Текст книги "Каминг-аут (СИ)"
Автор книги: Chans
Жанры:
Классическое фэнтези
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 62 (всего у книги 95 страниц)
– Еще бы…
– Его купил для меня Янке. А так же он оставил письмо, – она указала на белый конвертик с закругленными краями. Конверт лежал рядом с платьем. – Но в нем не оказалось ничего содержательного. Только одна визитная карточка.
– Визитка?
Фрэя поднялась на ноги и порылась во внутренних карманах своего жакета, выудив пластинку, протянула Моисею.
– «Перку Куокка. Нордеа Банк», – прочел Икигомисске и ничего не понял. – Финский… причем он здесь? Этот человек, Перку Куокка, родом из Финляндии?.. Тебе Янке её дал?
– Не знаю. Мой отец разыскивал этого человека в медицинских картотеках, – задумчиво проговорила девушка. – Перку Куокка часто снился ему. Сатин не нашел про него никакой информации, но был уверен, что Перку существует… хотя что говорить, мой отец был безумным и в своем безумии он утверждал это. Только я не представляю, зачем она мне нужна.
Фрэя повертела в руках вычурную визитку с переливающимися золотыми буквами и вернула в карман.
– Янке может пролить свет, когда мы с ним будем говорить, – безучастным голосом продолжала она, уже не веря, что сможет увидеться с Янке, – я спрошу об этом. Жаль, не открыла конверт раньше.
– У тебя есть время до ужина.
– Нет, надо готовиться. Ты ведь знаешь, что я за капуша. Нерасторопна до ужаса, – она, и правда, пребывала в состоянии, близком к ужасу. От взгляда на мускулистые руки, которые могли свернуть её шею одним рывком – прошибал холодный пот. Возможно, она нарочно мучила себя, сознательно играла со смертью, позвала Моисея и показала ему платье, и говорила с ним, стараясь продлить этот момент, когда каждая клеточка в организме сотрясалась от страха. Пытаясь отсрочить время ужина. Улыбалась и смотрела ему в глаза. Как хотелось верить, что это всего лишь сон! И Моисей такой, как всегда: неторопливый, обольстительный, чуткий, терпеливый…
– Ты поможешь мне одеться? – она продолжала опасную игру, она дразнила свою выдержку, дразнила прекрасного убийцу. И хоть голос её срывался, воля была непоколебима. – Знаешь, мне не нравилась музыка моего отца.
– Ты раньше не рассказывала о нем.
– Точно так же, как ты не говорил, откуда знаешь моих родителей, – Фрэя прошла к зеркалу и взяла в руки щетку, едва не выронив её из трясущихся пальцев.
– Почему ты заговорила об этом? – Моисей взял из её рук щетку и провел по распущенным волосам.
– Потому что в конце начинаешь задумываться о начале, – девушка нахмурила лоб, изо всех сил стараясь подавить панику: – Так все говорят, и я склона думать так же.
Если бы он столь внимательно ни присматривался к её губам и ни пытался понять смысл сказанного, то почти наверняка заметил бы, как дрожат её плечи.
Небо за окном из пурпурного становилось чернильным.
В комнате, где они обычно обедали, на столе громоздились подносы и бокалы, в углу курились благовония с приятным ненавязчивым запахом зеленого чая – ничего общего с помадой или лесным запахом самого Моисея. В вазах – свежие цветы и красные фонарики. В огромных окнах – темнота. Как на картине. На нем неожиданно вместо привычных халатов-кимоно был светлый костюм и черная рубашка, она облачилась в свое любимое платье с оригами и еще один давний подарок Янке, нижнее белье, стоивших немалых денег. Идеально.
– Гости скоро прибудут, выпьем пока вина, – Моисей вынул изо рта трубку и вытряхнул табак в ближайший горшок с декоративным растением.
– Мы не будем их ждать? – присаживаясь на колени напротив японца, Фрэя укрыла ледяные руки под столом.
– Будем, конечно. Они немного запаздывают. Ты превосходно выглядишь.
– Спасибо, – сказала своему мучителю, выдавливая едва ли не виноватую улыбку.
Моисей откупорил вино и плеснул рубиновой жидкости в два бокала.
– Красное вино к твоим волосам.
Не отравлено?
Фрэя крепче стиснула челюсти, чтобы они не клацали от внутреннего холода. Мужчина протянул один бокал, удерживая его на раскрытой ладони и сжимая ножку между пальцев.
– Ты оделся по-праздничному… Что отмечаем? – неживым голосом осведомилась девушка, принимая напиток из его рук.
– Фрэя, это твой праздник. Праздник твоей молодости и красоты, потому что они так хрупки… – поднося трубку к губам, кивнул на горшок, куда только что высыпал пепел, – как это растение, которое, возможно, в скором времени погибнет от токсинов, загрязнивших землю, когда я вытряхнул трубку.
Он видел девушку насквозь.
– Столько еды… Неужели ты приготовил всё это в одиночку?
– Заказал. Но ты права, это не умоляет их совершенства.
Моисей сделал глоток, после чего, давясь и задыхаясь, Фрэя проглотила свою порцию. Всё до дна, даже если там один миллиграмм яда, она его выпьет. Вино оказалось холодным и пресным, но жидкость смягчила замерзшие внутренности, и девушка более смело обвела комнату глазами – эта комната изменилась так же, как и сам Моисей, каждый раз предстающий в своем новом воплощении.
– А ты постарался сделать этот ужин незабываемым. Но, несмотря на это… Моисей, ты все равно остаешься главным украшением. И мы по-прежнему ждем твоих таинственных гостей, – нарочито беззаботным жестом Фрэя подхватила бутылку и отлила себе еще половинку. Она приспособилась держать бокал таким же образом, как и Моисей. Пускай, хоть что-то, хотя бы такая маленькая деталь, но будет объединять их. Напоследок.
Раздавить его прямотой и откровенностью, сразить стойкостью.
Она хотела увидеть братьев, даже тетку. Янке, который, возможно, знает, кто такой Перку Куокка. Еще один глоток.
– Моисей, я не понимаю только одного… – опустив взгляд, она вздохнула и поставила бокал на стол, снова подняла глаза: – Почему ты потянулся к оголенным проводам, если знал, что выключатель под напряжением? – она смотрела на узкое лицо, с более тонкими скулами, чем у японцев, со слишком изящными чертами для заместителя директора.
– Мне нужно было отвести от себя подозрения. Изначально ток предназначался для тебя. Ты тоже могла нажать на кнопку, я собирался попросить тебя об этом… – глядя ей в глаза, размеренно говорил мужчина, которого она думала, что знает. – Мог попросить зажечь свет, потому как у меня на руках спал ребенок. Но я передумал в последний момент. И тогда в кукольном театре ты была на волосок от гибели, если бы прошла дальше по коридору – лезвие отсекло бы твою голову. Там прятался один человек… тот актер. Он поджидал тебя.
– Я забыла его имя, – обронила девушка.
– Аналогично, я тогда назвал первое, что пришло в голову. Его настоящее имя Лотайра, великий непревзойденный актер и мастер перевоплощения. В академии все звали его Лотти-кун.
– Я знаю его. Сшибла с ног, когда убегала от странной блондинки.
– Лотайра – наставник твоего брата Маю. Мне приказано убить тебя. Это моя главная задача. Убить единственную дочь Сатина и Рабии Холовора и драгоценную сестру Маю, – спокойно произнес мужчина. – Ты была следующей в списке на ликвидацию. Я много раз пытался тебя убить. Просто не мог, рука не поднялась, пришлось придумывать обходные пути. В Токио в номере я держал в кармане нож, намереваясь перерезать тебе горло, ты злила меня, ты была так доверчива и легковерна. Заинтриговала… я всегда думал, кто она… что за человек может скрываться за маской беспечности. Каждый раз ты меня удивляла всё больше и больше. Ты буквально сводила меня с ума, даже сейчас, когда ты притворяешься крепким орешком… Но, чтобы ты ни говорила, в том мясе не было ни грамма яда, – он подарил ей улыбку, в уголках приподнятых к вискам глаз собрались тонкие морщинки.
– Что же там было?
– После того, как хозяйка отправилась домой, я вытащил противень и добавил один ингредиент по собственному предпочтению. А потом запек, – его доброжелательный взгляд, как в первое время знакомства, внимательно изучал её, будто термометр, способный измерить её состояние. – Человеческое мясо, – голос его упал до отметки «ноль», улыбка растаяла.
Девушка проглотила слезы, которые уже не пыталась сдержать.
– Человеческое мясо? Вот как…
– Но ты сразу почувствовала неладное. Если бы ни Химэко – я бы давно превратился в безжалостного убийцу. Этот дом… – он пренебрежительно окинул взглядом роскошно обставленную к ужину комнату, – всего лишь декорация. Прибежище для меня и надежное прикрытие. Я здесь не живу.
– Значит, всё ложь? – Фрэя попыталась улыбнуться, но подбородок свело. – Всё, что ты говорил – всё это ложь.
– Не всё. Но ты справедливо заметила, я не сарариман [офисный служащий]… Та работа – прикрытие, нет никаких дедушки с бабушкой. У меня никогда не было жены, и ни дня в жизни я не был отцом. Химэко – сирота, её родителей убили, и я взял девочку на воспитание. Она – единственное, что отводило мою руку в самый последний момент, что не позволило прикончить тебя еще тогда… Та женщина, безумная, она пыталась защитить тебя, предупредить об опасности, но ты бросилась бежать и оказалась в центре ураганного вихря, когда ты так удачно и натолкнулась на меня. Снежный вихрь. Тогда недалеко от «Шатла» помнишь, Фрэя? В Финляндии у меня было лишь одно дело – ты. Я наблюдал за тобой, что позволяло мне оказываться в нужном месте в нужное время. Я действовал по приказу, но, глядя на тебя, мне захотелось, чтобы ты сама пришла ко мне. С чистыми помыслами, не замутненная страхом и ненавистью. На самом деле, я чаще говорил правду, чем ложь, но это не должно иметь для тебя значения, ведь мне велено изнасиловать тебя и убить.
– А хорошо одеться ты мне поручил, потому что это мой последний ужин? – глядя на непроницаемое лицо, она поняла, что угадала. – Жаль только, что я не успею узнать тебя снова. Как тебя зовут? – девушка посмотрела на небо за его спиной, но контур мужских плечей оказался притягательнее.
– Икигомисске Моисей. Это моё единственное и настоящее имя.
– А где Химэко?
– Она в безопасности, в лесу.
– А-а, в том самом… Она тоже любит человеческое мясо на обед?
– Это её излюбленное блюдо. Она не тронула тебя, потому что я ей приказал… наверное, из меня и правда вышел бы ужасный отец, умеющий только отдавать приказы.
– Последний вопрос. Сколько тебе лет?
– По меркам моей расы мне семьсот двадцать два года, по-вашему… много больше. Я всю жизнь провел в лесу в кругу себе подобных, позже к нам присоединился Лотайра. Мои уши отрезали, чтобы я мог жить среди людей, не привлекая внимания.
Всё было так невероятно… еще несколько часов назад она лежала на траве, и оказывается, раз и навсегда прощалась с солнцем, с голубым небом и белыми облаками. Фрэя покусывала каемку бокала – в детстве всегда успокаивало. В детстве, где были ласковые руки, где её всегда ждали веселые мальчишки, чтобы позвать в свою игру, тетка, которая её действительно любила… Впереди – страшащая пустота.
Человеческое мясо… Она угодила в руки к кому? К безумцу?
Они так и не притронулись к еде, когда раздался звонок в дверь.
– Это за мной?
– Да, – его голос дрогнул. – Они пришли увидеть тебя. Я оттягивал этот момент, но время настало независимо от моего желания, – Моисей встал с коленей, оправил рубашку, пиджак, подтянул галстук. Плавные отточенные движения. Он не приоделся в траурный наряд по случаю её смерти, предпочтя ему шикарный и броский костюм.
Фрэя допила своё вино, ощущая, как слезы скатываются по щекам.
*
Янке стоял на мосту, глядя на залив Тихого океана. За его спиной проносились машины. Японцы торопились по делам, не замечая одинокую фигуру у парапета. Парень вглядывался в горизонт, надеясь разглядеть пальмы Нагасаки или узреть невидимое. Широкие джинсовые штаны, затянутые шнурком на бедрах, и белая размахайка, сквозь тонкую ткань просвечивало его коричневое тело. На животе, там, где у рубашки отсутствует пуговица – треугольник обнаженной загорелой плоти. На запястьях – браслеты, в ушах обычные непримечательные сережки за пятнадцать баксов.
Повернув лицо вправо, он увидел женщину, спокойно идущую к нему. Сначала он подумал, что она – японка, её глаза цвета дождевых туч были миндалевидной формы. Светлые волосы, не золотые, но и не белые, и не желтые, напоминали платину под солнечными лучами, закругленные на концах, придавали её укладке форму. Просто девчонка «руки в карманы», решившая прогуляться по Токио в выходной день. Ею бы и оставалась, если б Янке не узнал женщину.
– Мы заждались Вас! – кинула она издалека. Неприметная женщина с гарнитурой в правом ухе. – Возвращайтесь! Мы отыскали кое-кого! – до Янке оставалось с десяток шагов.
Янке стащил с ног кроссовки, побросав их тут же рядом. Уперевшись коленом в перекладину, подтянулся на руках и перекинул ногу через перила.
Огромный город – его мечта. Жить здесь вместе со своей новой семьей. Всё, о чем он мечтал. Затеряться в суете, каждое утро приходить сюда и смотреть на волны, встречая восход солнца. Мечта прежнего Янке, того парня, которого обнаружили у входа ночного клуба с полностью очищенной памятью.
Перебравшись на другую сторону, парень обхватил руками перила, смотря на темную воду под собой.
Неожиданно остановившись, блондинка, не вынимая рук из карманов, низко поклонилась. С полминуты изучала Янке восхищенным взглядом и затряслась в приступе дикого хохота.
– Добро пожаловать домой! – в восторге завизжала она.
Парень бросился вниз с моста. Блондинка разошлась пуще прежнего. Безумная женщина, этот неукротимый фатум, повелевающий погодой: снегопадами, смерчами, проливными дождями, таяньем льдов, жарой… Всё время она была рядом, давая знать о себе.
Женщина хохотала, когда тучи разошлись и на воду пролился солнечный свет. Собравшись над мостом в плотный кокон, тучи разразились дождем, поливая снующие туда-сюда автомобили и автобусы, но мерное колыхание воды освещало сверкающее солнце.
Янке коснулся холодной поверхности обнаженными ступнями. Высоко над ним веселилась блондинка, впереди светило солнце, освещая мрачные воды. Переступая ногами, парень шел вперед, вокруг его подогнутых широченных штанин колыхалась бездна Тихого океана. Стремительно разрывая одежду, прорезались железные прутья – без боли вышли из тела, образовав идеально-ровный круг за спиной.
Блондинка подбежала к краю моста.
– Оракул!! Моё почтение! – закричала сквозь поток дождя, сминающего её потрясающую укладку. Она хохотала, вынуждая небо над мостом чернеть от непогоды. – Да хранит Вас Первоисток!
– Мы познакомились в твоих снах, Сатин, – Янке нащупал в кармане револьвер. – Это было, когда на землю спустился оракул и развязал войну, за что был жестоко наказан. Да будет так.
========== Глава V. Оловянные солдатики ==========
Талантом одарённый,
Восторгом, красотой,
Он, в женщину влюблённый,
Любуется собой.
Небесным ореолом
Очерчен его мир —
Дам очарует словом,
Но кратким будет пир.
Сам может соблазниться
И может соблазнить,
Безумно вдруг влюбиться,
А завтра позабыть.
Он дамский обожатель,
Способный сердцеед,
Стратег и описатель
Безудержных побед.
С годами блажь проходит,
Но страсть в нём не умрёт:
Он пташечку находит,
С которой и поёт.
(Зодиакальный гороскоп)
На землю бесшумно ложится снег, мягкие белые хлопья, липнут к волосам, постепенно превращаясь в сверкающие кристаллы воды; карниз увешан рождественскими огоньками, если прищурить глаза, свет от разноцветных гирлянд расплывется и превратится в размытые яркие пятна. Дома дожидается молоденькая сосенка, наряженная ёлочными игрушками, с отпечатками пальцев на пыльных стеклянных боках, в большом зале и там, за окнами, тоже падает снег, разбрызгивают неравномерный свет рождественские огни, отражаясь пестрыми кляксами в заиндевелом ледке. В каждом дворе на лужайке – своя ледяная горка, стайки взъерепененных ребятишек играют в снежки и лепят фигуры; снег заваливает черепичную крышу пожилой четы, устилает лесок, что за катком, припорашивает их задний двор, вот уже который год, рисует на стеклах одни и те же узоры, и смотреть на это не надоедает. Не надоест никогда. Ни для кого не делает исключений. Крыльцо занесет, а ступеньки обледенеют и покроются крошащейся корочкой, которую придется дробить лопатой. Независимо от статуса, национальности или, быть может, настроения, новый год наступит для каждого, и здесь не играет никакой роли цвет кожи или политические убеждения. Их дом через дорогу, стоит обернуться – и виден свет в окнах, и незапертые двери дожидаются их, но никто не торопится. Из «Шоколадницы Келле» выходят семейные пары, дети прихлебывают горячий шоколад, заплетаясь ногами на разметенной дороге, спотыкаясь на ходу, путаясь в длинных громоздких одеждах, веселые лица, от шоколада поднимается пар, родители подгоняют своих нерасторопных любимцев. Когда входная дверь приоткрывается, лужайку наводняет гомон возбужденных голосов, над входом звякает задрипанный колокольчик, шуршит колючая мишура. Эфемерные огни пляшут по снегу, приукрашивая его посредственную бледность, проносясь зеленым, голубым, розовым и пурпурным призраком. Дети не хотят идти домой, они хотят играть на улице до самого утра, они слишком бодры, чтобы ложиться спать. Изредка над сугробами проносится ветер, ероша снег и заталкивая дыхание обратно в горло, покалывая кожу. Студенты набиваются в шоколадную лавку; дети радостно визжат и хохочут, приятно смотреть на их розовощекие лица, светящиеся маленькими детскими радостями, когда каждая такая радость кажется самой главной, самой счастливой; занесенный снегом парень ждет свою подружку у белоснежного «Харлея», пьёт шоколад с бренди, дымит табаком и поглядывает в их сторону, на свежем морозном воздухе напиток особенно пахуч, и теплый запах щекочет ноздри.
– Тебе никогда не хотелось открыть шоколадную лавку, чтобы под новый год у нас собирались большие компании? – оглядываясь, Тахоми проходит мимо него и бросается бежать. – Совсем как у этих Келле, – её обкорнанные волосы покрыты снегом, полы пальто трепыхаются от быстрого бега, и она восторженно смеется. Догоняет Эваллё и под руки затаскивает на ледяную горку. Оборачивается на него: у японки светлая лоснящаяся кожа, тяжелые лавандовые веки надежно укрыты длинной лохматой челкой.
Фрэя подходит к нему и мычит, улыбается, заметив, как он опускает на неё взгляд, снова мычит. Папина дочка.
И маменькин сынок. Маю снова сидит один и дуется. Вопрошающее выражение на хорошеньком круглом личике, пожалуй, чересчур сосредоточенном, требовательный взгляд и плотно сжатые посиневшие от мороза губы.
– М-м-м… – девочка утыкается носом ему в живот и смеется. Он выворачивает её капюшон наизнанку и вытряхивает оттуда снег. Крошечного ростика девочка приподнимается на мысочки, чтобы казаться чуть выше, старая уловка, он приседает около неё и поправляет детский вязаный шарф с вышивкой. – Мы будем гулять до рассвета? Я не хочу домой, я буду играть с тобой, пока руки не отвалятся, – говорит она ему и улыбается. – Тебе ведь не надо завтра ехать на свою дурацкую работу?
– Где ты так говорить научилась? Пока руки не отвалятся… – передразнивает он, подергивая плечами. – Дурацкую…
Девочка закатывает темно-карие глаза и вздыхает:
– От бабушки, – сообщает ребенок. Она не может устоять перед соблазном заявить ему что-нибудь, что могло бы скомпрометировать бабушку.
– Понятно.
Рабия с бабушкой дома, и Маю не с кем играть. Его тщедушный ловкий брат съезжает лицом в сугроб и хохочет.
– Ты ведь понимаешь, что тогда мне придется взять работу на дом, а ты будешь елозить рядом.
– Буду. Обещаю, – девочка кутается в мягкий шарф, зарываясь в теплую вязку острым подбородком.
– Я не смогу сосредоточиться, когда рядом кто-то крутится как юла.
– Сатин, это же новый год, не сердись на меня, – из покусанных губ вырывается писк. – Не сердись, я же вела себя хорошо. Ты так и сказал, что если я буду вести себя хорошо, ты никуда не уедешь. Зачем тогда так говорить, если ты все равно недоволен мной? Ты всегда мной недоволен! – малышка хмурится.
– Всегда? Разве всегда?
– И ты сердишься, когда я мешаю тебе заниматься. И то тебе не сделай и это не скажи! – горячий пар замирает перед его лицом и рассеивается, еще до того как она успевает договорить. Между её бровками пролегает напряженная морщинка.
– Но ты же знаешь, что сержусь я только для вида, на самом деле на такого… замерзшего и… – надвигает шапку ей на лоб, придавая своему тону полушутливую интонацию, – маленького человечка невозможно сердиться. – Пойдем-ка, – он встает с колен и берет Фрэю за руку, её ладошка мокрая от снега, приходится остановиться и надеть ей на руки перчатки. Маю внимательно наблюдает за ними.
Каждый пальчик в своё отделение.
– Они холодные, – жалуется девочка. – И сырые.
– Уверен, ты еще захочешь поиграть в снежки, так перчатки уж точно намокнут. Тогда какая разница мокрые они сейчас или потом? – прищуривает глаза: на лицо Фрэи опускаются снежинки, тают на коже. – Но эта «аляска» никуда не годится, надо подыскать тебе шкурку подлиней.
К Маю подходит Велескан и говорит мальчику, что его отец не может разорваться на три части и играть со всеми одновременно. Мальчик непреклонен, он не смотрит на Сатина, отвлекается на звук открываемой двери, потом без особо желания возвращает взгляд на Велескана. Светлые волосы заиндевели, Велескан поправляет шапочку на голове Маю. Фрэя показывает брату язык. Её коротенькие ножки проваливаются в сугробах, подошвы оскальзываются на примороженной корочке. Невозможно смотреть на её жалкие попытки сохранить равновесие. Два быстрых шага и он берет девочку на руки, она цепляется за его воротник. За стеной снега мало что удается разглядеть, но здесь не чувствуется холод, с ребенком на руках удивительно тепло.
Стараясь не поскользнуться на протоптанной дорожке, медленно приближается к Велескану, его каштановые волосы выбились из-под шапки и пристали к обмороженным щекам, карие глаза раздосадовано округляются.
Маю хочет, чтобы ему уделяли больше внимания, чтобы рядом с ним постоянно кто-то был, он не может долго оставаться в одиночестве, посиделки с книжкой или хитроумный конструктор точно не про него. Сущее наказание с этим ребенком.
– Наш парень тебе не по зубам, – поддевает Велескана японка, наскакивая откуда-то сзади. Маю не может скрыть ехидной улыбки.
– Фрэя, не водись с ними, ага, – Тахоми толкает его в спину и взъерошивает волосы. – Они грубые и заносчивые, как это так, девочка целыми днями общается только со взрослыми мужиками!
Он оборачивается и смахивает с головы девчонки шапку-ушанку. Крепче прижимает к груди Фрэю, быстро отступает, не давая Тахоми дотянуться до себя, японка ругается, но не потому что она зла.
Девочка раскачивает ногами и смотрит ему через плечо, что же такого интересного она там видит?.. Снова дрыгает ногами. Эваллё бежит наперегонки со снегом и проезжается по льду. Тахоми швыряет в Велескана снежок, Фрэя хихикает, обнимает его за шею и вздыхает. На капюшоне – её волосы, она не надевает капюшон, потому что так может испортить прическу. Он подходит к Маю и Велескану, приминая подошвами только что выпавший снег.
– Давай сыграем в нашу любимую игру, – предлагает он капризному ребенку.
– В какую? – сопит обиженный.
– В эту игру будут играть все. Чем больше участников, тем интереснее выйдет игра, – эти слова сказаны ради мальчика, нет, не для него, а только для того, чтобы загладить свою вину. Пускай не принимает всерьез. Маю всего лишь ребенок, что он понимает?.. – думает Сатин.
– В прятки! – догадывается Фрэя прежде, чем он успевает ответить. – Да! Давайте поиграем в прятки!
– Только при условии, что никто не будет выбегать на дорогу… Я буду водой и считаю до двадцати. Кто лучше всех спрячется – тот и победитель, но если я найду всех, то победил я.
Фрэя спрыгивает на землю и смеется:
– Меня ты ни за что не найдешь! – самодовольно обещает она, запрокидывая голову,
чтобы встретить его скептический взгляд, поправляет шапку и смахивает с волос примерзшие льдинки. Причмокивает губами, оборачиваясь к брату, её тепленькая ручка в мокрой перчатке выскальзывает из ладони Сатина. Девочка важничает, все равно, что служаночка из деревенской глуши в столичном театре, со своим бесхитростным детским личиком и простоватыми манерами.
Мальчик поднимается на ноги, неуклюже путается в своих коротких ногах и толстых штанинах и лепит в ладонях снежок, заводя руку себе за голову, целится в воду.
Сатин уворачивается и смеется, подхватывает горсть липкого снега.
– Один… – кидает в мальчика снежком. – Два…
Фрэя оборачивается на него, почему-то она не торопится.
– Три. Давай беги, Фрэя, и спрячься хорошенько, чтобы я не смог тебя найти! Четыре…
Цель пряток, чтобы тебя никто не нашел, если ты попался – то сразу вылетаешь из игры, поэтому ты не можешь позволить, чтобы тебя нашли.
– Беги, принцесса, пока не сыскался отважный рыцарь, готовый прийти на выручку её высочеству, – отсалютовав, поторапливает он зазевавшуюся девочку.
– Сатин, ну какой еще рыцарь?! – сурово кричит девчушка. – В каком веке ты живешь?!
– Сатин имеет в виду, что когда ты вырастишь, он возьмет тебя в жены, – доносится бархатистый голосок Эваллё, щуплый худощавый мальчик выразительно округляет темные глаза и уворачивается от его хватки.
На этот раз снежок попадает в цель – Сатин стряхивает снег с волос и оборачивается, ища виновника. Тахоми всё еще смеется, щурит глаза, ей в лицо летит ответный снежок. Эта девчонка – тот самый человек, к которому он приходит за советом. Она взбирается на горку и, удерживаясь на ногах, съезжает вниз, дразнится. Велескан кидается в него снегом, крутит пальцем у виска и показывает язык. Вдвоем с Тахоми они хотят спровоцировать его, хотят, чтобы он погнался за ними, но он не может себе этого позволить. Это всего лишь детская игра, но у каждого участника здесь свои правила, кому-то прятаться, кому-то – искать. Велескан надевает лыжные очки, они поскрипывают в его пальцах, показывает большой палец и стряхивает волосы с лица.
– В следующий раз я буду водой, – говорит Тахоми. Японка разворачивается в сторону «шоколадницы», убегает. Сатин закрывает глаза и считает. Скоро все звуки стихают, только изредка хлопает дверь, и слышатся приглушенные голоса. Тихо-тихо падает снег, накрапывая по одежде. Он различает еле-уловимый звук, когда снежинки опускаются на кожу. Не подсматривает, потому что хочет быть честным.
Звенит колокольчик, неподалеку смеется ребенок, сквозь плотный запах снега пробивается аромат шоколада, миндаля, мускатного ореха, обжаренных фисташек. Яркие насыщенные запахи, которые перекрывают вечерний снегопад. Он открывает глаза и идет искать.
– Кто не спрятался – я не виноват, – говорит Сатин.
Пустая горка, на катке – незнакомые дети; снова открывается входная дверь: люди с подарочными коробками; закрывается с мягким щелчком. Он пытается вспомнить, просил ли их не выбегать на дорогу, обходит площадку, заглядывает за дом. Не может вспомнить. Во второй раз обходит площадку, огибает каток, заглядывает в магазин, всматривается в каждое лицо, ища отголосок узнавания. Из-за снега не различает собственных шагов. Знает, что дети где-то рядом, просто они очень хорошо спрятались, как он сам им велел. Ступни проваливаются по щиколотку в вязких сугробах. Его преследуют запахи еды, свежего морозного воздуха и снега. Он отчетливо помнит лицо Велескана, Вел тоже спрятался. Тахоми не могла далеко уйти. Их надо найти, всех их, ради того тепла, которое даруют их улыбки и смех, розовые щечки детей и нежная кожа. Идет по льду, хватаясь за фонарные столбы. Пробирается через сугробы, скатывается вниз, по обеим сторонам мелькают деревья, и вот он снова на льду, но столбов здесь нет – не за что держаться, – опускается на колени, упирается ладонями в заледеневшую поверхность. Его дети – хитрецы, он знает, где они спрятались. Он смотрит вниз, разгребает снег. Они спрятались подо льдом, он точно это знает. Руки продолжают работать, длинные пальцы – разгребать снег. Где-то там, глубоко под водой, укрытые льдом и снегом, они спрятались от него. Замороженные губы складываются в улыбку. Он стягивает правую перчатку и сжимает ладонь в кулак. Осталось разбить лед, и он найдет их. Здесь нет Рабии и бабушки, они дома в тепле, готовятся к Рождеству. Кулак врезается в толщу льда.
Вода – идеальный проводник между мирами. Сатин знает, что они там. Снег продолжает падать на лед, вновь засыпая поверхность. Его отвлекает трубный звук. Мужчина поворачивает голову на звук. Заносит кулак надо льдом, но его отвлекают, он не может сконцентрироваться на своем спецзадании. Бьет сильнее, старается проломить твердый лед. Мимо проходят дети с санками, они не смотрят на него, потому что так и надо, он должен сам найти, без чьей-либо помощи. Настойчиво трубит труба, Сатин отрывает руки от поверхности льда и зажимает уши, покрасневшие пальцы путаются в скользких влажных волосах; он не хочет слышать этот звук, протяжный, надрывный и дребезжащий, словно плач индианки. В конце каждой трели звук истончается и затихает. Но нет времени отвлекаться на ненавистный гонг, надо найти детей, иначе они задохнутся под водой. Он сосредотачивается на плотности льда, от перенапряжения левое веко начинает нервно подергиваться, мысли рассеиваются, его отвлекают, невыносимо тяжело сконцентрироваться на прилипшем ко льду снегу, на мутной ледяной корке, на оранжевом свете фонарей, на ноющих от холода руках. Собрать все мысли и воссоздать цепь, превратить силой мысли плотные молекулы в легкий газ. Трубная музыка нестерпима, она причиняет физически ощутимую боль, он пытается проломить лед, если сейчас же не прекратит – то почти наверняка сломает себе пару пальцев.
*
Медленно восходит багряное солнце, заливая высокие блеклые стены, внутреннюю площадь, рельсы, пустые вагоны без окон, огромные ворота, обитые жестью. В первых лучах рассветного солнца это место кажется призрачным, ненастоящим, точно декорации к кинофильму, пластиковый муляж.
Этот сон повторяется под новый год, но, глядя на царство обожженного солнцем голого камня, сложно предположить, будто сейчас декабрь, а где-то падает снег – с трудом воспроизводит в памяти влажность снега, шершавость льда… Во сне небо было черным, и шел снегопад, а еще была слепая уверенность, что он играет со своими детьми в прятки, он искал Тахоми и Велескана, воспроизводя черты их смутных лиц. Это был просто сон, и в то же время это было воспоминание, нечеткое, размытое, но то было единственное место, где он еще что-то чувствовал и помнил о внешнем мире, на самом деле о том, насколько велик мир за этими стенами. Взгляд замер на голой стене, по которой проползла рыжеватая сороконожка, извиваясь всем телом, она неуклюже шлёпнулась на пол. Обхватив голову руками, он долго лежал с закрытыми глазами, дожидаясь шагов за дверью и пытаясь не закричать. Нарушителей порядка здесь могут забить до полусмерти, но он не доставит им такого удовольствия, он не поддастся минутному порыву… Здесь он просто заключенный, здесь не сообщат семье о твоей смерти, не передадут соболезнования, ты просто кусок верблюжьего дерьма, и ты никому не нужен, ты давно мертв. Вопрос только в том, когда ты сам осознаешь это? Но он – нет, не может сомневаться в себе, не он ли твердил, что всё будет хорошо, и все будут счастливы? Он не может позволить себе умереть, даже если теперь ему суждено всю жизнь проталкиваться через сугробы в поисках несбывшихся надежд.
