Текст книги ""Фантастика 2025-159". Компиляция. Книги 1-31 (СИ)"

Автор книги: Алексей Небоходов

Соавторы: Евгений Ренгач,Павел Вяч
сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 348 страниц)

Генерал, до того дремавший с благодушной улыбкой, вдруг оживился, расправил усы и, расталкивая молодых, решительно шагнул к Анке, словно вспомнив былую славу.

– Расступитесь! – прогремел он. – Дайте старику вспомнить молодость!

Офицеры опешили: от семидесятилетнего, дремавшего весь вечер, такой прыти не ждали. Но субординация взяла верх, и они отступили.

– Ваше превосходительство, – начал поручик, – вы уверены…

– Молчать! – рявкнул генерал. – Я покажу большевичке, на что способны офицеры императорской армии!

Мундир упал, за ним – рубашка. Для своих лет генерал выглядел крепко: грудь в седых волосах, живот слегка выдавался. Он начал расстёгивать брюки. Анка забыла про стойкость:

– Эй, дед! Что удумал? Сердце не выдержит!

– Сердце как у молодого! – гордо бросил генерал, спуская брюки. – А кое-что требует разминки. Ты, милочка, мне поможешь!

К изумлению всех, генерал опустился на колени перед раскачивающейся Анкой. Его лицо оказалось напротив её лона, и он разглядывал его с прищуром.

– Хороша, – буркнул он, будто оценивая кобылу. – Крепкая, здоровая. Чапаев умел выбирать бойцов.

Без лишних слов он приник губами к её лону. Анка дёрнулась:

– Ай! Что творишь, старый хрен?!

Но генерал увлёкся. Его язык скользнул между складками, нащупал чувствительную точку и принялся за дело. Движения были точными, опытными – в молодости он явно знал толк в ласках.

– Ох… чёрт… – Анка пыталась сжать бёдра, но путы не пускали. – Прекрати, старикашка!

Генерал не слушал. Он работал языком мастерски: то кружил быстро, то проникал глубоко, то касался легко, заставляя её вздрагивать. Руки стиснули бёдра, притягивая ближе.

– М-м-м… – мычал он, не отрываясь.

Протесты Анки слабели, сменяясь вздохами. Тело предавало: соски затвердели, влага текла обильнее, живот дрожал ритмично.

– Нет… я революционерка… – бормотала она, но голос дрожал от возбуждения.

Генерал удвоил напор. Язык нашёл уязвимую точку и завибрировал. Палец проник внутрь, изгибаясь к заветной цели.

– А-а-ах! – Анка выгнулась в путах. – Что ты… делаешь?!

Лишь ворчание генерала и яростный ритм языка отвечали ей. Второй палец вошёл, растягивая влажное лоно. Они двигались в такт языку, создавая неотвратимую стимуляцию.

Оргазм настиг Анку внезапно. Волна наслаждения сковала тело, спина изогнулась, стон вырвался:

– О-о-о, боже!

Генерал не дал передышки, лаская пульсирующую плоть. Вторая волна накатила следом.

– Стой! Хватит! – взвизгнула Анка, дёргаясь.

Офицеры смотрели с восхищением и завистью. Кто-то захлопал:

– Браво, ваше превосходительство! Это техника!

Генерал оторвался, подбородок блестел от её соков. Он глянул на молодёжь:

– Учитесь! Офицер обязан ублажать даму. Это честь!

Он вернулся к делу, доводя Анку до исступления. Язык порхал, то касаясь, то отступая. Второй оргазм сотряс её громким криком, эхом разнёсшимся по комнате. Тело конвульсировало, влага текла по бёдрам, капая на генерала.

– Да! Да! – кричала она, забыв революционную спесь.

Третий оргазм хлынул следом. Генерал массировал заветную точку пальцами. Анка хрипела, тело дёргалось бессильно.

После пятого оргазма – счёт потерян – генерал встал. Лицо лоснилось, глаза сияли триумфом.

– Подготовил поле, – хмыкнул он, вытирая подбородок рукавом.

Стянув кальсоны, он вызвал ахи: старик был в полной боеготовности.

– А теперь, милочка, – сказал он, подходя к содрогающейся Анке, – встречай главный калибр императорской армии!

Он встал меж её ног, схватил бёдра и вошёл одним рывком. Анка взвыла – после оргазмов она была сверхчувствительной, и каждое движение множило наслаждение.

– Тугая! – восхитился генерал, двигаясь. – Чапаев тебя недолюбил!

Толчки были размеренными – он растягивал удовольствие. Анка металась в путах, не в силах ни приблизиться, ни отстраниться.

– Пожалуйста… не могу… слишком… – шептала она.

Но тело говорило иное, сжимаясь вокруг него. Новый оргазм зарождался.

Генерал ускорился, вбиваясь с молодецкой силой. Старость отступила – он был воином, штурмующим врага.

– Получай, красная! – рычал он. – За офицеров! За Россию! За дворянские гнёзда!

С каждым выкриком толчки становились все более яростными. Анка отдалась ощущениям, забыв роль. Оргазм разорвал её, верёвки заскрипели от рывка.

– А-а-а! – её вопль был звериным.

Генерал штурмовал ещё минуты. Пот лился, дыхание хрипело, но он держался. Наконец, финал приблизился. Движения сбились, с последним толчком он замер в её теле.

– За Россию! – прохрипел он, содрогаясь.

Помедлив, он вышел, тяжело опираясь на её бёдра.

– Фух, – выдохнул генерал, отступая. – Вот и вспомнил молодость! Кто следующий, господа?

Офицеры встрепенулись. Поручик, сбросив штаны, занял его место:

– Моя очередь! Покажу пулемётчице прыть молодых!

Он вошёл в Анку без подготовки – тело её было готово после генерала. Если старик действовал размеренно, поручик набросился, точно зверь. Толчки были яростными.

– Ах! Ах! – Анка дёргалась на верёвках с каждым рывком.

Поручик быстро выдохся – зрелище распалило его. Через минуту скачки он застонал и излился, добавив к следам генерала.

Следом подошёл корнет, робко, будто не веря в дозволенность.

– Можно? – шепнул он.

– Валяй, – хрипло бросила Анка.

Корнет оказался нежным. Он входил медленно, осторожно, словно боясь боли. Руки гладили бёдра, живот, губы коснулись соска.

– Красивая, – прошептал он. – Жаль, большевичка…

Нежность задела Анку сильнее грубости. Возбуждение накатило, хоть сил, казалось, не осталось.

– Не тяни, – простонала она. – Давай…

Корнет ускорился, движения плавные, ритмичные, с заботой об её наслаждении. Оргазм подкрался, и они кончили почти разом – он со стоном, она с воплем.

Дальше началась карусель. Офицеры сменялись: грубые, нежные, изобретательные. Один попытался сзади, но Анкин вой спугнул его к привычному пути.

Оргазмы терзали Анку, сливаясь в сплошной экстаз. Тело стало безвольным, лишь содрогаясь от волн.

После десятого офицера – счёт потерян – она взмолилась:

– Хватит! Господа, умоляю! Столько оргазмов… я теряю сознание!

Голос хрипел еле слышно. Тело лоснилось от пота, между ног – влага. Она выглядела опустошённой, но странно удовлетворённой.

Поручик, вытирая лоб, кивнул:

– Довольно. Красная бестия узнала мощь Белого движения. Снимите её.

Офицеры развязали верёвки, усадили обессиленную Анку на стул, накинув шинель.

– Ну, пулемётчица, – хмыкнул генерал, застёгивая мундир. – Поняла, с кем связалась? Ещё будешь за революцию?

Анка, мутно глянув, улыбнулась:

– Знаете, господа… После такого я готова в Белую армию. Где записывают?

Все загоготали, даже суровые белые заулыбались.

– Вот это дух! – одобрил генерал. – Будешь нашей. Особенно с такими… идеологическими уроками.

– Не сегодня, – слабо отмахнулась Анка. – Дайте день передышки, а то помру от оргазмов.

На этой ноте перевоспитание пулемётчицы объявили завершённым. Офицеры, усталые, но довольные, приводили себя в порядок, готовясь к лагерю. Ксения-Анка, уже в шинели, постанывала на стуле, всё ещё дрожа. Её дебют в квесте удался – пожалуй, чересчур.

Глава 4

Когда красные и белые наконец договорились о перемирии, банкет устроили прямо на хуторе, где шли бои. На траве под деревьями вытянулся стол с самогоном и деревенской снедью. Участники, уставшие от борьбы за революцию и монархию, теперь дружно горланили песни и, стукаясь стаканами, со смехом вспоминали самые нелепые моменты дня.

Михаил, сидящий во главе стола, выглядел довольным режиссёром, который впервые позволил себе расслабиться после успешной премьеры. Рядом, на сброшенных гимнастёрках и мундирах, полулежали Алексей, Ольга, Катя и Елена, оживлённо обсуждая прошедшее.

– Ну, товарищи, как вам наша гражданская война? – спросил Михаил, разливая самогон и щурясь от удовольствия. – Нина, Ксюша, признавайтесь, кто больше пострадал за революцию?

Нина, укутанная в солдатскую шинель, театрально закатила глаза и фыркнула:

– Мишенька, после твоего революционного перевоспитания я словно всю Белую армию перетаскала на себе! В пролетариат больше ни ногой, даже если сам Ленин позовёт!

Красноармейцы разразились хохотом. Сергей Петров, развалившись напротив, поднял стакан и с напускной серьёзностью произнёс тост:

– За Нину, героиню революционного труда, чья самоотверженность вдохновит поколения советских девушек!

– Ну уж нет, – перебила его Ксюша, всё ещё красная после белогвардейских визитов. – Настоящий герой здесь я. После ваших белых офицеров сижу еле-еле. Так что подвиг исключительно мой.

Поручик, изображавший жениха, приподнялся с травы и галантно поклонился:

– Мадам, уверяю, все действия Белой армии были исключительно гуманны и направлены на восстановление вашей классовой принадлежности.

– Спасибо, товарищ поручик, – усмехнулась Ксюша, потирая синяк на запястье. – После такой гуманности я неделю буду помнить, каково жить в царской России.

Подвыпивший Алексей привлёк внимание жестом:

– Господа и товарищи, тост за Михаила Борисовича, чья бурная фантазия подарила нам войну, после которой мириться приятнее, чем стрелять!

Гости дружно чокнулись. Конотопов с лёгкой иронией произнёс:

– Друзья, это только начало. В следующий раз думаю поставить что-то масштабнее, скажем, Вторую мировую. Народу больше, антураж богаче.

– Нет уж, Михаил, – засмеялась Ольга. – После этого спектакля я хочу отпуск в нейтральную страну, подальше от революций и офицеров.

Катя, лежавшая на траве с соломинкой в зубах, лениво протянула:

– По-моему, всё прошло отлично. Особенно эпизод, когда поручик перепутал направление и побежал прямо в реку. Я думала, он решил форсировать Дон без лодки!

Гости рассмеялись, вспоминая поручика, который, выныривая из воды, кричал: «Господа, это предательство! Кто украл мою карту местности?»

Поручик надул щёки, изображая обиду:

– Это был не испуг, а героический тактический ход! Я отвлекал врага.

– Да-да, особенно местных лягушек, – подтвердила Елена, хихикая. – Они от тебя шарахались, как от настоящего белого генерала.

Смех нарастал, и поручик, тоже рассмеявшись, поднял стакан:

– За белых лягушек! Пусть трепещут перед русскими офицерами!

– За лягушек! – хором поддержали гости.

Вечер постепенно перешёл в ночь. Костёр освещал довольные лица гостей. Красные и белые, недавно непримиримые враги, вместе пели старые песни и обсуждали прошедшую битву.

Нина, прислонившись к Ксении, сказала тихо:

– Знаешь, Ксюша, поняла я одно: красные или белые – главное, чтобы мужчины были крепкие. После таких сражений идеология – дело десятое.

Ксения улыбнулась и кивнула:

– Согласна. Но сейчас я за перемирие хотя бы на пару дней. Даже революционеркам нужен отдых!

Михаил удовлетворённо улыбался: его замысел воплотился в жизнь, стерев границу между театром и реальностью.

Он поднялся, привлекая внимание:

– Дорогие мои красные и белые! Сегодня мы доказали, что любая революция завершается примирением, если под рукой самогон и хорошая компания. Выпьем за мирное сосуществование революционеров и контрреволюционеров!

– За мир! – радостно отозвались все.

Ночь шла своим чередом. Михаил смотрел на довольных актёров и знал точно: революция удалась. Оставалось лишь придумать, чем удивить их в следующий раз, но заняться этим он планировал завтра. Сейчас он наслаждался своей маленькой победой над скукой.

Через неделю после квеста Михаил получил приглашение от Игоря Семёновича Смирнова – партийного функционера, человека с редкой способностью сочетать партийную верность и тягу к запретным удовольствиям.

Дом Смирнова стоял на тихой улице, где окна никогда не сияли ярким светом, а автомобили появлялись лишь поздними вечерами, гасили фары ещё на подъезде. Дверь отворила сухощавая домработница в сером переднике с кружевной отделкой и, молча кивнув, провела Михаила через просторную прихожую, пахнущую пыльными розами и свежим паркетным лаком.

Смирнов ждал в кабинете, полулёжа в кресле с бокалом коньяка и выражением человека, которому скучно даже наедине с собой. Увидев Михаила, он оторвался от виниловой пластинки, лениво крутя её пальцем, и усмехнулся:

– Михаил Борисович, наконец-то. Я уж думал, вы выдерживаете паузу – в лучших традициях психологического театра.

Михаил сел в кресло напротив, бегло оглядывая полки, заставленные хрусталём и винилом: Колтрейн, Дэвис, даже «Битлз» в советской обложке. Смирнов жестом указал на бутылку:

– Коньяку?

– Любите джаз, Игорь Семёнович? – Михаил улыбнулся, признавая банальность вопроса.

– Люблю провокации. Джаз в этой стране – то же самое, что ваша недавняя революционная игра, – усмехнулся Смирнов, пододвигая бокал Михаилу. – Ваш эротический квест с белыми и красными обсуждает вся фрондирующая Москва. В кулуарах это уже окрестили «лучшим вкладом в историческое просвещение масс».

Михаил едва не поперхнулся, но быстро пришёл в себя:

– Делаем, что можем. Партия сказала – надо, комсомол ответил…

– Будет! – закончил Смирнов, и оба рассмеялись. – Но серьёзно: ваш подход мне импонирует. Абсурд, сатира, эротика, советские идеалы. А что скажете о Чехове?

– Чехов? – Михаил удивлённо приподнял бровь, пытаясь мысленно увязать себя с русской классикой. – Скорее, уважаю за глубину…

– Вот оно! – Смирнов торжествующе поднял палец. – Глубина и бесстыдство. Я хочу, чтобы вы поставили что-то невозможное, на грани абсурда и высокого искусства.

– Игорь Семёнович, у нас и так всё на грани. Куда уж дальше?

– Не притворяйтесь. – Смирнов заговорщицки подался вперёд. – Мне нужна постановка, о которой будут шептать даже в подполье. Нечто невероятное и дерзкое. Например… «Чайка».

Наступила нелепо долгая пауза. Михаил представлял себе озабоченных героев Чехова, страстно переплетающихся прямо на сцене.

– «Чайка» в виде эротического мюзикла? – уточнил он осторожно, стараясь сдержать улыбку.

– Именно, – спокойно подтвердил Смирнов. – Чайка, от которой все вздрогнут.

Михаил ощутил прилив адреналина. Это было ровно то, чего он хотел: абсолютная, беспощадная провокация. Он внимательно посмотрел на Смирнова, пытаясь понять, шутит ли тот, и наконец решился:

– Мне это нравится, Игорь Семёнович. Но для такого шоу одного желания недостаточно.

– Всё решаемо, – удовлетворённо кивнул Смирнов, снова откидываясь в кресле. – Люди, помещение, каналы связи обеспечу. Главное – безупречная секретность. Иначе из пьесы Чехова получится допрос в кабинете КГБ, а я предпочитаю театр.

– Тогда я в деле, – Михаил поднял бокал, едва ухмыльнувшись при упоминании госбезопасности. – За Чехова и нашу общую любовь к провокациям.

Они чокнулись, и бывший олигарх почувствовал, как в нём снова оживает забытая страсть к риску. «Чайка» уже превращалась в его голове в нечто дерзкое и донельзя абсурдное – настоящее подпольное искусство, о котором заговорит вся страна, если их не арестуют раньше.

Дома Михаил не мог найти себе места: новая идея пульсировала в нём, словно он был алхимиком, открывающим философский камень. На кухонном столе он расстелил лист бумаги и начал лихорадочно набрасывать сцены:

«Аркадина почти голая, в шали до талии. Тригорин – в пиджаке без пуговиц на голое тело. Не откровенный секс, а эротическая пантомима – каждый жест – вызов советской скромности. Константин бежит за Ниной, едва прикрытой прозрачным пионерским галстуком. Музыка – смесь народной песни и джаза…»

Он замер, осознав, что нашёл то самое «невозможное», чего хотел Смирнов. Невозможное настолько, что даже в мыслях казалось перегибом и чистым безумием. И именно поэтому он улыбался.

Звонок телефона заставил Михаила вздрогнуть.

– Да, слушаю, – ответил он с подчёркнутым спокойствием.

На другом конце линии послышался ленивый голос Смирнова с нарочитой иронией:

– Надеюсь, Михаил Борисович, вы не передумали? Это ведь не «Евгений Онегин», которого можно переписывать вечно. Если взялись, придётся довести до конца.

Конотопов усмехнулся, уловив в словах не столько угрозу, сколько причудливое ободрение.

– Игорь Семёнович, теперь даже комсомол не остановит. В голове уже вырисовывается нечто такое, за что либо расстреляют, либо вручат госпремию. Возможно, и то и другое сразу.

Смирнов хмыкнул, и в трубке звякнул лёд в стакане:

– Я за второе, Михаил. Но напоминаю про конспирацию: первое правило нашего театрального кружка – никогда не упоминать наш театральный кружок. Запомнили?

– Запомнил. – Михаил закурил и расслабился, понимая, что разговор заканчивается.

– Завтра утром свяжется мой человек – Николай Ильич. Поможет с помещением. Возьмите запас нервов и здравого смысла. Хотя второе не обязательно.

Смирнов повесил трубку, а Михаил ещё долго смотрел на телефон, ощущая разгорающееся внутри нетерпение.

Утром он отправился к костюмеру – взбалмошной женщине средних лет, которую все называли просто Лиля. Её мастерская пахла клеем, духами и странной смесью кофе и табака.

– Михаил Борисович! – Лиля театрально вскинула руки, будто встречала блудного сына. – Даже не знаю, поздравить или заранее выразить соболезнования. Чехов с эротикой! Это или гениально, или вы окончательно съехали.

Михаил отмахнулся и сунул ей наброски:

– Лиля, мы творим историю. Советская символика, но без лишнего патриотизма. Галстуки пионеров вместо белья, пиджаки без пуговиц для… открытости намерений. Шапки-ушанки с блёстками, чтобы никто не перепутал спектакль с партсъездом.

Лиля усмехнулась, прищурившись на эскиз:

– Михаил Борисович, это одновременно безвкусно и прекрасно. Шапки с блёстками – вершина моей карьеры и падения нравов. Согласна. Но если арестуют, скажу, что вы заставили под угрозой расстрела.

Михаил рассмеялся:

– Пишите донос на Чехова, это его идея.

Они начали обсуждать детали, и с каждым эскизом Михаил всё отчётливее видел своих героев – безумных, соблазнительных и совершенно невозможных.

– Послушайте, Михаил, – прервала Лиля. – Кто это наденет? Нельзя просто объявить на улице кастинг на порнографическую «Чайку».

Михаил пожал плечами:

– Кто говорит про улицу? Люди уже ждут, просто не знают ещё об этом. Главное – чтобы на всех хватило отсутствующих пуговиц.

Лиля многозначительно кивнула:

– Хорошо. Костюмы будут такими, что даже покойный Антон Павлович придёт посмотреть. Полная бесстыдность во имя искусства.

Выходя от Лили, Михаил понял, что жизнь его необратимо изменилась. Все его прошлые нелепые идеи и рискованные затеи вдруг стали звеньями одной цепи, ведущей к абсурдному спектаклю. Он знал, что создаст нечто, от чего у зрителей отвиснут челюсти, а возможно, и не только челюсти. Секс на сцене станет языком, переворачивающим сознание советской публики, открывая ей мир смешной, пугающий и бесконечно притягательный.

Последующие дни стали чередой бесконечных встреч, горячих споров и ночных звонков, звучавших словно явки в шпионском детективе. Михаил ощущал себя главным заговорщиком, вокруг которого вращалась безумная вселенная, собранная из художников, музыкантов, режиссёров и порнозвёзд, готовых рискнуть ради свободы самовыражения.

Ранним вечером, когда сумерки едва коснулись Москвы, а фонари мигали с неуверенностью, Михаил собрал всех в посольстве Муамбы. Это место выбрали не только из-за дипломатического иммунитета, но и за его атмосферу – антисоветскую, ироничную и свободную.

Алексей рассматривал эскизы, качая головой:

– Миша, это не костюмы, а прямой саботаж советской символики. Всегда считал себя циником и развратником, но даже у меня глаза лезут на лоб. Уверен, что нас не арестуют раньше премьеры?

Михаил уверенно усмехнулся:

– Лёша, если бы ты знал, сколько раз я уже был на волоске от этого, перестал бы спрашивать. Если уж идти на эшафот, то за красивое и великое.

Сергей поправил очки:

– Красивое – спорно. А вот великое – согласен. Чехов, эротика и советская мораль – сочетание настолько дикое, что цензорам не придёт в голову это проверять. Они решат, что мы просто сумасшедшие.

Ольга вмешалась, поправляя причёску:

– Серёжа, ты видел хоть одного цензора с чувством юмора? Эти люди даже на цветы смотрят с подозрением. Но я согласна: абсурдность может нас спасти.

Катя улыбнулась, отпивая кофе:

– Абсурдность – наш главный козырь. Музыканты уже сочиняют мелодии на цитаты Маркса. Вчера была на репетиции: звучит французский шансон, а текст – «Буржуазия производит своих могильщиков». Гениально же!

Все засмеялись. Михаил приободрился и перевёл разговор на главное:

– Итак, друзья, актёры. Нам нужны люди, способные сыграть Чехова в стиле глубокого эротического фарса. У кого есть предложения?

– Есть у меня одна пара, Лена и Валерий, – хитро прищурилась Елена. – Их из московского театра выгнали за слишком вольного Чехова. Думаю, будут рады вернуться в игру.

Михаил кивнул, записывая в блокнот:

– Отлично, подойдут. Но нужны ещё настоящие звёзды эротики. Алексей, твои связи пригодятся?

Алексей притворно обиделся, театрально вскинув руки:

– Михаил, да у меня пол-Москвы таких артистов! Но тебе ведь нужны особенные, с талантом и готовностью рискнуть репутацией? Могу предложить Светку Бармалейкину – из нашей пародии на «Иронию судьбы». Сыграет и Нину, и Аркадину так, что мужская часть зрителей не уснет всю ночь.

Михаил тут же подхватил мысль:

– Это ближе к делу! Света действительно может разжечь спектакль. Серёжа, а техническая часть – камеры, звук?

Тот сразу же уверенно кивнул:

– Уже под контролем. Даже специальный свет есть, создаст атмосферу и скроет особо анатомические детали. Главное, чтобы актёры не подвели, а зрители не попадали раньше времени.

Михаил удовлетворённо оглядел друзей:

– Тогда остались костюмы. Лиля уже готовит настоящую бомбу: пионерские галстуки переделаны в нечто эротическое, пиджаки без пуговиц – для полной символической открытости советского гражданина перед партией и эротикой.

Ольга вновь вмешалась, поджав губы:

– Михаил, ради Бога, следи за балансом. Переборщим – нас не за идеологию, а за банальную порнографию арестуют.

Катя иронично вздохнула:

– Оля, в этой стране не всегда понятно, что опаснее – эротика или честность. Возможно, и то и другое.

Михаил успокаивающе поднял руку:

– Конспирация – главное правило. Репетиции и подготовка только здесь, в посольстве. Никто за пределами команды не должен знать подробностей. Играем с огнём, но красиво и дерзко. Наш шанс показать, что искусство сильнее цензуры.

Сергей усмехнулся:

– Красиво сказано, Миша. Прямо лозунг революции.

– Верно, – подхватил Михаил. – Только революция у нас будет ироничная и эротичная. Лично обещаю: после нашей «Чайки» никто не посмотрит на Чехова прежними глазами.

Все снова чокнулись, глядя друг на друга с восторгом и лёгким безумием. Впереди их ждал абсурдный, дерзкий спектакль, от которого у зрителей вскипит сознание. Именно таким должно быть настоящее подпольное искусство – смешным, провокационным и невыносимо притягательным.

Премьеру назначили в посольстве Муамбы – месте, давно облюбованном фрондирующей богемой. Дипломатическая неприкосновенность идеально подходила для щекотливого спектакля. Уже сама мысль о новой постановке в самом Муамбийском культурном центре вызывала у Михаила смесь уверенности, ностальгии и тревоги.

Чтобы избежать лишних вопросов, пришлось привлечь всех знакомых посредников и их знакомых. Михаил представлял проект исключительно как «культурный эксперимент по сближению советского и муамбийского народов посредством русской классики». Формулировка была настолько абсурдной, что ей почти сразу поверили.

Каждый вечер в зале посольства шли репетиции, и с каждым разом сцены становились откровеннее. Если вначале актёры стеснялись и отводили глаза, то вскоре обсуждали эротические нюансы так, будто речь шла о постановке Большого театра.

– Нет, Валера, ты не понимаешь, – вздыхал Михаил на очередной репетиции. – Это не просто секс на сцене, а художественная акция. Я хочу, чтобы зритель видел не физиологию, а пародию на эпоху. Ты должен действовать так, будто у тебя в руках не Нина Заречная, а вся советская идеология!

Валерий задумчиво почесал голову и серьёзно посмотрел на Михаила:

– Миша, говоришь вдохновенно, почти верю в миссию. Только когда в руках голая женщина, думать про идеологию сложновато. Может, дадим зрителям просто насладиться?

Михаил иронично замахал руками:

– Валера, это не просто зрелище! Это вызов! Твои руки – символ борьбы за свободу, а тело партнёрши – Родина, свободная от лицемерия и ложного стыда!

Валерий фыркнул и повернулся к Лене:

– Дорогая, извини, буду любить тебя как Родину. Готова стать частью истории?

Лена кокетливо поправила пионерский галстук, едва прикрывавший её фигуру:

– Если это для Родины, потерплю. Хотя, думаю, Родина могла бы хотя бы пиджаком без пуговиц прикрыться. Михаил, это точно не статья за осквернение символов?

Сергей поднял глаза от блокнота и хмыкнул:

– Скорее статья за культурное потрясение. Но судя по настрою Михаила, даже тюрьма не остановит его.

Тот лишь строго взглянул на него и решительно произнёс:

– Серёжа, тюрьмы я не боюсь. Страшит только посредственность. Если и сажать, то за искусство, а не за банальную пошлость.

Алексей, театрально вздохнув, поднял бокал:

– За это и люблю тебя, Миша. Такие красивые слова говоришь. Напишу на твоём памятнике: «Сидел за Чехова и эротическое освобождение Родины».

Все рассмеялись, и репетиция продолжилась. Актёры снова и снова оттачивали сцены секса, достигая синхронности и грации. Михаил вмешивался редко, лишь поправляя позы и требуя большей выразительности и иронии.

Музыканты, погружённые в работу, тщательно отрабатывали каждую мелодию. Их вокалист Стас, худой парень с длинными волосами, страстно объяснял коллегам:

– Товарищи, тут цитата Маркса: «Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей». Представим, что это не революционный призыв, а любовная баллада. Цепи из шёлка, терять их приятно…

Гитарист недоумённо посмотрел на него и пробормотал:

– Стасик, фантазия у тебя явно не советская. Не боишься, что посадят раньше премьеры?

Стас вызывающе взмахнул рукой:

– Пусть сажают, но только после финала. Мы играем музыку свободы и абсурда! Михаил, скажи ему, что я прав!

Михаил улыбнулся с добродушной иронией:

– Прав, Стас, абсолютно. Только премьера скоро, а мелодии, способной потрясти зрителя, я пока не услышал.

В другом конце зала Лиля завершала костюмы. Устало держа в руках пионерский галстук, превращённый в тонкую ленту, она с сомнением посмотрела на режиссёра:

– Михаил, после этого спектакля меня точно исключат из Союза художников. Ты уверен, что хочешь видеть на сцене именно это?

Конотопов уверенно взял галстук, серьёзно его осмотрел и произнёс:

– Лиля, это лучшее, что ты когда-либо делала. Пусть СССР увидит настоящий эротический пионерский галстук. Такой вызов запомнят надолго.

Лиля театрально прикрыла глаза рукой и простонала:

– Не знаю, кто безумнее – ты, я или Чехов, который нам это завещал.

Накануне премьеры Михаил остался один в гримёрке посольства, чувствуя нарастающую тревогу. Он взял со стола шапку-ушанку с блёстками и надел её, глядя в зеркало. Отражение смотрело с долей иронии и тревоги одновременно.

– Что, Михаил Борисович, – тихо спросил он себя, – готов завтра вывести на сцену спектакль на грани искусства и провокации?

Отражение молчало, но Михаил и сам знал ответ. Грань, на которую он ступал, была опасна, но именно этим и притягивала. Завтра он покажет Москве спектакль, способный её изменить.

Тёмная ночь, словно накрытая бархатным покрывалом, окутала посольство Муамбы, затерянное в лабиринте старого города. Фонари едва пробивали мглу, отражаясь на мокрой брусчатке под шагами торопливых фигур. Зрители, скрывая лица под поднятыми воротниками, шли к служебному входу. Каждый шептал пароль – короткое слово, таявшее в сырости: «Чайка». Охранник, скрытый тенью козырька, молча кивал, пропуская гостей внутрь.

Зал постепенно наполнялся. Подпольные интеллектуалы садились рядом с диссидентами, чьи глаза тревожно блестели. Несколько дипломатов, привлечённых слухами о скандале, сидели в задних рядах, нервно теребя программки. Воздух звенел напряжением, словно перед грозой: шёпот, сдержанный кашель, скрип кресел – всё слилось в тревожную симфонию. Зрители избегали взглядов друг друга, объединённые общим ожиданием запретного и дерзкого спектакля.

Тяжёлый занавес медленно поднялся, открывая сцену, залитую красновато-золотым светом. Декорации, стилизованные под пионерлагерь, дышали абсурдом: фанерные звёзды, нарисованные алой краской, потрёпанные флаги, силуэт костра, нарисованный углём на заднике.

В центре сцены стояли Аркадина и Треплев, сыгранные порнозвёздами, с лицами, что в открытую излучали дерзость. Костюмы из пионерских форм были откровенным вызовом: красные галстуки свисали с плеч, обнажая грудь Аркадины, подчёркнутую расстёгнутым пиджаком без пуговиц; рубашка Треплева была распахнута, демонстрируя рельефный торс, а ушанка с блёстками переливалась в свете софитов, насмешливо вызывая ностальгию по прошлому.

Чеховские реплики звучали с неожиданной силой, но вскоре ритм сбился. Аркадина шагнула к Треплеву, её пальцы скользнули по его груди, и слова растворились в движениях. Музыка началась бодрой цитатой: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», но вскоре перешла в чувственный ритм, гитары сплелись с басом. Актёры начали эротический танец, движения были чёткими и пародировали советскую строгость, но пылали желанием. Танец перетёк в нечто большее, и зал затаил дыхание, когда Аркадина, опустившись на колени, обняла Треплева, её губы нашли его плоть.

Сцена секса развивалась с почти ритуальной медлительностью: каждое движение было частью театрального акта, но дышало первозданной страстью. Аркадина, стоя на коленях, обхватила бёдра Треплева, а её пальцы, унизанные тонкими браслетами, скользили по его коже, оставляя едва заметные следы.

Её мягкие и горячие губы двигались с уверенной неспешностью, словно изучая его. Треплев тяжело дышал, глядя на неё сверху. Глаза его горели вызовом и подчинением. Руки, сжимавшие края ушанки, дрожали, но он не отводил взгляда, позволяя ей вести этот танец. Их движения, синхронизированные с музыкой, были одновременно чёткими и плавными, будто балет, где страсть заменила привычные па.

Свет играл на телах, оттеняя эротику красно-золотыми тонами. Блёстки на ушанке Аркадины отбрасывали искры, скользившие по её коже, пока она двигалась. Её прерывистое, но подконтрольное дыхание смешивалось с низким стоном Треплева, чьи пальцы уже запутались в её волосах. Подняв взгляд, она встретилась глазами с ним, и в этом взгляде было всё: борьба, желание и конфликт, выраженные не словами, а движениями тел. Медленно поднявшись, грациозная, но полная силы, Аркадина прижалась к Треплеву, её грудь коснулась его кожи, и их губы встретились в поцелуе – одновременно нежном и яростном.