Текст книги "Каминг-аут (СИ)"

В отдалении, на пустыре свищет ветер. Эти края еще помнят звуки перестрелки, но людей-то больше не осталось. В небольшую ямку стекает кровь. Он проходит мимо, ступая по раскисшему песку. Глаза слипаются, не желая видеть картины кровавой резни. Шкварчат поленья, плавятся в огне листья пальм, жженый песок, ветер гоняет обрывки одежды. Сатин щурится, оттирает пот с лица, руки черны от грязи. Горизонт едва просвечивается сквозь едкую оранжевую пелену потрескивающих языков пламени, пустыня смазывается, рябит в глазах. Еще вчера утром здесь готовились к бойне, теперь же от прекрасного оазиса осталась россыпь битых камней и почерневших досок. Люди расправлялись друг с другом с такой яростью, что плавился песок. Командир говорил, чтобы солдаты в любом случае возвращались назад, в казармы. И где теперь командир? Где солдаты?

Переставными шагами Сатин направляется в восточную часть оазиса, где еще сохранились приземистые строения по типу оружейных складов. В километре лежит подорванный вертолет, его нос глубоко вошел в песок. Мужчина помнит, как кричали те несчастные, погребенные под грудой железа. Помнит, как кровь брызнула во все стороны и залила стекло. Странные люди в серо-белых мундирах оказались совсем не такими, как он себе их представлял. Слабее… неувереннее… неискреннее… Отяжелевшие руки, в липких ладонях – винтовка. Всё, что у него осталось. Пожелтевшая одежда тянет к земле. Небольшая рощица вокруг озерца, ноги проваливаются в лазурной воде, сапоги вязнут в белом песке.

Он хочет вернуться обратно на базу, но не уверен, что сможет пересечь пустыню. Фургон перевернут. Впереди что-то… звуки стрельбы. Сатин бросается на шум, не потому что и правду намерен кого-то убить, нет, просто оттого что здесь в воздухе пахнет смертью и кровью, а там еще теплится жизнь. Он хочет вернуться к жизни.

Видит своего бывшего надзирателя, собирается отдать честь и подносит руку к козырьку. Опускается на колени рядом с поверженным. Засыпанные песком губы командира искривляются. Раздается взрыв. Уши закладывает. Не успевает Сатин опустить взгляд на своего найденыша, как взрывная волна докатывает до них, в воздух летят палки, доски, железки, тела мертвых людей разрывает на части, песок поднимается в небо стаей пыли. Фисташковая ткань окрашивается чем-то темным, пот разъедает глаза. Жар, пыль… Вопли тонут в грохоте взрыва. Здание склада взлетает на воздух. Сатина отрывает от земли волной невероятной разрывной силы. Становится темно как ночью, в небо взлетают тучи песка. Еще взрыв и еще. Руки взметаются над головой, тело подбрасывает. Волной тянет вверх, но тело подчиняется силе тяготения, его вдавливает в песок.

Он хочет вернуться к жизни. В этих землях у него нет ничего, и он не отдаст пустыне единственное, что у него есть с собой – свою жизнь.

Одежда рвется, кожа на ботинках растрескивается, полоска на лбу опалена и жжет. Кожа слезает с костей, одежда пропитывается кровью. С небес падает песок, поднятый мощью взрыва, засыпает его.

Странно… он еще жив. Приоткрывает глаза, ресницы покрыты песком или опалены. В воздухе разлита удивительная ни с чем не сравнимая тишина. Пальцы еще кое-как сжимают винтовку, кожа на тыльной стороне ладони, белой от песка, покрыта сеткой царапин. Пытается пошевелиться, но ноги отказываются двигаться. Он видит размытое пятно света в высоком голубом небе. Персиваль опускается на землю, рядом с ним офицер в серо-белом мундире.

– Это ты… Персиваль… всё ты… – шелестит сухими губами Холовора, видимо, он еще способен разговаривать, изо рта вылетают какие-то звуки. – За маской хирурга был ты. Я знаю… Я был нужен тебе.

– Сатин, – ветер играет белыми перьями огромных крыльев. Персиваль качает головой, с тревогой смотрит на него. – Я лишь пешка, которая исполняет приказы свыше. Эти люди подчиняются мне… да, ты прав, – переводит взгляд на высокого молчаливого офицера. Узкое овальное лицо с треугольным подбородком, золотистая кожа.

– Ты – фатум… эта бойня – твой эксперимент, так он удался? – кашляет, отплевывается от песка и крови, приподнимается на локтях. Простирает руку в направлении Персиваля. Если хватит сил уцепиться за его ногу… схватить – почувствовать то, что Персиваль – живое существо, не выдумка, осязаемый… – Выходит, никто не давал тебе разрешения лечить мои солнечные ожоги? Сопровождать по пустыне? Ты сам себя назначил…

– Я не хотел убивать тебя, – в голосе фатума звучит неприкрытая грусть.

– Но тебе это удалось… Если не для Сатина… ты старался напрасно… – пальцы задевают ботинок Персиваля. – Зачем… гибли эти люди? Зачем ты погубил… столько жизней? – вдыхая земляные пары, он разгребает песок. – Они заключенные… может, ты хотел тем самым сказать: они грешны и… и заслуживают подобного наказания, – высвобождает ноги из-под завала. – Оберегал меня от пуль… как мило с твоей стороны! – восклицает он, чувствуя, как по губам стекает струйка сладковатой крови.

– Я помогу тебе. Не отказывайся от моей помощи.

– Нет, Михаил… теперь достаточно… я… Ты вынудил меня на это.

– Да. Но постой… Куда ты пойдешь? Ты едва на ногах стоишь. Сатин!

С трудом переставляя ноги, он движется в сторону, где, как он думает, должна располагаться база. Здесь больше ничто не удерживает – ни оковы, ни долг, ни Персиваль. Доктор пошел за ним, он в этом уверен, Персиваль так просто не оставит его, не даст ему пропасть в пустыне. Всё тело ломит, и не понять, ранило ли его, и если ранило, то куда. С ним всё в порядке, и кожа, и кости не разорваны, как ему показалось сначала. Но путанное продвижение по пустыне забирает у него все силы. Он не согласился принять помощь Персиваля, руки охладели, в сапогах хлюпает, веки тяжелеют. Он понимает, что не найдет обезьянку-хиппи, но ноги продолжают идти. Мысленно он уже осматривает пустые камеры: стены разрушены, крыша снесена. Их база пострадала ничуть не меньше. Везде тела погибших солдат. Обезьянки-хиппи нигде нет.

Кругом – один песок. Он останавливается, крутит головой. Нагретый песок сверкает под солнцем, душный воздух комом повис, прилипает к лицу. Где-то за спиной по его следам идет фатум. Сатин ощущает, как ветер дует в крылья. Нет, Персиваль не оставит его.

Солнце висит над головой раскаленным блином. Сапоги шаркают. Земля уходит из-под ног. Он никогда не дойдет до базы. Оборачивается, видит офицеров, подчиненных Михаила. Равнодушные и спокойные, их лица надежно скрыты, а губы плотно сжаты. Он не может этого видеть, он просто чувствует исходящую от них непоколебимую решимость, безмятежное спокойствие, черты, не присущие вспыльчивым солдатам-зэкам. Они держатся на расстоянии, чтобы не смущать его. Но, вот чудо, ему навстречу идет человек, выживший после взрыва.

Миниатюрный вдалеке, словно статуэтка, истощенный, на бледном лице – всепоглощающая усталость и безмятежность. Сквозь пустыню… он оставил позади целую жизнь. Сатин резко замирает. Фигура напротив тоже замирает.

Колени наливаются свинцовой тяжестью, собственным весом Сатин прижат к земле.

У него короткие волосы, блестящие под солнцем, и его, Сатина, лицо. Фигура в точности повторяет его походку, его жесты, мимику. Он сильный, гораздо сильнее, чем на первый взгляд.

– Персиваль… – с усилием хрипит Сатин, жажда снедает сухое горло, непослушный язык, – ты вёл меня к нему.

Фигура мужчины падает на живот, вытянув вперед руку. И он, Сатин, лежит на земле. Пустыня губит. Огненные лучи солнца падают на его кожу. Мерещится, что солнце двигается, будто оно живое, оно смеется над его попытками, оно смеется над ними обоими. Он хочет укрыть фигуру от смертоносного жара, иначе человек погибнет. Он мог бы и доползти, но его мучает жажда. Если он полежит здесь немного, к нему вернутся силы, и он сможет продолжить начатый путь. Глаза закрываются, он всего лишь отдохнет чуть-чуть… продолжит путь, чтобы отыскать обезьянку-хиппи до того, как их схватят солдаты… или инопланетное воинство, или еще кто… Пустынный ветер цепляется за его тело, засыпая одежду песком. Но у него еще есть дела. Пытается ползти вперед, делает рывок навстречу своей душе, руки проваливаются в рассыпчатом песке, колени не сгибаются. Ему нет дела до всех этих космических баталий, солдаты, навсегда погребенные в этих барханах, ничего не значат, ему нужно вернуться к своей разломанной душе. Он лишь хочет вернуть то, что и так принадлежит ему. Падает на руки, снова приподнимается, протягивает вперед руку, облепленную окровавленным рукавом, упирается в землю, сжимает пальцами песок, пытаясь подтянуться. Их разделило пространство, им препятствовало время, и теперь, когда он почти пришел, у него не хватает сил пересечь этот горько-соленый воздух. Его душа…

========== Глава X. Тайный игрок. Часть 2 ==========

Ты вчера невзначай потерял свою тень

И сегодня не ты, а она гостит у меня

Мы чуть-чуть поиграем здесь, в темноте –

Пистолет, я и тень…попытайся понять

Я, увы, не знаю насколько все это было всерьез

Твоя тень, к сожаленью, не может ответить

мне на этот несложный вопрос…

Кто мы?..

Незнакомцы из разных миров…

Или, может быть, мы -

случайные жертвы стихийных порывов?

Знаешь, как это сложно – нажать на курок

Этот мир так хорош за секунду до взрыва…

Мы накажем друг друга высшей мерой отчаянья

для того, чтоб из памяти этот вечер изъять…

Здесь одна только пуля…Не огорчайся, -

я кручу барабан и эта пуля – моя…

(Flёur – Русская рулетка)

Он хорошо замаскировался: одежда, которую никогда бы не надел Сатин, скрывающая лицо и волосы глубокая шляпа, до ужаса неуместная, огромные квадратные очки, придавшие ему нотку комизма. Широкая просторная одежда совершенно немыслимого фиолетово-лавандового оттенка, но ему было не до таких мелочей. Этот маскарадный костюм был лишь для того, чтобы отвлечь от себя чужое внимание, среди других разодетых в яркие цвета он мог не опасаться, что его раскроют раньше времени. Теперь он не отличался от большинства собравшихся гавайцев. Трибуны были полностью заполнены. Часть скамеек заняли японские болельщики, специально приехавшие поддержать своих земляков.

В соседнем секторе сидели Тахоми и Маю. Они его не узнали, не заметили, не обратили внимания на настороженного гавайца в клоунских шмотках. У японки был уставший вид, под глазами залегли тени, руки и ноги похудели, в то время как туловище стало толще, больше не было её припухлых щек. Даже превосходно уложенные волосы не могли перебить впечатления от её истощенного тела.

Маю заинтриговано следил за спортивной площадкой. Светлые, почти белые, волосы отрасли и закрывали уши. На бледных руках обозначились мускулы, он не успел загореть, видимо, приехал совсем недавно. Сколько Сатин его помнит, Маю всегда ходил бледный, потому что не любил гулять в одиночестве, потому что не загорал, потому что сидел дома. Не отрываясь, он смотрел на поле. Тахоми что-то ему говорила, он лишь кивал, зачарованно улыбаясь. Глупый ребенок не понимает, что выдает себя с потрохами и, словно уловив настроение Сатина, перевел растерянный взгляд на тетку.

Рядом с его родными, положив локти на колени и подавшись вперед, сидел приземистый совершенно неприглядный японец, словно только что с конкурса самых невзрачных людей мира. В своих ладонях незнакомец удерживал ладонь Тахоми. Мужчина сидел, развернувшись в сторону Маю и Тахоми, поэтому Сатин видел только его правый бок и широкую спину. Незнакомец не внушал доверия. За некрасивой внешностью могло скрываться озлобленное и недоброе сердце. Но неприязнь к этому человеку и в половине не могла заглушить негодование, возникшее, когда Сатин увидел изморенную Тахоми и невменяемого сына.

Фрэи среди них не оказалось. Сатин не стал зацикливаться на этом, в конце концов, он же не знает всех подробностей их жизни, в объяснение отсутствия его дочери можно привести с десяток разумных причин. И вместе с тем он еще надеялся её увидеть на этих соревнованиях. Убедившись, что жизни его близких не угрожает никакая смертельная опасность, он перевел дыхание, однако не спешил расслабляться. Любуясь улыбкой Тахоми, изучая лицо Маю, он постепенно начал приходить в себя, успокаиваться, больше не надо было ломать голову, как они, что с ними…

Прислушиваясь к словам комментатора, он наблюдал за ловкой фигурой сына на площадке. Выделяя Эваллё среди других ребят, он не замечал чужие победы. Сегодня Эваллё был одним из лучших, не просто одним из большинства… он показывал невероятные результаты. В беге на короткую дистанцию он победил с огромным отрывом, едва касаясь беговой дорожки ступнями, играючи, оставил позади других участников; в точности метания ему не было равных; в прыжках он побил прошлогодний рекорд. Фантастическая пластика и потрясающая кошачья гибкость. Сатин не мог оторваться от его выступления. Эваллё затмил всех. Жюри притихли, недоумение сменилось восхищением. Сегодня Холовора мог гордиться своим сыном. Кто бы ни был его учителем, где бы Эваллё ни занимался, сколько бы сил ни вкладывал в тренировки – всё теряло значение, когда он выходил на поле. Сатин не мог поверить, что слабый болезненный Эваллё способен показать такие результаты, сколько не вглядывался в уверенные движения, молниеносные взмахи, стремительные, великолепно отточенные фигуры, глаза отказывались верить в увиденное. Разве это не Эваллё гробил всё свободное время на дурацкие занятия спортом, разве не он прогуливал уроки физкультуры, чтобы не быть засмеянным одноклассниками? Разве не плохая физическая выдержка, не слабое здоровье ни позволяли ему взять приз и выбиться из ряда неудачников?

Бег Эваллё: Сатин не знал ни одного спортсмена, способного на такие точные и красивые движения. Эваллё в команде гостей являлся тренером и безусловным победителем. Они не хотели отдавать место тренера иностранному студенту, но его результаты говорили сами за себя. Эваллё знал своё тело и в совершенстве управлялся с самыми трудными задачами, словно мог видеть все препятствия наперед и без лишней суеты преодолевать их, но уважение зрителей и спортсменов оказалось заслужить куда сложнее, чем их восхищение. Видя, что он начал выдыхаться, другие участники погнали вперед с удвоенной силой, затеяв нешуточную битву за первое место. Если в метании и прыжках Эваллё не было равных, то на беге на длинную дистанцию он спасовал и пришел третьим, но этот небольшой казус не помешал жюри присудить ему главную награду. Они были очарованы его способностями.

Эваллё сжимал в руках золотой кубок спортивных игр Гонолулу. Маю с обожанием смотрел на старшего брата. Взгляд Сатина тоже был прикован к парню. На лице Эваллё светилась широкая улыбка; яркие белоснежные зубы; блестящие на солнце волосы, туго затянутые в пучок; сверкающие черные глаза. Какое-то мгновение он был по-настоящему счастлив, любуясь своим сыном. Тахоми помахала племяннику с трибуны и встала, намереваясь спуститься к победителю.

Он наблюдал, как Тахоми обнимает парня, слышал поздравления японца. Он хотел оказаться там, принимать непосредственное участие в жизни сына, а не смотреть, как всё проплывает мимо, словно его уже и нет, хотел, чтобы счастливая улыбка Эваллё предназначалась ему. Маю смотрел на брата как на бога. Японец схватил мальчика за руку, жест должен был выглядеть проявлением заботы, будто желание оградить от случайного падения, но во взгляде незнакомца промелькнуло что-то резкое, угрожающее, и Сатину захотелось защитить Маю от японца.

С остальными победителями Эваллё направился в раздевалку. Их имена и лица выветрились из памяти. Эваллё выглядел неподдельно счастливым, а это главное, остальное его не заботило. Этот день принес ему несколько часов счастья. Разве он мог мечтать о большем для Эваллё?

Вечером собирались провести дружеские соревнования, но он не думал, что вернется.

Студенты двинулись в сторону ресторана, где сегодня собирались чествовать победителя.

Он слышал, как мужчина обращается к Тахоми на японском языке, гладил её порозовевшую щечку, но это, скорее болезненный румянец. Взял её за руку и повел прочь с площадки. Маю послушно проследовал за ними, тупо смотря перед собой. У Сатина засосало под ложечкой. Так не может продолжаться, он должен вмешаться и прекратить это безобразие, но как же… Кто он теперь? Тень прошлого, не больше. Какое он имеет право вмешиваться в их размеренную устоявшуюся жизнь… Зачем он будет портить это?

Его непреодолимо влекло к ним. Снова восстановить разрозненные обломки, снова быть вместе, поговорить с ними, увидеть их лица. Медленно спускаясь с трибун, он пока не знал, что будет делать. Что он может сделать?

Братья приближались к его столику. О чем им скажет?

Шесть месяцев он даже не слышал о сыновьях. Так ли просто всё наладить?

Они не держались за руки, хотя Сатин ожидал увидеть именно это.

Двумя этажами ниже проходило торжество по случаю победы университета Эваллё. Придерживая рюкзак на плече, призер слегка удивленно смотрел на человека, пригласившего их выпить за свой столик. Этот спортивный костюм смотрелся на сыне дико, но отлично выделял его стройность и выглядел куда более спокойно, нежели все те черные тряпки.

В ресторане от взгляда на окна слепило глаза – так ярко было вечернее солнце.

Мальчик стал красивее и чуть выше, хотя откуда Сатин мог знать наверняка.

– Вы мне очень помогли своей поддержкой… – долетел обрывок фразы старшего сына.

– У нас только десять минут, прежде чем этот Провада хватится меня, они потащат меня с собой в гостиницу, – матерное слово потонуло в шипении. – Я потом найду тебя.

Сатин снял шляпу и очки, избавляясь от маскировки, побросал на стул. Поднял взгляд на сыновей.

Довольные прищуренные глаза округлились – парень его узнал.

Теперь их разделяло метра три.

– Папа? – рот приоткрылся, Эваллё совсем смешался, часто моргая, непроизвольно сжал кулаки, разжал.

Сокращая расстояние, Сатин шагнул навстречу. Чувствуя, как обжигающие лучи из окна упираются в спину и согревают сквозь одежду.

Бросив рюкзак, парень обхватил Сатина руками. В Эваллё чувствовалось какое-то напряжение, рассеянность. Глаза его бегали, словно пытаясь смахнуть невероятное ведение.

– Ты здесь! – только и выдавил Эваллё, смаргивая слёзы. – Где ты был?! Мы ждали тебя! – запустив пальцы под волосы, опустил ладонь не его шею, сжимая аляпистый клоунский воротник. – Этого не может быть! Ты здесь…

Слёзы на глазах Эваллё не были поддельными. Зачем же плакать – теперь всё будет хорошо. Не стесняясь минутной слабости, Эваллё пытался сквозь слезы протолкнуть смех. Утирая которые, Сатин гладил светлую кожу, волосы, обняв сына, прижимая ладонь к затылку Эваллё. С парнем в его объятиях что-то происходило, сердцебиение участилось, с лица схлынула краска.

Отпустил того, Сатин крепко сжал плечи Маю. Как же мечтал об этом дне! Сжимая ребенка в объятьях, он был искренен и счастлив. Жаль, что этот момент не мог длиться вечность. Прижался губы к светлой макушке, коснулся лба.

Меньшой, наоборот, не мог вымолвить ни слова.

– Ты со мной, – наконец, за долгое время он ощутил нечто, похожее на покой.

Когда Сатин чуть отстранился, удерживая сына за плечи, тот продолжал глядеть на мужчину с потрясением. Не уверовал до конца, кто перед ним.

– Приглашение было моим, – произнес Сатин и взглянул на старшего. – Я видел твоё выступление. Наверное, только твоё и замечал, – сознался он, присаживаясь на свое место за столом. – Уверен, ты мог бы одержать победу в беге. Я видел, чего достиг мой сын.

Эваллё нервно вздрогнул.

– Ты правда так считаешь? – лицо просветлело, казалось, улыбка коснулась даже его покрасневших глаз.

Мужчина устал заглушать эмоции, и искренняя радость Эваллё действовала как бальзам, все эти настоящие чувства, не выдуманные и не нарисованные, возвращали его к жизни, позволяя дышать полной грудью.

– Я знаю, что говорю, Эваллё. Ты был лучшим на том поле, и судьи это видели, – было сказано то, чего Сатин не позволял себе раньше, не решаясь хвалить сына, тем самым подкармливая его эго и подстегивая на самосовершенствование. Возможно, в глубине души, осмеивая потенциал сына, он искреннее надеялся на тот момент, когда сможет во всеуслышание заявить, насколько горд его достижениями. Равнодушие возымело гораздо больший эффект, чем могло бы показаться.

Он говорил о победе Эваллё, как о своей собственной. Парень смог добиться того, чего бы он никогда бы не достиг без посторонней поддержки, Эваллё – его личный пример.

– Я хотел увидеть вас… всё это время.

– Сатин… ты вернулся? – протолкнул через себя меньшой. – Это мне снится?

Солнечный свет заливал тому лицо, и Маю щурил глаза, пытаясь закрыться от интенсивных лучей.