Текст книги "Каминг-аут (СИ)"

Автор книги: Chans

сообщить о нарушении

Текущая страница: 84 (всего у книги 95 страниц)

– Мата «Аригото-о» то иттэ иренакереба наримасэн. [Вынужден благодарить вас снова]

Неожиданно она взяла Сатина за левую руку, где он носил смешные механические часы, купленные Персивалем на Гонолулу. В центре циферблата, сверкнувшего в темноте, на изумрудно-зеленом фоне замерла радужная абстракция. Перевернув его руку ладонью вниз, несколько секунд изучала время, крепко удерживая кисть за запястье своими шелковистыми пальцами.

– Мо-о осой ва ё… Аната га цурэтэ курэмас ка? [Уже так поздно… Вы проводите меня?]

– Мочирон. [Разумеется]

– Аригото-о, [Я вам признательна] – прошептала японка, взглянув ему в глаза и удерживая этот взгляд до тех пор, пока сёдзи в соседнюю комнату не отъехала в сторону, с громким щелчком врезавшись в стену.

Женщина судорожно вздохнула, как будто только сейчас осознала где и во сколько находится.

Тео смотрел на неё с неприязнью, даже не пытаясь скрыть своё раздражение. На широких скулах проступили желваки. Скрестив руки на груди, парень молча дожидался продолжения.

– Джама шимас… [Прошу прощения за причиненные неудобства] – обратилась женщина к китайцу и ступила за порог. Сатин последовал за ней, бросив на парня пустой взгляд.

Шенг всё-таки не выдержал и в сердцах крикнул, когда дверь за ними уже закрылась:

– Ику-зэ-ику-зэ! [Вали-вали!]

Как только они остались вдвоем, японка снова взглянула на Сатина:

– Наника икунай но? [Что-то не так?]

– Ииэ… до-о-дэмо ии, [Нет… всё в порядке] – равнодушно улыбнулся Сатин, медленно продвигаясь по коридору со своей спутницей. Шелест шлепок отдавался от голых полов.

Мужчина думал, она сейчас замолчит, но вместо этого японка заговорила опять:

– Ёкуте, [Хорошо] – и этим коротким словом подруга о-сюфу-сан приковала к себе его внимание.

Японка шла справа, чуть впереди, Сатин наблюдал, как свет от потолочных ламп обрамляет её фигуру.

Она пригласила зайти, пропуская Сатина вперед, в пустой гостиничный номер. На её чистом гладком лице было написано ожидание, вот она, мол, я; делай со мной всё, что хочешь.

Прижавшись всем телом, она уткнулась в его плечо мягкой щекой. Сатин положил ладони на покатые плечи и неспешно повел вниз, скользя пальцами по женской коже. Сминая необъятный бюст, японка прижималась так тесно, что можно было с легкостью почувствовать стук её сердца. Уже не первый день эта женщина сводила с ума своим роскошным телом, облегающими платьями, недвусмысленными взглядами. Ему нравились восточные женщины, с их нежной кремовой кожей. Отклонившись, Сатин уперся ладонями в плечи и отстранил от себя, но лишь с тем, чтобы, сильно изогнувшись, отыскать её темные губы, не тонкие, не пухлые, сладкие, как фруктовая вафля. Её пальцы легли на шею, и Сатин склонился еще ниже, пока она трепала его волосы. Обхватил верхнюю губу своими, потом нижнюю, чувствуя, как пышное мягкое тепло упирается куда-то в ребра. Японка целую неделю кормила его этими взглядами, не обещая ничего взамен! Она дернулась от него, но Сатин обхватил её правой рукой, левой исследуя тяжелую грудь. Пальцы тут же утонули в мягкой плоти. Шаркнув подошвами, шагнул в темноту, вперед к сёдзи, крепко удерживая женщину, горячую в своем летнем платье. Просунул язык глубже, полностью накрывая жадно раскрытый рот. Обхватывающая её спину рука запуталась в длинных волосах. Не заметил, как женская ладошка оказалась у него на бедре. Влажная, липкая, жаркая ладошка с ярко-красными овальными ногтями, которая весь вечер привлекала его внимание легкомысленными жестами. Подхватив пальцами прядь волос, потянул, отлипая от влажных губ. Японка задрала подбородок, позволяя целовать себя в шею. Женщина была слишком низкой, ему пришлось бы встать на колени. Левая рука растянула вырез декольте, высвобождая пухлый теплый сосок… самая нежная кожа. Его слюна еще блестела у неё на приоткрытых губах, женщина прикрыла глаза. Она была на удивление тихой, и тут очень некстати вспомнилась Рабия, которая кричала и стенала, рыдала, кусалась… Выбросил вперед руку, уперевшись в косяк, и японка ударилась об стену рядом, но сильнее пострадал его правый локоть, которым Сатин прикрывал женщине спину. Её ладони отыскали ширинку. Японка почти осела на пол под ним. Внезапно её взгляд прояснился, и, отдыхиваясь, она глухо выпалила:

– Чайро но мэ! [Карие глаза!] – её огромная грудь то поднималась под ним, то опадала.

– Что? – растерялся Сатин, ощущая всем телом этот рокочущий шепот.

– Аната но мэ… дэмо… Мэ га аокатта… [Ваши глаза… но… Глаза были цвета листвы…] – теперь она смотрела на него широко раскрытыми глазами, обдавая вспотевшую кожу горячим дыханием.

Холовора разжал объятия, и женщина с трудом распрямилась. Нажала на кнопку выключателя. Двадцать ударов сердца японка смотрела на него, пытаясь отдышаться. Сатин надеялся, что она пошутила, или, возможно, ей показалось в темноте, но женщина молчала.

Эта фраза решительно выбила его из колеи!

Не может такого быть!

Сатин распахнул дверь в освещенный коридор и, точно утопающий, устремился навстречу свету.

Карие глаза?.. В роду Холовора дети рождались исключительно кареглазыми. Велико же было удивление матери, когда ей поднесли зеленоглазого ребенка.

Взгляни мне в глаза и там ты найдешь ответы на мучающие тебя вопросы.

Нет!

Голос в подсознании вызвал вспышку застарелой головной боли, и глаза тотчас заслезились.

Мой хороший, ты утратил бдительность.

Двойник словно потешался над ним!

Сатин ворвался в уборную и плотно закрыл за собой дверь. Ему необходимо увидеть это! Убедиться самому! Убедиться, что он еще не спятил, и двойник существует на самом деле, находится в его теле…

Нет, душа моя, это тело принадлежит мне. Ты не помнишь, но оно моё. Оно моё по праву рождения. Ты носишь моё имя, ты скрываешься за моей внешностью, всё, чем ты располагаешь в данный момент, – моё и только моё!

Боль сковывала затылок. Как давно она появилась? Может быть, в тот день, когда он попал в автокатастрофу и его отыскал Лотайра? Может быть, она всегда была внутри, ждала своего часа.

Ты прав… Всё дело в сотрясении мозга. Но правда никогда не была безболезненной, и ты вынужден терпеть эту боль. Ради того, чтобы владеть телом. Твоя душа гнилая, она портит свою оболочку, она уродует эту землю!

В прямоугольном зеркале над раковиной отражалось его побледневшее лицо. Его ли? Вокруг расширенных черных зрачков залегла грязь, постепенно скрадывая золотисто-зеленую радужку, как кофейная гуща. Грязь, которая въелась в его глаза! Пока лишь несколько капель темно-коричневой безобразной жижи… Однажды эти глаза поглотит грязная мутная гуща, от которой никак не избавиться!

Становится некомфортно от мысли, что безумие и вправду ощутимо, и верным тому доказательством может стать его тело. Безумие различимо в лицах людей, и настигает самых нерасторопных.

– Что ты делаешь?! Убирайся! – в голосе метался испуг, и на душе оседала неприятная горечь. Он струсил? Он что, боится?

Я могу уйти только с твоей смертью. Я заключен в тебе, мне нет выхода наружу. Я росту вместе с тобой, страдаю за тебя, разделяю твою боль, и, я скажу, это совсем мне не нравится!

Сатин резко нагнулся к крану, врубая холодную воду и подставляя лицо, слезящиеся глаза под мощную струю воды. Простоял так, покуда глаза не начало щипать.

– Черт! Черт! – врезал по краю раковины. – Пропади ты пропадом! Зачем ты вернулся?!

Я уже сказал: ты утратил бдительность.

По щекам стекала вода, глаза сильно покраснели, а грязь… грязь она не исчезла!

Глупо полагать, что она просто так исчезнет.

Мужской голос взорвался воплем негодования:

Ты едва не уничтожил наше тело! Твоя гнилая сущность его практически пожрала! Наш док творит чудеса, почему же он сейчас не придет к тебе? И не успокоит тебя?! Ты так сильно напуган, что меня сейчас затошнит!

Сатин медленно отвел со лба мокрые, похожие на сосульки, волосы, и снова всмотрелся в зеркальное отражение. Провел пальцами по влажным векам. Белки покрывали красноватые прожилки, глаза жгло.

Как он может избавиться от этой грязи?! Что он должен сделать, чтобы больше никогда не услышать голос в голове?

Теперь глаза жгло не переставая, а он не мог избавиться от ощущения, что грязь расползается…

Накрыв лицо прохладными ладонями, постарался взять себя в руки. В просторной уборной чуть слышно капала вода, душная ночь висела тяжелым облаком из мириадов капель, оседающих на коже, делающих её липкой и раскаленной. Сатин ненавидел жару почти так же сильно, как двойника, как проклятую болотную жижу!

– Рано или поздно… я избавлюсь от тебя.

В ответ на что двойник туманно изрек:

Попробуй вырвать свою душу из этого тела. Я знаю… ты хочешь жить. Но и я хочу того же.

– До твоих желаний мне нет дела.

Ты так думаешь? Когда я обретаю силу, я могу вынудить тебя убить себя, или могу истязать тебя до тех пор, пока ты не потеряешь сознание, не заставляй меня это делать, я дорожу своим телом и не хочу причинять ему вреда. Мне так же не хочется причинять тебе боль – я всего лишь человек, а не палач. Я знаю тебя всё свое бестелесное существование, ты стал частью меня, я не могу просто так срезать тебя.

– Ты не можешь избавиться от меня не поэтому, а потому что тогда погибнет и твое ненаглядное тело… – прошептал Холовора, покидая уборную и следуя коридором на террасу. – Перестань… Мне противно становится.

– Я удивлен! Ты не остался с ней! – раздался ленивый полупьяный баритон Тео. Сатин сфокусировал зрение на его фигуре, сидящей на пороге, вдали от дворового фонаря.

– Иди спать! – бросил Сатин не своим от злости голосом.

– Ложись со мной! – грубо прохрипел парень. – Что тебе стоит, а?!

Шенг поднес к губам банку пива. В руке дотлевала сигарета. Парень сидел на порожке, согнув ноги в коленях, и созерцал, как Сатин пересекает террасу.

– Я заведу тебя похлеще этой жалкой изменщицы! Ни одна женщина так не сможет, ты же знаешь!

Холовора направился к парню, намереваясь расквасить его физиономию о дверной косяк. Этот щенок напивается… Мальчишка!

Тео.

Ты его любишь. Смирись и дай ему разобраться в себе.

А потом гнев прошел, его место заполнила сосущая тоска.

– Пока не протрезвеешь, не попадайся мне на глаза, – выплюнул мужчина, круто разворачиваясь. Избить Тео – соблазн велик, но разве это по-мужски? Затевать драку с пьяным, ни черта не понимающим сопляком!

– Сатин! Куда же ты?! Ночь, не уходи далеко! – неслось вдогонку жадное голосование.

Засев в автомобиле, Сатин погасил свет в салоне и включил музыкальную радиоволну на низкой громкости. Дверцу пассажирского сиденья снаружи застилало покрывало, на случай если ночью снова пойдет дождь. Благодаря чему, Тео не мог видеть Сатина, привалившегося к стенке рядом с опущенным стеклом. Пахло придорожным песком, сохнущей грязью и густой, насыщенной ночью.

Через час загасили дворовые фонари, и внутренняя площадка погрузилась в непроглядный мрак. Циферблат часов растворился в темени. Глаза давно перестали болеть, и в голове прочистилось, только по-прежнему досаждала удушающая ночная маска, и комары, из-за которых пришлось поднять стекло.

Заснуть этой ночью не удалось. Что-то навязчиво постукивало в заднее стекло, лишь наполовину укрытое перкалевым покрывалом. Те минуты, что Сатин вслушивался в неясно чем вызванный звук, показались по истине долгими. Потерзавшись еще с минуты три, Холовора отпер дверь и выбрался из машины. Вокруг не оказалось ни души, зато постукивание прекратилось сразу же.

Небо было настолько черное, что гасли звёзды. Сатин вглядывался в ту сторону, где не так давно пьянствовал Тео. Не видно ни зги. Как в ночь, когда он ударил Персиваля по лицу. Та же беспроглядная темень, то же чувство безысходности. И словно наяву в ушах зашелестел стрекот сминаемой сухой листвы. В висках застучала кровь. Холовора отошел от взятой напрокат машины, сделал три шага прочь от гостиницы. Еще шаг, еще два. Шлёпки мерными хлопками о голые пятки разбавили тишину. Видимо, стоило принять душ, теперь пропитанная потом рубашка прочно прилипала к телу. Здесь пропадало чувство пространства, как будто, идя, он не сдвигался с места, вдыхая жаркий воздух, – глотал соленую воду. Твердая мостовая под тонкими подошвами сменилась тугим слипшимся песком. Если он пойдет дальше, то обязательно напорется на густые заросли. Двинулся вдоль площадки. Слева аромат растительного сока смешивался с горечью и запахом вьющейся жимолости. Песок скрипел при каждом шаге и забивался между пальцев.

Сильный, резкий взмах руки над правым ухом вогнал лезвие глубоко в тело, и Сатин услышал собственный стон. Плечо и лопатку стремительно заволокло дерущей огненной болью. Прожгло насквозь металлом и затопило горячей кровью. Еще и еще. Дыхание резко оборвалось, колени подкосились. Сатин попятился в заросли. Рубашка обтянула грудь и спину мокрой тяжестью. Мужчина повалился в жимолость, раздирая кожу на руках, с хрустом ломая ветки. Очередной удар пришелся под ребра. Крик заклокотал в горле булькающим спазмом.

Невыносимая боль.

Липкая темнота.

Чье-то частое дыхание.

И этому нет конца.

Перевернувшись на живот, Сатин попытался выпутаться из густых зарослей. Кровь текла по плечам, по локтям, стекая на запястья.

Кровь скапливалась в горле, мешая дыханию.

Сознание расплывалось.

Кусты затрещали, когда Сатин вывалился из них… кусты ломались, вонзаясь в тело острыми ветками. Спиной ударился о землю, и раны заныли с удвоенной силой. Стремительная рука опустилась сверху вниз, воткнув остриё в грудь; на подбородок, лицо, шею брызнула кровь, Сатин чувствовал, как эта кровь пропитывает его кожу, стекает по губам.

Необходимо что-то сделать, пока не поздно, спасти себя, сдвинуться с места…

В подсознании звенел крик. Крик ужаса, крик отчаяния, боли… От боли из глаз текли слёзы.

Метал прожег в груди еще одну пульсирующую огнем дыру.

На мгновение показалось, что он видит нападающего. Всего лишь маленький, загнанный зверек, такой же испуганный, как заблудшая овечка. Темная фигура с сильными ловкими руками, наносящая удары подряд.

Перевалился, сплевывая сгустки крови, постарался приподняться на руках… слишком тяжелое тело, слишком мало сил. А кровь заполнила легкие, или оказалась в дыхательных путях. Вдыхал кровь, выдыхал кровь.

Кто-то опустил ладонь на плечо, и другой рукой проткнул правый бок. Чужой вес, давящий на исполосованную спину. Кромсающие движения.

Еще один меткий бросок угодил в левое бедро, и под слоем джинса побежали струйки крови, впитываясь в кожу и ткань. Теперь можно было ползти только на правом колене, вторая нога стала бесполезной, волочилась неподъемной обузой. Тело метало в огне, и каждая новая рана казалась лишь уколом в море боли. Руки онемели, но Холовора всё же сумел ухватиться за ближайший ствол, приник к худосочному дереву, обогревая его кору своей кровью.

Напавший молчал. Профессионал. Убийца. Судьба в обличии маленького зверька. В глазах – презрение, правильно, так и должно быть. Умелые, расчетливые движения, ни одного лишнего.

Холовора развернулся, как мог, приваливаясь к стволу спиной, тяжело дыша, чтобы получить удар в живот… На этот раз рука убийцы не отдернулась, мгновение затянулось. Крики в мутном сознании стали не громче дуновения ветра. Лезвие провернулось внутри, разрывая внутренности, шинкую плоть.

Сатин опережен. Ход уже сделан.

Не чувствуя под собой ног, не ощущая опоры, Холовора полетел на землю, врезавшись в траву омертвевшим плечом. Сглотнул горечь рвоты. В голове не шумело, все звуки стихли, кажется, он оглох. Телом завладевал новый противник – леденящий холод. Обожженные внутренности индевели. Замерзшие пальцы отыскали глубокую рану немногим выше живота, накрыли разорванное пятно в рубашке. Что-то теплое…

Влажная липкая паутина прочно окутала тело, паутина из крови. Запах загасил аромат леса: песчаной насыпи, коры, молодых листьев. Этого больше нет, есть только давящая, сковывающая ночь. Чернота. Она ворвалась в его тело, притупив чувства и оставив ему огонь и боль.

Силуэт мелькнул в просвете между деревьями, и Сатин увидел длинное окровавленное лезвие. Залитое его кровью. После такого количества ран никто не выживет. Вероятно, на это и рассчитывал напавший. Безымянный. Чья-то пешка.

А теперь Сатин умрет. Это всё, что ему остается.

Больно…

Безымянный смотрел на него без улыбки, вытирая нос окровавленным запястьем.

Тело вздрагивало само по себе, можно было почувствовать, как скользят внутренности под ладонью.

Он перестал моргать, он осознал, что уже давно не дышит, и сделал глоток кислорода, скрутившего горло в судороге.

Скоро, скоро…

Осталось совсем немного. Потерпеть… эту боль.

Безымянный скрылся, растворился в темноте, оставив за собой горестное ощущение ужаса.

Онемевшими руками перебирая по земле, Сатин протащил своё тело между корнями деревьев. Пальцы в засыхающей крови, пальцы, по которым текла свежая кровь, вонзались в землю. Ничтожно медленно продвигаясь, и оставляя за собой кровавые пятна, Сатин уползал в лес. Неважно куда. Не имеет значения как далеко. На много его все равно не хватит. Ребра расширялись при каждом движении, натягивая искромсанную кожу, и во рту собиралась кровь. Чудилось, будто легкий ночной ветерок свистит между ребер. Спина была покрыта сплошной коркой из крови и ткани. На одном колене, помогая себе руками, то и дело приникая к земле, мужчина отдалялся от места своего убийства, своей смерти.

Ногти царапали землю, пот разъедал глаза… Порция крови за вздох.

Повалился на руки. Рядом росло дерево, и Сатин попытался приподняться в последний раз. Тяжелые ноги не сдвинуть. Сделав рывок вперед, ударился плечом о ствол. Привалился к коре, одно усилие и опрокинулся на спину.

Он смотрел вверх. Внутренний холод нарастал, и дрожь не прекращалась. По лицу струился пот, но тело трясло от холода.

Вспомнилась Рабия. Вдвоем они сидели на ветке дерева у поля. Местные дети прозвали их женихом и невестой. Деревенская девочка и городской мальчик. Но в этот раз ветка под ним подломилась.

Его уже пытались убить, однажды он пытался убить себя сам, хотел утопиться в озере, такой же душной черной ночью.

Вспомнил, как Тео бросился к нему в больнице, со слезами на глазах. Ребячество, но приятно. Жаль оставлять одного… Не хочется засыпать. Жаль…

Грудь едва заметно поднималась и опускалась. Постепенно вздохи сделались редкими и неглубокими.

Богатство, слава, признание, любовь публики… он всего этого добился, пускай, и не без чужой помощи. У него чудесные дети, чудесные, что бы там ни было… Он любим, по-настоящему любим. Он любил замечательную женщину, он до сих пор её любит.

Глоток воздуха, мелкий, незначительный.

В нём нуждаются, он нужен кому-то… у него нет причин ненавидеть этот мир. Это мир – самое лучшее, что у него есть.

Грудь снова опустилась. Сатин слабо пошевелился, и ребра пронзила острая боль.

Опаловые небеса проглотят его душу.

Жаль… Не успел сказать Тео, сколько мальчишка значил для него. Уже никакой разницы.

Другим он нужен был для чего-то – Михаилу, родителям, поклонникам, всему этому полубезумному миру, – один лишь Тео любил его бескорыстно.

Дыхание стало неразличимым.

Как поздно… Глубокая ночь.

Не нужно дышать.

Кровь продолжала вытекать, сочиться из уголков рта.

Он перестал дышать, только смотрел куда-то в поднебесье.

Как же он устал… Сердце так тяжело колотится…

В правый глаз затекла струйка крови, застлав зрение мутной пеленой.

Шелест, почти неслышный, как вечерняя молитва.

Здесь в лесу… всё смешалось.

И за зимой не следует…

Весна…

========== Глава IX. Гонолулу ==========

Больно смотреть наверх – небо изранено звёздами

И я не могу успокоить вздрагивающий воздух

Мне не остановить кровотеченье заката

Так что пообещай мне, что будешь со мною рядом

Если вдруг взрывная волна

Оборвёт наши сны, зачеркнёт наши планы

Что, если я не успею сказать

Тебе о самом главном

(Flёur – Взрывная волна)

С воды, сверкающей в лучах послеполуденного солнца, доносились крики и громкий смех. Сладкий, рокочущий в траве ветер стелился по белому песку, обдувая ноги. Необъятно-глубокое небо, налитое сапфировой синевой, с редкими всплесками бледных облаков, доносило голоса морских птиц.

Маю сидел в шезлонге, составляя компанию своей тёте, полулежащей в соседнем шезлонге. Под огромной, широкополой шляпой её круглое лицо в черных очках на поллица изредка принимало недовольное выражение. Конечно же, из-за племянника. А мальчик между тем вёл подсчет девушкам, которые подходили к нему знакомиться и получали от ворот поворот. Пока Тахоми покрывалась загаром, Маю мучился от осознания собственной бесполезности, а точнее говоря, от безделья.

Весна на пляжах Гонолулу напоминала о жарких днях Нагасаки, о ласковой зиме.

Саёри тоже был здесь. Они с Тахоми решили взять недолгий отпуск, чтобы тётя могла вдоволь насладиться солнцем, – как будто в Нагасаки было мало солнца? – которое благоприятно влияло на беременность. Особенно, если беременность первая. Молодым людям предоставили этот отпуск, но Саёри по-прежнему продолжал рисовать, а тётя, несмотря на обилие витамина Д, не становилась счастливее.

– Маю, ну почему такое кислое лицо? Мы так часто бываем на Гавайях? – не получив ответа, женщина снова погрузилась в раздумья. Глаза за стеклами очков закрылись, после чего она устремила взгляд на ребят, играющих в волейбол. – Сходил бы ты поиграл с ними, – предложила она невозмутимо.

– Блеск! Игра с мячом. Я и мяч… Ты же знаешь, как мяч любит вышибать меня из игры, – протянул мальчик и выразительно взглянул на японку. Тема была закрыта.

Спустя минуты три Маю сказал:

– Если бы Фрэя была здесь, она точно бы согласилась.

Поначалу Тахоми старательно изображала, что не расслышала его слов, но стервозность дала о себе знать, и женщина добавила всё тем же спокойным низким голосом:

– Маю, успокойся, ладно. Если Фрэе так понравилось на Хоккайдо – я её дёргать не буду. В этом году она сдавала очень сложные экзамены. Ты вот отдыхаешь, пускай, и твоя сестра расслабится. А если ты соскучился – позвони.

– Никто не отвечает.

– И я её хорошо понимаю. Кто захочет, чтобы его всю жизнь дёргали? Твоя сестра – свободный человек и может распоряжаться своим временем, как ей заблагорассудится.

– Моя сестра не дура! Ты говоришь это так, словно Фрэя спятила! Или влезла во что-то темное!

– Даже не догадываюсь, что ты подразумеваешь под словом «темное». Я сказала только, что не собираюсь держать племянницу взаперти. Она – молодая девушка…

– Да ладно?

– …у нас уже были разногласия из-за того, что я препятствовала её свободе. Я не хочу, чтобы они повторились, – прибавила японка, пропустив мимо ушей его реплику.

Сатин сказал, что Фрэя с ним. Но где? Может ведь такое быть, что они уже улетели с Хоккайдо? Как же хотелось их увидеть! Он бы сам поехал их встречать, но только не знал куда! Конспираторы!

Маю улегся в шезлонге, вытягивая ноги. Голову припекало, и всё, что он мог сделать, – прикрывать макушку рукой. Веснушки, которые не сошли до сих пор, теперь яростно проявили себя. Странно, но на лице их было меньше всего. А пока что светлая кожа оттаивала и наливалась роскошным медовым загаром. Волосы не высвечивались, как им полагалось, а наоборот принимали густой насыщенный цвет. Эти изменения Маю начал подмечать совсем недавно. И это ему нравилось. Похоже, что так действовало на него гавайское солнце.

Возможно, не всё так уж плохо… Фрэя с отцом, и они скоро вернутся. И сапфировое небо может быть красивым. И на самом деле, не произошло ничего страшного. Но Эваллё больше нет… Эта мысль сразу же привела в чувство. Ничего не хорошо! Уже не будет хорошо! И он, Маю, имеет к этому прямое отношение.

– Вот же чёрт!

В них с тётей полетел волейбольный мяч, мальчик дернулся вперед и непроизвольно вскинул руки, чтобы тётя волей судьбы не оказалась мишенью.

– Спасибо, парень! – уже кричал кто-то, пока Маю переводил вытаращенный взгляд на лицо Тахоми, на её живот, и снова на Тахоми.

– Эй, да ты мне послан свыше! – впервые за последние дни по-настоящему искренно улыбнулась тетя, опуская ладони на свой, пока что непримечательный живот.

– Простите, ради бога! – бросил кто-то рыжий и такой высокий, что заслонил для Маю всё солнце.

Мальчик отшвырнул от себя злосчастный мяч и уселся на край деревянного шезлонга.

Но рыжий, видимо, ведомый чувством вины, подошел ближе. Из-за его спины показалась девушка, типичная представительница американской привлекательности.

– Еще раз простите, – уже спокойней добавил парень, при этом огромная устрашающая улыбка не сходила с его добродушного лица. Типичный здоровяк-добряк, который утешает малышей в песочнице и переводит бабушек через дорогу. Тахоми лишь махнула рукой.

– Ловко поймал, – снова загородил небеса рыжий здоровяк, прижимая новообретенный мяч к груди. Маю с трудом пытался не отвести взгляда от его светло-голубых глаз, в свете дня казавшихся прозрачными. Если отведет взгляд, будет выглядеть слабаком или да… тем самым Маю. Теперь он чувствовал себя ужасно. Сидя на светлых деревянных креплениях шезлонга. Забыл поблагодарить.

Девушка остановилась рядом с рыжим, окончательно погрузив Маю в тень.

– Это Стив, а я – Беки.

– Может с нами, а? – нашелся Стив, когда мальчик ничего не ответил. Подбросив мяч невысоко в воздух и поймав правой рукой, рыжий вгляделся в даль за лежаком Тахоми, и Холовора ощутил себя чуть свободней. – Ты как, в волейбол играешь? – спросил у Маю и потрепал девушку по светлым локонам, та недовольно сбросила его ручищу.

Взгляд Беки оказался прикован к мальчику. Даже для его темных мозгов, девушка выглядела симпатичной. Она была выше Маю на голову, но смотрела на него с теплотой и дружелюбием. Наверное, ей еще не попадались подростки, за внешним обаянием которых скрывалась душа монстра.

– Нет, я не играю, – решился наконец Маю.

Теперь эти Стив и Беки подумают: во, странный какой… И уйдут. Палево сплошное. Но как он им объяснит, что мяч всегда норовит попасть ему в лицо и выскальзывает из рук в самый неподходящий момент? И что достаточно толкнуть, чтобы он отлетел в сторону. Чаще его выбирали судьей, а не игроком. Конечно, ему нравилось наблюдать за игрой, и матчи по телевизору всегда поднимали настроение…

Девушка явно была огорчена его отказом. А мальчик еще раз задался вопросом: чай, не умом ли он тронулся?

*

Солнце припекало спину. В ушах свистело от порывов ветра, когда мяч, рассекая воздух, нёсся в ворота. Футболка забрызгана грязью, серая водолазка под ней прилипла к телу. Маю очередной раз занесло на повороте, земля расплывалась, точно под ноги вылили ведро воды. Неподалеку, на причале грузили баржу. Пароходные гудки и рокот двигателей разносились по всей игровой площадке. Кроссовки скользили в грязи, но было так весело! Им вдвоем. Дурачиться и бросать мяч в ворота друг друга. Они часто приходили сюда поиграть в футбол или волейбол. Брат всегда пасовал мяч очень осторожно. Не Эваллё. Но не важно. Тогда Маю думал, что подвижный игривый человек с длинными быстрыми ногами – его старший брат.

Маю вёл мяч, пока брат пытался выбить его из рук.

Несмотря на ясный солнечный день, было холодно, и под ледяной кожей бурлила горячая кровь. Эваллё учил его обращаться с мячом и делать это хорошо. Из его брата вышел бы внимательный учитель. Как ни зла ирония судьбы, всё именно так и случилось.

Маю проворонил удар, сбился, и теперь брат владел мячом.

– Давай же, Маю, попробуй отобрать! – раздразнивал его Эваллё.

Куда ему тягаться с Эваллё? С тем Эваллё, которого он думал, что знает.

Парень завел руку с мячом за спину. Маю бросился на брата, намереваясь протаранить. Эваллё отшвырнул от себя мяч и повернулся к мальчику спиной. Не успел Маю сообразить, что брат затевает, как тот сорвался с места и метнулся вдогонку серому футбольному мячу, сплошь облепленному грязью. Светлая рубашка брата сзади была того же цвета; вся спина в коричневых пятнах. Мяч закатился за край игрового поля и угодил в канаву, заросшую густой травой. Успев первым, Эваллё метко ударил по мячу, собираясь загнать тот в ворота Маю. Мальчик кинулся наперерез, последние два метра он проехался на животе, протягивая руки за летящим над землей мячом. Влажный липкий мяч выскочил из скользких пальцев, чуть откатился и замер в воротах.

– Вот как надо! Учись, пока я жив! – прохрипел Маю, давясь дыханием. Горло обжигал холодный воздух.

– Ну и ну, – усмехнулся Эваллё, подбежав к нему, – ты с ног до головы в грязи.

Поднявшись с земли, Маю оперся рукой о металлическую дугу ворот, всё еще отдыхиваясь. Посмеивался, когда брат стирал с его лица грязные разводы. Маю наслаждался холодным воздухом, шумом моря, лаской. Своей… эфемерной любовью.

Разве это было не счастье?

*

Маю не хотел, чтобы их счастливая жизнь в Нагасаки заканчивалась, а теперь он даже рад, что скоро уедет. Где они с братом были счастливы, могли быть счастливы. С портом Нагасаки связаны самые счастливые воспоминания, которые после оказались всего лишь мечтой. Он верил в иллюзию и кормился ложью. В Японии у них было всё – только протянуть руку. Никто никогда не дарил ему столько.

Мальчик изучал центр большого прямоугольного стола, думая о своем. По левую сторону сидела Тахоми, Саёри занял место напротив Маю.

Что там происходило? К кому он успел привязаться всем сердцем? К призраку или выдумке? Совершенно чужой человек называл его любимым. Что он сделал? Кого обманул и предал? От чего терял голову?

Ведь теперь он уедет, а никто так и не ответит на его вопросы.

Им с самого начала было не суждено оказаться вместе. И что? Он лишь пытался доказать обратное.

Взглянул на тётю, наполняющую свою тарелку овощами и листьями зеленого салата. Тахоми мало ела, и от этой мысли Маю каждый раз пробирал внутренний холодок. Как она будет одна с этим мужчиной? Он даже меню её ужина отслеживает! Тахоми много раз уверяла Маю, что Саёри позаботится о ней, когда мальчик уедет. Тётя стала зависима от японца и не замечала этого. А япончик постоянно командовал ею.

Выпрямив спину, Маю потянулся за перечницей.

– Убери локти со стола, – бросил ему Провада.

Саёри отпустил бороду, хотя поросль, покрывающую низ подбородка, и щетинистый налет над верхней губой пока еще рано было именовать бородой.

Специально, чтобы позлить докучливого японца, мальчик навалился на стол, не спеша, забрал перечницу и снова опустился на стул, только после чего убрал локоть со скатерти.

– Поешь хорошенько, вы теперь сможете перекусить только в аэропорту, – ласково попросила тётя, как будто не заметила раздражения возлюбленного и то, каким тоном он обращается к её племяннику.

– Я потом приеду посмотреть на малыша, – внезапно выпалил Маю, растроганный тётиным нежным голосом.

Назад к карточке книги "Каминг-аут (СИ)"