Текст книги ""Фантастика 2025-159". Компиляция. Книги 1-31 (СИ)"

Глава 9. Премьера с продолжением в подсобке

Закрытый показ назначили сразу после ноябрьских праздников, когда Москва, сбросив официальную маску, привычно погружалась в круговорот тайных развлечений и осторожных взглядов по сторонам. В кабинетах и квартирах зашуршали бумажки с адресами, зазвучали осторожным шёпотом звонки, и на картах чиновников, комсомольских функционеров и торговых воротил появилось экзотическое название – Дедрюхино. Крохотное село вдруг по странной прихоти стало центром московских интересов.

В промозглое воскресенье на деревенской дороге вытянулась вереница машин: строгие чёрные «Волги», сияющие «Жигули» и даже несколько вызывающих иномарок. Местный участковый растерялся и почувствовал, как фуражка сползла на затылок. Под его беспомощным взглядом возле деревенского Дома культуры стремительно образовалась стихийная стоянка, грозившая занять всю деревню.

– Сюда не ставить! – выкрикивал участковый, размахивая руками, но его голос тонул в потоке прибывающих гостей.

Фрол Евгеньевич, подтянутый и элегантный в дорогой серой шубе, стоял у входа в клуб, одаряя гостей мягкой улыбкой, в которой чувствовалась едва заметная ирония.

– Борис Семёныч, какая честь! – вкрадчиво приветствовал он тучного директора овощебазы, чей живот опережал хозяина на шаг. – Сегодня вы особенно элегантны. Галстук – польский?

Директор благосклонно улыбался, хотя понятия не имел, польский галстук на нём или рязанский.

– Ольга Викторовна, вы прямо цветёте, несмотря на ноябрь! – обратился он к заведующей столичным гастрономом, туго замотанной в норковое пальто, из которого торчал лишь острый нос и суровый взгляд ревизора.

Каждого гостя Фрол провожал лёгким наклоном головы, мысленно подсчитывая потенциальный доход от этой рискованной авантюры. Он виртуозно держал баланс между риском и прибылью, точно зная, когда пожать руку, а когда достаточно многозначительно улыбнуться.

Внутри клуба было душно и шумно. Зал оказался тесен, стульев не хватало, и публика быстро потеряла лоск и манеры, располагаясь где попало. Столичные модницы без капризов уселись прямо на пол, переглядываясь и перешёптываясь.

Несколько местных жителей тайком пристроились у стенки, пользуясь суетой, рассудив, что такое зрелище пропускать нельзя. Среди них особенно выделялась молодая доярка с лицом строгой моралистки, на котором застыло одновременно любопытство и неодобрение.

Из-за кулис происходящее напряжённо наблюдали Михаил и Алексей, изредка обмениваясь азартными взглядами. Казалось, они боялись спугнуть удачу, которую почти ощущали кончиками пальцев.

– Михаил Борисович, если всё пройдёт гладко, считай, дорога к успеху расчищена от сугробов, – вполголоса произнёс Алексей, поправляя галстук.

– Главное, чтобы гости правильно поняли посыл, – ответил Михаил, не отрывая взгляда от полупустой бутылки коньяка, уже открытой кем-то в первом ряду.

Публика быстро освоилась и шумела так, словно всю жизнь провела именно здесь. Директора, отбросив солидность, хитро улыбаясь, доставали бутерброды, женщины лукаво пересчитывали шоколадные конфеты.

Вдруг общий гомон прорезал сердитый голос у входа: солидная дама в соболиной шубе зацепилась за дверной косяк, от чего по залу разлетелись клочья дорогого меха. Повисла тишина, прерванная её возмущённым голосом:

– Издевательство какое-то! Советский сервис – всюду проволока и гвозди!

Зал взорвался хохотом, в котором смешались искренний восторг и нервозность перед ожидаемым зрелищем. Михаил и Алексей переглянулись и вздохнули с облегчением: начало удалось, оставалось надеяться, что дальше обойдётся без эксцессов.

Фильм начался внезапно: из колонок грянула резкая музыка, заставив зрителей вздрогнуть и нервно засмеяться. Несколько директоров синхронно потёрли затылки, комсомольские чиновники застыли с открытыми ртами, а пара впечатлительных женщин инстинктивно ухватились друг за друга.

– Прямо как в «Октябре», только без буфета! – пошутил кто-то, вызвав новый прилив смеха.

Однако вскоре зал притих: на экране возникли первые кадры, и веселье сменилось настороженным вниманием. Простенькая советская квартира, облезлые стены, капающий кран – всё было знакомо до последнего скола эмалированной раковины. По кухне с преувеличенно серьёзным видом ходил сантехник в помятой спецовке, раз за разом бормоча про «напор» и «прокладку». Хозяйка квартиры, красивая женщина в атласном халатике и бигудях размером с яблоко, смотрела на него с нескрываемой заинтересованностью, произнося диалоги столь двусмысленно, что зал мгновенно оживился одобрительными смешками.

– Вы по заявке из ЖЭКа? – томно спросила хозяйка, опираясь на раковину так неестественно, будто ожидала немедленной фотосессии.

– Так точно, товарищ хозяйка, – ответил сантехник с серьёзностью сотрудника КГБ, глядя на женщину из-под съехавшей набок кепки. – Жалобы на давление?

– У меня внутри всё течёт, – кокетливо вздохнула женщина, поправляя халат и демонстрируя декольте, достойное модного журнала из ГДР.

– Сейчас проверим, – героически пообещал сантехник и энергично схватился за гаечный ключ.

Зал дружно хохотнул, мгновенно уловив сатирическую ноту. Мужчины хлопали себя по коленям, женщины прикрывали рты ладошками, взвизгивая от восторга и удивления.

Абсурдность диалогов росла стремительно. Сантехник рассуждал о необходимости срочного ремонта и сложностях прокладки коммуникаций, а хозяйка, прижимая ладонь к груди, трагически вздыхала: «Напор очень нужен, особенно сегодня». Намёки становились откровеннее и нелепее, превращая фильм в доселе неведомую советскому зрителю смесь иронии и эротики.

Когда сантехник, уже забыв о трубах, притянул к себе хозяйку, зал выдохнул одновременно и облегчённо. Сняв с неё ночную рубашку, он усадил женщину на кухонный стол и с профессиональной серьёзностью раздвинул её колени, будто искал источник утечки. Сцена набрала темп, сохраняя комичность: каждое завуалированное движение скорее напоминало учебное пособие для сантехников, чем акт страсти. Атмосфера в зале накалилась до предела.

Внезапно у стены вскочила молодая доярка, прежде молча и строго следившая за экраном. Её лицо пылало, глаза сверкали от морального негодования, а голос дрожал от возмущения:

– Срам-то какой! Что творят, а?! Как такое смотреть-то можно?! И не стыдно вам, товарищи? Кругом же приличные люди!

Возникло краткое замешательство, в котором смешались страх разоблачения и острый комизм ситуации. Все взгляды устремились на доярку, словно она громко произнесла то, о чём каждый думал, но боялся сказать вслух. Председатель колхоза Павел Игнатьевич, до этого с интересом смотревший фильм, побагровел и осторожно потянул доярку за рукав, умоляюще зашептав:

– Тоня, успокойся! Сядь ты уже, не позорь нас перед москвичами! Смотри, вон, все же смеются!

Но доярка, размахивая руками, продолжала раздувать ноздри и грозить экрану, будто герои фильма могли её услышать:

– Ага, смеются! Им смешно, а мне стыдно! Бесстыдство одно, а не кино!

Председатель беспомощно огляделся, но окружающие лишь хихикали, утирая слёзы. Доярка была готова сражаться за мораль до последнего вздоха, и сидящие рядом невольно начали отодвигаться, освобождая ей пространство, как актрисе на сцене.

Тем временем на экране сантехник и хозяйка окончательно забыли о сантехнике. Он вошёл в неё с недвусмысленными, почти театральными движениями, будто следовал производственной инструкции. Это лишь подлило масла в огонь моральной ярости Тони. В зале воцарился комичный хаос: хохот смешался с возмущением, строгая мораль столкнулась с весёлым нигилизмом, а деревенская серьёзность – с московским легкомыслием.

Председатель Павел Игнатьевич, до этого подчёркнуто солидный, вдруг ощутил напряжение с такой силой, что ворот рубашки стал невыносимо тесным. Ослабив галстук, он посмотрел на доярку иначе – увидел не моралистку, а женщину с горящими щеками и блестящими глазами. Неожиданно для себя он резко схватил её за руку и решительно потянул в сторону подсобки. Тоня ахнула, открыла рот, чтобы возмутиться, но замерла от удивления, не найдя слов.

Зал сначала притих, а затем взорвался тихим и азартным хихиканьем. Послышались шёпотки:

– Председатель дал жару! Не зря говорят – вода камень точит!

– Павел Игнатьич, оказывается, горячий мужчина, а всё в колхозе строгость наводил! – добавила какая-то модница.

Председатель уже втащил растерянную, но явно поддавшуюся его решительности Тоню в подсобку, и дверь громко захлопнулась. Зал замер в театральной паузе, с любопытством глядя на запертую дверь. Несколько секунд ничего не происходило, но вдруг из подсобки донеслось хрипловатое сопение председателя и удивлённые вздохи доярки.

Сначала зрители коллективно напряглись, затем по рядам прокатилась новая волна раскатистого хохота. Люди переглядывались, похлопывали друг друга по плечам, кто-то достал платок, смахивая слёзы от смеха.

В углу Михаил и Алексей с удовлетворением наблюдали за публикой. Алексей толкнул Михаила локтем и, не отрывая глаз от трясущегося от смеха зала, с хитрой ухмылкой шепнул:

– Вот это я понимаю кино, Миша! Это тебе не шуточки!

Михаил молча улыбнулся, не сводя глаз с экрана, гордый и одновременно изумлённый тем, что абсурдная затея вызвала столь живой отклик. Жизнь, подумал он, забавнее любого сценария.

На экране тем временем достигал кульминации эпизод с краном. Сорвавшись с резьбы, он выпустил в воздух сверкающий фонтан воды, который окатил и смеющихся героев, и старенький кухонный гарнитур. Сантехник, не растерявшись, прижал к себе мокрую и звонко хохочущую хозяйку. Коммунальная авария обернулась праздником абсурдной чувственности.

Зал встретил эту сцену аплодисментами и восторгом. Несколько зрителей вскочили с мест, показывая на экран, где сантехник, потеряв последние остатки спецовки, продолжал увлечённо и абсолютно непрофессионально устранять «течь».

Кто-то из московской элиты выкрикнул:

– Вот это уровень! На Московском кинофестивале такого не увидишь!

Зал снова взорвался хохотом. В этот миг кино окончательно слилось с реальностью, и крошечный сельский клуб в Дедрюхино превратился в центр комической свободы.

Просмотр продолжался всё смелее: публика без стеснения обсуждала героев, узнавая в них свои собственные желания и комплексы. Строгие московские директора и комсомольцы хохотали, вытирая слёзы и хлопая в ладоши.

– Это ж прямо про нас сняли! Как будто кто-то подглядывал за нами, да ещё с камерой! – воскликнул мужчина из глубины зала, вызвав новую волну смеха. – Это не кино, а зеркало, причёсанное и навощённое!

– Ага, и со звуком! – добавил пожилой зритель в очках.

Женщина рядом, утирая слёзы, восторженно заметила:

– Я же говорила, стране не хватает честного кино о простых людях!

– Такое чувство, будто кто-то наши разговоры на кухне записывал, – хихикнула брюнетка в блестящей шубке и поспешно прикрыла рот ладонью.

Постепенно просмотр перерос в интерактивное шоу. Атмосфера насыщалась не только смехом, но и возбуждением. Женщины, смеясь, поправляли воротники и невзначай касались своих бёдер, мужчины позволяли себе более смелые прикосновения к соседкам. Пары, сидевшие ближе друг к другу, перестали обращать внимание на окружающих: в их взглядах читалась та же вольность, что и на экране.

– Михаил, повернись хоть немного, чтобы видно было! – раздался женский голос из глубины зала, вызвав новый взрыв хохота.

Когда на экране началась кульминация, зал замер всего на мгновение. На огромном диване с ярко-красным покрывалом, без всякого стеснения камеры, расположились Михаил, Катя, Ольга и Толик. Сцена была настолько виртуозна и комична, что её откровенность воспринималась как блестящая сатира на тайные мечты советских граждан.

Герои, с серьёзностью и почти производственной сосредоточенностью, занимались любовью вчетвером, словно участвовали в коллективной акции по восстановлению эмоциональной справедливости. Диван поскрипывал, покрывало сбивалось, свет метался по стенам, бросая смешные тени на портрет Брежнева. Движения сопровождались лозунгами вроде: «Надо активнее включаться в трудовой процесс!» и «Коллективное усилие – залог успеха!». Михаил с сосредоточенным лицом руководил «процессом», Катя театрально вздыхала с чеховскими интонациями, Ольга демонстрировала полную самоотдачу, а Толик отпускал ироничные комментарии о рыночных отношениях. Абсурдность сцены превращалась в нечто большее, чем простая эротика: это был фарс, водевиль и политическая сатира одновременно.

Зал замер, пытаясь осмыслить увиденное, но уже через секунду снова наполнился раскатистым хохотом и ехидными репликами:

– Вот тебе и коллективизация, товарищи! Всё ради общего блага! – выкрикнул пожилой мужчина с золотой коронкой на зубе, и его тут же поддержали свистом и аплодисментами.

– А я говорила, что пятилетка должна быть ударной! – вторила женщина в модной вязаной шапке, задорно вскидывая вверх кулак, будто на первомайской демонстрации.

Вдруг среди шума и смеха прорезался резкий, недовольный голос:

– Это же подрыв советской морали!

Ответ прилетел немедленно, с другого конца зала, звонко и ехидно:

– Наоборот, товарищ, это её полное торжество!

Толпа взорвалась таким хохотом, что последние капли напряжения растворились в чистом, ничем не ограниченном веселье. Привычные к рамкам и регламентам люди обнаружили, что способны радоваться по-детски, забыв о последствиях. Маленький сельский клуб ненадолго превратился в островок комической свободы, где рушились шаблоны и каждый мог быть собой, пусть и на несколько быстротечных минут.

За кулисами Алексей и Михаил напряжённо всматривались в силуэты зрителей, вздрагивающих от смеха и переживаний. Их переполняло волнение, и они могли лишь осторожно обмениваться взглядами, в которых читалась гордость людей, рискнувших всем и выигравших даже больше, чем рассчитывали.

Михаил незаметно вытер пот со лба и кивнул Алексею, признавая его правоту в затее, поначалу казавшейся безумием. Алексей сохранял невозмутимый вид, хотя внутри него бушевали удовлетворение и облегчение игрока, только что взявшего крупную ставку.

– Ну что, Лёша, мы с тобой настоящие художники, гении кинематографа, – шепнул Михаил.

– Какие там художники, Миша, мы с тобой почти революционеры, – усмехнулся Алексей, пожав плечами.

Фрол Евгеньевич, стоявший неподалёку с профессиональным видом коммерсанта, вдруг отбросил солидность, приподнял бровь и с сарказмом, но и восхищением заметил:

– Товарищи, кажется, мы сегодня изобрели новый жанр – эротический социализм с налётом производственной сатиры.

Михаил прыснул в кулак, а Алексей едва удержался от смеха. Фильм действительно получился настолько откровенным и остроумным, что строгие моральные принципы советской цензуры казались теперь нелепыми.

Когда экран погас, в зале на миг повисла театральная пауза. Но уже через секунду робкие хлопки переросли в бурные аплодисменты и восторженные возгласы. Люди вскочили с мест, наполнив зал громким и совсем не советским по духу восторгом.

Крики «Браво!» смешивались с шутливыми призывами немедленно показать продолжение, кто-то даже крикнул: «На бис!», вызвав новый взрыв смеха и оваций.

Серьёзные чиновники, директора и комсомольцы теряли привычную официальность. Мужчины хлопали в ладоши и вытирали пот со лбов, женщины, краснея, прикрывали лица ладошками и перешёптывались, как школьницы, впервые обсуждающие свидание.

Наблюдая эту картину, Алексей и Михаил едва сдерживали истерический смех. Они сотворили маленькое чудо, заставив советских людей забыть о серости и почувствовать вкус свободы под маской абсурда.

Фрол Евгеньевич снова улыбнулся им, заговорщически подытожив:

– Вы не просто рисковали. Вы заставили советского человека увидеть себя таким, какой он есть. И ему, кажется, понравилось.

Зрители постепенно расходились, путь до стоянки сопровождался смехом и обсуждениями увиденного. Мужчины галантно помогали дамам надеть шубы, те кокетливо поправляли причёски, ещё не оправившись от пережитых эмоций.

Дорогие машины, тесно стоявшие у клуба, медленно пришли в движение, создавая комичную картину, за которой наблюдал совершенно растерявшийся деревенский участковый. Он лишь махал рукой, сдаваясь обстоятельствам, и вздыхал, никогда прежде не видев столь счастливого сборища важных персон.

Покидая Дедрюхино, московские гости понимали, что стали свидетелями уникального события, прежде невозможного в советской реальности. Вечер оставил в них странное и приятное послевкусие свободы, которое ещё долго вызывало улыбки при воспоминании.

За кулисами Михаил и Алексей, наконец оставшись одни, дали волю смеху. Они хлопали друг друга по плечам, не переставая восхищаться собственной смелостью и удачей, с трудом веря, что это была не фантазия, а совершенно абсурдная реальность.

– Знаешь, Лёша, – сказал Михаил, чуть отдышавшись, – сегодня мы не просто всех повеселили. Мы доказали, что жизнь смешнее и ярче, чем её изображают в газетах и партийных отчётах.

Алексей согласно кивнул, посмотрев на пустеющий зал, и тихо произнёс:

– И это только начало, Миша. Дальше будет ещё смешнее. И гораздо опаснее, – добавил он с ухмылкой.

Они снова рассмеялись, чувствуя себя героями нелепой, но чертовски увлекательной истории, у которой впереди ещё много глав.

Когда впечатлённые гости начали покидать деревню, казалось, вечер завершился, оставив лишь яркие воспоминания и лёгкую неловкость. Солидные «Волги», элегантные «Жигули» и даже несколько редких иномарок неспешно двигались по узкой дороге, освещённой фонарями и холодной луной.

Однако далеко уехали не все. Слишком сильны были эмоции, слишком остро проникла в души столичных гостей прежде неизведанная свобода. Возбуждение от фильма прорвалось наружу, заставив автомобили останавливаться прямо посреди дороги, будто понятие «обочина» перестало существовать.

Деревенская улица замерла в странной неподвижности, но вскоре одна за другой машины начали покачиваться в ритме, который нельзя было спутать ни с чем иным. Стоя под фонарями или скрывшись в тенях деревьев, автомобили раскачивались так выразительно, что улица превратилась в комичный аттракцион с кабинками невидимого колеса обозрения.

Местные жители поначалу ничего не заметили – разве что удивились задержке уезжающих гостей. Первым неладное увидел участковый, тщетно пытавшийся регулировать движение возле клуба. Его взгляд случайно остановился на ближайшей машине. Участковый недоверчиво прищурился, затем его глаза округлились от шока.

Растерянно потирая затылок, участковый поправил сползшую фуражку и сделал шаг к дороге, не веря своим глазам. Сквозь запотевшие стёкла угадывались силуэты, не оставляющие сомнений в причинах происходящего.

«Эпидемия какая-то», – подумал участковый, разводя руками от бессилия и абсурдности происходящего. Он обернулся в надежде найти поддержку, но его коллеги уже давно разошлись спать, оставив ему самому справляться с неслыханным для деревни явлением.

Весть о странном поведении москвичей быстро облетела деревню, и жители начали выходить из домов, набросив старые тулупы и платки, будто на праздничное гуляние. Собираясь небольшими группками у калиток, они с нескрываемым весельем наблюдали за происходящим, переговариваясь и покуривая папиросы.

– Ну и дела! – пробасил степенный старик с седой бородой, выпуская сизый дым. – Кто бы мог подумать, что в Москве теперь такие порядки? Нам и не снилось!

– Чему удивляться? – подхватила соседка, поглядывая на ближайшую раскачивающуюся машину. – Это ж тебе не деревня, в Москве, поди, каждую неделю так развлекаются.

– Верно говоришь! – поддержал кто-то из темноты, вызвав смех. – Нам-то с коровами и картошкой о таком только мечтать.

Комментарии становились всё громче и веселее. Жители с любопытством и удовольствием делились пикантными подробностями, обсуждая увиденное без всякого стеснения.

– Смотри, Степан, как тот автомобиль раскачался! Прямо свадьба у племянника твоего! – пошутил один из мужчин, ткнув соседа локтем.

– Москвичи – народ темпераментный, – с лёгкой завистью отозвался тот. – У них жизнь – праздник, не чета нашей.

Участковый, окончательно утратив контроль, сел на лавочку, снял фуражку и молча уставился на творившийся абсурд. Он понимал бессмысленность любого вмешательства и только вздыхал:

– Ну и времена пошли, товарищи…

Деревенская улица, обычно пустая и тихая, стала невероятным зрелищем, в котором дорогие автомобили и их солидные владельцы демонстрировали совсем не советский пример абсурдности человеческой природы.

Стоя под луной и покуривая, деревенские снисходительно качали головами и с лёгкой завистью повторяли друг другу:

– Ну, это ж Москва! У них всегда так – шумно, весело и странно.

Деревня, уже забыв о приличиях, просто смеялась, глядя на раскачивающиеся машины и понимая, что этот вечер навсегда останется в памяти как удивительный и совершенно неподражаемый эпизод жизни маленького советского Дедрюхино.

Фрол Евгеньевич стоял у клуба, покуривая тонкую сигарету и с мягкой улыбкой наблюдая за нелепой картиной на деревенской улице. Московские автомобили один за другим остановились и принялись качаться с таким усердием, которого деревенские жители не ожидали увидеть даже в кино.

Заметив неподалёку Михаила и Алексея с едва сдерживаемыми улыбками, Фрол неспешно подошёл к ним, сохраняя элегантность человека, которого не может смутить никакая нелепость.

– Знаешь, Миша, – негромко произнёс он, выпуская сизый дым, – никогда бы не подумал, что твой сантехник способен устроить такую пропаганду свободной любви. Теперь и вправду вся советская мораль под угрозой.

Михаил фыркнул, притворяясь серьёзным, хотя глаза его светились удовольствием:

– Фрол, неужели ты думаешь, что советскому человеку нужна только производственная тематика? Сантехника – дело тонкое, почти философское. Народ просто ждал толчка для пробуждения эмоций.

Алексей лишь молча улыбался, не скрывая удовлетворения. Происходящее стало для них с Михаилом не просто удачей, а настоящим триумфом. Абсурдность ситуации едва позволяла ему сдерживать смех.

– Миша, теперь после нашего сантехнического социализма даже в Москве начнётся переполох, – шепнул Алексей с усмешкой.

– Не только в Москве, – насмешливо заметил Фрол. – Думаю, теперь Дедрюхино войдёт в историю как место, где рухнуло пуританство и началась культурная революция.

Они тихо рассмеялись, глядя на деревенского участкового, беспомощно мечущегося между автомобилями и тщетно пытающегося остановить этот абсурд.

В этот момент дверь сельского клуба распахнулась, и на пороге появился председатель колхоза Павел Игнатьевич. Обычно строгий и солидный, сейчас он выглядел потрясённым и растерянным: рубашка была застёгнута криво, волосы растрёпаны, а лицо выражало моральный ужас.

Вокруг председателя тут же собралась толпа любопытных жителей, рассматривавших своего руководителя с нескрываемой иронией. Павел Игнатьевич растерянно оглядел толпу и, вскинув руки в бессилии, возопил:

– Товарищи, кто теперь за это отвечать будет? Это же немыслимо! Теперь вся страна узнает, что Дедрюхино стало центром всесоюзного разврата!

Толпа засмеялась уже открыто. Женщины прикрывали рты платками, мужчины обменивались ехидными взглядами, молодёжь тыкала друг друга в бок, не скрывая веселья.

Председатель тяжело вздохнул и вдруг заметил рядом доярку Тоню, смущённо прятавшую лицо за платком. Она мгновенно покраснела и стала осторожно отходить в сторону. Павел Игнатьевич проводил её осуждающим взглядом и не выдержал:

– Тоня, а ты чего стоишь? Беги домой, пока народ тебя тут не увидел. Как же мы теперь людям в глаза смотреть будем?

Тоня пискнула и быстро скрылась в темноте, провожаемая ехидными смешками и замечаниями деревенских женщин:

– Теперь ясно, отчего коровы плохо доятся – Тоньке некогда, у неё председатель под боком!

Председатель обречённо махнул рукой, снова вздохнув с трагическим выражением лица. Люди вокруг уже открыто хохотали, наблюдая мучения обычно серьёзного руководителя.

– Эх, Дедрюхино… – повторял председатель, поправляя рубашку, – думал, прославимся доярками и коровами, а вышло, что стали центром разврата. Кому же теперь такое счастье достанется?

Эти слова окончательно добили публику. Председатель махнул рукой и побрёл домой, сопровождаемый громким деревенским смехом.

Наблюдая за происходящим, Фрол снова усмехнулся и тихо сказал Михаилу:

– Господа художники, ваш сантехник сделал невозможное. Сегодня вы изменили ход советской истории и сделали её веселее.

Алексей и Михаил снова рассмеялись, понимая, что в словах Фрола гораздо больше правды, чем казалось ещё пару часов назад. Теперь им оставалось лишь наслаждаться странной и абсурдной победой, ставшей началом новой, полной сюрпризов жизни.

Поздно ночью, когда стихли последние отголоски приключений московских гостей, в просторном доме председателя колхоза собрались самые близкие участники и доверенные зрители, чтобы без лишних свидетелей отметить успех необычного мероприятия.

За большим столом, заставленным бутылками домашнего самогона, нарезанной деревенской колбасой, солёными огурцами и щедро разложенными пирогами, собралась разношёрстная компания, объединённая недавними приключениями и новым, почти семейным единством.

Кроме Михаила, Алексея и довольного Фрола Евгеньевича, присутствовали и пара московских чиновников. Один из них, пожилой и солидный Олег Брониславович, весь вечер держался чуть в стороне, лишь изредка улыбаясь соседям. Наконец он осторожно тронул Конотопова за локоть и негромко произнёс: