Текст книги "Каминг-аут (СИ)"

Автор книги: Chans

сообщить о нарушении

Текущая страница: 76 (всего у книги 95 страниц)

– По вашим словам так здесь совсем житья нет, – упавшим голосом пробормотала Фрэя, поднимая с пола шпильку и стараясь не дотрагиваться до окровавленного конца.

К ней приблизилась служанка, заговорившая первой.

– Это не так… то есть, простите, госпожа… Нам не следовало так говорить, просто…

– Мы оказались в одинаковом положении, и вы думали, что я смогу вас понять?

Совсем перестала понимать, что творится вокруг. Сейчас нет времени на сомнения… здесь Лотайра… Может, это и на руку, – задумалась она, поворачиваясь к сёдзи, через которые вышел Моисей.

– Я не собираюсь становиться чьей-либо марионеткой, извините меня, но в общем и целом мне плевать на то, что здесь устроил ваш повелитель и его слуга. Они думают, что вся жизнь – игра, но спектакль хорош только на театральных подмостках.

Ей захотелось оплевать Моисея: сказать, что он трусливый, раз прячется за маской притворства, но по какой-то непонятной причине не хватило духа на это.

Служанки не смотрели на неё раболепно-доверчивыми глазами, они были просты и вежливы. Пришлось признать, что кто бы ни выбрал для неё этих девушек – у него безупречный вкус. Здесь не так уж и плохо, немного терпения и она сможет прижиться во дворце. Хорошо хоть в подземелье не закрыли. Очень повезло оказаться здесь. Говорят, это самое защищаемое место во владениях Лотайры.

Фрэю повели широкими ярко-освещенными коридорами. Смотря по сторонам на песочно-оранжевые кипарисовые стены, она точно видела сценические полотна, за которыми перемещались фигурки, отбрасывая причудливые тени на плотную ткань; если бы она дотронулась до стены, та рассыпалась бы от её прикосновения, как старый хрупкий пергамент, подсвеченный маслянистыми лампами, но, конечно, это лишь иллюзия, и стену так просто не вспороть, и уж тем более она не развалится от одного прикосновения. Оранжевый цвет создавал впечатление языков пламени, скрытых за стенами. Оттенок песка напоминал волосы Моисея, когда солнечный свет насыщал их матовыми переливами, и темными, и светлыми, как хорошая краска для волос, из-за чего казалось, будто в его волосах есть и карамельная нуга, и цвет сакуры, и красной глины, и оттенки орехово-кремовой пасты.

В центре комнаты лежал ковер, подстеленный под высокую кровать с обычной подушкой на пуху. Голубые и синие тона – как если бы перед глазами разливалось море; черные геометрические узоры на постельном белье и ковре точно составляли орнамент одной картины. Светлое дерево под ногами казалось пористым. Еще одна зрительная иллюзия, призванная придать яркости, света и простора, в то же время глубина синего и насыщенность черного позволяли оценить вместительность и протяженность помещения. На стене, смежной с ветровой, висело громадное полотно, выполненное в серых, лавандовых оттенках, сивых и цвете седины. Пейзажный набросок, способный спасти деревню от голода, но ему нашлось место на стене этой комнаты. Большое окно с продольной перегородкой на уровне головы. На ковре – набор подушек, прямо под окном – невысокий резной стол из того же светлого дерева ильм, с волнистыми, будто сотканными из тонких волокон, древесными узорами, что и вся мебель в спальне, а также пол, потолок и стены.

В этой комнате старались создать уют, но пока одеяло не могло согреть, пейзаж за окном выглядел чуждым и каким-то искусственным, неживым, а мягкий ковровый ворс лип к ступням, создавая впечатление, что кто-то держит за ноги, сковывая движение.

– И это Хоккайдо, северный остров?.. – пробормотала девушка, недоверчиво скривив губы. – Почему я должна ложиться спать, когда на улице так светло? – Фрэя оглянулась на прислужниц.

– Господин Икигомисске сказал, что вам необходимо выспаться, чтобы набраться сил, – ответила брюнетка.

Фрэя не стала спорить, но она не представляла, как сможет заснуть после всего того, что с ней приключилось за одни сутки. Последний раз её голова касалась подушки еще в доме Моисея, вернее, в том доме, где он запудривал ей мозги. То место на термальных источниках оказался вовсе не его жилищем, а очередной декорацией к представлению. А теперь она попала в самый главный цирк… Нет сил сдерживаться, день измотал, и тревога всё никак не проходит, заснуть сегодня не удастся. Если она вообще когда-нибудь сможет здесь заснуть!

– Не тревожьтесь, госпожа, ночи здесь темные, вам не будет мешать лунный свет, но это окно можно закрыть, его надо просто загородить бумагой, – азиатка развернула перед ней бумагу, сложенную гармошкой, где на местах сгиба листы светло-коричневой бумаги скреплялись дощечками. – Просто приставить к окну, и свет вам не помешает.

– Двери запираются на ключ, но у нас его нет, – они делали вид, что не замечают её затравленного лица и перепуганных глаз. – Возможно, ключ есть у начальника дворцовой стражи.

– Здесь недалеко покои Повелителя, поэтому в этой части дворец особенно хорошо охраняется, но слуг можно отослать, если вам захочется вздремнуть… обыкновенно солдаты оставляют эти коридоры, когда Повелитель ложится спать, но они несут стражу где-то поблизости, чтобы в любой момент прийти на помощь.

Вероятно, это был самый запоминающийся цирк, в котором она бывала. Фрэя с трудом поспевала за речью японок, постоянно отвлекаясь на интерьер или стрекотание за окном. Надо было взять себя в руки и чем быстрее это удастся, тем лучше.

– Уборная – прямо по коридору, там две комнаты: ванная и туалет. Гостевые. Разрешите показать? – говорила брюнетка.

Фрэя отказывалась от любой помощи, ей хотелось поскорее отослать служанок. Сама мысль, что ей будет кто-то прислуживать, вводила в сильное замешательство, она могла бы обойтись только своими руками. Чужое место, чужие люди, чужая обстановка, много неясных вещей и странных сюрпризов.

Шатенку с персиковой кожей звали Ю, вторую девушку, бледную темноглазую брюнетку – Каоко. Фрэя не собиралась слушать их рассказ и ни о чем не спрашивала: достаточно на сегодня впечатлений, еще одну душещипательную историю она просто бы не вынесла. Хотелось закрыть глаза, а, открыв, увидеть ярко-побеленный потолок своего комнаты, полоску света под дверью, услышать шаркающие шаги Янке. Она вспомнила желтую пористую краску, которой они с Эваллё красили потолок её старой комнаты в Хямеенлинне. Маю, когда он поскользнулся на краске… а в доме шел ремонт. Казалось, что всё это произошло в какой-то другой жизни, далекой и безвозвратно-потерянной, где всё было так предельно просто и понятно, а этот мир, отвергающий законы природы, ведь тоже имел право на существование.

Благодарить ли ей Лотайру за то, что сохранил жизнь, или проклинать за отнятое будущее? Здесь нет ничего близкого ей.

На кровати Фрэя увидела ночнушку и халат с множеством ленточек и узелков, которые каким-то непостижимым образом должны на ней скрепляться. Приглядываясь к обновкам, она почувствовала неожиданно нахлынувшую сонливость, забравшись на постель, вдохнула запах свежего постельного белья, новенького хлопка. Во рту пересохло, голова гудела, а глаза слипались; завтра настанет новый день и привнесет в её жизнь новые кошмары, сновидения по сравнению с этими кошмарами – сущая безделица. В ночных кошмарах, по крайней мере, можно немного передохнуть. Там она будет свободна, одолеет всех своих недругов, продолжит борьбу. Прижав кулак к холодному лбу, провалилась в мельтешащий запутанный сон.

========== Глава II. Идеальная душа ==========

Монстр готов отнять жизнь, сжечь сокровища короны вместе с телами, а самое главное сокровище спрятать там, где его никогда не найдут… Но, возможно, убийца и вор хотел совершить хороший поступок? Избавить несчастных короля и королеву от страданий любви, мук обладания, бремени правления. По замыслам убийцы, быть может, они должны благодарить за оказанную им услугу. Быть может, убийца хотел, чтобы его помнили. Хотел показать им свою преданность, отличиться перед своими господами, поэтому и пошел на это преступление. Теперь они вовек его не забудут. И он благодарен им за эту ненависть, они всё еще помнят о нем, вспоминают изредка, когда солнце отправляется отдыхать в тени облаков и высшие небеса озаряются светом, тогда они, быть может, думают о щедром убийце, даровавшем им вечный покой. Теперь они вдали от резни, вдали от огня и боли, вдали от скорби, разложения. Теперь они не подвержены болезням отчаяния и страха. И убийца будет помнить о них, он будет думать о них, чтобы не забывать об их величии. И, возможно, в один из дней небеса разразятся слезами, и король с королевой решат отомстить убийце, отправят за ним солдат… Погибнув, он присягнет им в верности. Возможно, об этом мечтает убийца. Иногда у висельников и убийц случаются плохие дни, иногда и висельники, и убийцы совершают поступки, о которых потом сожалеют, иногда в их головах мелькают вспышки безрассудства. А, может быть, убийца позавидовал смертным королю и королеве? Позавидовал тому, что они были друг у друга, воспылал завистью к их сокровищам, к тому, что они могли любить друг друга до смерти – а кто знает? – и после неё. Позавидовал их чувствам: разве могло его сердце испытывать что-либо подобное? А, возможно, он просто устал… Убийца точно знает, где найдет свою смерть, только это и придает ему сил, он знает место и время, и всю жизнь движется вперед, стараясь успеть к условленному сроку, очередным убийством приближая долгожданный момент отмщения, чтобы, прибыв на место, больше никогда не покинуть его. Вероятно, убийца просто хотел покоя, покоя, который он мог даровать другим, но никогда не имел сам, потому что, стоило закрыть глаза, как внутри что-то просыпалось и начинало метаться, точно объятое огнем, причиняя тяжкие страдания. Убийца позавидовал смертности короля и королевы, обретшим покой от его рук, их уязвимости, и он просто не мог не преподнести им такой по истине щедрый подарок. А что если убийца горько сожалеет о содеянном? Что если он хочет повернуть время вспять и исправить чудовищное преступление? Даже монстр воет от боли, когда в его тело врезается чей-то клинок. Монстр страдает, потому что крестьяне считают его порождением зла, разув свои заволоченные страхом круглые глаза, они сочиняют небылицу про острые когти, про длинную шкуру, а после начинают верить собственным россказням, монстра проклинают и приписывают ему все самые страшные преступления, и вскоре уже сам монстр начинает думать, будто так оно и есть, и у него на самом деле отрастают шерсть и острые когти. Монстра изгоняют, и в одиночестве, наедине со своей болью, вдали от людей, он воет от боли, проклиная всех вокруг, и хотя в его жилах когда-то текла самая благородная кровь, он становится именно тем монстром, каким его привыкли видеть примитивные крестьяне.

Моисей никогда не говорил Химэко, при каких обстоятельствах погибли её родители. Он знал, что их убил монстр в обличие человека, которому Моисей стремится отомстить. Но маленькой принцессе совсем необязательно знать ни о его планах, ни о мотивах убийцы, благодаря которым монстр оставил её в живых. И чем больше Моисей об этом думал, тем сильнее ощущался горький вкус неосуществленной мести. Химэко была из древнего королевского рода – его последний представитель, его глава. Она прибыла с северного острова, затерянного в туманных озерах. По просьбе Моисея Лотайра позволил поселить Химэко в центральном здании дворца, самом укрепленном, где лучшая охрана. Кроме повелителя, самого Моисея, Химэко и Фрэи больше никому не дозволялось проживать здесь, для слуг и многочисленных поданных были отведены свои апартаменты в других частях дворца, многие имели дома в лесу.

Пытаясь разобраться в мотивах убийцы, Моисей желал мести. И каждый раз, глядя на невинное личико дочери, он думал о том моменте, когда убийца заплатит за причиненное зло. Он смаковал этот момент.

– Лотайра занимает место главы этого царства, но есть и другие знатные семьи. Повелитель появился буквально из неоткуда, его снедала жажда войны, единственной его отрадой оказался примитивный деревенский театр, – рассказывал Моисей девочке. – Он не имел никакой власти и не происходил из знатного рода. Чтобы защититься от глав других семейств, Лотайра был вынужден сформировать армию из тех, кто присягнул ему на верность, из тех, кто готов днем и ночью стеречь своего повелителя, тех, кто способен отдать жизнь за повелителя, кто отвечает его «шутовским» требованиям. Повелитель отбирал самых талантливых, его привлекала новизна. Построив на своих землях театр и пригласив актеров, Лотайра уже не стремился вступать в противоборство со своими соседями: все его мысли поглотил театр, но соседи были немного другого мнения, и мечтали прибрать к рукам его владения. Когда он только пришел, здесь на месте дворца была крохотная деревенька, а горстка бедствующих артистов копошились в земле и собирали с деревьев мандарины. Мандариновые деревья – это чудо, здесь, в холодном месте… Он помог растить их, благодаря ему земля начала давать обильный урожай. Крестьяне боготворили Лотайру, они боялись, что без него эта земля снова зачахнет. Многие семейства, будь то человеческие или наши племена, хотели обладать этим удивительным краем. Но земля признавала только лишь одного правителя, и я, преданный своему лесу, решил присоединиться к её молодому избраннику. Лотайру одобрили сами божества стихий. Я стал его главным советником, заступником, повелитель не хотел, чтобы я жил с солдатами, он оставил меня при себе. Он даровал мне ранг главнокомандующего дворцовой стражей. Сейчас мне завидуют. Но… много раньше, еще до твоего появления, я развлекал Лотайру наряду с остальными актерами. Ты слышала эту историю множество раз… ну что ж…

Божества стихий, как представители порядка и равновесия, повелели, чтобы Лотайра присоединился к их бестелесным душам и на своё усмотрение распорядился дарованными ему благами природы.

Эти души способны видеть не многие, но и некоторые люди, как считаю я, обладают способностью постигать их эфемерную оболочку, а, возможно, постигать не только одну оболочку, но и саму их суть. Такие люди существуют, я в этом уверен, если кому-то и следует доверять, то только им. Людям с открытым сердцем, способным услышать в журчание ручья звучание души божества воды, в сверкание звезд на ночном небе – уловить божественный лик космических духов, умеющим разговаривать с камнями, предотвращая их обвалы и насылая камнепады на недостойных. Такие люди обладают огромной силой. Они могут отыскивать те тонкие нити, связывающие череду жизней и смертей, видеть сквозь время и пространство. Если в прошлой жизни душа приняла обличие предмета неодушевленного, они способны пройти множество световых лет и найти эту едва уловимую связь между жизнью прошлой и настоящей.

Звезды, кристаллы света, принадлежащие миру оракулов. Животные, растения – существа человечьего царства и создания подземья – кроты, черви, муравьи. Все они одинаково значимы, все они оберегают равновесие. Стихийные божества проявляют через них свою мощь. Духи природы заполняют их тела, придавая пустой оболочке форму, цвет, вкус и запах, наливая её своей силой и властью, чтобы земные твари могли поддерживать баланс в природе. Существа, принадлежащие миру земли, то есть ходящие и живущие на земле. Те, кто свивают гнезда из материалов, найденных на земле, селятся на ветвях деревьев, растущих на земле, и они не способны проникнуть в мир что над землей, хотя многие птицы и летают высоко, многие из них не возвращаются, потому что божества не терпят вмешательства в свой мир. Стихийные божества принимают в свои объятия только тех, кто идет к ним надлежащим тому путем: как те легенды о вратах рая и праведниках. Сгорающая от жара птица не осознает себя в момент смерти, она безумна, ей никогда не достичь врат. Но многие праведники не находят этих врат, потому что верят сказкам, забывая, что в сказке главное – вымысел, а мораль лишь для того, чтобы в них верили. Так как мораль скрывает в себе истину, а праведники тянутся к истине, и не только праведники, а все живые существа. Точно также, если человек ляжет в землю, стараясь соединиться с миром подземным, то наверняка погибнет, это еще раз доказывает, что не так-то просто совершить переход из одного мира в другой. Крот умрет от солнечного света, а звезда разобьется, стоит ей помечтать о срединном царстве, земле.

Но есть и другие духи, пришедшие из-под земли, которые подглядывают чужие сны, а потом вселяются в тела спящих людей. Плоды с этого дерева не без гнильцы: такая природа сама по себе противоестественна и нездорова, и семена оказываются ядовиты, а цветы отравлены. Единственное кому эти духи не способны причинить вреда – это таким же заражённым, как и они сами. Прожив всего лишь одну жизнь в облике украденного ими однажды тела, эти духи погибают и навсегда уходят из этого мира, чтобы больше никогда в него не прийти.

– А почему? – спросила Химэко.

– Их души не перерождаются после смерти, поэтому их жизнь в основном наполнена хаосом, они не поддерживают равновесие, как духи природы, не поддерживают, потому что после смерти не попадут ни на небеса, ни в ад. Они стараются прожить единственную отведенную им жизнь так, как им хочется, они бессильны перед страхом смерти, потому что им не за чего ухватиться: нет веры, нет надежды. Но они уникальны своей храбростью перед осознанием скоротечности их века. И они стараются заполнить отведенное им время – время, украденное у тех, чьими телами они пользуются, пока живут – всяческими утехами, чтобы восполнить свои недолговечные дни радостью. Они тоже стремятся быть счастливыми и хотят походить во всем на остальных, чтобы так остро не переживать свою непохожесть на других. Но они боятся смерти, потому что нутром чуют, что за её чертой уже не будет ничего. Они живут всего лишь раз, вот такой дорогой ценной. Они рождаются в головах людей, а быть может, где-то в подземном царстве… Какое бы тело они ни избрали вместилищем своей смертной душе, оно всегда будет немного отличаться от других. Такой человек, чтобы он ни предпринимал, стараясь выглядеть как другие люди, никогда не станет одним из них, он всегда будет отличаться от остальных, и в этом смысле он тоже будет уникален. После смерти о нем забывают, а тот человек, чье тело было украдено им, продолжает своё существование, даже не думая о том, что его тело было кем-то позаимствовано, и другие люди перестают вспоминать об обстоятельствах его жизни, все воспоминания о духе, некогда населявшем это тело, изглаживаются из памяти очевидцев… детей, знакомых… Дух рассеивается. Это печально, но такова участь всего того, что противно природе, что отвергаемо ею.

– Неужели духи не имеют право на существование? Им нельзя увидеть наш мир? Это несправедливо.

– А жизнь никогда не была справедливой. Идеального равновесия не существует. Вот даже в нашем лесном царстве… одно семейство выбивает почву из-под ног другого. Возможно, эти духи не имеют право на существование нигде в этом мире: они не были изначально задуманы природой. Они не от бога. Но то, чего они так страстно желают, к чему хотят приобщиться, находится именно на земле, так как там нет тех ограничений, задуманных небесами, и нет того, что принадлежит подземному царству. Они ищут тот абсурд, который можно отыскать только на земле, поэтому они и стремятся захватить человеческие тела, испробовать все, что только дозволенно испробовать человеку. Они тоже хотят испытывать чувства, которые испытывает человек, быть подверженным человеческим страстям и эмоциям, смотреть на мир глазами человека. Они безумно влюблены в человека, в жизнь, гораздо больше, нежели сами люди, которые так запросто расстаются со своими телами, душами, жизнями. Но это ведь так прекрасно своей зрелищностью и так безобразно-абсурдно, когда из-за какого-то секундного импульса одного жалкого правителя гибнут цивилизации, истребляются народы; благодаря мимолетной прихоти кто-то жертвует собой, чтобы спасти любимого человека, когда кто-то возводит целую империю только во чье-то имя. Эта свобода и привлекает бестелесных духов, от рождения неспособных не видеть человеческих взлетов и падений, не слышать радостных криков, не мочь сказать, как безумен и прекрасен этот мир. Они ведь просто духи, не живы, не мертвы, мучимые завистью ко всему живому, способному видеть, слышать, чувствовать… Таким, как мы… или даже этим духам, которых еще называют «злыми»… совсем необязательно называться людьми или выглядеть как люди, чтобы быть человечными.

Даже в этом невероятном краю найдутся такие истории, которые кажутся нам сказками. Я бы хотел улучшить существование этих проклятых духов. Я думаю, на земле достаточно места, чтобы вместить их. Сделать их счастливыми – вот чего бы мне хотелось, но наш повелитель так увлечен своими актерами, что ничего не замечает вокруг.

– Папа, мы с тобой – высшая каста?

Моисей чуть слышно рассмеялся, что больше походило на вздох, и широко раскрыл глаза:

– Многие принимают нас за дикарей, ведь мы живем в лесах. У одних из нас кожа сливается со стволами деревьев, а волосы – как осенний листопад, у других: кожа белая как снег, а волосы черные подобно земле, глаза цвета меда или отливают небесной синевой. Мы умеем быть невидимы для тех людей, которые живут на границе наших земель. Но… Кровь у нас красная… и зубов столько же, сколько у людей. Не думаю, что мы сильно отличаемся… Живем мы дольше, но не потому, что так повелел Первоисточник, просто мы достигли согласия с природой и много лучше знаем особенности организма, что позволяет быть ловчее и быстрее – и только. В единении со стихией мы черпаем энергию. Энергия деревьев никогда не иссякнет, поэтому для нас жить так долго – это естественно, как дышать. Мы как бы становимся частью природы, уподобляемся вековым дубам, – рассказывал он, поглаживая девочку по еле теплой щеке. – Природа совершенна, мы тоже стремимся к совершенству. Если только это повод называть нас особенными…

Девочка всегда слушала внимательно, если она чего-то не понимала, не спешила перебивать, а пыталась сама понять значение его слов. И это было очень удобно, когда Моисей не мог её слышать. Она держала его за руку, так как Химэко была слепой, прикосновение позволяло узнать о том, как реагирует Моисей на её слова. Еще она любила очерчивать его лицо, таким образом, она пыталась представить, как её отец улыбается, когда ему весело, или как хмурит брови, когда чем-то недоволен. Для своих лет Химэко была очень маленького роста, для неё вырезали небольшую кровать на деревянных ножках, повесили балдахин с кисточками. Рост медленно затормаживался.

Природа не может быть совершена, если допустила в этот мир монстра, но Моисей найдет убийцу. Ради неё. Ради маленькой принцессы.

Химэко считала его своим отцом, и ему этого было достаточно, достаточно того, что первый человек, о котором она задумается в минуту печали или одиночества, будет он. Эта крошечная принцесса не доверяла людям с обаятельной внешностью совсем так же, как Фрэя. Такое сходство в характере этих двух совершенно разных женщин его забавляло. С тем единственным отличием, что Фрэя могла его видеть, и, похоже, выбрала основным объектом своего внимания его лицо, а Химэко не могла видеть, но тоже предпочитала его лицо. Девочка старалась полюбить всех, кто окружал её отца. Химэко не была жадной, она не плакала, когда он уходил, не стремилась завладеть всем его вниманием.

Из коридора донесся чей-то разговор. В это время не разрешалось повышать голос вблизи покоев повелителя, да и для поздних визитов был неподходящий час. Сёдзи разъехались, и в комнату прошмыгнула служанка, завидев Моисея, быстро склонила голову. Шум в коридоре нарастал, и девушка растерянно обернулась, он тоже посмотрел в зазор между дверей, проснулась Химэко. Девочка часто дышала, вцепившись в свои подушки, раскиданные по всей кровати.

– Господин… – зашептала служанка, приближаясь к нему. – Я пригляжу за Её светлостью.

Он взглянул на девочку: Химэко храбрилась, она тоже слышала голоса и всё нарастающий шум, но не могла различить источника шума. Выбравшись из-под одеяла, маленькая принцесса неожиданно оказалась беспомощна перед лицом опасности, её носик пытался уловить тревожные трения в воздухе, а лоб нахмурился. Моисей погладил её по голове, чтобы девочка знала, что он рядом.

– Это семейство Миран, – пробормотал мужчина, навострив порезанное ухо, которое пока еще плохо двигалось. – Химэко, я приду завтра утром. Ни о чем не переживай, я выясню, что главе Миран нужно в покоях повелителя, – он хотел добавить еще что-то ободряющее, но промолчал. Поднялся с кровати.

Вручив девочку заботам служанки, Икигомисске быстро вышел из покоев принцессы и закрыл за собой двери. Он не показывал своего волнения, чтобы не испугать служанку, тревога которой обязательно передалась бы и девочке. По мере того, как он приближался к источнику неразберихи, гул нарастал. Освещение слегка притушили, но в основном коридоре по-прежнему ярко полыхали настенные лампы. Его сопровождало трепыхание огней. Из-за поворота показался солдат из личной стражи Лотайры, тот широко улыбался.

– Господин, с возвращением, – заговорил парень на ходу. – Говорят, вы привели с собой человеческую женщину. Отчего же вы молчите? Разве вы не собирались нам её представить? Мы все сгораем от любопытства… У нас давно не было гостей из числа смертных.

Моисей поравнялся с солдатом.

– Ваши подчиненные хотят знать, ради чего господин позволил лишить себя слуха, – говорил пожилой солдат, и хотя его длинные волосы по-прежнему сверкали безупречной чернотой, а кожа была гладкой и эластичной, – в глазах сквозил старческий упадок. Это говорило только об одном: их расе еще есть чем удивить простаков. Проходя мимо, солдат задел его плечом.

Икигомисске развернулся к нему, старик с лицом молодого обхватил его плечи одной рукой и, притянув к себе, пролепетал голосом певчей птицы:

– Неужели какая-то женщина стала для вас важнее ваших подчиненных и нашего светлого повелителя?.. – однако чудесный жаворонок капал ядовитой слюной, и, тем не менее, интонация не дрожала, а голос продолжал звучать неторопливо и спокойно.

– Это не твое дело, – взирая на подчиненного сверху вниз, бросил Икигомисске.

– Человеческая женщина – это наше общее дело. Что скажет глава семейства Миран, узнай, что мы здесь благодетельствуем чужачке? Если только, господин, вы не желаете её съесть, – неторопливо добавил солдат вполголоса.

– Как ты заметил, чужачке благодетельствует один повелитель, вы – слуги, не имеете к этому никакого отношения.

– Мы – слуги… А господин Икигомисске, вы разве не такой же слуга, как мы? С вашего позволения, – солдат поклонился, разжимая объятие. – Её запах теперь пропитает весь дворец… он и на вашей коже, мой господин. Кто её охраняет? Может быть, вы? – между тремя парами острых зубов мелькнул узкий длинный язык, солдат вздохнул и выдохнул, обдав кожу горячим дыханием. – С возвращением. Ваши подчиненные ожидают приказаний.

Моисей провел по гладкому шелку волос, ниспадающих до колен. Их раса… кто они? Животные? От солдата пахло недавно съеденным мясом и сырыми листьями, как после дождя. Хищники, плотоядные.

– Я выпью за то, чтобы духи были милостивы к вам, мой господин, – прошептал парень ему на ухо.

– Не стоит, – последовал насмешливый ответ, Моисей провел по линии подбородка солдата, и завернул за угол, разрывая объятия.

В коридоре собралась группка из нескольких солдат и двух переполошенных служанок.

– Что здесь происходит? – Моисей бегло оглядел нарушителей спокойствия. – Дворцовая стража, почему вы не на своих местах?

– Господин! Глава Миран… он ворвался сюда, мы говорили, что ему сюда нельзя, он хотел видеть девушку. Он сказал, что вы ему позволили. Мы охраняли двери, но он начал шуметь, он требовал вас. Мы не могли его пропустить, – стрекотал долговязый солдат в парадной военной форме.

– Глава Миран ушел, мой господин, – поклонился парень с изумрудными волосами, – но обещал привести с собой личную охрану, а на нас грозился написать жалобу за грубость по отношению к гостям, – небольшой дефект речи не мог испортить впечатление от его журчащего тенора, каждая гласная как поток ручья.

Моисей покачал головой:

– Мои подчиненные не обязаны выслушивать прихоти гостей. В следующий раз делайте то, что вам приказано. Вы – свита повелителя – имеете право повиноваться только мне и Его милости, а фантазии выскочек из других семейств не ваша забота, даже таких влиятельных, как Миран. А еще я хочу знать, кто вхож в его личную охрану. Разузнайте про этих двоих. Они не похожи на обычных японцев, имейте в виду, возможно, они представляют некоторую опасность.

– Мы всё поняли. Будет исполнено.

Двое солдат отделились от толпы и скрылись за поворотом.

Моисей глянул на служанок, но среди них не было ни Каоко, ни Ю. Девушки стояли чуть в отдалении у стены и с тревогой смотрели на него. Икигомисске уже предвкушал тот момент, когда его солдаты столкнутся с главой Миран.

Из глубины коридоров отчетливо слышалась перебранка.

– Да как ты смеешь! Я – глава семейства Миран, бесхребетный ты червяк! – гневно разливался гость.

– Оставьте его в покое, здесь не только безродные сироты или разорившиеся торговцы, он – младший сын клана Чушё. – Моисей покрыл разделявшее их расстояние за несколько шагов и застыл напротив главы Миран, встав рядом с солдатом. – Его отец может быть и не ровня вашему отцу, дорогой гость… долгих лет ему… но наш повелитель одинаково чуток ко всем поданным.

– Чушё… да-да, такой зажиточный клан… кажется, это те самые пройдохи, которые содержат какой-то провинциальный цирк.

– Своими словами вы, в первую очередь, оскорбляете нашего повелителя, – холодно процедил Икигомисске. – Вы сомневаетесь в выборе нашего повелителя? Вы находитесь на нашей земле, не забывайтесь.

По запаху человека многое можно сказать о его статусе: духи господина Миран заглушали все прочие запахи. Икигомисске мог только посмеиваться над этим павлином, со своей томной утонченностью и крепкой рукой, сжимающей ножны под массивными рукавами кимоно.

Солдат, которому Моисей пришел на выручку, успокоился и опустил ладонь с рукоятки меча.

– Зачем вы напугали служанок? Глава Миран, – Икигомисске изучал гостя Лотайры. Этот вельможа сопровождал сегодня их процессию, когда они шли через лес. Семейство Миран жило по соседству с землями Лотайры. Моисей был плохо знаком с главой клана, больший интерес вызывали его слуги: мужчина и женщина с желтоватой кожей и удлиненными глазами, слишком утонченные для лесных дикарей или простых наемников. Его слуги смотрели внимательно, диковато сдвигая ядрено-черные брови.