Текст книги "Каминг-аут (СИ)"

Когда служанки приблизились, Фрэя разглядела на белой подушке продолговатый предмет, накрытый большим платком бледно-персикового цвета. Издалека платок становился совершенно неотличимым от подушки.

Лотайра кивнул ей, давая знак выйти из-за стола вслед за ним.

Так вот, что напоминало ей кимоно, в которое обрядили её перед празднеством! Кимоно, в которое наряжают невесту. Интересно, узнал ли его Икигомисске. Теперь ясно, зачем просили вынуть кольцо из губы.

Остановившись перед столом, лицом к площади, Холовора растерянно озирала толпу. Моисей поднялся на одну ступеньку выше и снова замер, огорошенный собственной свадьбой не меньше её.

– Моисей, подойди ко мне, – повелел Лотайра, простирая тощую руку. Рукав сполз по коже, оголяя локоть.

Тишина облаком зависла над головами. Икигомисске медленно ступил еще на одну ступень. Его лицо выражало крайнее недоверие и почти ужас. Фрэя никак не могла разобраться в себе, с одной стороны, нельзя сказать, что она не рассматривала возможность брака с Моисеем, она же расчетливая девушка, однако внезапное распоряжение Лотайры повергло её в такой шок, что она даже не могла воспротивиться свадьбе, продолжая молчать. Все слова протеста сдуло из головы, остался только какой-то священный ужас, видимо, выражение лица у неё было такое же, как у Моисея. А разве она готова? Да она толком в девках-то побывать не успела! Моисей и муж… в голове не укладывается! Нет! Определенно нет! Это же Моисей! Она знала себя и знала свою гениальную логику, и то, что разворачивалось перед глазами, казалось полнейшей дикостью. Конечно, он хорош и ей нравится, но… замуж – это, пожалуй, сверх норм.

На черной подушке покоился веер, форму которого она узнала по очертаниям, прикрытым черным платком.

Черт! Всё по-настоящему! Лотайра намерен выдать её за своего слугу! Если кто-нибудь не возьмет её за руку, она закричит!

Какой к черту брак?! Ей всего восемнадцать! По законам этой страны она еще два года как несовершеннолетняя. Кто давал согласие? Что-то она не припоминает, чтобы соглашалась на этот брак. Спросить, чего желает невеста, разве никто не собирается?

Боже, как она влипла!

Икигомисске, наконец, путем сомнений и противоречий поднялся на помост. Прошел рядом, и девушку начала колотить дрожь, и это на глазах у всех гостей! Встал по правую сторону от Лотайры и задержал удивленный взгляд на ней. Как будто это она спланировала свадьбу! Его лицо напряглось, словно Моисей собирался шумно выдохнуть. Отсюда, с близкого расстояния, девушка могла видеть, как пульсирует жилка под тонким воротником водолазки.

Три женщины с дарами поднялись на помост и затихли напротив Лотайры, ожидая дальнейших приказаний.

Забрав со средней подушки головной убор невесты, Лотайра погрузил его на голову Фрэи. Поразительно, как со своим маленьким ростом повелитель умудрялся выглядеть величаво и важно. Сняв светлый платок, Лотайра плашмя поднял на свет небольшой меч в белых ножнах и аккуратно опустил платок на место. Присев, собственноручно пристегнул ножны к её поясу. Девушка сразу ощутила себя тяжелее на один головной убор и меч. Остался только веер, символизирующий счастье. Только невеста не знала, счастлива ли она. Повелитель заткнул его за пояс оби, теперь, когда она пойдет, веер раскроется. Закончив с приготовлением, Лотайра велел принести цуно какуси, которая нужна для того, чтобы скрыть «рожки ревности», по легенде бывающие у невесты. Ожидалось увидеть огромную белую шляпу с коротким шлейфом, которая одевалась поверх головного убора, полностью его скрывая, возможно, она еще будет расшита цветами и узорами.

Икигомисске продолжал на неё безотрывно смотреть, будто бы видел впервые в жизни, и вскоре возникло не проходящее чувство, что он к ней присматривается. Мужчины, они в последнюю очередь думают о свадьбе, а представлял ли Моисей, чем обернется их знакомство? Маловероятно, он слишком горд, чтобы видеть дальше собственного носа.

Служанки разошлись в стороны.

Выйдя вперед, Лотайра провозгласил:

– Смотрите все! Смотрите на влюбленных детей и будьте счастливы, как счастлив сейчас я! Каждый, чье сердце открыто для любви и верит в её непревзойденную силу, поклонитесь перед лесом! Поклонитесь двум детям и незыблемости союза наших рас! – повелитель махнул рукой в их сторону и отступил, открывая обзор.

Странно, поживешь немного с Лотайрой и начнешь привыкать к его театрализованным жестам и громким речам. Похоже, он не такой уж плохой, как она думала. Ей хотелось бы в это верить, но каждую секунду она ждала от него ответного удара.

После торжественных слов гости, все как один, опустились на колени, кланяясь в землю. Повелитель отошел назад, ясно давая понять, что этот жест предназначен только для них с Моисеем.

Икигомисске сделал неуверенный шаг ей навстречу.

Тяжелая прическа оттягивала голову. Надо же, на подобную мелочь обратила внимание!

Влюбленным? Не заметила, как влюбилась? Неужто вредность была лишь производной любви? Или она так сопротивлялась нагрянувшим чувствам? Этот человек, стоящий перед ней, похитил её! И также неоднократно выручал из беды.

Девушка отвернула вдруг отяжелевшую голову. Совсем забыла, что на них устремлены взгляды всех собравшихся. Гости расступались, давая дорогу повелителю. Некоторые до сих пор сидели на коленях и склоняли головы.

Лотайра провел их по насыпной дороге вдоль леса, к синтоистскому алтарю, куда приходили артисты и служанки – помолиться или загадать желание. Это было с задней стороны дворца, у самой каймы леса, на спрятанной за воротами старинной площади. От гостей отделилось человек пятнадцать-двадцать, только им дозволялось присутствовать на бракосочетании, возможно, кто-то из приближенных Лотайры. Главе Миран со своей свитой тоже было позволено присутствовать, но Фрэя теперь его не опасалась. Став женой советника, она окажется под эгидой леса, а соответственно и Лотайры.

С венчальной площади просматривалось звездное небо, холодный воздух нес по нему темные облака. Деревья нависали над стенами, сгущая тени под черепичными крышами. Площадь же была белоснежной во мраке.

Икигомисске скользил справа, как всегда неспешно и грациозно, вовремя он научил ходить в этих колодках, но девушка не сомневалась в том, что если она вдруг зацепится деревянной подошвой и упадет, Моисей обязательно её подхватит. А еще не покидало острое чувство, будто он хочет на неё посмотреть.

Дожила до дня свадьбы, а ведь совсем недавно сидела за школьной партой и чертила ручкой цветы и сердечки на полях. Долго будет привыкать к своей новой роли. Она уже почти месяц жила с Моисеем и до сих пор не задумывалась, словно бы у них могло что-то получиться.

В темноте, при свете лишь настенных фонарей, никто не заметил, как японец взял её за руку. Кажется, еще есть очень многое, чему ему придется обучать свою новоиспеченную невесту, и в этот раз он согнулся в неглубоком поклоне, утягивая её за собой. Их примеру последовали остальные. Пальцы здоровой руки сжимали её ладонь, прохладные, расслабленные и уверенные. Потом Моисей сделал одну странную вещь – разжал ладонь, выпуская её руку, и поднялся пальцами по запястью, вверх к локтю, а после отпустил. Причем мужчина глядел прямо пред собой. Может, это означило следующее: «Прости, я был не прав на счет тебя, я обязательно исправлюсь»?

Сперва в храм вошла Фрэя, она уже догадывалась, что первым из него выйдет Моисей, тем самым, определяя место главы в браке.

Лотайра сам провел обряд, и не понадобился ни священник, ни жрица. Да и храм был не синтоистским, скорей всего, здесь поклонялись духам леса или богам плодородия… а, возможно, сокровенным чаяниям.

Сидя в стенах храма, они поочередно выпивали из трех чашечек, куда Лотайра наливал сакэ.

Одно она вынесла из всего этого – ей нравилось прикосновение руки Моисея, большой и тяжелой. Девушка скосила взгляд на правый рукав, в слабо трепещущем шаре над их головами и отблесках на стенах темное одеяние надежно скрывало руку.

Осторожно поднеся третью крохотную чашечку к губам, Моисей сделал три глотка. Кадык задвигался. Смуглые пальцы выделялись на белом фарфоре. Мужчина передал ей напиток, и Фрэя в точности повторила его действия. Сакэ пить тоже своевременно научилась. Подносить сакэ другому принято было двумя руками, Моисей же делал вид, что ему всё нипочем. После девяти глотков в голове зашумело, а у жениха даже глаза не заблестели.

После чего повелитель передал две раскрытые деревянные коробочки, расписанные красно-черными узорами и усатыми драконами. Зазвучала японская арфа – кто-то играл для них. Лотайре пришлось самому доставать кольцо из коробочки, потому что советник не мог справиться с этой задачей без чужой помощи. Фрэя протянула ладонь, и Моисей надел на безымянный палец посеребренное кольцо с крошечными бриллиантами. Затем она то же самое проделала со вторым обручальным кольцом. Какая ирония судьбы заключена в том, что именно его левая рука и была нужна.

Девушка держала его ладонь, глядя на кольцо до тех пор, пока Моисей сам не опустил руку.

Слова, которые она говорила, расплывались на языке кашей. Речи толкать – не её конек. Голос Моисея по сравнению с её казался музыкой и был тверже.

Икигомисске улыбался уголками губ, когда она произносила клятву верности мужу.

– Вы принесли друг другу брачный обет, теперь с позволения власти мне данной, я могу объявить вас мужем и женой.

Не думала, что услышит эти слова там скоро, а вот Моисею пришлось подождать, пока она родится. Теперь она Фрэя Икигомисске.

– Моисей, можешь поцеловать невесту, – сбавив весь свой помпезно-торжественный задор, просто сказал Лотайра, это был даже не приказ повелителя и не просьба священника.

Японец некоторое время смотрел на неё, его взгляд выражал умиротворение, в коем-то веке… Прижал ладонь к щеке и, слегка придерживая мизинцем под подбородок, приподнял её лицо. Теперь Моисей принадлежит ей, целиком и полностью, но отсюда так же вытекает, что она его, а это мысль совсем не прельщала. Под ложечкой засосало, и проснулся застарелый страх. Захотелось отвернуть лицо. Пугала сама мысль, что он может дотрагиваться до неё, по той простой причине, что теперь она его жена, а при таком количестве свидетелей, брак вполне мог считаться законным, да и Лотайра не зря всем тут верховодил. Убежать, спрятаться, снова стань маленькой девочкой и не лезть во взрослую жизнь, еще хотя бы лет пять она может ею побыть. Она не готова к супружеской жизни. Почему никто не понимает?! Не готова!

Глаза округлились, секунды растянулись в минуты.

Госпожа Икигомисске – страх-то какой!

Моисей тронул губами её лоб, всего лишь на пару мгновений, она как раз успела вдохнуть глубже.

Спасибо – почти сказала, но, кажется, он понял всё и без слов. Догадливый у неё супруг.

Дальше следовал банкет под звуки музыки. Подали запеченные почки.

На площадь, подготовленную под праздничные представления, вышел японец в народной маске. Волосы были убраны под покрывало, так чтобы было видно шею. Длинное белое кимоно, покрытое переливающимися синими узорами по всей длине, дерзко распахивалось спереди, обнажая стройные ноги и на мягкой подошве сапоги выше колен.

Переодетая во второе по счету свадебное кимоно, накинутое поверх белого, Фрэя сидела на привычном месте по левую руку от Лотайры. Она пребывала в новом пока для неё состоянии, пытаясь разобраться в происходящем, витала где-то. Вообще ей не свойственно витать в облаках, особенно, когда эти облака похожи на грозовые тучи, готовые ударить молнией. Дома она нашла бы выход, спрятавшись в чьей-то комнате и болтая о всякой всячине, или пошла бы гулять с Берни, включила бы музыку, но еще вчера она была такой простодушной, важнее душевного равновесия для старшеклассницы Фрэи не было ничего. А как успокаивают себя «жены»?

По краям площади рассаживались музыканты, высвечивались вспышки фотоаппаратов.

Выступающий артист изобразил поклон. Задула надрывная флейта, обозначающая туман.

Встал боком к ним и тут же плавно прогнулся, якобы прогибаясь в мост, медленно, плавно, и, уже начав запрокидывать голову назад, резко выпрямился. Девушка от неожиданности даже села прямее. Японец снова повернулся к ним лицом в маске, изображающей морду мифического животного, внезапно тряхнул головой и повел корпусом по кругу, словно падал вперед, терял равновесие и пытался удержаться на земле, быстро, и еще раз – медленно, и вновь – быстро. Согнувшись пополам, порывисто обхватил колени одной рукой, другую выбросил в сторону и чуть назад, растопырив и выгнув пальцы. Подогнул колени, не отпуская, и поднял лицо. Двигался он рывками, порывисто и нескладно, но каждое отточенное движение несло такой колорит, что казалось честью сложного импульсивного танца. Японец всё еще сгибаясь, поднял правую ногу, согнутую в колене, выделывая замысловатые пасы левой рукой, а вторую скрывая за спиной. Выпрямил ногу, поднимая её в шпагате, качнулся вперед, подставляя руки и мягко приземляясь на живот. Перекатился, сел, перенося вес на согнутую ногу. В разрезе кимоно четко выделялись бедра. Запахнулся так, словно танцуя, неспешно, как змея, потянулся всем корпусом вперед, прогибаясь в спине. В следующее мгновение он уже стоял на ногах, продолжая выкручивать руки и пальцы, изгибаясь всем телом. Присел, отводя левую ногу назад. Легкое скользящее кимоно из воздушного шелка повиновалось любому его движению, то взлетая вверх, после медленно оседая, то разлетаясь в вихре во все стороны, как порох из ружей. Под кимоно промелькнула пурпурная рубашка из материала грубее.

К игре присоединился целый клан барабанов, резких, молниеносных ударов, а после – затишье и продолжительный свист, как бег по лесу, как охота, как любовная игра.

Вдруг танцор подкосился, взметнул руками, нагибаясь корпусом вперед, и тут же отшатываясь назад, на полусогнутых, размахивая руками, завертелся и замедлился, начиная вращать корпусом.

Фрэя вылупилась на японца.

Танец-игра. Или этот танец что-то значил? Например, легенду.

На площадь вышел второй танцор, тоже в маске, в синем кимоно с белыми узорами.

Вокруг них собралась громкая предостерегающая мелодия. Она создавала накал и исчезала, чтобы пустоту заполнил тихий посвист флейты, переходящий в трель и далекие барабаны. То взрываясь боем, то отступая.

Первый танцор резко рванул корпусом по кругу, запрокидывая голову назад, вбок, вперед, отмахиваясь руками, падая на землю. Другой вторил ему, постепенно приближаясь.

Второй обхватил пальцы, руки, отклонился в сторону, прижимая японца в белом. Первый закинул ногу ему на бедро и ловко перескочил через спину, вновь оказавшись на земле. Они держались за руки, когда музыка исчезла и разразилась снова. Флейта как чей-то неутомимый голос, кричащий в бамбуковом лесу. И его эхо – глухие барабаны.

Первый медленно повернулся к ним спиной. Его тело находилось в постоянном танце, руки черпали воздух, взметались в стороны, как распятые. Второй бросился на землю, но танцор в белом его ухватил у самой земли.

– Это рассказ о двойственности человеческой души, пожираемой внутренним демоном, – сказал Лотайра. – Человек в белом – светлая половина, человек в синем – темная. Он думает, что преследуем злыми силами. Силы загоняют его в лес. Там его подстерегает множество смертельных ловушек. Но добрая половина, обуреваемая противоречиями и злом, борется.

На фоне стынущей флейты, холодеющей мелодии, запела капель, вздох флейты, как напев, барабаны создавали иллюзию дождя, сначала тихого, потом ливень, тум-тум-тум по земле.

Фигуры на площади бросились друг на друга, как враги, после как нежные любовники, и снова ливень, и легкие стройные фигуры разлетелись прочь.

Два удара гонга, струны и два удара, флейта. Стук барабанов не прекращался, пропали струны, но разгоняла мрак флейта, и все в едином порыве заставляло сердце биться сильнее. Неожиданно танцор в белом упал, держа руку у сердца, сначала осел на колени, после лег на правый бок. Японец в синем кимоно бился в танце, как в агонии, повалился поверх первого, погребая того под своим телом. Мужчина в белом вздрогнул, вновь затих, второй постепенно ожил, принимая плавные фигуры, сидя на коленях. Ни один из них больше не поднялся. Мелодия замолчала, а танцоры так и остались лежать на площади, один обнимая другого.

Раздались аплодисменты.

========== Глава XVI. Лебединая песня ==========

Деревья меняют листья,

Змеи меняют кожу.

Приходит циклон и ветер,

Меняет свое направление.

Как плавно перетекают

Друг в друга зыбкие формы.

Похоже, ты и не заметил,

Как совершил отречение…

И стоит лишь отвернуться,

А небо уже другое.

И все, что казалось бесспорным

Поставлено под сомнение.

А нимбы бледнеют и гаснут

И трепет по капле уходит

Осталось совсем немного

И ты совершишь отречение…

А есть ли на свете цветы, что не вянут,

Глаза, что на солнце глядят и не слепнут?..

И есть ли на свете те дивные страны,

Где нимбы не гаснут, где краски не блекнут?…

Как медленно и незаметно

Смещаются стороны света.

Моря, острова, континенты

Меняют свои очертания.

И каждый импульс подвержен

Невидимым превращениям.

И каждому атому счастья

Отмерен свой срок заранее.

А есть ли на цвете цветы, что не вянут?

Глаза, что на солнце глядят и не слепнут?..

И есть ли на свете те дивные страны,

Где звезды не гаснут, где краски не блекнут?..

(Flёur – Отречение)

Вдвоем они шли по коридору. Приглушенный свет играл на бумажных гофрированных обоях. Они оказались в той части дворца, куда Фрэю еще не водили, однако здесь держался прежний сладковатый запах, словно кто-то разлил кокосовое молоко. Коптили настенные лампы. Здесь было темнее, чем в крыле, отведенном Лотайре, или в покоях принцессы. Темнее, даже узоры на стенах были сотканы, казалось, из тончайших паутинок мрака. А в воздухе, между тем, становилось всё холоднее. Рисунки темно-зеленых зарослей на стенах будто живые.

Хоть дворец и не имел второго этажа, то, что открывалось глазам, казалось просто необъятным, а ведь здесь проживало всего несколько человек. Теперь вся эта роскошь в полном её распоряжении, только девушка не чувствовала себя от подобной мысли радостнее.

– Хочешь что-нибудь? – вдруг спросил Моисей, и Фрэя оторвалась от созерцания коридоров.

Икигомисске раздвинул сёдзи, пропуская её в очередной коридор с подобными сёдзи в конце.

Если она попросит выпить, то будет потом вялой, но с другой стороны, если много выпьет – перестанет чувствовать боль. При этой мысли её начало трясти, ноги и так совсем не слушались, даже язык стал деревянным.

– Может, выпьем для начала… – вопрос больше походил на утверждение, Моисей любил задавать вопросы, на которые ей было нечего ответить. Интересно, как он догадался, о чем она думает?

Неожиданно её осенило.

– Я хочу ещё раз услышать твой, другой голос.

– А… ты помнишь, – себе под нос пробормотал Икигомисске, открывая перед ней двери.

Фрэя зашла в просторную спальню.

– И какой будет твой отрицательный ответ?

– Ты права – нет.

Только она собиралась возразить, как, точно предугадав её намерение, Моисей заявил:

– Даже, невзирая на то, что ты – моя жена, я не могу позволить тебе услышать тот голос. Ты не забыла, кто ты и кто я?

– Я стольково о тебе не знаю…

– Не хочу, чтобы ты слышала, – ожидала услышать у него строгую поучительную интонацию, возможно, с легкой издевкой и ощущением собственного превосходства, но нет – ответ Икигомисске был прост и лаконичен, как дважды два. – Это не пойдет тебе на пользу.

Поскольку она стояла столбом и не спешила сдвигаться с места, Моисей сам подошел к ней. Дрожь не проходила, колотило непонятно – от холода или от ожидания, скоро начнут подгибаться коленки. Да она сегодня вообще вся нервная.

Пока японец снимал с неё цветное кимоно, разглядывала вышитое полотно за спиной Икигомисске и вновь лес, на этот раз – у подножия горного водопада, который в силу своего размера не поместился на вышивке. Искусно сделанное изображение можно перепутать с реальностью.

Во рту пересохло, и вдруг стало неимоверно душно.

– Я помогу тебе снять это, – Моисей положил руку на пояс оби. А ей что делать? Просто смотреть и ждать? Может, закричать?

От него пахло талым снегом, хвоей – как обычно. Такой запах должен иметь северный лесной ветер.

– Ты снова ходил в город? – спросила девушка, когда Икигомисске начал медленно развертывать пояс. С одной рукой делать это было сложно. – Я сама справлюсь, – Фрэя отняла его руку от пояса. По правде сказать, она имела весьма смутное представление, как надо снимать кимоно, не говоря уже о том, как надевать.

– Нет, я не отходил от дворца. С мелкими поручениями в город всегда засылают подручных, – не мешая ей разбираться с поясом, принялся вынимать заколки из волос, зажимая их в кулаке. – С нынешней ночи ты имеешь право распоряжаться здесь по своему усмотрению. Твоё слово – моё. Ты можешь присутствовать на заседаниях, выносить приговоры, или находиться среди артистов, никто не будет тебе препятствовать.

Всё это хорошо, но почему у него такой невеселый голос?

– Ты пройдешь везде, ссылаясь на меня, но я по-прежнему не советовал бы тебя сбегать.

Она молча взглянула на его закрытое горло, а потом покосилась на недееспособную руку. В который раз, точно прочитав её мысли, мужчина произнес:

– Ты правильно всё поняла.

– Я не хотела. Сбегала-то я, а ты тут совсем не причем, тебя наказали незаслуженно, – лепетала девушка.

– Знаю, но кто виноват – не имеет значения, – Моисей отошел к столику с устроенным на нем зеркалом и выложил шпильки, после, вернувшись, извлек из волос гребень. – Не очень-то из меня помощник, верно? – Икигомисске повертел в пальцах гребень.

Девушка сняла пояс, и свадебное кимоно распахнулось. Аккуратным движением Моисей стянул с её плеч и это кимоно, бросая на кровать под балдахином. Фрэя даже поразилась, как грубо он обошелся с ним, самой себе она не смогла бы позволить обращаться варварским образом с дорогой изысканной вещью.

– Не имеет значения? Они тебя мучили, а ты говоришь – не имеет значения.

– За тебя я перетерпел бы еще не такую боль, Фрэя, – Моисей распустил ей волосы, но руки так и не убрал, продолжая расчесывать длинные пряди пальцами. – Ты мне изрядно истрепала нервы, теперь я не могу оставить тебя, ты внесла в мою жизнь колорит, избавила от многовековой скуки, – оптимизм в его словах еле тлел.

Обручальное кольцо переливалось, девушка разглядывала его руку с заметно проступающими венами, грубую кожу на мозолистых пальцах. Подняла взгляд на разноцветные глаза, которые безотрывно следили за её действиями. В них не было и следа радости.

Фрэя поежилась от прикосновения.

– Дальше ты сама, – опустил ладонь ей на плечо, отводя взгляд.

В его комнате стоял не такой сладкий запах, как в коридорах и покоях Лотайры, обычный аромат одеколона, хотя так до сих пор и не известно, бреется Моисей или нет, кожа бархатистая и гладкая, словно он её и не касался лезвием никогда, да и кому захочется бриться семьсот лет подряд… Обстановка выглядела мрачной, из темного дерева, со сложной росписью. Было много вещей синего цвета и подобных оттенков – наверное, его любимая цветовая гамма.

Пока она снимала с себя всю одежду, вплоть до нижнего кимоно, Моисей сходил за ширму, где, судя по лежащим на треногих табуретах брюкам и джинсам, был гардероб и примерочная. Тамошний бардак немного удивлял. В целом комната выглядела так, как если бы принадлежала Фрэе, разве что цвета девушка выбрала бы ярче. Поразительно, насколько они разные и в то же время одинаково мыслят.

Выключился общий свет, остался гореть лишь светильник у входной двери, подсвечивающий седзи. Девушка обернулась и только сейчас заметила в глубине комнаты вторые двери, вероятно, ведущие в уборную.

Моисей вышел из-за ширм, прижимая одной рукой к груди какой-то кулек с одеждой.

От холода по коже бегали мурашки, пришлось скрестить руки. Икигомисске мельком глянул на её грудь, просвечивающую под тонкой рубашкой, едва прикрывающей бедра. Ну и что, пускай пялится, ей стыдиться нечего.

Отпихнул разложенные на постели кимоно, чуть ли не сгребая их в комок, и бросил поверх свою ношу.

– Что это? – как глупенькая, спросила Фрэя, разбирая принесенные вещи. – Что это значит?

В руки попались джинсы, майка, свитер-полуплатье, который наверняка будет сползать с плеч, пара найковских кроссовок.

– Моисей, это что? – заворожено глядя на подношение, пролепетала девушка.

– Твоя новая одежда. Сама управишься? – мужчина шагнул за ширму, порылся там и швырнул Фрэе в руки длиной до середины бедра, матово-серый плащ с капюшоном.

– Я не понимаю…

– Собирайся. Ты уходишь. Я уже принес твою сумку, осталось только одно незначительное дело, – с этими словами Моисей водрузил на кровать ту самую сумку, которая была на девушке две недели назад, на рыночной площади.

Фрэя тупо смотрела на мужчину, уверенно пересекающего комнату. У столика с зеркалом он склонился и поднял крупные и, должно быть, пристойного веса, ножницы.

– Переодевайся, не теряй времени, – он отвернулся, чтобы она могла снять ночнушку, но девушка непонимающе хлопала глазами, глядя на зажатые в пальцах ножницы.

В следующее мгновение длинные завивающиеся пряди легли на стол.

– Моисей, что ты вытворяешь?! – в ужасе завопила Фрэя, бросаясь к нему. – Прекрати!

Еще две пряди упало. Моисей срезал зачем-то свои волосы редкостной длины, которые укладывал в пучок на затылке. Девушка схватила его за руку и заглянула через плечо. Как называется этот цвет? Лососевый, розовый, зимнего рассветного утра?

– Ну зачем же? – она коснулась мягких локонов, срезанных безжалостным Моисеем.

– Я знаю, они тебе нравились… В конце концов, это всего лишь волосы, – Икигомисске откинул челку со лба и разлохматил прическу.

– Нравились, – созналась девушка, отпуская его плечо.

– Чудесно, – Моисей шустро собрал пряди, свернул и запрятал в лоскутный мешочек, который отправился следом за джинсами, свитером и кимоно, прямиком на кровать. – Заберешь с собой, на память.

– В них заключена какая-то сила?

– Есть немного. Всё мое тело – сила, – он повернулся к Фрэе и привалился к столу. – Не забудь взять мачете, без него я тебя не отпущу.

– А как же стражи на границе леса?

– Не думай сейчас об этом. Пожалуйста, Фрэя, не тяни время. Собирайся, – почти простонал Икигомисске, не сводя взгляда с её фигуры. – Я могу и передумать.

Девушка вернулась к постели, разгребая кучу шмотья. Джинсы от Кардена?!

– А как же это? – подняла руку ладонью к себе, показывая кольцо.

– Наш брак еще не успели зарегистрировать, обычно это происходит после свадебного путешествия… Поэтому ты сможешь повторно выйти замуж, – советник опустил ладонь на колено, и бриллиантовая россыпь блеснула на черной ткани.

Она расстегнула ночнушку, сбросила и быстро проскочила в майку.

– Идем со мной, – со слезами в голосе прошептала Фрэя.

– Я выведу тебя из дворца, но дальше ты пойдешь одна, – покачал головой Моисей.

*