.
Эротика присутствовала во всем, переплетённая с акробатикой настолько органично, что невозможно было сказать, где заканчивается искусство и начинается страсть. Мужчина держал женщину одной рукой за талию, в то время как она обвивала его бёдра ногами. Их интимная близость происходила в воздухе, под восторженными взглядами зрителей.
Движения были медленными, контролируемыми. Каждый толчок, каждое покачивание тел были частью воздушного балета. Канат вращался вокруг своей оси, и влюблённые кружились в пространстве, соединённые не только страстью, но и безупречным чувством равновесия.
Женщина откинула голову назад, её волосы развевались в воздухе, как золотистые струи. Лицо её выражало не только удовольствие, но и абсолютное доверие партнёру – ведь одно неверное движение могло закончиться трагедией. Но их тела двигались с точностью часового механизма, отточенной годами совместных выступлений.
Мужчина держал её то за руки, то за талию, то за бёдра, каждый раз находя новые точки опоры, позволяющие ей изгибаться в немыслимых позах. Когда они повисли вниз головой, их единение стало ещё более глубоким, а лица, налившиеся кровью от необычного положения, приобрели багровый оттенок в свете прожектора.
Публика застыла в немом восхищении. Некоторые зрители приоткрыли рты, другие сжали руки в кулаки. Это было настолько далеко от всего, что они видели раньше, что мозг отказывался принимать происходящее за реальность. Казалось, что они наблюдают мистерию древних богов, спустившихся с небес для совершения священного ритуала.
Кульминация была достигнута в тот момент, когда оба акробата одновременно достигли экстаза, вися вниз головой на высоте трёх метров над полом. Их крики эхом прокатились под куполом цирка, смешавшись с коллективным вздохом изумлённых зрителей. Лица, красные от прилива крови и экстаза, исказились в гримасах наслаждения, которые в иных обстоятельствах могли бы показаться пугающими, здесь выглядели божественными.
Плавно спустившись на арену, блестящие от пота в свете прожектора, они поклонились публике, как настоящие артисты, и растворились в темноте.
Свет окончательно погас. Завершение показа было настолько внезапным и оглушительным, что никто поначалу не рискнул пошевелиться. Цирк на Цветном бульваре погрузился в глубокую, ошеломлённую тишину, словно зрители боялись спугнуть общее тайное откровение.
В наступившей абсолютной тишине слышался лишь шорох одежды – зрители вставали и, словно призраки, направлялись к выходу. Вставали молча и направлялись к выходу, боясь нарушить тайну увиденного. Все понимали, что стали свидетелями события, изменившего их навсегда, но говорить об этом вслух было невозможно.
Михаил за занавесом улыбнулся. Его подпольная империя достигла совершенства.
Он не спешил выходить к публике, давая ей возможность осмыслить произошедшее. Первым нарушил молчание грузный мужчина в дорогом импортном костюме, громко и неловко прокашлявшись:
– Ну, товарищи, что скажете? По-моему, это… кхм… весьма сильно. Особенно та последняя пара на трапеции. Я, признаться, ничего подобного даже в зарубежных журналах не видел.
– Да вы что, Пётр Ильич! Это же чистейшее искусство! – тут же вмешался его сосед, обладатель густых усов и должности директора овощной базы, чей лоб блестел от пота, а глаза горели недавно открытым эстетическим вкусом. – Какая пластика! Какой полёт фантазии! Это не просто эротика – это балет и акробатика высшего уровня!
Женщина в длинном вечернем платье, которую гости почтительно называли «товарищем замминистра», легко коснулась рукой виска и с улыбкой произнесла:
– Мне особенно понравился номер с грабителем. Какая тонкость игры! Такой накал эмоций! Будто смотришь Шекспира, только в более доступном советскому человеку изложении.
Её спутник, интеллигентный мужчина в очках, поспешил согласиться, нервно поправляя галстук:
– Абсолютно с вами согласен, Елена Васильевна! Сюжет великолепен, хотя некоторые сцены, конечно, заставляют… хм… задуматься о вопросах этики и морали, – добавил он неуверенно, опасаясь осуждения за консерватизм.
В другой группе обсуждали первый номер:
– Ваня и Дуняша как символ рабочего класса неподражаемы! Вот именно так и надо воспитывать сознательность масс – через искусство, доступное и близкое сердцу советского труженика!
– И какая искренность! – поддержал пожилой партийный деятель, оглядываясь по сторонам и нервно улыбаясь. – Без западного лоска, по-нашему, по-простому. Это подкупает.
Алексей, незаметно примостившись у колонны, слушал обсуждение с каменным лицом, хотя внутри его душил смех, грозя прорваться наружу и дискредитировать всю конспирацию мероприятия. Он методично фиксировал детали, отмечая, кто был доволен, кто ошеломлён, а кто нервничал так, словно уже слышал сирены милиции.
Наконец, Михаил вышел к зрителям, изобразив на лице скромность скульптора, чьё творение только что высоко оценили члены Союза художников. Он подходил к наиболее влиятельным гостям, мягко уточняя их мнение:
– Ну как, товарищи? Наше скромное представление оправдало ваши ожидания?
– Михаил, дорогой, это превзошло все ожидания! Некоторые товарищи теперь вместо отчётов в горком будут писать сценарии, а супруги благодарить вас лично – горячо ответил толстяк, активно жестикулируя и чуть не проливая коньяк на лацкан пиджака. – Мы обязаны продолжать такие мероприятия. Я лично приведу несколько совершенно надёжных товарищей, им очень понравится!
Другие гости энергично закивали, кто-то добавил:
– Да-да, это должно стать регулярным культурным событием! Можно даже подвести теоретическую базу – культурный обмен, эстетическое просвещение… Нельзя же постоянно ходить только на «Лебединое озеро»!
Среди общего возбуждения Михаил вдруг заметил человека, явно выбивающегося из общей атмосферы. Высокий, худощавый мужчина в сером, ничем не примечательном костюме стоял отдельно от всех и внимательно наблюдал за гостями, не притрагиваясь ни к спиртному, ни к сигаретам. Он молчал, но его глаза фиксировали каждую деталь – от жестов до лиц гостей.
Сердце Михаила ёкнуло. В груди всколыхнулась тревога: ему стало неуютно, будто на семейном празднике вдруг появился чужак, пришедший не веселиться, а холодно фиксировать происходящее.
Не меняя выражения лица, Михаил приблизился к Алексею и негромко, чуть улыбаясь, произнёс:
– Лёша, кажется, у нас незапланированная проверка. Видишь мужчину в сером костюме возле двери? Узнай, кто это. Только аккуратно.
Алексей медленно повернул голову, бросил взгляд и спокойно ответил:
– Понял. Проверю списки ещё раз. Но его я точно не помню.
Пока Алексей осторожно перелистывал страницы блокнота, Михаил продолжал поддерживать беседу с гостями, искусно скрывая беспокойство за безупречной улыбкой и слегка напряжёнными шутками:
– Конечно, товарищи, мы будем расширять программу. У меня уже есть идеи, как разнообразить репертуар. Главное, чтобы вас не смущала небольшая нотка откровенности…
– Да что вы, Михаил! – ответила с жаром женщина с высоким партийным значком на платье. – Это как раз то, чего нам всем так не хватает в обычной жизни! Поверьте, у нас от «моральной чистоты» уже аллергия началась!
Михаил, смеясь вместе с ней, внутренне напрягся. Алексей подошёл тихо и почти не шевеля губами прошептал:
– Его нет в списке, Миша. Это кто-то чужой. Либо ошибка, либо…
– Либо это кто-то, отвечающий за мораль, – тихо заключил Михаил. – Продолжай наблюдение, только аккуратно.
Внутри кольнул холодок: всё шло слишком гладко, чтобы продолжаться вечно. Но внешне Михаил не выдал себя ничем – с улыбкой подливал гостям коньяк и раздавал комплименты, хотя тревога изнутри медленно точила его нервы.
Когда последний гость, махнув рукой и довольно причмокнув от выпитого, наконец скрылся за дверью цирка, Михаил позволил себе выдохнуть и расслабить плечи, ставшие за вечер твёрдыми, как бюст Ленина в горкоме. Навстречу уже шагал Алексей, прижимая блокнот к груди, словно партбилет на проверке.
– Миша, по-моему, всё прошло лучше, чем мы ожидали, – осторожно начал Алексей, оглядываясь, будто опасался, что гость в сером костюме ещё прячется за гимнастическим снарядом. – Народ доволен. Некоторые, кажется, впервые за много лет вспомнили, что они живы и способны удивляться.
– Это точно, – фыркнул подошедший Сергей, держа металлическую коробочку с плёнкой и выражением человека, которому доверили ключи от партийного буфета. – Я слышал, как генерал шептал соседу, что после показа впервые за десять лет захотел сходить домой к жене и сразу взять недельный отпуск.
Все трое прыснули смехом, забыв на мгновение о тревоге. Михаил махнул рукой, приглашая друзей в небольшую комнату за ареной, бывшую когда-то гардеробной артистов, а теперь превращённую в импровизированный штаб. Помещение пахло пылью, старыми костюмами и советским лаком – смесью ароматов, напоминающих Михаилу подвалы школьных театров и детство, ушедшее вместе с первой сигаретой и вторым поцелуем.
Усевшись на деревянные стулья с осторожностью, будто боялись разбудить духов бывших цирковых звёзд, мужчины замолчали. Первым заговорил Михаил, медленно потирая подбородок, словно режиссёр, обдумывающий новую постановку:
– Друзья, несмотря на сложности, вечер удался на славу. Судя по глазам гостей, многим это заменило пятилетний курс в партийном санатории.
– Точно, – кивнул Алексей, листая блокнот. – В списке теперь минимум десять новых клиентов, готовых регулярно ходить и приводить знакомых. Правда, я напрягся, когда ты сказал про подозрительного типа. Его у меня в списке не оказалось.
– Это хуже всего, – нахмурился Михаил. – Он выглядел не случайным любопытным, а специально подготовленным наблюдателем. Такое соседство беспокоит больше, чем очередной пьяный замминистра, предлагающий снять эротическую драму на территории райкома.
Сергей усмехнулся, иронично глядя на коробку с плёнкой:
– Замминистра явно переоценил свои актёрские способности, изображая сознательного гражданина. Но плёнка в безопасности. Будет распространяться только среди клиентов, лично одобренных покровителем со Старой площади. Так что «Любовь на трапеции» останется секретом ровно настолько, насколько это возможно в нашей стране победившего социализма.
– Отлично, – Михаил кивнул. – Но после сегодняшнего контроль надо ужесточить. В следующий раз гостей будет меньше, и проверять их будем трижды: сначала ты, потом Олег Брониславович, затем снова ты – на случай, если кого-то пропустили.
Алексей с притворной усталостью закатил глаза:
– Миша, после такой проверки нас можно официально признать филиалом Бюро пропусков КГБ. Но ты прав. Сегодня же ночью сообщу Олегу Брониславовичу про нашего гостя-невидимку. Пусть его люди разбираются, откуда взялся неучтённый товарищ. И ещё – добавим пару человек на вход. Серёга мог бы перестать изображать незаметного оператора и стать серьёзным лицом со списком.
Но тот лишь протестующе замахал руками:
– Нет, господа, моя задача – творчество. Я готов делать записи, монтировать и показывать, но ставить крест на операторской карьере и становиться охранником культурной программы партии – увольте!
Михаил поднял ладонь, примирительно улыбаясь:
– Хорошо, Сергей, продолжай творить. Но тогда придётся найти другого надёжного человека для проверки гостей. Сегодняшняя ситуация не должна повториться. Это новая реальность, друзья мои, и жить в ней надо осторожно.
Алексей усмехнулся, хлопнув Конотопова по плечу:
– Миша, по-моему, ты от этой опасной игры уже даже удовольствие получаешь. Пора признаться, что именно адреналин заставляет тебя придумывать всё новые безумства.
– Возможно, – не стал отрицать бывший олигарх. – Но разве это плохо? Наш проект вышел на уровень, о котором мы не мечтали год назад. Конечно, есть риски, но они делают жизнь интересной. Представляете, как скучны были бы наши дни, если бы мы каждый вечер обсуждали надои в совхозах?
Все трое рассмеялись, представив эту картину, и поднялись со стульев. Выйдя на пустынный Цветной бульвар, вдохнув прохладный ночной воздух, Михаил почувствовал себя счастливым – несмотря на подозрительного гостя, риск и необходимость балансировать на грани, он точно знал, что не променяет эту жизнь на тихое, безопасное существование обычного советского гражданина.
В конце концов, подумал он, садясь в машину и глядя на пустые московские улицы, без риска и адреналина жизнь похожа на речь генерального секретаря – долгую, бессмысленную и вызывающую непреодолимое желание поскорее заснуть.
Глава 5. Бумага пахнет страхом
Начальник 5-го управления КГБ Филипп Бобков сидел в просторном кабинете на Лубянке и задумчиво просматривал отобранные документы. Бумаг было немного – страниц десять, но зато каждая тщательно отфильтрована аналитиками. Бобков давно привык, что случайные бумаги на его стол не попадали. В доносах, ложившихся перед ним, всегда скрывался потенциал неприятностей как для отдельных граждан, так и для всего ведомства.
Внимание Бобкова привлёк небольшой донос на пожелтевшем листе с характерным смещением буквы «Р». Бумага дешёвая, тонкая, пахла типографской краской и ещё чем-то едва уловимым – страхом ли, мелочной завистью ли. Прочитав его снова, Филипп Денисович неожиданно усмехнулся, покачал головой и поправил галстук, почувствовав раздражение.
В доносе сообщалось, что некий Михаил Конотопов прямо на территории овощной базы устроил киностудию, где снимает фильмы порнографического характера. Автор с плохо скрываемым восторгом перечислял детали: «сцены с комбайнами», «женщины из сельского актива», «ночные съёмки с колхозным освещением». Подробности выглядели нелепым розыгрышем, хотя автор старательно держался официального тона, что делало документ ещё смешнее.
«Прямо производственный романтизм какой-то», – подумал Бобков, едва удержав улыбку. Но абсурдность происходящего быстро уступила место привычному раздражению: у этого спектакля были фамилии и адреса, и это беспокоило больше всего.
Бобков нажал на селектор:
– Пришлите ко мне Кузнецова.
Через несколько минут дверь осторожно открылась, и в кабинет вошёл Леонид Кузнецов, плотный, средних лет, совершенно невыразительный человек в сером костюме, всегда чуть великоватом для него. Его взгляд за очками был одновременно настороженным и спокойным, готовым ко всему.
– Садитесь, Леонид, – произнёс Бобков, подвинув к нему злополучный лист. – Ознакомьтесь. Любопытная кинематография тут у нас появилась.
Кузнецов внимательно прочитал донос, словно изучал меню заводской столовой. Постепенно его брови слегка поползли вверх, а уголок рта дрогнул в едва заметной усмешке. Дочитав, он аккуратно положил бумагу на стол и кашлянул в кулак:
– Да, случай, конечно, необычный. Даже новаторский. Но овощная база… Понимаю, дефицит декораций, но чтобы вот так, среди ящиков с картошкой и свёклой…
– Меня другое волнует, – прервал его Бобков, сцепив пальцы на столе. – Почему никто раньше не заметил? Куда смотрят оперативники? Что дальше – танцы трактористов под «Славу КПСС»?
Кузнецов благоразумно промолчал, понимая, что ответа не требуется, и лишь поправил очки, скрывая мелькнувшее в глазах напряжение.
– Дело поручаю лично тебе, – продолжил Бобков жёстко. – Конотопова под контроль. Узнай, кто его прикрывает, финансирует, и главное – кто эту продукцию смотрит и участвует ли кто из высокопоставленных. Сделай всё максимально деликатно, без скандалов.
– Сделаем аккуратно и тихо, Филипп Денисович, – осторожно кивнул Кузнецов.
– Очень на это рассчитываю, – Бобков устало вздохнул, снова взглянув на листок. – Иди, Леонид. Через неделю жду результатов.
Кузнецов сложил бумагу в папку и бесшумно вышел, прикрыв тяжёлую дверь.
Оставшись один, Бобков снова перечитал донос. Он представил нелепую сцену: полумрак овощного склада, трактора с фарами вместо софитов, девушки в косынках, мужчины с серьёзными лицами, произносящие реплики о «трудовых буднях механизаторов». От этой картины ему одновременно стало смешно и неуютно.
«Нашлись режиссёры и актёры, – думал он, подшивая документ в папку с надписью „На контроль“. – Картошка, капуста и эротическое кино. Абсурд, достойный пера зарубежного юмориста».
Вытер руки влажной салфеткой и устало откинулся на спинку кресла. Бобков слишком хорошо понимал: это дело, смешное на первый взгляд, способно обернуться серьёзными проблемами. Но внутренний голос успокаивал: с таким-то ангарным кинематографом КГБ справится.
«Будем надеяться», – подумал он и потянулся к следующему докладу, рассчитывая, что там будет что-то более вменяемое.
Тем временем Кузнецов осторожно вошёл в свой кабинет, тихо прикрыв дверь, словно боясь нарушить торжественную тишину библиотеки. На столе горела старомодная лампа с зелёным абажуром, освещая серые стены. Кабинет был аккуратен до педантичности, и каждая вещь здесь занимала своё законное, неприкосновенное место.
Сев за стол, Кузнецов достал из ящика тяжёлую папку с надписью «Дела оперативного контроля». Потрёпанная временем и частым использованием, папка выглядела почти по-домашнему. В ней хранились заметки и справки, казавшиеся важными когда-то, а теперь едва вспоминаемые. Выкинуть не решался – вдруг пригодится.
Аккуратно разложив бумаги, Леонид сверху поместил донос о загадочном Конотопове и его странных съёмках. Кузнецов доверял собственному чутью: в этом тексте была не просто нелепость, а наглая уверенность людей, привыкших балансировать на грани.
«Вот интересно, – подумал Кузнецов, разглядывая машинописные строчки. – Снимают кино прямо среди овощей. Как в нормальной голове сочетаются картошка, морковка и подобные сцены?»
Леонид снял очки, тщательно протёр и снова надел, словно вместе с пылью надеялся стереть абсурдность прочитанного. Но та осталась на месте, задорно ухмыляясь из каждой строки.
Решив подкрепиться, он заварил крепкий чай и откусил бутерброд с докторской колбасой, приготовленный утром женой. Вкус успокаивал, но на фоне прочитанного приобрёл оттенок гротеска.
«Времена такие, – невесело подумал Кузнецов, – даже колбаса стала метафорой советской действительности».
Леонид тихо усмехнулся нелепости ситуации и собственной сентиментальности, неуместной в стенах КГБ.
Глотнув чаю, он нажал кнопку селектора и спокойно произнёс:
– Петрушин, зайди ко мне.
Через мгновение дверь открыл молодой оперативник – высокий, нескладный, с бледным лицом и вечно растерянным взглядом, словно извиняющимся за своё существование.
– Вызывали, Леонид Борисович? – спросил он, нерешительно переминаясь в дверях, будто готовясь сбежать обратно.
– Садись, Петрушин, не стой в дверях. Сквозняком нервы продует, – сказал Кузнецов, пристально глядя поверх очков.
Петрушин смущённо присел на край стула, неуклюже пытаясь изобразить серьёзность.
– Значит так, слушай внимательно, – продолжил Леонид обстоятельно. – Появился деятель любопытный – Михаил Конотопов. Снимает кино специфическое, прямо на овощной базе. Представь себе: овощебаза, и вдруг люди голышом бегают и снимают сомнительные сцены. Ты вообще о таком слышал?
Петрушин растерянно заморгал:
– Нет, Леонид Борисович, не слышал. Хотя сейчас времена сами понимаете какие… Но на овощной базе – это уж совсем необычно.
– Именно так, Петрушин, необычно, – наставительно кивнул Леонид. – А наша работа и состоит в том, чтобы необычное сделать обычным. Узнай про этого кинодеятеля всё: кто за ним стоит, кто финансирует, какая у них аппаратура и цели, кроме очевидных. Дело тонкое. Тут не просто взять и посадить. Надо прояснить связи. Кто за «комбайнёрами любви», кто поддерживает. И главное – тихо, без глупостей.
– Понял, Леонид Борисович, – серьёзно кивнул Петрушин. – Сделаю аккуратно и тихо.
– Вот и отлично, – одобрительно улыбнулся Кузнецов. – А то ещё сам захочешь сняться в комбайнёрах. Не подведи.
Петрушин покраснел и решительно поднялся:
– Никак нет! Я уж лучше издали понаблюдаю.
– Хорошо, иди работай, – сказал Кузнецов. – И помни, нужны подробности. Чем больше, тем лучше.
– Так точно! – бодро отрапортовал Петрушин и поспешно вышел за дверь.
Леонид несколько секунд улыбался вслед, затем достал из шкафчика потрёпанную тетрадь с гербом СССР на обложке. Записав несколько пометок, он поколебался и нарисовал на полях крупный вопросительный знак.
Откинувшись в кресле, Кузнецов устало взглянул в окно. В сером здании напротив горели окна, там тоже люди делали вид, что работают на благо государства.
«Что-то не так, – думал он. – Слишком уверенно ведут себя эти люди. Кто-то их явно прикрывает».
Леонид тихо рассмеялся, допил уже остывший чай и снова посмотрел на серое здание, словно ожидая подсказки, как разобраться с этим странным киноделом.
Ранним утром у ворот овощной базы было необычно оживлённо. Рабочие таскали ящики с капустой, грузчики лениво курили у стены, из радиолы охранника звучала песня Марии Пахоменко про «рожь несжатую». Всё было обычно, если бы не группа людей, слишком старательно изображавших работников базы.
Переодетые оперативники в ватниках и резиновых сапогах выглядели подозрительно аккуратно, но рабочим овощебазы было не до того, чтобы их замечать. Один демонстративно таскал пустые ящики, второй серьёзно изучал сводки поставок, третий ходил с фотоаппаратом «Зенит», изображая фотографа многотиражки.
– Вася, я правильно понимаю, что мы весь день должны морковку туда-сюда перекладывать? – уныло спросил оперативник, глядя на пустой ящик с неподдельной тоской.
– Ты главное не переживай, Игорёк, – поучительно ответил старший товарищ, качая головой. – Морковку будем сортировать долго и вдумчиво, пока она не заговорит.
Первым объектом наблюдения стал Сергей Петров, киномеханик и завсегдатай овощебазы. Сергей шёл уверенно, весело махнул рукой охраннику Степанычу, лениво стоявшему в будке.
– Здорово, Степаныч! Что такой хмурый с утра? Картошка проросла или капуста завяла? – окликнул он.
Степаныч задумчиво пожевал ус и с философской серьёзностью ответил:
– Ты бы, Серёга, не о капусте думал, а о нравственном облике нашем советском. Совсем вы тут распоясались, кино странное снимаете. Говорят, про любовь с техникой?
Сергей рассмеялся и добродушно хлопнул охранника по плечу:
– Ну ты даёшь! Нравственный облик у нас в полном порядке. Что плохого, если люди картошку любят? Любовь к овощам – чисто советская, пролетарская. Вот ты капусту любишь?
Охранник замялся, а Сергей направился к ангару, не подозревая, что «фотограф многотиражки» уже запечатлел его на плёнку.
Следом подошла Ольга Петровна. Женщина нервно оглянулась и зачем-то поправила волосы. Её движения выдавали напряжение человека, ощущавшего на себе чей-то пристальный взгляд.
– Доброе утро, Ольга Петровна, – вежливо произнёс Степаныч с показным равнодушием. – Как настроение? Всё снимаетесь?
Ольга вспыхнула и осторожно улыбнулась:
– Да какое там настроение! У нас овощная база, а не «Мосфильм». У нас художественный эксперимент такой, просветительская работа с населением.
Оперативник за ящиками с морковью тихонько усмехнулся, снимая Ольгу в профиль и записывая в блокнот: «Объект нервничает, оправдывается, ведёт себя подозрительно».
К воротам подошёл Алексей – невысокий мужчина в очках, которые постоянно поправлял. Шёл он осторожно, но выглядел спокойно и уверенно.
– Приветствую, товарищи, – тихо и вежливо сказал Алексей, чуть наклонив голову. – День сегодня необычный. Народу с утра – будто митинг.
Степаныч снова задумчиво пожевал ус и торжественно произнёс:
– У нас тут митингов не бывает, Алексей Григорьевич. Место строго производственное. Пора прекратить ваши кинематографические эксперименты. Народу не нравится.
– Народу? – удивился Алексей. – Какому народу, Степаныч? Ты сам наше кино смотрел?
– Я? Нет! – Степаныч замотал головой, краснея. – Мне нельзя, я человек советский, семейный.
– Ну вот, – улыбнулся Алексей и похлопал его по плечу. – А говоришь «народ». Сам не видел, а осуждаешь. Не советский подход, Степаныч.
Оперативники продолжали щёлкать своими «Зенитами», фиксируя каждое движение и жест.
К обеду Кузнецов уже изучал первые фотографии и заметки, разложив их по столу. Он сосредоточенно делал пометки в красной тетради, создавая краткие характеристики под каждым изображением:
«Сергей Петров – весел, нахален, подозрительно спокоен. Возможны криминальные связи. Шутит про овощи, морально устойчив».
«Ольга Петровна – нервничает, оправдывается, пытается убедить в невиновности даже охранника. Имеет отношение к художественной части. Потенциально слабое звено».
«Алексей – осторожен, скрытен, играет простака. Постоянно поправляет очки, вероятно, нервная привычка. Требует отдельного внимания».
Кузнецов долго смотрел на фотографии, пытаясь разглядеть в простых людях нечто более серьёзное, чем банальный моральный упадок.
Закрыв папку и убрав её в сейф, он тяжело вздохнул:
– Вот времена пошли. Вместо шпионов и диссидентов ловим комбайнёров и киношников. Ну и служба.
Кузнецов покачал головой и вышел из кабинета, понимая, что это абсурдное расследование надолго и простым не будет.
В отделе КГБ постепенно установилась несерьёзная атмосфера. Казалось бы, учреждение солидное, а настроение сотрудников напоминало собрание весёлых друзей, обсуждающих юмористический фильм. Причиной стало дело, которое с лёгкой руки вечно улыбающегося лейтенанта Корнеева окрестили «Любовь и кабачки».
Корнеев вообще отличался высоким чувством юмора и полной неспособностью воспринимать мир серьёзно. Сейчас он стоял в коридоре с кружкой чая, увлечённо рассказывая молодым оперативникам новые подробности съёмок на овощной базе.
– Ну вы только представьте, товарищи! – оживлённо говорил Корнеев, размахивая руками. – Стоит старый, ржавый комбайн, уже даже не ездит, а на нём герои решают заняться любовью. Причём не простой любовью, а пролетарской, я бы даже сказал – социалистической! Представляете, какие кадры получаются? Такое кино сразу можно отправлять на зарубежные фестивали под заголовками «Любовь среди капусты» или «Картофельная страсть»!
