Текст книги "Каминг-аут (СИ)"

Парк аттракционов был закрыт, вход перегорожен, участок земли, на котором обнаружили мертвое тело, оклеили и обрисовали белой краской. Везде бродили люди в полицейской форме, на место происшествия прибыл окружной следователь. Контрастно развеселью ночи стояла гнетущая атмосфера.

– Сделай что-нибудь, не может же он встретиться со следователем в таком состоянии. – Лим-Сива сидел в машине Михаила Персиваля и рассматривал в лобовое окно оклеенные лентой ворота парка «Enkeli». – Там полно людей в форме, они не должны знать, кто ты, иначе мы не отгородимся от ненужных вопросов, а это только усугубит его положение. Им лучше вообще не знать, что мы вызывали врача.

Лучи вечернего солнца слепили глаза. Персиваль остановил «Линкольн» неподалеку от забора, за скоплением полицейских машин. Красно-синие огни перекатывались на крышах.

Доктор привык успокаивать своим голосом, из-за чего тот приобрел мягкость.

– Это не вопрос. Я его лечащий врач, мне приходилось вытаскивать Сатина и не из таких передряг.

– Посторонних на территорию парка не пускают.

– Что тут у вас произошло?

– Погиб участник группы. Внешних признаков насильственной смерти не было замечено, что весомо усложнило работу следствию, – невесело пробормотал музыкант, загораживая глаза от солнца. Внезапно резко опустил голову, вздохнул и снова уставился в окно. – Гребаный день!..

Персиваль дал музыканту минуту, чтобы тот успокоил расшатанные нервы, и, наклоняясь вперед, сказал:

– Ладно, надо брать быка за рога, поехали.

Назвавшись психоаналитиком из раздела криминалистики – а ведь полиция могла проверить это прямо здесь и сейчас, – предъявил им фальшивое удостоверение. Лим-Сива удивленно изогнул бровь.

– Оно моего брата, – пояснил Михаил после. – Иногда приходится носить с собой на случай непредвиденных обстоятельств.

Вышло так, что вместо доктора Персиваль привязались к Лим-Сиве, поэтому, препроводив доктора к Сатину, тот был вынужден вернуться к полицейским.

Парни о чем-то тихо переговаривались у гримерки Сатина. Велескан протирал стену своей майкой с темными разводами от пота. Он даже не поздоровался с Персивалем, продолжая безучастно сидеть на полу. Семен протянул руку для пожатия, и точно так же, не проронив ни слова, кивнул. По их лицам было видно, как они устали, вчера был тяжелый вечер, а после бессонной ночи они были вынуждены давать показания. Помимо всего этого разморило пекло.

По привычке перед тем, как войти, Персиваль посмотрел на часы: он так всегда делал, ожидая пациента.

Холовора лежал на кровати, подложив под щеку локоть. После разговора по телефону прошло минут пятнадцать, как раз столько потребовалось доктору, чтобы доехать до парка. Если верить словам Лим-Сивы, за это время Сатина не беспокоили, только ребята несли вахту у дверей его гримерки, будто охраняли особо опасного преступника. Наверняка, Сатин слышал, как они переговариваются за дверью. Неприятное чувство.

Ноги и большую часть кровати накрывал чей-то плащ. Волосы свалялись и, напитавшись влагой, прилипли к коже. Холовора тяжело дышал, спертый воздух в комнате был горячим и густым, даже аромат цветов не мог перебить неприятный запах. Припухшие глаза были открыты.

Пересекая комнату, доктор бросил на Сатина испытывающий взгляд. Опустив серебристый кейс из алюминия на кровать, Персиваль подошел к окну и надавил на заедающую ручку, пытаясь отпереть форточку.

– Ты провел в этой комнате всё утро? – обратился доктор к совершенно пассивному Сатину, казалось, тот полностью ушел в себя. – Она не предназначена для жилья.

Задвижка поддалась, и форточка открылась, хотя толку от неё не было никакого. Стали слышны голоса с улицы.

Персиваль высунулся из комнаты и спросил у ребят, хранящих равнодушное оцепенение, что-нибудь сполоснуть горло. Ему протянули алюминиевую банку пива. Оно оказалось теплым.

Глядя на молчаливого пациента, Персиваль сгорал от любопытства, но не мог позволить себе спросить у Сатина, что здесь вообще, черт возьми, творится?!

Заметив, что доктор поднес к его губам банку с пивом, Сатин поморщился, а потом болезненно скривился, оттого что пришлось напрячь мышцы. На скуле проступили следы, как от удара кулаком. Приподнявшись на локте, отхлебнул пива и болезненно сглотнул.

Персиваль занес руку над коленями Сатина, собираясь снять с него плащ.

Сатин закрыл воспаленные глаза.

– Не надо!.. Не надо.

Доктор руку убрал, но сузил глаза.

– Единственный, кому ты причиняешь сейчас вред, – ты сам, не отказывайся от профессиональной помощи. Ты сам себя… или нанял кого, чтобы тебя так отхайдакали?

Не время потакать чужим капризам, он и так многим рискует, находясь здесь.

Холовора сильно вздрогнул, медленно согнул колено.

– Ты же мой врач. Как ты можешь так говорить? – хрипло проронил Сатин с болью в голосе. – Ты не должен быть против меня.

Сатин прав. Платит Персивалю, доверяет Персивалю самое ценное – свою жизнь, Персиваль так же в курсе его секретов.

– Иной день может разрушить всё, что скапливалось годами на протяжении всей жизни, – неожиданно прошептал Холовора.

– А вот это ты брось. Сатин сетует на жизнь? – Доктор убрал с лица черные волосы, коснулся обнаженного плеча и горячей кожи, рассматривая синяки. – Моя задача, как твоего доктора, вернуть тебе твоё жизнелюбие, Сатин.

– Лучше убей меня.

– Будем считать, что ты этого не говорил, а я этого не слышал. Хорошо… попробуем еще раз: ты позволишь осмотреть себя?

Доктор присел на корточки подле кровати, чтобы Сатину не пришлось повышать голос.

– Я пришел, не для того, чтобы заставлять тебя страдать, я хочу помочь – это моя работа.

Ответом ему было равнодушное молчание.

– Твое молчание означает «да»? Ты совсем не двигался, даже не вставал? Эти пружины намяли тебе всё тело.

Персиваль коснулся края плаща.

Тяжкий вздох. Сатин протянул руку за банкой пива, поставленной на черный портплед.

– Сюда никто не войдет, может не волноваться по этому поводу, – успокаивающе добавил доктор, внимательно исследую царапины от ногтей на плечах. – Со временем всё это затянется.

Сатин никак не отреагировал, тогда доктор выпрямился.

– Не буду скрывать, выглядишь ты ужасно. Ты можешь сесть так, чтобы я мог видеть твою спину?

Холовора с его помощью сел, прикрывая плащом нижнюю часть тела. Спина была в засохшей крови. Доктор невольно глянул на затылок пациента, осознавая, что тому пришлось пережить.

Осторожно убрал влажные от пота волосы со спины. На задней стороне шеи с правой стороны имелись очевидные следы от хватки. Начиная от шеи, спина была покрыта красно-коричневыми крапинками, которые проступили отчетливей только сейчас. Еще, в понедельник, когда Персиваль осматривал Сатина после аварии, они едва обрисовывались на теле.

Кожа вокруг почерневшего рубца воспалилась. Кровь спеклась на пояснице. На том месте, где плащ соприкасался с раной, на ткани остались темные пятна. Чтобы узнать, какой длины порез, Персиваль опустил плащ до матраса. Сразу же взгляду открылись синяки на задней стороне бедер. К счастью порез заканчивался над копчиковой костью, не заходя дальше.

И что, всё это долгое время Сатин пролежал в крови, даже не пытаясь позвать кого-то?

Лицо Холовора ничего не выражало.

– Полиция уже изъяла нож?

Сатин вздрогнул и ответил не сразу.

– Это были ножницы.

Голос звучал хрипло и прерывисто, точно Сатину было трудно говорить.

– Нет, комнату еще не обыскивали.

Персиваль обошел кровать, остановившись напротив пациента, щелкнул крышкой кейса, в котором перевозил медицинскую аптечку. На память пришли слова Лим-Сивы.

– Ты утверждал, что тебя опоили. Есть предположения, что это могло быть?

Доктор присел на нагретый матрас и поднес к глазам Сатина медицинский фонарик.

– Я не уверен, но это мог быть трифтазин. Я видел упаковку, но едва мог разглядеть, что там написано.

Реакция зрачков на свет оказалась нормальной.

– Ухудшилось зрение? Как сильно?

– Я видел, но… плохо, я почти не различал предметов.

– Были другие побочные действия?

– Не знаю, откуда мне знать, что это было вызвано действием препарата?

– Когда ты почувствовал первые изменения?

– В тот день всё, о чем я мог думать, был концерт.

– Были признаки отравления?

– Уже после концерта у меня резко заболел желудок.

– Желудок нужно было промыть. Сухость во рту была?

– Я весь день хотел пить.

– Весь день? Тебе подсыпали лекарство в питье утром?

– Нет, я думаю, намного раньше. И периодически совершали это на протяжении последних дней.

Персиваль замер. Какое-то время он молчал.

– Тебя пытались отравить?

– Нет.

– Тогда что?

Сатин сглотнул.

– Меня хотели довести до такого состояния, когда я перестану сопротивляться. При помощи этих таблеток.

– Трифтазин принимают только по назначению врача. Большая доза может быть опасна. В течение последних дней возникали болезненные ощущения?

– Я не знаю. Меня только что выписали из больницы, это могло быть последствием аварии.

– Ты даже не подозревал, что кто-то желает причинить тебе вред?

– До этого меня пытались убить.

– Ты ничего не знал о таблетках?

– Нет.

– Это сделал кто-то хорошо тебе знакомый?

– Да.

– Ты ведь понимаешь, это надо будет как-то объяснить полиции.

Заметив, что Сатин отказывается говорить, Персиваль достал тонометр.

– Расслабь правую руку. Я измеряю давление.

Пока он накладывал манжету тонометра на плечо, Сатин молча наблюдал за его действиями. Кожа оказалась липкой и горячей на ощупь.

– Тебе велели беречь сердце, – сказал Персиваль, когда закончил мерить давление. – Твоё давление в порядке.

Мужчина взглянул в лицо Сатина. Его глаза сильно покраснели, на нижней губе с левой стороны запеклась кровь.

– Не хочешь поделиться со мной? Лим-Сива мне рассказал, но я хочу услышать от тебя, даже если последняя версия будет кардинально отличаться от предыдущей.

– Ты ждешь от меня вариантов?.. Мне нечего добавить к тому, что я уже сказал. Я не хочу говорить больше о Ли Ян Хо.

– Так это был всё-таки Ли Ян? Он играл в твоей группе.

Персиваль припоминал этого человека, хороший был мальчишка, лучше, чем его старший брат Тео.

– Так молод был… Мне жаль.

Холовора смотрел прямо перед собой бессмысленным взглядом.

– Сатин, сними это. Мне надо видеть. Понимаешь?.. Или ты уже и ко мне потерял доверие?

– Я не хочу, чтобы об этом кто-то знал.

– Ты сильно избит, поэтому не трогаю тебя, опасаясь причинить боль. Но на глаз сложно определить степень тяжести, возможно, тебя надо отвезти в больницу.

Не дождавшись ответа, Персиваль отвернулся и подошел к столу. Он еще не успел осмотреться. В ворохе тряпья и украшений отыскал ножницы, о которых говорил Сатин, и произнес:

– Тебя же не кастрировали?

Тут-то Сатин истерически захохотал. Этот смех вышел спонтанным, голова как во время похмелья.

– Если бы меня кастрировали, вряд ли я бы говорил с тобой сейчас.

Что его так развеселило? Вроде ситуация наиглупейшая: один взрослый мужик просит другого показать ему свои причиндалы, возможно, которых и вовсе нет.

Улегшись на спину, Сатин согнул правое колено и уперся ступней в поролон. Персивалю хватило и нескольких секунд, после он отвернулся, стремясь скрыть шок, и еще раз обвел взглядом заваленный стол.

– И никто не слышал..?

– Чего? Моих воплей? – голос зазвучал жестче. Холовора прикусил губу, чтобы не брякнуть что-нибудь оскорбительное. – Ох, Персиваль!.. Не смеши меня! Здесь и так хватало криков, и без меня.

Холовора согнул вторую ногу в колене и опустил ладонь на живот.

– У нас было что-то вроде вечеринки, – позже пояснил Сатин. – Всё нормально, – протянул певец, поворачивая лицо так, чтобы видеть доктора Персиваль.

– Нужно сделать примочку. И еще мне надо тебя осмотреть. Если бы мы находились в моем кабинете, мне было бы гораздо удобней. Я должен убедиться, что всё нормально, как ты утверждаешь. Могут быть серьезные последствия, если что-то не так.

– Ну нет! С меня хватит! Мне не нужна никакая примочка. И только попробуй меня усыпить! Моё тело – не игрушка, с которой можно играться, отрывать руки-ноги, копаться во мне, лезть под одежду!

Взмахнув со злобы рукой, Холовора ударился кистью об кровать и поморщился от боли, это разозлило Сатина еще сильнее.

– Вот только не надо скандалить, я прошу тебя. Я вижу, ты превозмог страшную боль. Однако… кое-что есть, что поможет тебе отвязаться от унизительных расспросов полиции: ты можешь предоставить это как улику дурного обращения с тобой.

– Прости, что? Предоставить как улику?! А вдруг я сам себе сделал подобную хренотень! Вдруг я – мазохист! Глядя на меня, можно еще и не такое предположить! Я прогорю тут же! Что-то не улыбается мне перспектива сидеть за решеткой!

Холовора пнул спинку кровати ногой.

– Я с ума схожу, так не может продолжаться! Я – всего-навсего жертва обстоятельств! Хоть ты мне веришь?!

Холовора вперил немигающий взгляд в доктора.

– Представляешь, что меня ждет, если я расскажу про изнасилование? Все слышали, как мы с Ли Ян повздорили, после, во время концерта я вышел из себя, потому как его игра была ужасна. Я совратил его брата. Мать Ли Ян ненавидит меня за это. Я доставил их семье массу страданий, и Ли Ян винил во всем меня! Я – причина. Ли Ян решил отыграться на мне, в результате чего я убил его, не желая прощать позора. Мне дадут лет пятнадцать за преднамеренное убийство. Столько людей встало на защиту Ли Ян, разве у меня есть шанс, что следователь окажется на моей стороне? Парень был ангелочком, он пересылал деньги своей матери, приглядывал за братом, репутация Ли Ян чиста, в отличие от меня! Ли Ян не способен причинить вред. Должно быть, я спланировал эту ночь, чтобы выставить парня в дурном свете.

– Зачем тебе это делать?

– Потому что… мне доставляет удовольствие принижать тех, кто слабее меня. Потому что я не хочу быть превзойденным. Я играю с людьми в кошки-мышки, мне нравится вертеть ими. Правда ведь такой, как я, готов совершить убийство, если кто-то поставит под сомнение его авторитет? Разве не я подстроил собственное изнасилование, чтобы выйти сухим из воды?

– Тебе нужно взять себя в руки.

– Почему тогда я не помню..?

Голос Сатина дрогнул.

– Что ты имеешь в виду?

– Не помню, что делал этим утром.

– Это последствия шока. К тому же ты мог заснуть.

– Я даже не могу вспомнить, как оказался на кровати. После того, что произошло, я готов был убить Ли Ян, лишь бы отомстить за своё унижение. Вот чему поверит следствие.

Персиваль не сразу отвел лицо, извлекая из чемоданчика мягкую белую тряпку и поливая её лекарственным бальзамом из пузыря.

– Легкий антисептик для дезинфекции, жечь не будет, обещаю.

– Это лишнее.

– Сатин, я – врач, не отнимай у меня мою работу. Мне не разрешат сидеть тут до утра… Хочешь, отвезу тебя в больницу? Я бы мог устроить тебя в своей комнате? Полежишь там до завтра. Или отвезу тебя в Хямеенлинну, к тебе домой.

– Те пару дней, что я провел в больнице – мне их на всю жизнь хватит. А дома я сейчас не могу появиться! Я себе и представить не могу, что будет, если я покажусь детям на глаза в таком виде! И я уже вконец належался!.. Я хочу убраться отсюда! Я что, похож на ребенка?! Хватит обращаться со мной, как с младенцем!

Доктор Персиваль наклонился и тронул своими губами его. От Сатина до сих пор исходил парфюмерный аромат его укладки и мягкий приглушенный запах косметики.

– Всё еще утверждаешь, что с тобой как-то не так обращаются? – нежно прошептал в губы.

Персиваль оттер кровь на теле, сбрызнул ткань лекарственным бальзамом и прошелся по ссадинам и синякам. Сатин молча глядел на доктора.

– Мне жаль, после грандиозного успеха – и такое несчастье.

Повернувшись спиной к нему, Холовора перелег на бок. Персиваль аккуратно протер воспаление на пояснице, когда жидкость попала на порез, Сатин вздрогнул и шумно вздохнул.

– Прости, я обещал, что жечь не будет.

Снова пропитав тряпку раствором, промокнул рану. Сатин прогнул спину и издал тихий звук.

– Выглядит не очень приятно, но порез неглубокий.

Вытянув руки над ведром с фуксиями, плеснул себе на ладони воды, чтобы избавиться от крови.

Отчего-то чаще Сатину дарили хризантемы, орхидеи и фуксии. Розы исключительно красных тонов. Один из букетов даже был украшен цветами шафрана. Должно быть, для поклонников выбор цветов означал что-то.

Уложив Сатина на спину, Персиваль осмотрел ребра, едва касаясь их пальцами. На коже были заметны синяки.

– При глубоком вздохе есть резкая боль?

– Да.

– Тошнота?

– Почти нет.

– Какие ощущения при повороте корпуса?

– Становится труднее дышать.

– Перелома не должно быть, но возможны мелкие трещины. На глаз я тебе, конечно, не могу сказать.

Персиваль отогнул плащ.

– Чем он это сделал?

– Шпилькой.

– Где она?

– Я не помню, куда он её дел.

– Тревожит?

– Черт, я не хочу говорить об этом!

Опустил ладонь на лоб пациента, проверяя, есть ли температура. Влажный лоб был горячим.

– Странный у парня юмор, – произнес доктор Персиваль успокаивающим тоном, надевая резиновые перчатки. – Если человек прибегает к насилию – это означает, что у него проблемы.

Как нужно ненавидеть, чтобы хотеть сделать такое? Вслух Персиваль спрашивать не стал.

– Я куплю тебе анальгетики. Но тебя все равно следует доставить в больницу.

– Это вызовет массу вопросов у полиции.

– Ожоговый шок был?

Судя по недоуменному выражению лица, Холовора не понял вопроса.

– Ладно, скажи мне лучше: ты был в сознании?

На груди и внизу живота крапинок красно-коричневого цвета было больше, они проступили и на животе, но в меньшем количестве и не так ярко. Здесь их цвет изменялся от светло-оранжевого до тыквенного. Это могло оказаться аллергической реакцией на препарат. Оттенком пятна практически совпадали с цветом татуировок и поэтому могли также быть частью рисунка.

Когда доктор дотронулся до лобка, Сатин отмахнулся от его руки:

– Всё, достаточно! Хватит… дай мне прийти в себя.

Сатин откинул со лба волосы. Он сел и накрыл пальцами веки, раскачиваясь взад-вперед.

Персиваль стиснул зубы и слегка нахмурился, распрямляя спину.

– Поищу тебе какую-нибудь одежду. Советую первое время не надевать белья под брюки, думаю, ты сможешь это пережить. И что-нибудь, чтобы закрыть плечи от посторонних глаз.

Доктор огляделся, раздумывая с чего начать поиски, белую тряпку он отдал Сатину.

– Твой организм еще не до конца восстановился: после лихорадки прошло слишком мало времени.

– Как будто я этого не понимаю.

Холовора двумя руками прижал к прокушенной губе комок ткани. Протер лицо, стирая пот.

Персиваль принес еще банку пива. Пока Сатин пил, доктор опустил кейс на стол, открыл крышку и достал оттуда чистую тряпку, брызнув на неё медицинского спирта, тщательно удалил следы крови с ножниц.

– Придумай, как замазать следы на лице. Ты не должен давать им повода сомневаться в тебе. Нужно обставить всё так, будто в эту ночь ты не встречался с Ли Ян.

– Моя кожа под ногтями Ли, мои волосы на одежде Ли, моя кровь на его теле, мои слезы, сперма, слюна, мой пот, Ли Ян весь пропитался моим запахом… Не думаешь же ты, что этого будет недостаточно для подтверждения моей вины? И как только будет проведено вскрытие, я уже не смогу отрицать свою причастность.

– Если эксперт до сих пор не подтвердил твою причастность к смерти Ли Ян Хо, это может означать только то, что парень принял душ, избавившись от всех улик. Что он делал потом?

– Михаил… мне больно об этом вспоминать. Разве так трудно это понять?

– Ты не остался калекой и о произошедшем до сих пор никто не знает.

– Я должен быть благодарным? – Сатин чуть развернулся в его сторону, не поднимая взгляда. – Ли назвал меня конченым человеком. Неужели я больше ничего не стою? Эваллё сказал: «Папа, ты так жалок!» Это так? Скажи мне. Ты что-то разглядел во мне, поэтому ты терпишь меня? Или всё дело только в работе?

– Если тебя волнует мое отношение к тебе, то оно не изменилось. Пойми, ты не обязан расплачиваться за преступление Ли Ян Хо. Чужая вина не делает тебя ни хуже, ни грязнее. Я знаю, ты был о парне лучшего мнения. Нелегко принять его предательство.

Сатин снял с волос резинку – накладные пряди своей длиной почти скрыли рану на пояснице – и перебросил их копну на правое плечо.

– Я не поеду с тобой: хочу остаться с моей группой.

– Понимаю, но ты должен дать им время. Сегодня не ты один перенес крупное потрясение.

– Дерьмо свинячье, я никому ничего не должен!

*