Текст книги "Бесчувственные. Игры разума (СИ)"

Автор книги: Hello. I am Deviant

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 93 страниц)

Жизнь долгая, особенно если ты живешь несколько сотен лет или и вовсе бессмертный.

Все очень мило. Пока что мило.

Жизнь города была наполнена новыми проблемами, которые правительство и административный центр пытались решить как можно скорее. Люди покидали городскую черту, даже покидали Мичиган в страхе быть втянутыми во все эти ужасы и непотребства гражданской войны. Но она была быстрой. По крайней мере, быстрее и менее кровожадной, чем американская гражданская война между рабовладельческой и нерабовладельческой стороной США, проходящей в девятнадцатом веке. Да, я знала историю страны в общих чертах. И потому, одиноко стоя на автобусной остановке перед отправлением в Иллинойс, не понимала всего этого ажиотажа и страха людей. Мир был жестоким, как и время, бесспорно… но все же андроиды с самого начала показали свои мирные намерения ‒ Маркус не пролил ни единой невинной капли крови, в то время, как люди уничтожали его народ, словно тараканов на белом полу.

Мичиган был позади. Я покидала штат в грустной тоске, вспоминая, как андроид укладывает мои вещи в машину Хэнка, как тоскливо провожает взглядом автомобиль, как хмурятся карие глаза. Андерсон вел машину молча. Он лишь помог мне погрузить чемоданы в автобус ‒ в котором я была единственным пассажиром ‒ старчески улыбнулся и произнес «Увидишь, все будет нормально». Конечно, все будет нормально. Но сейчас, пересекая границу штатов, я понимала, как много стен и барьеров впереди мешало нам пройти дальше. Впереди было много неизведанного… и отчего-то оно было таким манящим и трепетным.

Как бы я не хотела остаться, как бы не хотела провести с Коннором и его сильными руками хотя бы один день, я все же хотела сделать все свои дела как можно быстрее. Мне предстояло продать родительский дом. И когда я, отпустив такси на пороге заросшего и опустевшего участка с чемоданами у ног, встала напротив заржавевшего забора ‒ ощутила, как тоска по Коннору сменяется тоской по прошлому. Это было так расточительно… продавать то, что было полно светлых воспоминаний. Все прошедшие мимо семь лет сознание не вспоминало об этих местах, пряча любой кусок памяти в запертый амбарными замками сундук. Теперь же я остро ощущала каждую деталь этого места, и от вида заброшенности родительского дома мне становилось все грустнее.

Дом был стар. Белые стены двухэтажного здания потускнели, стекла в некоторых окнах были выбиты. Ржавый забор натужно скрипнул под давлением теплой ладони. Где-то в поросшей траве выглядывала гравированная дорожка. Мы не жили на отшибе, но и до ближайших соседей было не меньше полукилометра. Деревья, что были когда-то посажены на заднем дворе, теперь скрывали своими худыми серыми лапами зимы запыленную крышу здания. Как я любила этот дом… только сейчас я понимала, что все эти семь лет разум бессознательно тянулся к родным стенам: я самолично с самого начала своего становления, как солдата в двадцать лет, распорядилась с банком, чтобы тот со счета оплачивал все жилищные налоги. Тогда я считала, что делаю это в качестве дани родному гнезду, но сейчас я осознавала: с самого начала мне было сложно и трудно жить вдалеке от дома, и отдавать его в лапы акционеров правительства было как нечто противоестественное.

Первая проведённая мною здесь ночь была по-настоящему страшной. Я тосковала по Детройту, тосковала по теплой постели в съемном доме, но, главным образом, тосковала по механической плоти и темным глазам. Нам был отведен всего час, а может, и меньше. Там, на полу гостиной, я не отчитывала минуты ‒ время текло мимо меня, как вода, и я лишь нетерпеливо хватала каждое мгновение, наслаждалась им как могла. Не помню, сколько мы простояли на коленях… минуты? Часы? Сутки? Помню только, как судорожно сжимала пальцами белую рубашку в страхе, что весь мир померкнет и все это окажется сном. Но Коннор не растворялся в окружающей вселенной. Он несмело прижимал меня к себе, и в этом жесте я ощущала весь пройденный нами тернистый путь.

Дел было по горло. Каждый день приезжали работники, ремонтники, риелторы и представители банка. Сознание больше не ощущало этот мир так остро, и потому контактировать с людьми оказалось не так сложно. Мне удавалось сдерживать свой пыл и язык даже с самым неприятным быдлом. Даже когда рабочий в синем комбинезоне и черной бандане на голове, торопливо чинящий котельную в подвале, вдруг осмелел и предложил мне иную оплату труда, я все же смогла удержать себя от желания выкинуть человека пинком под зад из дома вообще без оплаты. Нет. Я кинула деньги на пол в унизительном жесте, указав человеку на отвратительность его поведения. Мужчина что-то несмело проблеял на матершинском языке, но пререкаться не стал.

Общение с незнакомыми людьми, что воспринимали меня не серьезно в связи с моим ложным двадцатилетним видом, было не самое приятное. Дни текли друг за дружкой по каплям, и каждый такой день я проводила в сборе старых вещей. Их осталось не так много: посуда и запыленная мебель, фотографии и картины на обветшалых обоях, изъеденные молью шторы и постельное белье в старом шкафу. Техники не осталось – все ценное давно вынесли воры или прочее отребье человеческого рода. Выкидывая или откладывая в сторону вещи, я с каждым разом ощущала, как в сердце заливается разгоряченное железо.

Конечно, большую часть пришлось свести на свалку. Но распрощаться с вещами в собственной когда-то комнате было очень сложно. Мне не хотелось подниматься на второй этаж. Все ночи были проведены в гостиной, но когда первый этаж был полностью расчищен от хлама, я, сжимая кулаки, все же поднялась вверх по лестнице и на рефлексах прошла в сторону запертой двери.

Комната была светлой и пыльной. Ноги не решались нести меня дальше порога, но я все же пересилила себя. Белые стены покрылись темными и желтыми пятнами. Двуспальная постель накренилась из-за сломанной передней ножки. На ней не было игрушек, множества подушек или прочего «розового» девичьего атрибута. В большей степени моим воспитанием занимался отец с его любовью к солдатской дисциплине, и потому единственными характерными для личности вещами здесь была покрытая многочисленными фото над кроватью стена, высокий белый книжный шкаф с множеством книг, разбитые или запыленные косметические флакончики на туалетном столике. И навесная полка, на которой громоздились немногочисленные виниловые диски с классической музыкой.

Пощурив глаза, я подошла к стене и аккуратным движением выудила черную квадратную упаковку. С обложки потускневшим от времени взглядом смотрел черно-белый мужчина с высокими залысинами, но приятной учтивой улыбкой. Его руки были скрещены на груди, но рассмотреть пальцев было невозможно: ладони закрывали крупные белые буквы «HANS ZIMMER. The classics». В горле запершило, но далеко не от стоящей в воздухе пыли. Покрутив несколько раз диск в руке, я закрыла глаза и ощутила себя шестнадцатилетней девчушкой, которая возвращалась домой с одной только мыслью: послушать любимого исполнителя. Воспоминания собственных действий мелькали, словно замедленные кадры немого кино, и ноги, повинуясь им, привели меня к небольшой белой тумбе у кровати. Руки чесались установить диск на раритетный виниловый проигрыватель, что раньше покоился рядом с постелью, но стоило мне открыть глаза, как в голове сожалеюще цокнуло собственное сознание. Конечно, проигрывателя уже не было. Его наверняка продали на блошином рынке за дешевку.

‒ А ведь вас было больше, ‒ отрешенно прошептала я, вновь возвращаясь к полке.

Руки действовали на автомате. В этой комнате было все таким родным, что я не решалась выкинуть хоть что-то, кроме старой мебели. Я даже не смогла вовремя сообразить стереть пыль с родных вещей, просто складывала их в коробки и отправляла в гостиную. Возвращение было и вправду неприятным. Но самое страшное было впереди.

Стоя у закрытой комнаты с разноцветными буквами «Мир Дака», я сдерживала собственное сердце. Эта комната вызывала во мне столько боли в груди, но я должна была пересилить себя ради собственного же спокойствия. Нельзя бежать вечно от прошлого, верно?

Подрагивающая рука оттолкнула скрипучую дверь, и та мягко поддалась вперед. Голубые стены, как и в моей комнате, покрылись пятнами от старости. Одеяла и подушки на пыльной односпальной кровати изъедены насекомыми, и сквозь слои пыли можно было лишь в некоторых местах разглядеть мультипликационных динозавров. Каждая мелочь вызывала во мне горечь, и от каждого взгляда на эти стены собственные глаза хмурились: огромный разорванный заяц до потолка в углу комнаты, коричневый шкаф, в котором еще хранились вещи, переломанный и валяющийся на ворсистом некогда белом ковре мольберт. Множество рисунков, усеявших пол… я не смогла переступить порог. Стояла на входе, кусала губы и ощущала потребность спрятаться в спасительных объятьях андроида. Дверь медленно вернулась на свое прошлое место, когда я решила продать дом с единственной не разобранной комнатой.

На работу ушло две недели. Каждый день телефон в обязательном порядке звенел по несколько раз, и среди звонков покупателей, риелторов и ремонтников иногда выделялся хриплый голос Хэнка. Мужчина чертыхался, рассказывал о новостях Детройта, несколько раз даже нехвалебно высказывался в сторону правительства. Оно было не удивительным. Андерсон показал себя с самой неожиданной стороны за последние несколько дней, и потому каждое его негодование в сторону президента и ее попыток усмирить андроидов-девиантов было воспринято мною, как должное. Я бы тоже возмущалась, будь я самоличным свидетелем желания правительства лишить андроидов того, за что те боролись: за оплату труда, за самовольный штат, за свободу. Однако последний звонок Хэнка был более или менее положительным. Мужчина рассказал, что в город наконец начинают пребывать люди, и что между андроидами во главе Маркуса и людьми были подписаны все соглашения. Им все же отдали равносильные с людьми права на самовыражение, заработную плату, содержание имущества. Но штат, конечно же, остался лишь в мечтах. Однако Андерсон был рад не этому:

‒ Даже этот мерзацев Камски был, ‒ сквозь сонный и уставший голос Хэнка все же сочилось некое ликование и ехидство. ‒ Потоскали его изрядно.

‒ В каком смысле? ‒ озадаченно спросила я, ощущая, как внутри поднимается волна неприязни к одному только звуку фамилии.

‒ Ты там что, вообще от цивилизации оторвалась? ‒ нетерпеливо пробубнил старик. ‒ Темнота… какой-то больной ему глаз разбил. Был бы я там, еще вдогонку бы пинка под зад дал.

Старый, добрый Хэнк. Я и вправду была оторвана от внешнего мира, ведь вся техника была вынесена из дома и новости для меня были доступны только при целенаправленной работе с планшетом. Но до него мне было некогда, и потому лейтенант стал моей почтовой птичкой с новостями. Мы говорили еще несколько минут. Андерсон сообщил о том, что производственный цех Киберлайф заморозили, и теперь решается вопрос о передачи руководства Маркусу. Эта идея меня не совсем обрадовала. Да, андроиды отныне были свободны, но тонкости воспроизводства их были такими щепетильными, что я старалась не вникать в суть философских рассуждений. А вот весть о закрытии здания «Киберлайф» напротив была приятной. Это место вызывало не самые приятные ассоциации. Несясь по заснеженным улицам к блокпосту Маркуса, я лишь могла метаться в неизвестности о произошедшем на территории корпорации. Коннор мог быть мертв, мертвым мог оказаться и Хэнк. Воображение подкидывало картины, где посреди холодного пола лежат оба напарника, и между ними, словно смерть в идеально выглаженном костюме «Киберлайф», стоял RK800. Но все обошлось. Не знаю, как, но обошлось.

Среди рабочих и лейтенантовских звонков было и еще несколько. Недолгих, коротких и малочисленных… разговоры не клеились, я ощущала высокую бетонную стену между моим и мужским голосом, который учтиво задавал вопросы о продвижении процесса купле-продажи дома. Порой слова замолкали, и мы оба молчали, как будто бы стараясь найти хоть что-то, что могло помочь в разговоре. Выходило плохо. С каждым таким звонком я все больше чувствовала внутри нарастающую тревогу из-за возвышающейся стены и трепет от мягкого, но потерянного тона Коннора. Было так сложно. Совершенно две разные личности с разными взглядами и происхождениями, разным опытом. Он жил всего три месяца, умело использовал речь и речевые коммуникации для легкой беседы с любым человеком, но вся суть их была лишь в учтивости и уважении. Я же могла несуразно высказываться, заикаться и что-то быстро лепетать, хоть содержание этого лепета было гораздо глубже, чем его аккуратные фразы. Другими словами, он умел говорить, но совершенно не представлял, что должен был сказать. Я же переполнялась всем тем невысказанным, что хотело вырваться наружу, но как именно это сказать ‒ не знала.

Эти звонки были солью на открытой кровоточащей ране. После каждой положенной трубки я секундно сожалела о решении переехать в Детройт, но уже подготавливающиеся сделки с покупателем родительского дома и продавцом здания в Мичигане наступали на пятки. Вот-вот я должна была покинуть Рокфорд, и в этот раз навсегда. Конечно, поворачивать было поздно только из-за уже исполненных планов, однако на деле сожаление о переезде сменялось на желание поскорее вырваться отсюда по другой причине. В другом городе меня ждали. Пусть это было скрыто, и никто не говорил мне этих слов напрямую, но это ощущалось в каждом звонке, на линии которой звучал мужской, механический голос. Мы были напуганы этими резкими изменениями, не более. Бросать все только из страха будущего было глупым. И когда вечером телефон зазвенел в привычной для меня мелодии, а разговор вновь не клеился, я, с дергающимся сердцем, нарушила наступившую тишину:

‒ Я очень скучаю, Коннор.

Несколько секунд молчания было словно ножом по сердечному органу. Мне так хотелось услышать хоть что-то, хотя бы учтивое или перепуганное прощание, да даже звук имитированного вздоха, лишь бы знать о нахождении на том проводе значащего для меня создания! Но вместо этого прозвучал притихший голос:

‒ Я тоже.

Это был легкий жест, такой простой и немногословный, но в нем слышалось гораздо больше, если бы андроид вдруг решил произнести целую поэму. Весь оставшийся день я чувствовала себя маленькой девочкой, с лица которой не сходила улыбка ни на минуту. Это было на руку: вечером состоялась встреча с потенциальным покупателем по заключению сделки.

Самая обычная женщина тридцати с чем-то лет. Короткие, завитые волосы, едва ли не черные глаза. Она дружелюбно улыбалась и с заинтересованностью осматривала дом, всякий раз отмечая мою гостеприимность. Но все это было лживым. Ее взгляд был пуст в те моменты, когда мы не общались. Я знала, зачем она пришла сюда ‒ найти новую жизнь. В этом мы были с ней похожи.

Последняя ночь давалась мне так же сложно, как и первая. Дом был относительно новый, по крайней мере, не превышал возраста до пятнадцати лет, и потому ремонт был скорее косметическим, чем капитальным. В некоторых местах все же пришлось выложить не малые деньги, но накопленные за семь лет службы финансы позволяли мне жить безбедно как минимум несколько лет. И потому дел в доме больше не было. Я не могла уснуть. Бродила из комнаты в комнату, листала планшет, осматривала все собранные и готовые к транспортировке коробки с вещами. Руки чесались что-то сделать, хоть что-нибудь, и в самом дальнем уголке мозга я почувствовала нарастающий зуд. Вернувшееся желание начистить несуществующую катану чесало меня изнутри, ерзало и сжималось в грудной клетке. Мне и вправду казалось, будто бы у меня отрезали конечность, настолько близко психика воспринимала боевую подругу к сердцу. Я не знала, что делают с оружием покинувших подразделение бойцов. Отдают следующему набору? Уничтожают в горячей топке? А может, отправляют на склад? В любом случае катаны мне больше не видеть. В какой-то степени я даже была этому рада.

Отъезд прошел более или менее спокойно. Вещи были отправлены в шесть утра транспортной компанией, я же, не желая торопить дорогу, отправилась на автобусную остановку. Было бы проще покинуть штат через авиакомпанию, но предстоящий момент моего появления в Детройте почему-то вызывал волнение. Конечно, так было бы быстрее ‒ пару часов сна и ты уже в соседнем штате. Но все же автобус с его двухдневным переездом был мне гораздо ближе.

Вопрос о новом жилье был решен в те же дни, что и ремонт родительского дома. Честно говоря, мне было абсолютно наплевать что это будет за дом, какого он цвета, сколько комнат и как много лет. Я лишь указала риелтору на такие обязательные условия, как два этажа, отсутствие в истории криминала, наличие заднего крупного двора и желательно близкое расположение к Зендер-стрит. Последнее было прямо таки наваждением. Улица не была выбрана так просто, ведь на ней проживал единственный более или менее знакомый мне человек города – Хэнк Андерсон. Риелтор коротко кивнул головой. За те суммы, что я ему платила, можно было смело заказывать жилье на самом нижнем уровне ада ‒ работник и его бы смог достать.

Вещи прибыли в пункт назначения на несколько часов раньше меня. Мне безумно хотелось спать, тело ломило от недосыпа и стресса, с которым я пересекала границу штата. И сейчас я, щурясь и кутаясь в легкое вельветовое пальто, стояла напротив своего нового дома на Зендер-стрит. Бордового цвета двухэтажный коттедж, с треугольной белой крышей, усеянная утоптанным транспортерами белым снегом лужайка. Высокая черная дверь со стеклянными размытыми вставками по бокам отделяла меня от новой жизни, начатой с нового листа. Он наверняка был богатым и красивым изнутри: риелтор постарался, сбавив у продавца цену на тысячу, и потому столь красивый дом обошелся мне за копейки. Участок в Иллинойсе был продан за шестнадцать тысяч долларов. Покупатель не пыталась снизить цену, ведь уединенное расположение дома в элитной жилой зоне Рокфорда было и вправду просто идеальным. Но в Детройте каждый день появлялись все больше и больше новых предложений. Зендер-стрит не был исключением. Покупатель отдал участок за жалкие четыре тысячи, оперируя желанием поскорее уехать из неспокойного города. Риелтор вовремя ухватился за шанс.

Дом находился на другом конце улицы, вдалеке от лейтенанта, но мне было важно хотя бы такое расположение. Я нерешительно открыла дверь и вошла в дом. Темные бордовые стены с белыми плинтусами, гостиная слева, кухня справа. Впереди виднелся еще один коридор, идущий параллельно с ведущей наверх покрытой ворсовым ковром лестницей. В документах значилось три спальни, две ванной комнаты, столовая, кухня и гостиная, не говоря уже о широком подвале, куда с легкостью бы поместился бассейн. Я потеряно стояла на пороге, оглядывая стены. Вот значит где мне придется провести остатки отведенных столетий…

Разбор вещей занимал много сил. Коробки громоздились в гостиной, коридоре, кухне. Продавец оставил мебель, и, хоть она была в отличном состоянии, я все же рассчитывала в перспективе ее заменить. День длился неприятно долго. Приняв столь желанные после двухдневной поездки водные процедуры и сменив дорожную одежду на темные джинсы с просторной полосатой рубашкой, я принялась за дело. Вещи валились с рук. Внутри все чувствовало себя подавленно, неприятно. Если изначально я связывала это со страхом перед перспективой встретить здешних знакомых, то теперь причиной мне казалась общая потерянность. У меня появился собственный уголок жизни, я вновь ощущала мир всеми своими клеточками, вновь делала глотки воздуха полной грудью. Однако оставалось одно «но» – теперь мне было нечем заниматься. В прямом и переносном смысле.

Спальня была обустроена, когда послышался стук во входную дверь. Никто не знал о моем местонахождении, разве что риелтор, ведущий банкир и продавец. Вряд ли кто-то из них стоял по ту сторону и ждал, когда ему откроют.

Почувствовав напряжение внутри, я медленно положила взятую в руки коробку с посудой на разделочный стол. Мне не хотелось открывать. Мне не хотелось ни с кем общаться, и уж тем более с соседями, которые вдруг могли решить познакомиться с новым жителем улицы. Холодный паркетный пол охлаждал босые ноги, шаг за шагом вел меня к двери, и каждый этот шаг буквально разъедал чувством страха изнутри. Я могла догадываться, кто пришел. Легче от этого не становилось.

– Хэнк! – открыв дверь, я с улыбкой на лице поприветствовала седовласого старика. Лейтенант дружески махнул рукой. Коричневая куртка была припорошена снегом, волосы местами слиплись. За окном не было такого уж сильного снегопада, и потому это показалось мне странным. – Проходите.

Я отступила назад и только сейчас заметила кого-то еще за его спиной. Кого-то еще?.. андроид был растерян. На нем больше не было серого фирменного пиджака с серийными номерами и прочей раздражающей чепухой. На его место пришел обычный синий, с черными контурами по краям. Уж не знаю, кто писал его чувство стиля, но оно было слишком восхитительным, и оттого – пугающим.

Губы, словно нарочно, отказывались работать. Закрыв дверь и включив свет в темном коридоре, я все же смогла издать хоть какие-то слова приветствия, хоть это скорее и было похоже на перепуганный шепот:

– Привет, Коннор.

– Добрый день, Анна.

В то время, как внутри меня разверзся ад, он вдруг стал непривычно спокоен и учтив. В его глазах больше не было потерянности, голос был тверд как и в тот день, когда мы впервые столкнулись у стола Хэнка в день моего появления. Это показалось мне таким неприятным, что я поспешила обратиться к осматривающему гостиную лейтенанту.

– Как вы нашли меня?

– В этом городе не так много идиотов, которые хотели бы купить дом на окраине в такое неспокойное время, – Андерсон протискивался через коробки, пытаясь использовать грацию кошки. Получалось плохо – вместо этого он точно старый обрюзгший пес застревал тут и там, сваливая на пол уже вытянутые из коробок вещи.

– Ну спасибо вам на добром слове.

– Ай, черт… – Хэнк, зацепив одну из статуэток в виде вставшей на дыбы лошади, едва успел поймать ее в полете. Статуэтка вернулась на коробку, а лицо офицера озарила самодовольная и уверенная в своих еще теплящихся реакциях улыбка. – Ну и за сколько ты взяла этот дом?

Мне не хотелось стоять рядом с андроидом. Он, как и я, старался не смотреть в мою сторону, изучая помещение любопытным взором. Когда Коннор отвернулся, чтобы оглядеть кухню, я заметила голубой свет на виске. Он так и не избавился от диода.

– Всего ничего по сравнению с тем, за сколько продала родительский, – сама не осознавая зачем, я переложила пару коробок из одной кучи в другую. Все что угодно, лишь бы не смотреть в его сторону. – Четыре тысячи с хвостом.

– Четыре тысячи за эту домину?! Похоже, с этим городом все очень плохо…

– Снижение цен на недвижимость вполне закономерное явление, – откуда-то из кухни доносился мягкий, но повышенный тон андроида. Почему-то было неуютно осознавать, что он вот так блуждает по дому, в то время, как между нами высится стена. – Люди боятся здесь жить.

– К черту кожаных ублюдков, – раздраженно махнул рукой старик. – Этому городу и без них вполне нормально.

Старый, добрый Хэнк, в который раз подумалось мне. Коннор буквально выплыл из коридора, оказавшись в гостиной вместе с нами. Некоторое время царила тишина. Я видела, как мигает голубой диод, слышала как натужно от нетерпения скрепит кожаная взмокшая куртка лейтенанта, чувствовала, как хаотично двигаются мысли в моей голове.

– В общем-то, я пришел только поздороваться. Я мог бы остаться помочь, но не хочу, – честность и простота слов лейтенанта были такими удивительными, что я в усмешке подняла брови. – Но я привел тебе помощника. А мне идти пора.

С этими словами Хэнк шлепнул по нагрудным карманам куртки и не спеша двинулся мимо коробок к выходу. Я не была готова к такому исходу! Рефлексы едва не заставили меня остановить лейтенанта перепуганным криком, но вместо меня это сделал другой.

– Лейтенант! – возглас перепуганного андроида так и не достиг ушей Андерсона. Тот уже скрылся за дверью.

Секундная стрелка часов, что так громко доносилась внутри одной из коробок, била по голове, словно молоток. Я не могла пошевелиться, не то, чтобы что-то сказать. Это было взаимным. Андроид, стоя на пороге гостиной ко мне полу-боком, отблескивал желтым цветом диода. Его руки сжимались и разжимались в кулаки. Словно напуганный щенок в этом опасном, полного неизведанного мире.

Внезапно мне стало стыдно. Коннор был ввергнут во всю эту пучину чувств и эмоций так резко, что того и гляди сгорит прямо на месте, предпочтя суицид этим странным новообразованиям внутри. Все дни пребывания в Рокфорде мне так хотелось дотронуться до него вновь, сказать что-то теплое и уютное, а вместо этого я с ошарашенным видом глотаю воздух и смотрю на сжимающиеся мужские кулаки. Мы не могли вот так простоять целую вечность.

– Ну что ж, ты влип, Коннор, – я попыталась смастерить ехидную ухмылку, но судя по смущенному виду обернувшегося мужчины, до ухмылки было далеко. – Здесь дел выше крыши.

Их и вправду было много. На дворе был час по полудню, и за прошедшее время я успела привести в порядок только ванную комнату, собственную спальню и столовую. В коробках еще оставалось множество вещей в виде посуды, картин, купленного в родных краях постельного белья и прочих бытовых вещей. Выкарабкавшись из гостиной, я отправилась на второй этаж. Андроид так и остался стоять на месте еще несколько минут.

Напряженная тишина нарастала с каждой минутой. Я осознавала, что мы оба выглядим как юные подростки, испытывающие друг к другу влечение, но не знающие, что с этим делать. Была одна разница: я то уже проходила это и могла предпринять хоть какие-то действия на основе накопленного опыта. Коннор опыта не имел, и потому ему оставалось просто слепо плыть по течению. Мы едва ли не в прямом смысле бегали друг от друга по комнатам. Всякий раз, как рядом где-то слышались шаги, я тут же покидала стены, находя себе занятия в других делах. Как ни странно, то же самое делал и он.

Дела катастрофически уменьшались. Бегать по комнатам было уже не так просто, точнее – вообще невозможно. Ближе к четырем вечера, когда на улице начали опускаться закатные лучи яркого солнца, в гостиной оставалось лишь несколько коробок. Столько же их было и в коридоре. Мне не хотелось притрагиваться к ним. Воображение рисовало, как картон разрывается, обнажая свою пасть с острыми зубами, и руки отчаянно отказывались дотрагиваться до чертовых ящиков. Встав у входа в гостиную, я отрешенно оглядела ее стены. Кожаный коричневый диван, такие же кресла, стеклянный журнальный столик. Бордовый ворсовой ковер у имитации камина, на котором предстояло расположиться не самым приятным для меня вещам. Пустые книжные полки напротив дивана скоро забьются книгами, но их временное отсутствие меня не волновало. На душе было пусто. По странному пусто.

– Все в порядке?

Андроид стоял где-то за спиной. Его пиджак был аккуратно сложен на спинке дивана. Я слегка дернула в сторону правого плеча головой, но смотреть на Коннора не стала. Я и так наверняка знала, что его диод горит желтым, а тонкая прядь темных волос спускается вниз по левому виску.

– Я каталась по миру целых семь лет. Иногда сидела в стенах подразделения, – во мне больше не было страха смотреть в темные глаза андроида. Он сменился страхом встречи с содержимым коробок. И потому я с некоторой обреченностью обернулась к Коннору, почувствовав, как за спиной шуршат распущенные тяжелые волосы. – У меня так давно не было дома, что я отвыкла от этого.

– Но теперь он у тебя есть, – утвердительно в своей решительности произнес мужчина.

Его белая рубашка, обтягивающая тело и заправленная в джинсы, местами покрывалась мелкими складками. Верхняя пуговица расстегнулась, галстука не было. Странно, что я не заметила этой детали сразу. Смотреть на него было легко и прекрасно, я с упоением наслаждалась трепетом внутри грудной клетки. Он же смотрел на меня с неприкрытой решительностью и спокойствием. Следующие слова сорвались с меня быстрее, чем я успела осознать их.

– Нет. Он «у нас» есть.

Бум – и все завесы сняты. Я слышала, как кирпичи этой тяжелой стены рушились, осыпались вниз. Сознание разрывало их собственными руками, освобождая стянутые в тиски чувства вздыхать полной грудью. Спокойствие в глазах Коннора сменилось на смятение, губы открывались и закрывались в немых многочисленных вопросах, но прежде чем он смог задать хоть один, я, стоя к нему боком продолжила свои мысли.

– Лейтенант сказал, что «Киберлайф» закрыт. Я знаю, ты сейчас у Хэнка, так что если не захочешь остаться здесь – этот дом все равно для тебя всегда открыт, ты же понимаешь.

Он больше не открывал губы, а только лишь щурил глаза. Желтый диод на мгновение стал красным, и, честное слово, это поубавило моей решительности. Но я, встряхнув тревожные мысли с плеч, не спеша прошла к стоявшей у камина коробке. В руках была заготовлена влажная тряпичная салфетка, спину сверлил удивленный взгляд карих глаз. Вряд ли он согласится, однако сейчас меня это волновало в меньшей степени.

На дне полу-разобранной коробки лежали фотографии. В Рокфорде я не позаботилась о том, чтобы бережно снять семилетнюю пыль с каждой стеклянной рамки, лишь бездумно складывала фото в ящики в желании поскорее закончить дело. Теперь же предстояло очистить каждую и выставить на камин. Не знаю, зачем, не знаю, как. Просто чувствовала, что это было нужно и все.

Выудив из коробки фотографию альбомного формата, я аккуратно сняла слой пыли с поверхности. Это было когда-то счастливое фото, висящее над моей кроватью. Маленькая девчушка с рыжими, огненными волосами махала рукой в камеру, громоздясь на плечах рослого, широкоплечего мужчины в синей рубашке. Женщина рядом улыбалась доброй, благодарной улыбкой. В ее руках покоилась сладкая вата, тонкие губы покрывала красная помада. Она так любила кровавый цвет… красное платье, красные бусы, красные серьги. Из под просторного платья уже выглядывал живот. Даже когда я в свои далекие двенадцать лет пожелала перекрасить волосы в огненный цвет, воспротивился только папа. Но разве он мог остановить подростка и любимую жену в решении изменить цвет волос? Они были такими счастливыми, светлыми. Добрыми…

Я не ощущала слез в горле, не чувствовала их и на глазах. Пальцы аккуратно исследовали холодную стеклянную поверхность, словно бы пытались прочувствовать каждую воображаемую неровность на лицах родных людей, вновь ощутить тепло их объятий. Мне было тоскливо. Тоскливо и холодно. Все слезы я выплакала в последние дни своего пребывания в Детройте. Встреча с Эмильдой Рейн, после которой я еще несколько часов проревела от безысходности и одиночества внутри, выжала меня до капли. Теперь мне оставалось лишь скорбно молчать, сожалеть о тех семи лет жизни, в течение которых я не вспоминала прошлую жизнь.