Текст книги "Каминг-аут (СИ)"
Автор книги: Chans
Жанры:
Классическое фэнтези
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 74 (всего у книги 95 страниц)
Оглядывается на беспорядок, учиненный в тесной комнатке. Его душит смех.
– Этот ублюдок ответит мне, – тихо посмеивается.
– Ты меня слушаешь? Я, конечно, могу попытаться взломать почтовый ящик твоей дочери… – раскуривая сигарету, Тео поднимает на него скучающий взгляд и, не встречая понимания, бормочет: – Осторожней с острыми предметами, напоролся ведь. Сатин, ты только взгляни на свои руки – снова замарался.
========== Том 5. Глава I. Маска Будды ==========
Мой
Мне мир такой не нужен. Это знаешь?
Ты не искупишь все мои ошибки.
Ты раны пластырем не залатаешь.
Ты не наклеишь на меня улыбки.
Ты не протопчешь новую дорогу.
Ты не изменишь хромь моей походки.
Ты за меня ведь не отдашься Богу??
Пусть от меня останутся ошметки.
Улыбки – зло. Ошибки – явь. Не веришь?
Раздерты дыры. Латки не помогут.
Ты за меня ведь не отдашься Богу?
Ты ж за меня и плакать не посмеешь!
Обман и ложь… Улыбка лицемера!
Теперь я знаю. Нет теперь сомнений!
Ты надругался над моею верой…
Ты – мой чужой бессвязный зверский гений!
(Адриэл Хана. С разрешения автора)
Глава I. Маска Будды
Плечо едва заметно оттягивал узел, спеленатый из тонкого серого одеяла, прижженного у края сигаретой. Нехитрый скарб состоял из туго перевязанной пачки денег, заработанных честными потом и кровью, зубной щетки, зеркала, расчески, мотка ниток с иголкой и пары нижнего белья. Да, пожалуй, что еще документы. Кто-то устроил в спальне настоящий разгром, безжалостно расправившись с теми немногими вещами, которые Янке не успел спрятать в шкаф. Ни кто, ни зачем – парня ни капли не волновало. Жаль было одного, что взломщики не похитили его; плавать в этом дерьме ему и дальше. Каса, затеняющая растрепанные волосы цвета глубокой воды, могла послужить не только как отвлекающий маневр, но еще и как вместительное блюдо. Небогатую пищу есть привычней было руками. Под белой свободной рубахой путник надежно укрыл нож в пристегнутых ремешком чуть пониже локтя кожаных ножнах и любимую новую игрушку – пневматический «Смит энд Вессон», немногим больше килограмма. Длинные полы рубахи прикрывали широкие джинсы, куда Янке сунул сигареты и зажигалку, приятно стягивающие карманы. Что сказать, а курить он начал с тех пор, как индейцы научились поджигать табачные листья.
Вернувшись на квартиру, он выгреб все свои сбережения в скомканное на полу одеяло, переобулся в более невесомые и легкие тапочки, прихватил с собой фигурку Будды, грубо слепленную из темного золота – всего лишь жалкую подделку, но так безнадежно напоминающую те дни, когда Янке сидел в комнате, на раскатанном футоне, а рядом Фрэя болтала о незначительных вещах, внезапно ставших такими важными.
Больше ничто не держало его.
Он нашел место, где его не додумаются искать. Записка, которую он быстро сочинил для тетки и её будущего мужа, должна была убедить Тахоми в том, что он твердо решил пожить своей жизнью, подумать и понять, чего хочет сердце, каково главное предназначение в жизни, – или что обычно в такие моменты говорят люди. Янке сказал сущую правду, но женщина, пожалуй, никогда не узнает, что подвигло его на столь смелый для мальчика-сиротки шаг. Мальчика-сиротки, у которого поперек торса, под просвечивающей землистую кожу рубахой – красивая кобура для револьвера. И вот он вновь без дома, свободный как ветер, один в диком поле. Янке не был Холовора, не был даже ближайшей родней, и Тахоми уже ничего не сможет поделать с его решением уйти.
Под начинающими стираться подошвами перекатывались мелкие камушки, песчаная пыль, сухой острый песок задевал кожу ступней. Слышно было, как теплый восточный ветер теребит высокую желтоватую траву, растущую по обеим сторонам от песчаной дороги. Каждый раз, как Янке поправлял узел с пожитками, простые пластмассовые браслеты на запястьях задевали друг о друга, вызывая усыпляющий перестук.
Покидая квартиру в солнечном Нагасаки, Янке не взял ни чужих денег, ни телефона, ни ключей, оставив запасную связку вложенной в конверт с письмом. Конверт опустил в почтовый ящик, туда, где его непременно заметят. Янке не собирался возвращаться, и ключи ему были без надобности; он не хотел, чтобы кто-то из близких знал, куда он направляется, поэтому и мобильник пришлось оставить, как бы ни хотелось вновь услышать голос любимой девушки – названной сестрицы – девушки, отныне ставшей для него недосягаемой. Нет, он не взял бы чужих денег. Тетка Тахоми даже и не догадывалась, что Янке втайне откладывал сбережения на черный день. Янке всегда знал, что однажды наступит день, когда раздувшаяся от собственной значимости пачка банкнот сможет ему пригодиться. Тахоми было невдомек, что, несмотря на бешеные суммы, которые парень тратил на развлечения, выпивку, наркотики, – карманы его не опустевали. Янке оказался неприлично богат, в душе он надеялся, что Фрэя уйдет с ним, тогда ему будет о ком позаботиться, на кого спустить деньги, во всяком случае, для себя ему не нужно было ничего. Проходя полем, он ощущал свободу, её легкое дыхание на сухой от горячего ветра коже, её ласковое прикосновение к ноющим ногам. Он понял, что вкус свободы манит его гораздо сильнее, нежели притоны, сверкающими неоновыми вывесками в тесном переулке, или зеркальные стекла небоскребов, запах изысканных духов на сладкой женской шее. Она одна забрала у него всё, всё, что раньше влекло Янке, теперь потеряло всякий смысл рядом с ней.
Небо, какое оно? Кажется, еще вчера он помнил этот цвет. Голубой, яркий, такой, что невольно режет глаза. Сегодня небо снова заволокли ослепительные серые краски, хотя не было видно ни тучки, ни облака. Больно смотреть широко раскрытыми глазами – сразу наворачиваются слезы. Трава стала похожа на море серого и черного, с редкими рыжими вкраплениями, отчего казалась коричневой. Воспоминания делали его зрение таким. Рыжий с черным, пятнистый, грязный, с бурыми подтеками – это кровь. Цвет из прошлого. Серо-белый – оплот защиты и порядка, всю жизнь отравлявший своей пафосной дурью; белый – цвет чистоты, окружавший Янке в той, давно минувшей жизни, когда он был высшим существом, оракулом. Черный бархат, оттенки темно-фиолетового укрыли землю под ногами…
Впереди у подножия холма раскинулся рыбацкий городок. Здесь пекли хлеб, выращивали рис и овощи, рыбачили. Каждый занимался своим делом, и до темнокожего парня с узлом на плече никому не было дела. Откуда пришел? Что хочет отыскать на острове? На берегу моря его не станут искать, даже собратьям-оракулам не под силу подобно Богу наблюдать за людьми. Всё, что они могут, – это посылать на Землю соглядатаев и отдавать приказы войскам.
Ранки от шприцов заживали на глазах – еще одно чудесное умение оракулов.
Темно-фиолетовые щупальца – энергия тверди – до сих пор кольцами перекатывались у его ног, мелкие камушки вспыхивали чернильными бриллиантами, оброненными в грязь, дорожная пыльца – как россыпь драгоценных каменьев. Серое небо пульсировало, и тонкие жгуты-ленты – энергия стихии воздуха, – заслонившие небосвод, расточали жидкое серебро.
Воздух напоили сотни ароматов, среди них сладкий запах хрустящей корочки, густой соленый запах воды и рыбы, мягкий и кислый – морской пены, водорослей, плавающих у края берега. Тяжелый первобытный – красной глинистой земли у подножия холма.
А потом он отыщет Фрэю, дорогую сестрицу, чтобы навсегда поселиться с ней в этих позабытых краях. Он сумеет прокормить сестричку, у них будет свой дом, они станут разводить скот, выпекать душистый хлеб, плести жемчужные ожерелья. Не нужно ему пышных дворцов на другой планете, верноподданных, преклоняющих колени, смрадного дыхания идолопоклонников… только тот уголок, что он приготовит для них с Фрэей. Он, великий оракул, за свои грехи был низвержен в мир людей, так почему он не может следовать их человеческой натуре? Пора, наконец, пожить для себя. Пора-пора.
Стоя на краю холма, Янке заворожено смотрел на море: полностью черное, как на полотне спятившего художника-новатора. Влажная земля цвета льна нежно искрилась на свету и темнела у кромки воды. Парень потер глаза, надеясь, что наваждение рассеется, и мир вновь обретет привычные тона.
Раковины как репчатый лук тягучего, горького фиолетового цвета. Переливались острыми гранями, бороздками. Янке еще не встречал того, кому настолько бы действовали на нервы сверхъестественные способности.
*
В воздухе разливалась тишина, только ритмичное постукивание топора по древесной коре её нарушало. По пустоши стелился ветер, ероша чахлую травку и засохшие сорняки. На оголенных участках прорастала молодая трава. Возможно, то был один из самых теплых майских дней, когда им приходилось работать на природе. У черты леса находилась сторожка, к ней крестьяне стаскивали порубленные деревца. Эти люди всего лишь бедняки, работающие на господ. За смехотворную цену, за жалкую уверенность, что сегодняшний рассвет будет не последним в их жизни. Солнце вошло в зенит, когда они ни управились и с половиной работы. Постепенно в ладном стуке топора начали пробиваться разговоры, пора было сворачивать работу и отправляться обедать. Перебрасываясь потешными репликами, крестьяне подхватили последние срубленные деревца и поволокли к общей куче. Внезапно один из деревенских застыл как вкопанный и, напрягая зрение, забормотал невнятно от удивления.
В десятке метров, на золотистом в лучах солнца пустыре, словно из неоткуда выросла девушка. Одинокая фигура посреди равнины. Редкая трава, да скорее и не трава, а сено, щекотала лодыжки. В прищуренные глаза лезли волосы. Ветер трепал спутанную копну. Девушка оказалась абсолютно голой и, похоже, нагота её ничуть не смущала. Нагота была так же естественна, как купание в реке. Сделав шаг по белесой каменистой земле, она бойко двинулась навстречу крестьянам. Со спины на живот и бедра плавно перетекала огромная татуировка, дневной свет придавал изображенному на золотисто-бронзовой коже воину живые нотки.
Один из работников, что стоял к ней ближе всех, едва заметно толкнул сотоварища в бок, второй многозначительно кивнул.
Босые ступни сминали пучки травы, девушка смахнула с лица досаждающие волосы, поднимая взгляд на заговорившего мужчину.
– Никак, госпожа, заплутали? – склонив голову в почтительно-ехидном поклоне, осторожно спросил крестьянин с забранными в пучок волосами и выбритыми висками.
– Ветер в поле бродит. Не ест, не пьет. Такая красавица не должна быть одна, – добавил второй чуть позже, слегка наклоняя голову вперед и опуская глаза. – Этот лес опасен даже днем.
Девушка по-прежнему молчала. От крестьян смердело чем-то кислым, будто скисшим козлиным молоком. Под ногтями чернела грязь, на коже – высыпания.
– Ты что, немая? – не выдержал самый старый среди них японец, держащийся чуть в отдалении.
Она проигнорировала его вопрос и подошла к срубленным деревьям, лежащим вповалку на траве.
– А-а… – протянул второй, заметив её интерес к результатам их труда.
– Зачем вы срубили деревья? – подала голос девушка, присаживаясь и проводя ладонью по шершавой коре.
– Они заполонили нашу поляну, милостивая госпожа, – маслянисто поблескивая глазами, объяснил первый.
Тут встрял его престарелый помощник:
– Прорастали прямо на грядках. Говорят, в этом виновата местная ведьма, – это было сказано с такой интонацией, будто старик винил во всех бедах её, незнакомую девушку.
– Ведьма? – негромко переспросила она, поглаживая тонкий ствол, точно павшего в бою возлюбленного.
– Это змеиное древо, госпожа. Обламываешь ветки, срезаешь кору, а цветы все равно распускаются, – угодливо продолжал второй рабочий, с проплешинами на голове. – Шельмовы дела.
После некоторого молчания второй снова заговорил:
– Длинные руки. Много бед.
Стоя с наклоненной головой, он не смел поднять взгляда на незнакомку.
Она вскинула лицо, собираясь задать вопрос, но крестьянин даже не шевельнулся.
– Заблудились? – первый разинул широкий рот в кривозубой улыбке.
Девушка, не обращая внимания на его слова, продолжала водить пальцами по стволу, потом, не поднимаясь с корточек, перебралась ко второму поваленному деревцу.
– Да что говорить с ней! Посмотрите, она из белых! Возможно, за неё отвалят приличный выкуп.
По губам потекла кровь. Дыхание стало более частым, и девушка зажала нос.
– Иностраночка… наверняка нищая, – помотал головой бритый на висках японец, не спеша соглашаться со стариком.
Лицо горело огнем, нос обжигало изнутри. Она боялась боли и внутри снова закипала паника.
– А лопочет по-нашему как! – не унимался старый. Но не успел старик крякнуть, как молниеносный выпад руки свалил его на землю. Кашляя и фыркая, японец схватился за горло, на которое пришелся удар.
Теперь кровь сочилась по подбородку и капала на голую землю, на срубленные деревца. Люди… всё из-за них. Люди виновны в её страданиях!
– Ах ты, стерва! – громко вопя, метнулся к девчонке первый, бритый на висках.
Крестьяне алчны, они не терпят, когда кто-то посторонний касается их вещей, их земли!
Второй вертелся между стариком и воинственно настроенным товарищем, не зная, куда податься. Следующий удар пришелся как раз на его смешавшуюся физиономию. Подлетев вверх ногами, японец опрокинулся на спину рядом со стариком. Бритый кинулся на девушку, но та ловко отскочила в сторону. Хватаясь за пустоту, японец с трудом удержался на ногах. Девушка подоспела сзади, схватила бритого за полы рубахи и потянула на себя. Пытаясь вырваться из её хватких пальцев, горемыка со всей силы рванулся вперед, и легковесная девушка, не устояв, повалилась на живот, однако рубашки из рук не выпустила. Послышался звук раздираемой ткани.
– Да чтоб тебя! Мегера!
Напряжение и злость сменилось шуточной обидой, и девушка улыбнулась. Крестьяне, от них всегда одна морока, как есть, так и будет.
Она залилась визгливым гортанным смехом. Разминавший шею старик, покряхтывая, присел, его молодой напарник лежал оглушенный. Первый всё еще пытался отделаться от девчонки, не понимая, в чем причина её безудержного веселья.
– Топоры! О, духи предков! Что же это такое!? – возопил японец, резко толкнув девушку и попятившись прочь от сторожки. Повалился в траву, да так и не поднялся, нелепо кувыркаясь.
С той стороны дерева, где сидела девушка, древко топора стремительно покрывалось почками, крошечные мохнатые шарики расцветали пышными бутонами. Розовые бутоны склоняли душистые головки, словно выражали незнакомке своё почтение. Цветы тянулись к ней, раскрывая сложный орнамент лепестков. Нет зрелища нежнее, чем распускающийся цветок.
– Держи крепче свой топор, дровосек, как бы тебе не потерять рассудок, – пробормотала девушка, заворожено наблюдая за рождением чуда. Она вскочила на ноги, ошалевший японец попытался схватить её за коленки, но девчонка проворно отпрыгнула.
– Милостивая госпожа, как же… как же это? – мямлил человечек, пытаясь подняться с земли.
– Женщина, э-эх, – махнул рукой старик, выкатывая глаза.
– Раздевайся! – велела девчонка бритому, при каждом слове воздух вырывался с сипотцой. – Делай, что я велю!
Натянув робу и подштанники, она метнулась через пустошь, к призывно шелестящему лесу, не обращая внимания на дерущую боль в носу. Истоптанная обувь японца оказалась велика и норовила соскользнуть, и вскоре девушка сбросила шлепки. Сухая трава покалывала подошвы, волосы сносило назад, лицо обдувало встречным ветром. Что за дивная музыка – лесные звуки! Что за счастье снова стать единым целым с родной стихией! Оказавшись на краю утёса, присела и, оттолкнувшись руками от земли, выпрямилась в дугу, мощным толчком кидая тело в быстрый поток, в прыжке, сгибая худые колени, выгнулась лодочкой, в следующее мгновение девушка уже скрылась под водой. Тут же вскинула голову над поверхностью, и тяжело дыша, уносимая стремительным течением заскользила к краю водопада, где вода обрушивалась в тихую лесную притоку. Тяжелые волосы облепили лоб, широкая одежда надувалась пузырями и тянула на дно, руки загребали воду. Поток сносил её, как жалкую лодчонку, увлекая вперед. Кувыркаясь, девушка полетела вниз вместе с грохотом воды и, глубоко вздохнув, растворилась в белой пене и звонких брызгах. Пускай, вода смоет кровь с лица.
Спустя некоторое время она выбралась на сырой песок, и поднявшись на ноги, побежала наперерез пешей процессии, шлепая по влажной мягкой земле. Брезентовая одежда прилипла к телу, ступни по щиколотку в песке и мелких камешках, потемневшие волосы больше походили на мокрый лисий хвост, но внутри разгорался крошечный огонек.
В шелесте листьев она расслышала два тонких голоса, зазывавших её присоединиться к ним. Проскакивая в широкий зазор между деревьями, с разбегу перепрыгнула ручей с темной водой и выскользнула на прогалину.
По лесу бесшумно брела длинная процессия, от которой отделилось несколько фигур и двинулось навстречу бегущей девушке. Красочный паланкин, мелькающий в просветах между стволами, опустили на землю. К фигурам присоединились остальные участники кортежа, облаченные в простые короткие одежды, в основном под стать цветовой гамме леса – темно-коричные и древесные тона. Цвета и краски! Сколько в этом мире красоты!
Завидев девушку, фигуры опустились на колени и коснулись лбами земли, все, кроме троих, которые просто низко поклонились. Двое были одеты по-современному, при виде них она заулыбалась. Третий (кого хотелось видеть меньше всего) в мастерски расшитом кимоно отвесил легкий поклон и накинул ей на плечи ярко-красное одеяние с шитьем.
– Мой повелитель, Ваша одежда… – негромко заговорил самый высокий из них, в «человеческой одежде».
Девушка махнула рукой, обрывая мелодичный голос.
Если бы Фрэя могла видеть эту картину, то оценила бы её красочность и колоритность, но девушка лишь слегка приподняла голову на шорох грубого шелка. Она не могла видеть, как к их движению присоединилась еще одна фигура, похожая на неё как две капли воды. Фрэя не могла видеть его. Еще недавно она считала его братом. По ошибке принимала за другого.
– Мой дорогой сосед, Ваше обличие приводит Ваших поданных в легкое замешательство, – низким голосом пропел мужчина в золоте и изумрудах, тот, что подал алую накидку.
Но двойник Фрэи покачал головой и поднес палец к губам. Время разговоров еще не настало.
Ослепительно-яркая в этом лесном царстве фигурка приблизилась к паланкину, в котором сидела Фрэя. Девушка, наверняка, уловила запах мокрой одежды и земли, исходящей от своего двойника. А так же едва ощутимый сладковатый аромат, от которого Холовора непроизвольно сморщила нос. Удивительно как люди чувствительны! Двойник потянулся рукой к её волосам, и, не дотрагиваясь до Фрэи, подхватил пару прядок, погладил их пальцами. Темно-каштановые с медными переливами, напоминающими сырую ржавчину на дне котелка. Еще вчера он любил свою бедную сестричку. Резко обернулся на Моисея, стоявшего в самом начале процессии и глядящего на него невеселым взглядом. В уголках рта затаилась легкая досада, но вместе с тем задор, губы же Моисея были плотно сжаты. На мгновение показалось, что человек с разноцветными глазами выхватит меч, если двойник сделает хоть одно резкое движение, но то была всего лишь иллюзия, потому что Моисей не проявлял никакого интереса к происходящему, терпеливо ожидая приказа повелителя.
Отпустив волосы Фрэи, девушка подбежала к высокому японцу, развевая свои одежды на бегу, и прижалась виском к его подбородку. Постепенно уменьшаясь в размерах, фигурка уронила на землю промокшие тряпки, тело немного похудело, легкая опухлость конечностей спала, уступив место выпирающим костям и плотно облегающей их бледно-желтоватой коже, Лотайра обернулся на своих поданных, легким хлопком повелевая им подняться с земли. Теперь он едва ли доставал Моисею до плеча. Ах, Моисей… снова рядом. Пыльцы стиснули тонкую черную рубашку. Рот наполнился слюной. Запах хвои и снега… такие знакомые… Он скучал по ним. Накинул на голову яркий капюшон, пряча под плотной тканью желтовато-янтарные глаза и кудрявые волосы. Оглядел покрытые головы молчаливых слуг. Земля, лес, поданные… Его.
– Разрешите преподнести Вам обувь, более подходящую… – раздался певучий голос Моисея, и девушка, сидящая в переносном экипаже вздрогнула.
Лотайра помотал головой из стороны в сторону, тихо усмехаясь. Снова боль. Кровь запеклась и забила нос. Усмешка оборвалась, вместо неё возникла ненависть, и Лотайра с трудом подавил желание обернуться и еще раз взглянуть на пленницу. Интересно, она понимает всё, о чем они говорят? Поданные редко пользовались языком, данным им от рождения, предпочитая ему местный диалект или наречие Темных. Покинув планету Земля-для-жизни, Лотайра больше не говорил на родном языке.
– Как Вам будет угодно, – отозвался Моисей.
Вытянул руку, подзывая вторую фигуру в «человеческой одежде». Тот выделялся на фоне остальных разрезом глаз и светлой кожей. Пепельные волосы падали на глаза, тощие руки паренек засунул в глубокие карманы. Следы от очков на переносице совсем пропали. Лотайра кивнул, и парень бросился стремглав через лес. Молниеносно, бесшумно, только листья, поднятые с земли его движениями, еще долго кружили в воздухе.
Моисей подобрал с земли и перекинул через локоть крестьянское тряпье. Распрямил широкие плечи, точно заструился шелк по обнаженной коже, плавно, изящно…
Процессия двинулась дальше, и тонкокостный вельможа спросил, как бы между делом, протяжным спокойным голосом:
– Что Вас так задержало, мой сосед?
Лотайра вмиг раскусил в словах гостя лукавство, но промолчал, лишь переглянулся с Моисеем, окинув его лицо проникновенным взглядом, и мужчина сказал прежним невозмутимым тоном:
– Возникли некоторые проблемы.
Но Лотайра не мог ни заметить мелькнувший в глазах слуги страх. Моисею придется объясниться. Повелитель должен думать в первую очередь о безопасности своего народа, он не может допустить, чтобы из-за самоуправства слуг порядок нескольких сотен лет пошел крахом. Моисей заслужил это, как слуга он не имел права перечить господину и повелителю. Моисей – душа этого леса, олицетворение его красоты, слабости… жаль уродовать подобное совершенство.
*
На глазах до сих пор была тесная повязка из тонкой кожи. Девушка повернула лицо на перелив размеренного голоса, пытаясь различить местонахождение Моисея, но сосредоточиться помешал внезапный просвет в лиственных сумерках, где солнце сменилось облачной пасмурностью.
Паланкин слегка покачивало, Фрэя ждала новых голосов, звуков, запахов – ориентиров, по которым она вернется обратно. Эти существа, говорящие по-японски, нарочно завязали глаза, чтобы пленница не видела продвижения и не смогла запомнить дорогу, чтобы не проникла в тайны их мира, чтобы никогда не сбежала отсюда. Моисей больше не заговаривал с ней, только отдавал приказы своим подчиненным, с появлением господина – будто отстранился еще дальше.
Когда небосвод скрыт кронами деревьев, в атмосфере тайны и приглушенных звуков, голос Икигомисске звучит несколько иначе, и даже, несмотря на то, что у большинства соплеменников похожий тембр, его голос по-прежнему самый запоминающийся и выразительный, наверное, всё дело в привыкании.
Сколько они так продвигались – Фрэя не имела ни малейшего представления, но когда на скрещенные на коленях руки упало несколько снежинок, показалось, что она попала в другой мир, много древнее, но в то же время отражающий реальность. Показав лицо из-под навеса, она ощутила холодный ветер на щеках. Кто-то набросил на плечи меховую шубу. Хотелось поблагодарить, но страшно было и рот раскрыть, тело как будто заледенело от ужаса. Ей устроили пышные проводы… Возможно, они где-то в горах, раз пошел снег, но пряный запах травы заставил усомниться в правдоподобности происходящего. Мир за повязкой мелькал светлыми и темными бликами, оставалось только гадать, что за державой управляет этот невероятный повелитель, которому подчиняется Икигомисске. Неужели Икигомисске можно заставить ходить по струнке? Кому-то удалось?
– Моя дочь… – словно из неведомого края откликнулся Моисей. – Где она?
– Принцесса уже дома, мы забрали её из Токио, господин, – ответил кто-то, стоящий совсем близко к паланкину.
Рядом журчал ручей, и слышался треск ломаемого льда. Ослепительная вспышка белоснежно-яркого дня ослепила, и Фрэя непроизвольно зажмурила глаза под повязкой. Из неё сделали слепую курицу! Как же это выводит из себя! Нескончаемая смена одного времени года другим, одного запаха другим запахом, одного оттенка другим. Загадки-загадки-загадки! Надоело… Почему нельзя знать? Незнание изводит. Она имеет право знать, что ей уготовила шайка кровопийц.
Аромат древесины, гораздо сильнее, чем в доме Моисея… запахи бумаги… как будто папирус… и тканей. Первое, что стало видно, когда с глаз спала пелена, – роскошно убранный кабинет. От обилия оттенков и узоров Фрэя вначале растерялась. Азиатка маленькими шажками отступала к двери, непрерывно кланяясь, в руках она держала платок, которым еще мгновение назад были завязаны глаза. Слуха достиг заглушенный завесой, приторный и тягучий, будто патока, мелодичный голосок. Только сладостей не хотелось, от одного упоминания о еде в горле вставал ком. Наверное, язык сладкий как леденец, а пухлые губы блестят… Фу!
– Столь деликатное дело не требует огласки, поэтому, я уверен, ты не будешь возражать, если наше знакомство состоится… в этих стенах, – сказал их сладкоречивый предводитель тихо и хрипло, и провел рукой по вычурной занавеси, отгораживающей его от посетителей. Бусы звонко заколыхались. – Чаю? – спросил он по-японски совсем уж скрипучим голосом, как у жадной старухи, корпящей над мешками с золотыми монетами.
С подозрением она всмотрелась в очертания фигуры у будуара – меньшей части комнаты, скрытой за аркой с занавесью. Стены расписаны лесами, покрывающими горные хребты, словно недостаточно зелени вокруг. Окон и вовсе нет, на полу – пестрые ковры. Взгляд скользил по стенам помещения. Сердце колотилось.
– Вы находитесь в приемных покоях повелителя этого леса. Опуститесь на колени, – барственно заявил Моисей, стоящий на шаг позади и слева. Оглянувшись, она заметила, что японец не смотрит в её сторону. Ишь ты!
– Н-нет, спасибо, – промямлила Фрэя, глядя на неподвижного Моисея, и её голос осмелел: – Я вдоволь напилась чаю, пока расслаблялась в гостях.
Лицо Икигомисске посерело, и она быстро отвела взгляд, не желая видеть… а на самом деле боясь увидеть его злость. Или что это? Раздражение?
Повелитель поцокал языком, водя пальцем из стороны в сторону. Его маленькая фигура хорошо просматривалась за легкой завесой бус.
– Нет, Моисей. Она во дворце. Мы должны быть любезны и гостеприимны с нашими гостями, – а после, с легкой заминкой в голосе, насмешливо добавил: – Мы же не дикари, что живут на деревьях, а вполне цивилизованные люди.
Поднялся со своего седалища и затерялся в глубине будуара, откуда теперь и доносился его голос:
– Наша гостья со временем научится здешним обычаям, сейчас она не совсем понимает ситуацию… она пережила потрясение от предательства близкого человека, лишилась крова, родных – тяжелая потеря, ей нужен сопровождающий, кто обучил бы традициям леса и помог свыкнуться с мыслью, что теперь её дом здесь.
Да они играют с ней! Для них всего лишь забава! Повелитель… все его жесты, тон… Традициям этого леса, так он сказал! После всего, что произошло, меньше всего хочется находиться здесь, рядом с этими существами. Они разрушили её жизнь, её будущее, и теперь… теперь предлагают свыкнуться со всем! Лотайра настолько уверен в её согласии!.. Со временем научится… сколько самодовольства!
Тут Моисей нахмурился:
– Но, Ваша милость…
– Вы же собирались меня убить, – завершила его мысль Фрэя, совершенно сбитая с толку. Губы едва заметно дрожали, непонятно чего хотелось больше: плакать или кричать.
– Что?! – воскликнул высокий тонкий голосок. – Я даровал тебе жизнь, – веско произнес Лотайра, как будто это объясняло путаницу, которую они тут сплели. – Но для начала расскажи, понравилось ли тебе в гостях… – чуть растянул фразу, видимо, ожидая от неё какой-то реакции.
Не совсем понятно, что он имел в виду, но поскольку единственный, у кого в последнее время удалось побывать в гостях, – Моисей, то и выдала, едва ли не со злобой:
– Ну, да. Неплохо вышло.
Да им плевать, что она чувствует! Их заботит только чай! Вам со льдом или с лимоном?
Глаза защипало, как не вовремя… Да за что ей такое!?
Только сейчас она обратила внимание, что Моисей снял повязки. И хотя волосы прикрывали уши, она могла поклясться, что Икигомисске больше не пользуется марлей, чтобы скрыть дефект, похоже на то, что он отлично слышит и её, и повелителя. Перед ней другой человек, не тот Моисей, которого она знала: в нем что-то поменялось, возвращенный слух лишь дополнил эту картину. Она с тревогой окинула его боковым зрением. Почему-то она не могла представить его слышащего, или то, как он кланяется кому-то до земли, хладнокровно отрубает головы врагам повелителя. Скорей всего, он такой же актер, как и господин в будуаре, а возможно, как и все тут. Сменяет одно обличие другим, как дерево – листву, напрасно гнаться за этим стихийным мельканием, и человек с узким загорелым лицом – очередная минутная заминка перед тем, как деревья снова сбросят листву. Она научилась этому у него: если Моисей сравнивал её с летней порой цветения, то он сам – непрерывная череда погодных изменений. Неуловимая, изменчивая природа.
– Моисей – гостеприимный хозяин, – она с трудом подыскивала слова, пытаясь найти подвох. К ней подослали убийцу, теперь она в их логове, а Лотайра хочет послушать о такой мелочи, как она провела время в гостях. – Я получила… массу впечатлений.
«Жаль только, хозяин оказался лжецом», – хотелось добавить ей. То, как хорошо было рядом с этим японцем, сложно перевести в какие-то слова, на её лице, наверняка, отразилось замешательство. – «И убийцей».
Бросила на него еще один беглый взгляд, ища подсказку на молчаливом лице. В этих покоях в своем броском костюме он выглядел забавно. Если, конечно, в том состоянии, в которое повергли её события сегодняшнего дня, она еще не забыла значение слова «забавно». Раньше она не замечала, чтобы он распускал пучок, который всегда подвязывал лентой на затылке. Несколько тонких розоватых прядей спадали на спину, остальные волосы, коротко стриженные, отливали слабым багрянцем. Экзальтированный взгляд Моисея был устремлен на Лотайру, бесцельно кружащего по будуару. Повелитель игнорировал этот взгляд. В покоях Лотайры Моисей уже не казался спортсменом-вышибалой, из выражения лица исчезла жесткость, разгладив кожу, руки тоже были расслаблены, в глаза бросалась проступившая в его чертах мягкость, но Фрэя знала, что Икигомисске не так-то прост, точно дикая кошка, внешне трогательно милая, но резкая, как пружина, внутри, ежесекундно готовая к прыжку. Неудивительно, что он так спокоен, ведь здесь ему ничто не угрожает, ни этот костлявый паренек, ни девчонка. Непонятным образом, Моисея не было жаль, даже если его ждет наказание за ослушание приказа, что она-то может поделать? Наоборот, хотелось уколоть побольнее, за какие грехи теперь она вынуждена терпеть его снисхождение? Он что, думает, для неё это всё – увлекательный вояж в логово человекоядных существ?.. Подумать только, чудовище угощало её мятным чаем, слушало её жалобы.
