Текст книги "Каминг-аут (СИ)"

Автор книги: Chans

сообщить о нарушении

Текущая страница: 72 (всего у книги 95 страниц)

Забрав свою карточку из рук официантки, Сатин кивнул на сервированный стол.

– Ешьте.

С хлопком вытащил пробку, и густая пена опрокинулась в первый бокал. В голове была пустота. Чем заполнить паузу? Братья разобрали наполненные бокалы.

– За твое первое место, Эваллё.

Ладонь дрогнула, когда Сатин подносил к губам свой.

– Было так сложно признаться себе в этом. Мне так повезло, что я увидел вас такими… счастливыми, – говоря об этом сейчас, он ожидал почувствовать облегчение, ведь он признавался в том, в чем боялся признаться раньше, в том, на что у него всегда не хватало слов, но он не чувствовал облегчения, вместо которого внутри образовывалась пустота. Неприятное полое пространство чуть ниже сердца, которое еще минуту назад было заполнено ликованием, радостью, сейчас не вмещало ничего. Утрата – вот, что приготовило сердце.

– Как учеба в университете? – спросил он, медленно осушив бокал.

Маю взглянул на брата. Отстранено он наблюдал за сыновьями, чувствуя, как ноет под ложечкой.

– Ведь я лучший, папа, – улыбнулся Эваллё, похоже, начиная приходить в себя.

– Я знаю.

– Эваллё выплачивают стипендию за успехи, – произнес Маю, как показалось, с робкой улыбкой глядя на отца.

Эваллё первым приступил к еде.

Подгоняемый жаждой, Сатин взял со стола кружку с кокосовым молоком. Маю последовал его примеру.

Лапша со свининой и креветками. Чеснока, как он просил, положили мало. Хоть раз решил изменить привычке – запах переставал его заботить, ведь он так давно не целовал никого.

Яичная лапша с привкусом грибов и чеснока отлично утоляли голод, но не справлялись с душевной пустотой. Свинина оказалась сочной и ароматной.

– На первом курсе преподают математику?

– Конечно, – не переставая жевать, Эваллё утер губы ладонью. – Два академических часа в неделю.

– Всё понятно?

– Для меня не вызывает затруднений. Математика – простой предмет.

Душистая зелень в соусе… зелень – он отвык от неё.

Сатин придвинулся со стулом ближе к столу, улыбаясь сыну.

– Да, простой… Больше не возникало приступов слабости?

– Пап, не беспокойся, я абсолютно здоров.

Мягкие кусочки креветок, как он любил – крупно-нарезанные, чтобы ощущался во рту их сочный вкус.

– А ты, Маю, чем занимаешься?

Слушая рассказ меньшого о механической мастерской, краем глаза наблюдал за парнями. После чего Эваллё поделился впечатлениями от работы тренера.

Мальчик выбирал куски свинины пожирней. Он изменился. Набрал здорового веса, повеселел.

Глядя на его привлекательное лицо, Сатин не удержался и протянул руку. Коснулся тыльной стороной щеки, покрытой веснушками, очертил большим пальцем, провел ладонью. Славный ребенок.

Маю прятал взгляд. Значит, расстояние между ними не сократилось. Подросток прекратил жевать и замер, глядя в тарелку с лапшой. Думает, Сатин собрался его осуждать? А Сатин так устал от человеческой холодности.

Они намеренно не касались наиболее трепетных тем. Правильно, зачем это?

Мужчина откинулся на спинку стула с кружкой молока в руке.

– Эваллё, – сглотнул, переводя взгляд на старшего сына, – после того, как тебе поцарапало щеку, и я вывел тебя на свежий воздух, помнишь, я просил тебя бережней относиться к своему лицу? У нас было мало времени в тот вечер, но я сказал тебе, когда мы остались одни, что я горжусь тем, что ты сберёг Маю, когда потолок начал рушиться.

Подросток с недоумением взглянул на брата, потом на отца.

«Нет, твой папа еще не выжил из ума», – думал мужчина, улыбаясь сыновьям.

– Но я же его брат, это естественно, – отозвался парень.

– Также я говорил, что скучаю по вам во время каждого турне. Я не успел тогда сказать всего, потому что надо было выходить на сцену.

Эваллё уверенно кивнул в ответ.

– Конечно, помню.

Сердце пропустило удар. Как странно выпали кости… Он не представлял развитие событий таким.

– Сатин, неужели Валька тебя тогда расстроил чем-то, что у тебя такой взгляд? – беззаботно поинтересовался Маю. – А про потолок ты загнул. Там всего лишь балки повалились.

– Да я специально так сказал, – усмехнулся Сатин, опуская кружку на стол. – Пойду вымою руки.

Оставался лишь один способ убедиться. Официанта отнесла за их столик мороженое и передала просьбу Эваллё.

Парень появился в коридоре спустя минуту, после того как Сатин вышел. Стоя у лифтов, мужчина гадал, чьи двери распахнутся первыми.

Заметив отца, Эваллё направился прямиком к нему.

– В чем дело? Зачем ты меня позвал?

Сатин молча отслеживал, как по мере приближения лифта лампочка поочередно вспыхивает на каждой цифре.

– Если ты хотел поговорить о нас с Маю, я считаю, это лучше было бы сделать в присутствии моего брата.

– Скорей всего я бы так и сделал, – пробормотал мужчина с колотящимся сердцем. – Если бы было о чем говорить.

Когда Сатин ступил в открывшийся лифт, лицо затопил пронзительный свет. В воздухе висела золотисто-оранжевая дымка, придававшая атмосфере некую сказочность.

Пара мгновений – и пальцы сомкнулись на отворотах олимпийки Эваллё. Жмурясь, тот привалился к стене.

Хорошо бы ослепнуть сейчас… чтобы в его представлении всё оставалось именно таким, залитым солнцем и теплом, надеждой.

– Сатин, что…

Мужчина ослабил зажим и огляделся. Стеклянный лифт, и они поднимаются выше. Из кабинки виден океан.

От красоты волн песка и изумрудно-зеленых полей далеко внизу захватило дух.

– Что происходит? – Эваллё с раздражением проследил за его взглядом. Оправил ворот.

– Спонтанная ситуация застала тебя врасплох, в результате чего ты не успел среагировать должным образом.

Смешанные чувства, что владели им у дверей лифта, смело. Осталась одна утрата.

– Объясни, наконец!

– Мы находимся где-то в сотне метров над уровнем воды в стеклянном лифте, и Эваллё, у которого с детства доминирует страх высоты, спрашивает меня, что происходит?

Сатин обхватил лицо парня ладонями.

– И что ты хочешь этим сказать? – продолжал чемпион не своим голосом.

Крепче обхватил голову сына и с силой приложил о стекло. После третьего раза на стекло брызнула кровь.

Эваллё расправил плечи и поднял голову, почти сравнявшись с ним в росте. Висок был рассечен, и кровь тонкой струйкой сбегала по щеке.

Хорошо бы оглохнуть… чтобы не слышать дрожащего неуверенного голоса… всех этих слов.

– Не трогай… отпусти меня, умоляю… – наверное, Эваллё закричал бы, когда Сатин вновь схватил его за голову. Лицо парня блестело от слез.

Вдруг боковое зрение выхватило движение. Маю видел их сквозь прозрачные двери и мчался по лестнице вверх, намереваясь перехватить лифт.

Под пальцами, под одеждой Эваллё перекатывались плотные мышцы готовой к броску кобры.

Сердце обливалось кровью.

Эваллё изучал его лицо, скользя сладковатым дыханием по коже. Парень нагнулся, приоткрывая рот, блеснули зубы неправдоподобно белые.

– С нашей последней встречи, Сатин, утекло много воды. Тебе есть чем удивить меня? – облизал свои тонкие губы.

Сознание почему-то медлило. Он никак не мог разобраться: зачем отталкивать только что обретенного сына, – в то время как мышцы напряглись, а руки дрожали, готовые в любую секунду оттолкнуть парня.

– Ну как, Сатин, следовало задушить тебя еще тогда у дороги? Или ты предпочитаешь ад на Земле? – он расцепил объятия, но парень лишь теснее прижался к нему. – Что за яд хранят твои уста? – Эваллё провел по его губам тонкими пальцами. – Тебе не нравится? А я так рад, что ты здесь. Своим уходом ты разбил сердце моему нежному брату, – горячий шепот царапал ухо. – Ты его бросил одного. Не думал об этом? Ты еще хуже, чем я.

Слезы еще не высохли на бледных щеках. Не видеть и не слышать, не осязать его свежее дыхание на своей коже.

– Ты готов обрести уверенность, даже если придется проломить череп собственному ребенку? Ты все равно хочешь увериться, что ты прав и только ты? Не боишься, что сердце не выдержит?

В нем возникла неуверенность, но много хуже стало, когда вкус Эваллё заполнил рот. Слишком сладкий, приторно-сладкий. Сладость быстро сменилась желчью, что-то острое резко дернуло губу.

Парень закрыл глаза и притиснул его к стеклу, не давая отступить назад. С его губ переместился на подбородок, спустился к основанию шеи, оставляя на коже тоненький влажный след.

Они вывалились из лифта где-то на балконе.

Отстраняясь от Эваллё, Сатин краем глаза уловил какое-то движение, повернул лицо и увидел застывшего поблизости Маю. В распахнутых глазах было столько противоречивых эмоций… Если это отвращение, то Сатин вполне его заслуживал. Вытирая губы, он почувствовал, как пальцы слипаются. Кровь.

Мальчика потряхивало.

– Маю?! – поначалу показалось, что испуг, мелькнувший в голосе Эваллё, искренний, но парень тут же скривил губы и взорвался высоким пронзительным смехом. – Боже мой! Как в мыльной опере! Сатин, смотри, кто пришел к нам! – придвинулся к Сатину, будто боялся, что Маю встанет между ними.

– Сатин… – взгляд подростка метался между веселящимся братом и заляпанным в чужой крови отцом.

Стирая остатки крови с лица, он чувствовал близость Эваллё, стоящего рядом, чувствовал исходящее от парня тепло.

– Что ты… не могу поверить. – Бедный Маю не знал, за что ухватиться, кому теперь верить, если собственный отец так поступает. – Не… ты… ты бросаешь нас, – мальчик подавился воздухом, судорожно вздохнул, – а теперь… а теперь ты являешься… чтобы избить у меня за спиной Эваллё?

– Эваллё очень любит тебя. Не плохо получилось, да? – парень повернулся к Сатину и заглянул в глаза. – Потрясающее мастерство! Мои аплодисменты! – отступил на шаг и встал к Маю вполоборота. – Тебе милый брат, – выделил парень, – особая благодарность. Вот, что значит, ученик настоящего мастера! Настолько правдоподобно не получилось бы даже у меня!

Взрыв хохота оборвался тихим стоном. Как же больно обрывать чужое счастье, это гораздо больнее, чем, когда разбивается собственное.

– Где мой сын? Что ты с ним сделал?! – давясь отвращением, он осязал, как болезненно скручивает внутренности. Сатин подхватил парня за плечи и ударил о стоящую тут скамейку, швырнул наземь.

Маю прижал ладони ко рту. Бедный ребенок. Каждый его всхлип отдавался в ушах оглушительным криком.

– Нет… прекратите! Сатин, стой! – мальчик бросился к ним, но его оттолкнули сильные руки, и он едва устоял на ногах.

– Что с Эваллё, тварь?! – ударил головой о землю. – Отвечай, пока я не убил тебя!

Парень неуклюже шевельнулся, его губы приоткрылись, но с них не слетело ни звука. В широко раскрытых глазах промелькнуло что-то, похожее на детский испуг.

– Ради бога! Сатин, ты убьешь его! Не надо! – Маю еще не осознал всего ужаса и пытался защитить парня.

– Как ты догадался… кто я? – по губам стекала бледная кровь.

Сатин присел на корточки рядом с парнем.

– Думаешь, я не смогу отличить своего сына от фальшивки? – с горечью произнес мужчина. Любящее сердце не обманешь. – Сомневаюсь, чтобы Эваллё приходил в восторг, называя меня отцом, тем более папой. Теперь ты понимаешь, где допустил промашку? Ты ведь не знаешь – Эваллё меня презирал, он не был счастливым ребенком рядом со мной.

Грудь защемило, всё пространство окутало слепое отчаяние. Он сам не сразу сообразил, что перед ним подделка, но только когда Эваллё начал неверно отвечать на его вопросы, пришло запоздалое озарение.

Конечно, Эваллё не мог помнить об этих его словах, потому что Сатин никогда не произносил их! Никогда не говорил сыну, что гордится им! Не говорил, что скучает по нему! Кроме них с Эваллё, никто не мог знать, о чем на самом деле они разговаривали с сыном в тот вечер.

Простая арифметика… это всё ерунда, наводящие вопросы, чтобы проверить догадку.

– Не может быть… это ложь, – мальчик сделал неуверенный шаг навстречу. – Эваллё… скажи, что ты…

– Маю, – за пеленой злобы в черных глазах промелькнула грусть и тоска. – Твоего брата давно здесь нет. Еще когда ты видел меня с Патриком в тот день… – едва успевая отдышаться, тараторил парень, видимо, ожидая новых побоев, – перед отъездом из Хямеенлинны… ты еще побежал за ним, ты собирался найти брата и привести домой… помнишь?.. Еще тогда…

– Патрик? – Маю шатало во все стороны, руки взметались к лицу и тут же опадали вдоль тела. – Это был он… тот русский?

– Да! Да, Патрик всегда был со мной!

– Нет, ты… – всхлипывал Маю.

Сатин не знал, кто такой Патрик. Ему было наплевать, но, видя, сколько несчастья причиняют эти слова Маю, его будто парализовало.

– Ты видел меня и раньше… с твоей сестрой около церкви, я тогда был с Моисеем и принял обличие женщины… Маю, всё это время, что мы провели в Японии, у тебя не было брата!.. – глаза потемнели от ненависти.

– Нет… нет, нет, нет, нет… – Маю шагнул назад, грозясь свалиться с негнущихся худых ног. – ЭТО ЛОЖЬ! ВРАНЬЕ!

– Маю, Патрик загримировался, вот поэтому ты его не узнал! Обо мне ты тоже не догадывался! Потому что я – легенда! Меня не превзойти игрой! – парень почти кричал, смешанная гамма чувств на его лице заверила Сатина в искренности всех этих бредовых слов. – Мы играли свои роли, а ты не узнал меня, – уязвленное выражение лица, молящий голос.

Сатин протянул руку к поверженному, но Маю вскрикнул:

– Нет, не надо больше… не трогай его… я хочу услышать правду! – рванулся вперед, готовый в любой момент перехватить его руку. – Сатин, я умоляю тебя… не трогай его, – мальчик застыл в полусогнутом состоянии, протянув вперед правую ладонь, еще мгновение и он упал бы на колени. Мальчик боялся попасть под горячую руку, Маю боялся, что безутешный отец выместит на нем гнев, но не мог оставаться в стороне.

Сатину показалось, что он сейчас чокнется от всего этого кошмара.

– Я же актер, Маю! – пытаясь что-то доказать Маю, кричал лже-Эваллё. Пробуя подняться на локтях, он то и дело заваливался на спину. – Это моя работа! Дурачить людей! Вводить их в заблуждение!

– Нет… – наконец-то до Маю начало что-то доходить. – Моего брата… нет?

Площадь огласил звериный вопль, от которого Сатину стало плохо.

Мужчина со всей силы саданул ногой по скамейке, наверное, пытаясь оторвать её от пола.

– Проклятье! Ты, мразь, – указал пальцем на парня, – что ты сделал?!

– Меня зовут Лотайра Хинокава, – без особого энтузиазма выдавил лже-Эваллё. – Мы уже встречались с тобой у «Адамовой симфонии», красавчик, – снова подтверждая ужасные догадки, пробормотал парень. – Я только думал, что ты уже мертв, и нам с Маю никто не помешает. Наше маленькое представление… Но ты оказался на удивление живуч. Что ты за паразит?

И смех, и слезы душат.

– Господи! Господи… – Маю, заливаясь слезами, сложился пополам, закрыл лицо руками, резко распрямился. – НЕТ! Нет… это был ты… – неожиданно ребенка согнуло в судороге, – всё это время… это был ты, ты… – и вырвало на площадь, снедаемую вечерним солнцем. Стоя на четвереньках, он кашлял и давился.

Ударив Лотайру каблуком по лицу и, по всей видимости, сломав ему нос, Сатин повернулся к ребенку. Маю всё еще одолевала рвота.

От удара парень потерял сознание.

– Маю? – дождавшись, когда мальчику станет легче, помог подняться, взял за руку, крепко обхватив скользкую от пота ладонь. Маю еле держался на ногах, его трясло, губы дрожали, круглое лицо было перемазано слезами, глаза покраснели и припухли. Бледный, как полотно, Маю схватился за его плечо. Цепляясь пальцами за рукав, мальчик выровнялся. Горячая липкая одежда, мокрое лицо. Теперь Сатин был его единственной опорой, к кому еще пойти одинокому ребенку?

Подняв бессознательного парня на руки, Сатин удобнее перехватил обмякшее тело и прижал к груди. Рука Лотайры покачивалась в такт шагам, голова запрокинулась. Обратно в прохладное помещение. Вызвать лифт и дождаться такси.

Есть такие цветы, которые, однажды распустившись, никогда не завянут. Это очень грустные цветы.

Это тело могло принадлежать его сыну. Он связывал с Эваллё столько своих надежд, однако, упустил из виду, насколько тот может оказаться слаб. Всматриваясь в драгоценное лицо, он вспомнил, как мечтал увидеть расцвет Эваллё, всё будущее парня раскрывалось перед ним как на ладони, жаль только, будущего давно нет и в руках лишь осколок покореженной судьбы. Он пытался разглядеть в чертах этого незнакомого человека черты своего старшего сына, хотя бы крошечный намек…

– Маю! – Сатин метнулся к мальчику. У ребенка совсем не осталось сил: пока они доехали до заброшенного склада в половине пути от города, его несколько раз вырвало. – Маю, Маю, держись, – подхватил до того, как мальчик повалился бы на пол.

– Эваллё нет… его нет, – Маю стоял на ногах только с его помощью. – Всё было притворством… я… Сатин… я так и не смог убежать от него. Я думал, что если вернусь домой, то он меня не найдет… но я всё испортил, он убил нас всех… Прости меня, Сатин, – по щекам покатились слезы. – Всё из-за меня… дорогие мне люди страдают…

– Мне не важно, что ты сделал. Я люблю тебя таким, каков ты есть. Мне не имеет значение, – оглядывая высокие стены склада запчастей для самолетов, он прижимал к себе бледную тень человека.

– Ты меня обманываешь. Как ты можешь так говорить, когда всё, что случилось, произошло из-за меня одного. Я – виновник твоего кошмара, из-за моего побега… Эваллё… Мамы здесь тоже нет…

Он не хотел мучить Маю. Как он мог признаться мальчику, переживающему огромное потрясение, в том, что не уберег его мать?

– Ты прав, её здесь нет, но она вернется.

– Ты врешь неправдоподобно… когда ты нервничаешь, это заметно. Сатин… я вынуждаю тебя лгать? Но хуже все равно не будет, незачем дальше скрывать правду, – Маю отпустил его руку и сел на металлический стул. Он отказывался от воды, не захотел умывать зареванное лицо. Глаза еще час назад, светившиеся искренней любовью и обожанием, погасли. Стеклянный взгляд впился в одну точку.

– Маю, я никуда не уйду. Я буду здесь, – он бы не бросил мальчика наедине с горем.

– Обещаешь?

– Обещаю, – кивнул Сатин.

Лотайра медленно приходил в себя, накрепко привязанный к деревянному стулу. Сатин не стал заклеивать ему рот, не опасаясь, что парень вдруг раскричится, пытаясь позвать на помощь. Раз уж Лотайра затеял спектакль только ради Маю, то он не сбежит, пока не объяснит всего. Пока Маю находится где-то поблизости, он ни за что не оставит ученика. Если будет знать, что Сатин хочет отомстить за одного своего сына и позор другого, попытается сказать Маю о самом главном до того, как Сатин лишит его этой возможности. Но как же не хотелось убивать парня. Мучить? Он и так слишком настрадался, чтобы продолжать эту пытку на ком-то другом. Сатин приблизился к пленнику с мотком лейкопластыря в руке и ножницами. Проверив прочность веревок, обвязанных вокруг щиколоток и запястий, пододвинул таз с водой, который нашелся в туалете. Намочив край тряпки, достаточно чистой для такого затхлого помещения, вытер кровь с лица Лотайры. Нос был сломан, и чтобы парень не задохнулся, еще когда привязывал к стулу, Сатин наклонил его голову вперед, теперь спортивные штаны и футболка в некоторых местах были запачканы кровью. Стерев засохшую корку крови с треугольного подбородка, Сатин непроизвольно вздрогнул, стоило только поднять взгляд на опущенные веки. Лицо парня в точности повторяло лицо Эваллё, казалось, будто он омывает собственного бездыханного сына, с привязанными ногами к ножкам стула и заведенными за спинку руками. На ткани расплывались розоватые пятна. Отведя руку с полотенцем, осторожно присел на корточки.

Сжало тоской в груди.

Упершись локтем в колено, Сатин уткнулся лицом в прохладную ладонь. Он не мог смириться с уходом Эваллё. Сатин сипло вздохнул, глухо застонал. С полотенца на пол капала вода, затекала под рукав нелепой вызывающе-яркой рубашки. Всхлипнул, но слезы всё не шли, и глаза оставались сухими, неприятно сухими, зудящими, слез не было, словно солнце пустыни выжгло их все, ни оставив по его душу ни единой слезинки. Сжав кулак, прижался к нему горячим лбом.

Что его горе значит по сравнению с горем самого Эваллё? С горем одинокого мальчика, терпевшему его насмешки и упрёки. В голове сами собой возникали картины из прошлого, лихорадочно сменяя друг друга и высасывая из него саму душу, по крупице, болезненно. Теперь он точно не увидит, как Эваллё одевает своей избраннице на палец обручальное кольцо, не услышат, как они шумят с Маю, выясняя отношения. Да какие это отношения?.. Один стыд.

Не пожелает удачного дня. Его талантливый красивый ребенок, которым он пренебрегал из-за своей черствости. Эваллё никогда не узнает, как сильно он любит старшего сына. Всё было потерянно, момент упущен и не осталось ничего, кроме горьких сожалений. Оперевшись ладонью о пол, он стиснул челку, запустил пальцы в волосы, сморщил лоб, вдавливая ногти в проступившие на гладкой коже морщины. Какой прок в собственной неуязвимости, если это не способно вернуть ему сына?

Отрезав кусок лейкопластыря, осторожно наклеил на слегка вздернутый тонкий нос, маленький и нежный, и бережно разгладил складки.

– Ты так вкусно пахнешь… – прохрипел Лотайра, приоткрывая узкие глаза. – И выглядишь так же, как в нашу первую встречу.

– Почему ты не хочешь принять своё обличие? – отнял руку от бледного лица. – Вместо этого пользуясь внешностью моего сына.

– Потому что ты еще не насмотрелся. Ты будешь скучать по мне… по моим глазам.

– Это не твоё лицо! – взорвался Сатин, почувствовав, как от отвращения сводит челюсти.

– Уверен? Наверное, отчасти уже моё… Конечно же, ты не поверишь, но я заслужил носить лицо твоего сына. Перевоплощаясь в монахиню – я дурачил оракулов… людей, но лик твоего сына я перенял с благими намерениями, – сухо признался лжец – только спокойная констатация фактов. – Еще не начались заключительные титры, – чуть склонив голову набок и обратив взгляд куда-то внутрь себя, произнес Лотайра усталым хриплым голосом.

– Что ты хочешь этим сказать? Что ты еще не прекратил творить свои злодеяния? Еще не устал причинять людям боль?

– Сатин-сама думает, что всё знает про Лотайру. Сатин-сама ошибается. Но даже такой глубокомысленный человек имеет право ошибаться. [Сама (~sama) – наивысшая степень уважения. Обращение к богам и духам, к духовным авторитетам, девушки к возлюбленному, слуг к высокородным хозяевам и т.д. На русский язык примерно переводится как «уважаемый, дорогой, досточтимый». В манге для перевода данного оборота было использовано слово «лорд»].

– Прекрати этот вздор! Ответь мне! Сколько ты еще собираешься плести свои козни против моей семьи?!

– Сатин-сама никак не поймет… – огорченно вздохнул парень, зашевелившись на стуле.

– Не пытайся сбежать! Так чего же не поймет Сатин-сама?! Может быть, ты скажешь мне

сейчас, а я потом ему передам, а? – начинала бесить эта сценичная показушность пленника.

– Я пальцем его не трогал. Не-тро-гал. Я просто наблюдал за твоим сыном издалека. Все эти смерти… в Хямеенлинне или еще где… не моя работа. Я не убиваю людей… просто так. К чему убивать таких немощных существ? Они истребят сами себя. Мне нужен был один лишь Маю, а ты мог бы помешать мне. В Маю заложена сила. Он потребен для ведения моей политики. Ну, какой отец, даже самый непутевый, согласится отдать своего ребенка совершенно незнакомому человеку, чужаку? Даже, несмотря на то, что этот чужак обеспечил бы его сына такой защитой, которой не в состоянии обеспечить даже самый ловкий человек.

Сатина скрутило от звучания любимого имени.

– Нет, – прошептал он, округляя глаза. – Ни за что, – покачал головой. – Это чудовищно.

Лотайра кивнул, подтверждая свою догадку.

– Но ведь ты не один, кто выпустил бы коготки, узнав, что за Маю ведется охота, – продолжал парень. – Была еще и твоя жена… её обделенная умом сестра, не способная и палец об палец ударить. В конце концов, была еще и девчонка, любившая совать свой нос куда не следует, но не переживай, она жива. У моего поверенного не хватило духу убить её.

– Фрэя? – тихо пробормотал Сатин, не ожидая, что Лотайра упомянет его дочь.

– Ну да, Фрэя. Смелая, но бездарно глупая. Она жива и невредима, мои люди её не коснулись, – иронично улыбнулся Лотайра, но темные глаза оставались печальными. – Скучаешь по дочке, я прав? Она достойное пополнение. Думаю, её красота будет украшать мой дворец. Пока, конечно, мне не наскучит видеть твой профиль и твой разрез глаз…

– Фрэя… где ты её держишь?! – часто заморгал, точно свет мог причинить вред его глазам, и стиснул волосы Лотайры в кулак или, вернее, это были пока еще волосы Эваллё. – Где?! – заскрипел зубами.

– Где-то, – туманно отозвался парень.

Сатин потянул за волосы. Черты лица Эваллё исказились.

– Где-то очень далеко, куда так просто не проникнуть, если не знать дорогу. Мне нарисовать тебе карту?

Но ему было совсем не до шуток.

– Оторвешь мне голову – никогда не узнаешь, где она, – тихо пробормотал парень, натыкаясь на непроницаемое лицо. – Она в моем царстве, и здешние обитатели живут по моим законам. Тебя в гости там никто не ждет! – вскрикнул парень, кривясь от боли.

– Эваллё находится там? Я спрашиваю тебя! Отвечай! Мой сын в твоем царстве?! – скрутил волосы и рванул.

Парень поморщился, пытаясь отвести лицо:

– Хочешь избить меня? Давай! Только тогда я уж точно ничего не скажу! – разорвал тишину надрывно-звенящим голосом. – Тебе мало, чтобы выместить свой гнев? Я в свою очередь спрошу, нравится ли тебе причинять боль другим?!

– Я еще даже не начинал, – последовал равнодушный ответ. Сатин отпустил волосы парня и отступил. Облизал губы и склонился к нему. – Не думай, что меня так просто смутить, твои слезы меня не растрогают. Зачем ты вредишь мне? Ты хоть понимаешь, что ты сделал с душой Маю?

– Не нам с тобой судить об ошибках других. Я всего лишь актер, у меня мозги не заточены под такие тонкие материи, как чья-то душа… Возможно, я даже не знаком с твоим сыном, откуда мне знать, было это сценкой из пьески или реальной жизнью?! Сатин ты пришел не к тому исповедоваться в своих несчастьях, я всего лишь балаганный шут.

Голова трещала от пронзительного истончившегося как кус масла голоса, от всех этих слов.

– Ну нет! Ты не балаганный шут! – Сатин возвел глаза к потолку. Меряя длину просторного помещения, он оттолкнул пустую коробку; тазик перевернулся, вода выплеснулась на пол и растеклась. – Ты будешь пташка поважнее…

Лотайра молчал, наблюдая его метания.

– Куда важнее, чем третьесортные убийцы…

Резко обернулся к парню, оставаясь к нему вполоборота. В разлитой воде застыло его отражение.

– Откуда мне знать, в чем ты меня винишь? Я не интересуюсь человеческими убийствами.

Сатин ударил по задней ножке стула, раздался хруст, за которым последовал треск, и стул с Лотайрой повалился на пол.

– Если хочешь знать, Эваллё сам виноват в том, что сейчас происходит с его братом! – воскликнул парень, корчась в своих путах и пытаясь сдвинуться с места.

– Да что ты говоришь… – мужчина пнул опрокинутый стул. – Сам виноват, значит… Да кто ты, чтобы судить, прав мой сын или виноват?

– Ну не дьявол это уж точно, – оскорбился парень, ворочаясь вместе со стулом. – Скверная история… родные братья, один уходит из дома… Не трогал я его!

– Конечно… ты бы не тронул его, – подавляя дрожь в голосе, прошептал Сатин, присаживаясь рядом с Лотайрой. – Постой, что… Ну не дьявол это уж точно?! Что эта за хрень?!

– Твой Эваллё решил дать Маю шанс – наладить свою жизнь. Можешь быть в этом уверен. Хотя жаль, что пропадает такой эксклюзивный деликатес… не то, чтобы ты уступал ему… просто…

– Хватит нести всякую чушь! – он положил руку на плечо Лотайры, впившись ногтями в кожу. – Ты даже не знаешь и половины, – наклонился к лицу, шепча в самое ухо. – Ничего не знаешь, – опустил вторую руку на узкую спину и прижался к убийце своего сына.

По залу прокатился его смех. Отлепившись от вспотевшего тела, поставил стул на ножки, придерживая его коленом и рукой, протянул свободную руку за металлической канистрой, которую подтолкнул под сломанную деревяшку.

– Эваллё ушел и оставил после себя сплошную путаницу, в которую попался ни ты один… но, могу предположить, и Маю тоже. Когда ты принял обличие моего сына… – Сатин поднялся на ноги и отошел подальше. – Ты допустил самую главную ошибку. Ты мог бы одурачить Маю, но не меня…

Лотайра, не отрываясь, смотрел на него. Теперь он мог позволить себе мелкий спектакль, его собственный, в отместку этому артистишке.

– С первых дней родители призваны оберегать своих детей, заботиться о них, и любить, несмотря на все их недостатки. Ребенка не посадишь в тюрьму за то, что он перед обедом наелся шоколада. Со своими детьми не разводятся и не отдают в добрые руки. Если я не скажу об этом сейчас, мне больше может и не представиться подобной возможности.

– Я не вчера был создан, – Лотайра откинул со лба волосы и облизал губы.

– Тогда уж тем более стоит тебе напомнить о том, о чем, возможно, ты давным-давно позабыл, – съязвил Холовора. – К тому же зачем ты притворяешься человеком, если не можешь разобраться даже с самим собой?

– С чего это, Сатин-сама, так считает? Думаешь, ты самый зрячий, да?! – вспылил пленник. – Думаешь, можешь видеть то, что невидимо?! Сунуться туда, где твои жалкие человеческие мозги и в век не разберут что к чему!

Удалось задеть Лотайру, а значит это уже пол победы, если ему удалось нащупать самое больное место в броне этого существа.

– Ну и что с того, что ты меня раскрыл?! – шумно вздохнув, продолжал: – Ты проницательный, но тебе не достает мудрости.

– Я не знаю, что с тобой произошло, что ты опустился до низости вырывать детей из постелей. В этом, наверное, мне действительно не достает мозгов.

– Я прожил не одну человеческую жизнь. Но это не твое дело… А говорю я тебе это только по той причине, что твой сын умудрился коснуться того, что было сокрыто на века. Чего-то личного… Маю напомнил мне кого-то, из-за кого я и стал таким, из-за кого мне пришлось стать таким. Но я не хотел больше крови и тихо играл с твоим сыном, – со слезами на глазах прошептал Лотайра. – Я любил Маю! Как ученика… как сына… которого у меня никогда не было.

– Почему ты не пытаешься оправдаться? Скажи, что я ошибаюсь. Давай опять морочь мне голову, убеди меня в том, что ты действовал во благо. Я хочу понять, кто ты и зачем тебе понадобился мой сын.

Самозванец вздрогнул плечами и поднял лицо:

– Зачем мне оправдываться перед тобой? У меня свой путь… даже попытайся я убедить тебя.

– Ты говоришь словами из пьесы. Не вся жизнь – театр, есть что-то, что невозможно подделать.

– Возможно, ты прав, – согласился Лотайра. – Например, то, что я пытался заменить Маю его родного брата, рассчитывая, что он забудет Эваллё и будет видеть только меня. Я крепче Эваллё во много раз, я лучше его смог бы позаботиться о Маю. А Маю оказался так доверчив… он так любил своего брата, что не видел ничего вокруг, он ослеп в один миг, стоило мне появиться перед ним в таком обличие – и всё: для него перестал существовать внешний мир. Его не волновала и разница между мной и Эваллё, он хотел верить только в то, что видел собственными глазами… не подозревая о подлоге. Он угодил в ловушку к своим призрачным феям, – пораздумав, добавил: – Я не собираюсь упрекать тебя в равнодушии к собственным детям и попирать чувство твоего достоинства… ты мне несколько симпатичен, как впрочем, и твоя возлюбленная молодая жена. Можно сказать, что я твой самый большой и преданный поклонник. Ты думаешь, я пытаюсь ввести тебя в заблуждение?