Текст книги "Каминг-аут (СИ)"

Допрос затянулся до утра. Янке обыскали, помимо сигарет, при нем не было обнаружено ни каких порошков, ядов или вредоносных веществ. Дознаватель уверял, что парня обыскали очень тщательно.

Минако Риввиль могла отравиться и после его ухода. Он был у неё в гостях, они обыскали её комнату и не нашли ничего подозрительного. Исключено, что он подсыпал что-то в чай, который приготовила Риввиль. Исключено. Она не пила. Яд был у неё во рту, а не в желудке.

У Янке нет мотива к преступлению. Так твердили в участке. Эти двое были едва знакомы. Он преподавал ей английский вне школьной программы, у девушки очень строгий отец, который следил за её результатами.

Да пускай только взглянут на него! Вырядился в женскую одежду! Зачем ему это делать?! Зачем одеваться как женщина и пудрить голову малолетней школьнице?!

Парню выдали электробритву и полотенце. Около зеркала он обнаружил помятые тюбики с зубной пастой и кремом для бритья, у которого отсутствовала крышечка. Волосы на лице почти не росли, но во избежание дополнительных вопросов Янке создал видимость того, что бреется.

В зеркале он выглядел прибито. Грязная блузка пропахла куревом, длинная джинсовая юбка была вывожена в кетчупе, который Янке опрокинул на себя во время перекуса в полиции.

За время допроса он узнал о Минако буквально всё: и что цвет у неё любимый – желтый, и что отец житья ей не давал, требуя от дочери того уровня знаний, которым не обладал даже он сам, и что мать у Минако адвокат, имеющая два высших образования и ученую степень.

Янке выкуривал по счету шестую сигарету, однако, сладостное чувство облегчения всё не приходило.

Существо, создание, сотканное из воспоминаний, Цицерон – существовал на самом деле, а значит та процессия, к которой примыкал Янке во снах, не иллюзорна.

В одном из миров зародился могущественный источник энергии. Новая яркая жизнь, она возникла в скоплении межгалактических осадков, инопланетных пород и звездной пыли. Огромная мертвенно-белая звезда, пронизанная потоками электричества. В случае приближения опасности, её холодное тело мгновенно нагревалось. Раскаленная звезда уничтожала угрозу, вбирая в себя остаточную энергию и преобразовывая её. Она освещала бледно-серое застывшее небо своими магнетическими лучами. Питаясь от солнца и грозы, наводняясь космической энергетикой, со временем Первоисточник обрел собственный интеллект и провозгласил себя царем в том далеком мире. Он обрел речь и великое Знание.

Первоисточник сотворил планету и назвал её Тикю-но ни сэймэй, Земля-для-жизни, прототипом для которой послужила третья от Солнца планета – Земля.

Вывел сверх-существ, оракулов, чтобы управлять этой планетой, и наделил их властью созидания. Но только немногие перворожденные могли сходить на «человеческую» Землю. Поэтому они придумали себе слуг, интерактивные каналы связи между двумя мирами, миром оракулов и миром людей, способных перемещаться от одной планеты к другой. На что были даны им крылья. Имена. Для поддержания связи между планетами они обрели право находиться среди людей в качестве компаньонов и принимать участие в их жизни. Стоящие выше по рангу взяли руководство над младшими слугами, а царствующие оракулы контролировали их всех. Когда слуга достигал пика развития своей астральной силы, его рост затормаживался, в то время как возможности оракулов могли быть безграничны.

Оракулы – воплощение энергии Первоисточника, высшие идеальные создания, мыслители и ученые, несущие в себе частицу мудрости Первоисточника. Слуги, известные людям как фатумы – одухотворенная воля оракулов.

Несмотря на принадлежность к тому или иному полу в естестве фатумов была заложена суть и мужского, и женского начала, в отличие от Просветленных, которые некогда были людьми и вели земную жизнь, но, будучи смертными, обрели внутреннее прозрение и были представлены Первоисточнику, что возвысило их над всей человеческой расой. Просветленные – те немногие, которым было дозволено подняться на планету «Земля-для-жизни» во владение оракулов и приблизиться к Первоисточнику. Великой честью называться Просветленными так же были удостоены и те, чей мозг, тело и душа послужили в качестве материала для экспериментов перворожденных.

Возводя свою империю дня и ночи, звезда понемногу отдалялась от «Земли-для-жизни», пока совсем не исчезла из поля зрения оракулов. Когда Первоисточник скрылся за облаками, оракулы первые ощутили себя покинутыми.

Для того чтобы никакие силы не смогли разрушить систему ценностей на планете «Земля-для-жизни» и на Атмосфере в целом, оракулы изобрели многочисленные способы повиновения своей царственной персоне. Но их навязанную политику многие не приняли и возроптали. Мир оракулов пошатнулся, а идеальный порядок в устройстве верхушки власти на планете дал трещину, вызвавшую первую волну недовольства среди фатумов. Оракулы начали враждовать друг с другом, позабыв на время о своих крылатых подчиненных. Атмосфера погрязла в междоусобицах, а время царствования оракулов и безоговорочного повиновения им фатумов, которое еще прозвали «Веком Фатумного Терпения», прошло. Многие оракулы исчезли из этого мира. Величайшие их творения – фатумы – поднялись против своих же создателей.

Вражда не прекращалась, только раз в тысячелетие, когда гасли звезды – утихал шум распри, чтобы потом разгореться с новой силой.

Оракул из числа пацифистов создал подмастерье в своей цитадели – хрупком мостике мира между враждующими землями. Ученика нарек именем Цицерон. Вопреки повелению на запрет любому земному существу, обладающему кровью и плотью, ступать на благоденственную землю Атмосферы, оракул даровал душе земное тело, вместившее обе сущности: и человеческую, и сущность оракула, творца, мага, – ровно по половине от каждого из миров. Жизнь подмастерье была неестественно долгой для человека. Как и на большинство смертных, смерть наводила на него безотчетный страх, а вечность внушала смиренное почтение. Цицерон склонял голову перед Первоисточником наравне с оракулами, но во многом уступал их силе. Его слезы не были целебной водой, а кровь не обладала заживляющими свойствами. В его власти – принять любое обличие, будь то животное, птица или человек, однако, по сравнению с существованием солнечной системы его жизнь была относительно недолгой. Наполовину возвышенный, наполовину мирской. Цицерон стал для оракула-создателя воплощением идеала ученика.

Уже к пяти годам Цицерон достиг больших высот в науке и стал всеобщим фаворитом. Он не общался с другими, в тайне взращенными на планете, детьми, в существовании которых не сомневался, потому как оракулы и фатумы часто нарушали запрет, наложенный на них Первоисточником, и, вселяясь в тела земных мужчин, осеменяли их женщин. Цицерон знал об этих связях, чьими последствиями можно было считать нарушение дисбаланса в гармониях рожденных суррогатов, в результате чего – приверженность к отклонениям на всех ступенях развития и мутация.

В разгар очередного кровопролития в его цитадель ниспосланный Верховным Советом пришел вельможа, фатум Аконит в короне, носящий четыре алых крыла как знак своего высокого положения. Завороженный небывалым для их планеты чудом, не человеком и не оракулом, но вмещавшим в себя суть и того, и другого, Аконит испросил дозволения у Первоисточника воспитывать и образовывать Цицерона как истинного подданного Его мудрости.

Девять лет, пролетевших как один миг, оракул-создатель наблюдал за своим творением и доверенным лицом Совета. Полукровка и приближенный Первоисточника – они учились друг у друга понимать суть вещей. Аконит стал для Цицерона наставником и путеводной звездой в невиданный доселе мир, а Цицерон научил его понимать природу чувств, чуждую фатумам, но так хорошо знакомую людям.

Цицерон оказался вынужденным свидетелем заката одной эпохи и начала другой. Он видел гибель цивилизации и ничего не мог с этим поделать. Временами в нем довлела земная сущность, напоминая о человеческих потребностях в честолюбии, наслаждении и заботе о ком-то, также была сильна и та половина, что принадлежала высшему существу – она требовала от Цицерона новых открытий и свершений. Молодой перворожденный хотел знать, как устроен этот мир, кто такие оракулы и чем они отличаются от простых людей, в чем заключается человеческое Чувство, и есть ли вероятность, что даже высшие создания порой склонны к слабости и допущению ошибок. Цицерон был жаден, он стремился познать всё, – человеческая напористость и алчность развивались в нем наравне с осмотрительностью и целеустремленностью, свойственные всем оракулам.

Мнительные оракулы жестоко линчевали тех, кто осмеливался нарушить общественный порядок и тем самым подорвать авторитет власти. Положение обязывало следовать своему долгу, однако Аконит не пожелал рушить одну империю, чтобы после возвести на её руинах другую. Стремясь вырвать своего ученика из когтей царящего на Атмосфере произвола, он обратился к Первоисточнику с новой просьбой. Звезда, оледеневшая за время безмолвия, не откликнулась на просьбу своих детей, оставаясь равнодушной к судьбе цивилизации. Что послужило своеобразным сигналом для крупного восстания.

Поданные Аконита, верные своему господину, возроптали на Первоисточник, не оказавший содействия в трудный час. Возник слух, будто Первоисточник утратил свой разум и погрузился в сон. Многим Он являлся во снах в обличие молчаливого хмурого старца. Предсказатели усмотрели в этом страшное знамение для всего подлунного царства. Стремясь отыскать козла отпущения, Аконита обвинили в предательстве и сговоре против мудрости Первоисточника.

С целью обезопасить свой народ, скрепя сердце, оракул решил избавиться от Цицерона, как от плода неудачного эксперимента, изливая из глаз слёзы покаяния, наложил на него клеймо повстанца. Цицерона обвинили в проектировании оружия, предназначенного для борьбы с оракулами, и бросили в тюрьму, Аконита же – потенциально опасного преступника, хранящего полезную для вражеского носителя информацию, «злого гения» – заперли там, где не было жизни, не было света и тьмы, в пустом пространстве, чтобы он никому не сумел причинить вреда. После бесконечных пыток, целью которых было свести Аконита с ума и преподать урок тем, в чьих умах еще жило сомнение, повстанца, восставшего против идеалов Атмосферы, и предателя, под страхом отсечения крыльев не выдавшего имена сообщников, бросили на смерть в камеру. Однако, узрев его упорство, оракул вознамерился убить своё творение, если только Аконит не покинет Атмосферу.

Не зная, кому верить, а кому поклоняться, обезумевший и гонимый фатум возроптал на оракула, с такой пугающей легкостью погубившего своё уникальное творение, Цицерона. Не отыскав нигде ученика, Аконит исчез из мира оракулов, веруя, что Первоисточник сохранит тому жизнь.

Однако Первоисточник отверг Цицерона, отослав его на «человеческую» Землю, вероятно, посчитав полукровку второсортным некачественным сырьем, неугодным Его безмолвному правлению.

На земле Цицерон повстречал других отвергнутых, падших с вертикальными зрачками. Многие из них оказались плодами неудачных экспериментов оракулов. Люди знали их как «темных» или «мясников». Кто-то называл их «пришельцами» и «инопланетными созданиями». Темные спрашивали, чего он хочет теперь. Цицерон хотел только одного: убить оракула-создателя, скрывшего жестокость и развращенность своих соплеменников, уничтожившего его, оплетшего сетью интриг и лживых посулов. Падшие сплотились вокруг Цицерона, разглядев в клокотавшей в его сердце ненависти зерно истины. Обретя семью, последователей, верных союзников, братьев, вскоре Цицерон позабыл, каково это быть преданным слугой великого царства. Он избавился от знака превосходства бессмертный детей, но знак появился вновь. Цицерон презирал всё, напоминавшее ему об оракулах, о фатумах, о том, что он имел, о том, что он видел и чего был лишен.

После волнений, охвативших планету, спало оцепление, и оракул-создатель начал рассылать по земле преданных ему фатумов, чтобы найти своё отвергнутое творение.

На этом трогательном моменте воспоминания Янке обрывались, перед внутренним взором не было картинки, словно все знания об оракулах, фатумах, отвергнутых, населявших невиданный мир он почерпнул из книг. Легенда, которая передавалась столетиями, жила в его памяти.

Янке громыхнул входной дверью.

– Вы только гляньте, кто у нас тут! Галу-убчики мои! Одни? А де Тахоми?

– У неё корпоративный вечер, – отчеканил парень. – Фрэи здесь тоже нет, она с тетей.

Маю скривился:

– От тебя несет, как из сточной канавы. Чем это твои лохмы изуделаны?

– Эваллё, кто это тебя так подстрелил?!

– Они скоро вернутся, и, я больше чем уверен, приведут с собой гостя, поэтому тащи свою задницу отсюда, а то смердит! – Маю толкнул парня в направлении ванной.

– Отцепись, малокосос! – Янке изучал бинты под черной майкой Эваллё. Лицо парня было в ссадинах, на губе запеклась кровь. – Чего с вашей светлостью приключилось? Геройствуем помаленьку? Конечно, как ни посмотри, Янке весь такой дрянной, об него можно ноги вытирать! А Эваллё у нас святоша! Тьфу! Агнец божий…

От резкого толчка Янке полетел на пол.

– Ч-черт…

– Ну, тогда кому может понадобиться стрелять в агнца божьего, а? Есть хорошие идеи? Зачем разыскивать меня, чтобы свести счеты с какой-то путаной? Что ты должен был этому мордовороту? Недостаточно хорошо лизал его задницу? Филиппинка, парень переодетый в даму, и откуда-то знает мое имя. По какому праву ты дал ему сведения обо мне?

Эваллё присел рядом.

– У тебя нет доказательств, что это я.

С чудовищной скоростью протрезвела голова.

– Верно, – качая головой, Холовора облизал губы. По неясным причинам во взгляде Эваллё было почти фантастическое спокойствие. Холовора моргнул, словно поставив точку в их немом диалоге. – Это тебя и спасает.

Янке обвел взглядом торс Эваллё. Внутри сжался тугой комок.

– Блё-е-а-а!

Вырвало прямо в их роскошной прихожей. Да простит его Тахоми.

Парень сотрясался в рвотных спазмах, покуда не закончилось содержимое. По его вине Эваллё пострадал. Неужели в своей неприязни к этой чернявой пиявке он сумел зайти настолько далеко?

Отвернувшись, дрожащей рукой Янке вытер губы и попытался встать, но стена как назло оказалась абсолютно гладкая, ладони соскальзывали.

– Я принесу швабру, – доложил Маю, пятясь от лужи блевотины.

========== Глава XIII. Столкновение ==========

Распространяя вокруг ауру мрачности, в квартиру зашла Фрэя. Они привели с собой гостя. В дверях столкнулись с Эваллё.

– Разве тебе уже можно вставать с постели? – между ними протиснулась Тахоми и опустила пакеты на пол. – Как чувствуешь себя? Не знобит, температуры нет? – она потрогала его наверняка холодный лоб.

– Веселитесь без меня, я к соседям наверх.

– Эваллё, ну нельзя же так! Ты еще не окреп!

– Быть может, мне надоело быть объектом твоих забот, – спокойно отозвался парень.

– Как ты его распустила, – Саёри помог донести пакеты до кухни.

Фрэя стащила с ног ботинки, подаренные Янке, и отправилась за японцем в кухню. Интересно, всего пару раз бывал тут, а уже распоряжается на их кухне, как у себя дома!

– Ваш брат всегда такой грубый? – Саёри деловито распихивал коробки с овощами по ящикам.

– И не думай даже, – донесся теткин хриплый голос из гостиной и невразумительное бормотание Маю в ответ. – Я не пущу тебя к тем русским. Твой брат водку пить, и ты за ним. Маю, уже ночь на дворе!

– Грубый? Да нет, что вы, Эваллё – очень вежливый человек, – язвительно процедила Фрэя. – И он превосходно разбирается в людях, – гордо возвестила девушка, скрещивая руки на груди.

– Вот как… – мужчина вынул из пакета бутылку шампанского и окинул девушку взглядом через плечо. – Он психотерапевт?

– Спортсмен.

– Такие люди не знают, когда надо остановиться.

– У таких людей хорошо развито представление самодисциплины.

В кухню быстрым шагом вошла Тахоми:

– О, ты уже всё сам сделал. Спасибо. Фрэя, иди, приберись в комнате и принеси на кухню скатерть. Такой бардак, вы там что, в приставку рубились? – японка изобразила легкую улыбку.

На пороге кухни появился Маю, наверняка мечтая слинять вместе с братом.

– Какая приставка? – он посмотрел на тетю, как на больную. – У Эваллё еще ничего не зажило.

Тахоми согнала Фрэю, присевшую на край разделочного стола, и опустила в раковину ведерко со льдом.

– Тяжело тебе с ними приходится? – Саёри поцеловал Тахоми и, вынув из её дрожащих пальцев ломик, принялся сам колоть лед.

Брат с сестрой переглянулись.

– Где Янке? – шепотом спросила Фрэя, когда они с Маю застилали стол.

– В твоей комнате сидит, – так же тихо ответил мальчик.

– Может быть, ты позовешь его? – Тахоми опустила в стакан очищенный манго и уже занесла блендер.

Маю умоляюще посмотрел на сестру. Вчетвером они расселись за высоким столом. Фрэя – подальше от Саёри с Тахоми, Маю в нейтралитете – посередине, японка с другом – напротив друг друга, словно племянники были чем-то посторонним, а всё это было затеяно исключительно для них двоих. Девушка посмотрела в свой стакан, на взбитую пену и темно-красную жидкость.

– Я не успел с ним познакомиться. Еще один твой племянник? – вежливо уделив каждому ровно секунду своего внимания, Саёри перевел взгляд на Тахоми.

– Да, и должна сказать, самый трудный случай.

Фрэя подхватила стакан, японка замерла и уставилась на неё, будто испугалась, что девушка плеснет ей в лицо. Пальцы мелко тряслись, женщина сминала салфетку, теперь только так она могла подавить всё чаще охватывающую её нервозность. Но сколько бы она ни теребила свои волосы или салфетки, её все равно выдавали трясущиеся руки.