Текст книги "Каминг-аут (СИ)"

– Пока, дорогуша, – восседая за рулем родительского авто, отозвался Ионэ.

Эваллё открыл дверцу со своей стороны, и повеяло утренней прохладой.

– Маю наверняка уже приехал. Не заходи в дом, не хочу, чтобы ты его испугал, – усмехнулся парень, взглянув в сторону друга.

– Это чем же, интересно, я его испугаю? Стесняешься меня знакомить с мелким, дорогой? Вау!..

– Мой брат уже совсем не мелкий.

– А я-то жду, что ты признаешься Маю, остальные уже давно знают. Держать брата в неведении было бы невежливо.

– Маю не касается то, что было. Я напишу тебе, как проснусь, – ласковым голосом обратился к черноволосой девушке на заднем сиденье. – До скорого.

Запустив пальцы в её короткие кудри, Эваллё поцеловал Аулис на прощание, выбрался из машины и направился по дорожке из камней к дому.

Первый, кого он увидел, переступив порог своей комнаты – младший брат. Маю отвернулся от окна, кутаясь в покрывало – в его покрывало. С последней встречи Маю заметно вытянулся, но по-прежнему уступал им с сестрой в росте. Плечи прикрывали распущенные светлые волосы, укороченные пряди на макушке и затылке торчали в разные стороны. Взглянув на их пушистую лохматую копну, Эваллё замешкался. Сказать, что внешний вид младшего брата потряс его, – недостаточно. Сейчас Маю как нельзя был похож на уменьшенную копию отца, с тем же бесстрастным выражением на лице, как будто ничто происходящее его не затрагивало, но стоило в поле зрения попасться чему-то новому, как взгляд становился оценивающим, точно выискивал во всем личную выгоду. Только если Сатин казался импозантным, то младший братишка – неуверенным в себе.

Парень нашел кнопку выключателя на стене и зажег общий свет, чтобы лучше разглядеть Маю.

С их последней встречи прошел год и девять месяцев. Несмотря на то, что они с братом регулярно обменивались письмами по электронной почте либо созванивались, виделись они лишь изредка. Маю не было рядом, когда Эваллё так нуждался в своем младшем брате. Они только переехали сюда, и дня ни проходило, чтобы не одолевали воспоминания о братишке.

Было смутное подозрение, что мальчика подселят к нему, и Эваллё не смог скрыть довольной улыбки.

– Вижу, тебя не покоробила материна идея поселиться со мной, – сказал парень, чтобы не тянуть молчание, и подошел к брату, протягивая правую ладонь.

– Как же… за шиворот буквально сюда приволокли, – усмехнулся Маю.

Не зная, что еще сказать, мальчик просто улыбнулся, отвечая на рукопожатие. Холодная, и, несмотря на худощавость брата, ладонь у Маю оказалась мягкой. Мальчик был склонен к полноте, но сейчас он напоминал мешок с костями. Эваллё скользнул взглядом по руке Маю. Светло-оливковую кожу покрывали темные веснушки. Веснушки были и на шее, и на ключицах.

Ухмылка Маю стала шире, сжав ладонь в кулак, мальчик ударил своим кулаком по его – так они здоровались раньше. Трудно поверить в то, что наконец настал день, когда их семья воссоединилась! Не скрывая своей радости, Эваллё обхватил брата рукой за плечи. Хотелось оторвать мальчишку от пола и завертеть, но парень сдержал порыв.

Маю был гораздо ниже его, а еще от мальчика разило табаком. Неприятно удивляло то, что младший брат пристрастился к курению.

Судя по зажатости, Маю было неловко в его комнате, и чтобы сгладить неудобство, Эваллё произнес:

– Получилось немного глупо, – парень глубоко вздохнул, борясь с усталостью; приступы не проходили для него бесследно, к тому же от действия препаратов возникало ощущение вялости. – Мы даже тебе комнату не успели подготовить. Вероятно, сложно почувствовать себя как дома – мы ведь почти посторонние люди, немало времени прошло с того момента, как мы виделись.

– Да забей… – проронил Маю. – Без бабушки всё по-другому.

Бабушка – так они звали бабку Сатина: это была их семейная традиция.

Голос брата в корне изменился: стал гораздо ниже, глубже и ровней, – но всё еще оставался голосом ребенка, которому только предстояло стать мужчиной.

Краем глаза Эваллё заметил, что вещи Маю не стал разбирать, оставалось надеяться, не оттого что постеснялся тут хозяйничать.

Парень отошел к стенному шкафу, собираясь переодеться. Обернувшись, увидел, что Маю смотрит на него во все глаза.

– Тебе холодно? – младший брат опустил обратно на постель покрывало, и Эваллё увидел под блестящей копной волос бесформенную серую футболку с надписью на спине «самый лучший ребенок это я».

Парень усмехнулся. Стремясь скрыть дрожь, сунул руки в карманы.

– Тебя устраивает, что теперь придется делить комнату со мной? – неожиданно спросил мальчик. Держался при этом Маю напряженно, вероятно, долго обдумывал разговор.

– Это всего лишь комната, и она велика для меня одного, – на автопилоте выдал Эваллё, на самом деле нужно было сказать, как он обрадован приездом Маю, но вместо этого зачем-то добавил: – У нас впереди много времени. Ложись спать, наверняка Рабия затевает что-то грандиозное, – тепло улыбнулся брату.

Маю размышлял над чем-то, нахмурив лоб. Казалось, мыслительный процесс стоил тому немалых усилий.

– Валя?

– Что? – немного удивленный, оттого что брат назвал его детским именем.

– Спокойной ночи.

– … и тебе, – механически отозвался Эваллё.

Примечания:

«Начал» – шеф, руководитель

Кубатон или куботан – небольшой металлический стержень, который зажимают в кулаке и бьют в чувствительные точки; разработан Сокэ Кубота Такаюки.

«Северный модерн» – архитектурный стиль национального романтизма скандинавских стран, Финляндии и Латвии конца XIX начала XX вв. Один из зачинателей поэт Эйно Лейно назвал его “неоромантизм”; включает в себя элементы декора внешних и внутренних помещений. «Северный» модерн соединил функциональную целесообразность с романтической эмоциональностью, подчеркнутую новизну композиционных приемов с претворением глубинных фольклорных традиций.

========== Глава III. Тиски ==========

Вконец отощавший кот

Одну ячменную кашу ест…

А ещё и любовь!

(Басё)

Последнее, что помнишь – твоё состояние ухудшается, врачи с тревогой переглядываются, и мир снова наполняется чернотой. Дальше нет ничего, никаких воспоминаний.

Десятый час. Распахнутые облупленные ставни, и ветер вынуждает их ударяться об стену снова и снова. Полумрак. Где-то в глубине дома остался включенным забытый торшер, и его свет просачивается в комнату. Старый любимый дом в столице. Теплое лето. Из маленького телевизора доносятся приглушенные звуки.

В пепельнице дымит белая сигарета. Стандартные бабушкины сигареты. «Virginia Super Slims». Ты помнишь – бабушка растягивала одну пачку на недели, а ты таскал у неё дамские сигареты.

Эта женщина старалась не курить при тебе. Если появлялась необходимость снять напряжение и расслабиться, она шла на кухню, закрывалась и доставала завалявшуюся полупустую пачку. Она всегда предпочитала эти сигареты прочим маркам.

Подавляешь желание прикоснуться к стенам. Здесь не так заметно все крушащее время, еще не проведен ремонт, и ты можешь провести по шершавым бумажным обоям, ощутить прочность белого камня.

Однако этот дом забыт, а хозяйка умерла.

Ты пропускал занятия в школе. С тех пор остались пробелы в знаниях, пустые пятна в голове, никто не знал, как тебе удавалось получать хорошие оценки. Тебя не заставляли ходить на уроки, в твоем прошлом была какая-то тайна, неприятная, ты не можешь вспомнить.

Твоя бабушка – известный продюсер и ты верил, что она может всё, ты был её единственным близким по духу человеком, и она прощала тебе любую провинность. В детстве бабушка увезла тебя в свой особняк в Хельсинки, и ты перестал видеться с родителями.

Пытаешься сделать шаг вперед, но что-то препятствует, отталкивает назад. Ты опускаешь ладони на нечто бронзовое, холодное и твердое, как камень. Отворачиваешься, но позади нет ничего, только синевато-коричневый туман. Перед тобой – комната в прошлое, и снова оглядываешься – туман, лужи воды на полу. Звонкий стук капель. Дымка обволакивает тело, и ты вновь и вновь вглядываешься в бесконечный мрак позади себя. Отводишь взгляд. Упираешься ладонями в бронзу. Впереди словно в зеркале отражение – бабушкина гостиная, но не можешь сделать и шага, ты заперт в огромной бронзовой раме. Мысы ботинок упираются в раму, ты поднимаешь ногу, желая перешагнуть жалкое препятствие, колено задевает плотный, немного хрупкий воздух, как от старых красок на холсте. Запах застарелых красок кружит голову. Оборачиваешься на клубы тумана за спиной и чувствуешь прохладу. Белая рубашка слабо колыхается, как от порывов ветерка, чувствуешь озноб.

В комнате видишь себя. Ты выглядишь как-то иначе, но всё же это ты. Смотришь на человека, которого принимаешь за себя. Тот сидит в глубоком кресле и маленькими глотками пьет шампанское из бокала. Его черные волосы коротко подстрижены, на нем светлый костюм, ослепительно-яркого светлого, почти белого оттенка. На безымянном пальце нет кольца, но у него полно других перстней и колец. Он – это ты, но ты заперт в раме, а он сидит по другую сторону, в мягком кресле, закинув ногу на ногу и привольно откинувшись на спинку. Кожа светлая, с золотистым отливом, волосы блестящие и гладкие, как твои. Видишь свое лицо, то же неизменное выражение. Надавливаешь на бронзовую раму, но открыть не удается. Замечаешь, что у человека, похожего на тебя, глаза ярко-карие, не мягкого приглушенного оттенка, будто какао в чашке, не землистого черного окраса, без медных переливов драгоценностей, не медового и не золотистого. Глубокие, темные. Не можешь отвести от них взгляда.

– Кто ты?

Словно горло распухло… Собственный голос кажется хриплым.

– Сатин Холовора, – отвечает твое зеркальное отражение.

– Нет, такого быть не может. Это имя – моё.

– Я – настоящий Сатин, а ты всего лишь подделка. Ты украл моё имя, – говорит мужчина заученным механическим тоном. Он меняет положение, отводя руку с бокалом в сторону. Переводит на тебя настороженный взгляд.

– Украл?

– Именно так, – говорит двойник, отставляя бокал на чайный столик, закуривает новую сигарету. – Оглядись. Видишь портреты на этих стенах? Это моя семья. Что ты видишь на их лицах?

Переводишь взгляд на портреты, как он тебе велит.

– Так должен выглядеть Холовора, а ты кто такой, мне неизвестно.

Видишь знакомые лица, запечатленные на века в бронзовых рамах, ты осознаешь, что тоже заперт в картину. Ты пытаешь вырваться, но ладони натыкаются на бумажную краску.

– Смотри внимательней, – улыбается двойник твоими губами, и ты узнаешь улыбку, которую не раз видел на собственных снимках. Он наблюдает за твоими метаниями, подпирая голову тонкими пальцами и чуть приподняв острый, гладко выбритый подбородок. – Неужели не замечаешь?

– Не замечаю чего?

– Глаза… у всех моих предков карие глаза, а ты… Что ты такое, раз решил похитить моё тело?

Замечаешь ясные глубокие глаза своих родственников, застывших на холстах, и кричишь:

– Кто ты? Как ты смеешь обвинять меня в воровстве?!

– Я уже сказал тебе: я – подлинный Сатин, а ты лишь нестертое изображение.

– Это… неправда… – бормочешь ты, но хочется проорать это во все горло.

– Ты – вор! Самозванец, которого бы я, проходя мимо, не удостоил бы даже ленивым взглядом!

Мужчина поднимается на ноги и пересекает комнату. Встает напротив одного из портретов, повернувшись к тебе сияющим лицом. Он красив, он прекрасен, а ты чувствуешь, что выжил из ума.

– Конечно, правда. Ты забрал мою жизнь, ту, что должен был прожить я.

Двойник больше не улыбается, сводит тонкие брови к переносице – хмурится, он раздражен. На портрет за его спиной прапрадед Холовора, он похож на тебя, как и остальные, но ни у кого из них нет золотисто-зеленых глаз. От кого же ты их унаследовал?

Прислушиваешься к звуку его голоса, не такого хриплого и ошеломленного, как у тебя сейчас, а крепкого, сильного…

– Твоя природа противоестественна, тебя и вовсе не должно быть на этой земле.

– Мне нужно знать, какой сейчас год, – говоришь дрожащим голосом.

– 1975.

Улавливаешь перемену в двойнике. Он отворачивается, скрывая подавленность, вскидывает подбородок и вздыхает.

– Год, когда я родился, похоже, по твоей вине я навсегда застрял тут.

– Почему?

– Представь себе, я задаюсь тем же вопросом, но пока не могу разгадать ответ.

Близнец подходит к раме и замирает в метре от тебя.

– Мы не во сне. Твое подсознание перенесло нас сюда, но я не знаю – зачем.

В комнату заходит женщина. Бронзовая кожа. Темные чулочные гольфы, простое обтягивающее платье с разрезом до середины бедра.

Она дотрагивается до шеи, проводит рукой по затылку, взъерошивая короткие осветленные волосы. Дорогой маникюр, золотая цепочка на запястье и чересчур большой для её хрупкого запястья «Ролекс» – всё, что скрашивает эти преждевременно стареющие руки.

Только почему-то сильно дрожат – твои руки.

Не замечая вас, она подходит к чайному столику и плескает в бокал шампанского.

Стремишься сохранить в памяти её лицо. Ты никогда не видел её настолько цветущей, это было давно, тебя еще и на свете не было. Она не любила вспышки фотокамер, с того времени не сохранилось ни одного снимка.

Хозяйка особняка резко оборачивается на звук открываемой двери. Пошатываясь, хватается за подлокотники и спинку кресла.

– Это моя бабушка, – без интонации произносит твой двойник.

Из прихожей раздается мужской бас:

– Дружочек, надо положить цыпленка в морозильник.

В комнате появляется загорелый мужчина с добродушным обветренным лицом, ты никогда прежде не встречал его. Короткие волосы зачесаны назад, только на широкий лоб спадает несколько вьющихся прядей. Незнакомец говорит с ярко выраженным калифорнийским акцентом, его американский английский тебя раздражает, а глаза – невыразительные, маленькие, лицо слишком рельефное, будто бы по нему прошлись малярной кистью с комочками. Лет сорок пять.

Хозяйка начинает что-то говорить, но слова доносятся как будто издалека. Её покачивает, и вошедший мужчина обращает на это внимание:

– Да ты пьяна!

Мужчина приближается к ней, громко скрепя деревянными половицами, в руке у него зажженная сигарета.

Женский голос звучит тихо, неразборчиво, приходится напрягать слух.

Неожиданно она тянется к нагрудному карману мужчины и достает оттуда визитку и какие-то чеки. Чеки возвращает на место, но визитная карточка пробуждает в ней интерес.

Двойник читает вслух:

– «Перку Куокка. Нордеа Банк».

А незнакомец оказался богачом.

– Да это я… Да что с тобой сегодня такое?

Перку развязывает галстук на своей бычьей шее.

Слишком распространенная фамилия, жаль, она тебе ни о чем не говорит.

Прикасаешься к волосам, боль в затылке не проходит.

– Послушай, у меня сегодня было очень много работы, и я устал: не желаю, чтобы у тебя было это выражение лица. – Перку тушит сигарету, дымок от которой раздражает их обоих, заливая её остатками шампанского из бутылки.

Ты зажимаешь рот ладонью.

– Я хочу уйти отсюда… – твои слова звучат приглушенно и неразборчиво, тошнота усиливается, она может быть терпимой, если не обращать внимания.

– Ты можешь. Но не я, – в голосе двойника слышится плохо скрываемая ярость.

– Прошу тебя, – бормочет Перку, – прояви немного терпения… ко мне, к нам. Послушай… не хочешь денег – не будет тебе денег. Проси у меня всё, что взбредет на ум.

Женщина проходит мимо него, категорически игнорируя.

– Ты что-то скрываешь от меня, – в его низком голосе – ясно различимая угроза. – Не хочешь поделиться со мной?.. Стефания! – окликает её Перку Куокка, а после с вздохом произносит: – Что за времена – всё разваливается… Появился некий оракул, который ходит по улицам. В новостях говорят – он вроде инопланетянина. Я заметил на кухне треснутое стекло. Они могут забить тебя камнями насмерть. Оракул очень опасен. Береги ребенка… – Перку запинается на слове.

– Ему не нужен этот ребенок! – слышишь её глубокий, низкий голос. – Решила, он проследил за мной, но теперь не знаю, что и думать.

Мужчина хватает её за плечи и шепчет срывающимся голосом, точно их минуты уже на исходе:

– Послушай, тебе нужно уехать отсюда, завтра, нет, сейчас! Скрыться! Уезжай из страны, беги, беги, как можно дальше! Я знаю, что говорю! Поверь мне! – озирается по сторонам.

Оконное стекло разбивается, в комнату залетает дымовая шашка, заполняя помещение едким газом. Твоего двойника в мгновении ока окутывает белым дымом. За первой влетает еще одна шашка.

– Ты уже засветилась перед ними! Оракул – это он… – голос надломлено обрывается. Все звуки заглушает выстрел. Перку Куокка больше нет, лишь на пол падает мертвое тело с простреленной головой.

– Хватит трепаться, – железным тоном отрезает некто.

Женщина сползает по спинке кровати на пол, закрывая рот ладонью, чтобы не наглотаться слезоточивого газа. Ты начинаешь задыхаться, медленно оседая за рамой. Глаза слезятся, в горло точно набилась солома.

Сквозь плотную дымовую завесу ты различаешь около десятка высоких фигур. Когда они успели появиться? Несколько световых лучей пронзают дымку. Среди газа стоит названный оракул. Его фигуру облегает темно-серая одежда, нижнюю часть лица скрывает плотная повязка, очерчивая изгибы лица, наброшенная на голову темная полупрозрачная ткань укрывает глаза. Оракул держит в обеих руках пистолеты, а на поясе висит коробка с патронами. На тыльных сторонах ладоней белеют сложные символы, наподобие восточных иероглифов.

– Назови причину, почему я не должен стрелять? – Оракул направляет дуло пистолета в сердце женщины, и ты что-то кричишь, стремясь предотвратить трагедию.

За спиной оракула распахиваются железные прутья, расходящиеся точно по кругу, и фигуру заволакивает коконом размытого света.

*