Текст книги "Трилогия о Драко: Draco Dormiens, Draco Sinister, Draco Veritas"

Автор книги: Кассандра Клэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 78 (всего у книги 157 страниц)

Джинни вздрогнула, и Драко машинально пододвинулся к ней поближе, ей показалось, что он вряд ли осознает, насколько близко они сейчас сидят.

– У Гарри с самообладанием все в порядке, – тоненьким голоском заметила она.

– Ничего подобного, – словно удивившись, возразил Драко.

– Нет, в порядке! Ты только подумай, что он делал: представляешь, какое самообладание надо иметь, что вернуть в школу тело Седрика, хотя он знал, чему смотрит в лицо. А когда он был в Тайной комнате со мной…

– Чудесно, – слегка раздраженно перебил ее Драко, – избавь меня от своих интерпретаций Величайших Хитов Гарри Поттера.

Джинни смолкла и бросила на него недовольный взгляд.

– Я вовсе не умаляю его заслуги, – чуть отчужденным голосом продолжил Драко. – И вправду нет никого храбрее и целеустремленней – но это в некотором смысле путь Гриффиндора. Но не надо толковать это как разновидность самоконтроля. Он не прячет свои чувства, и никогда не был способен это сделать. Тебе не понять – ведь ты никогда даже не пыталась управлять его эмоциями, подобраться к нему. А я – да. Я провел годы, пытаясь его достать. Позволь мне заверить тебя, что по Гарри всегда видно, когда твой удар достиг цели. У него все лицо перекашивается, съеживается, словно его ударили везде и сразу. Это…

– … разбивает его сердце, – перебила его Джинни.

Драко, прищурившись, взглянул на нее.

– Нет, я больше в него не влюблена, – ответила она на его немой вопрос. – Признаться, я не уверена, что вообще любила его, просто я провела кучу времени, наблюдая за ним. Я совершенно точно знаю, о чем ты говоришь.

Драко пинал ботинком гравий.

– Может, это и так, – кивнул он, – в общем, ты поняла, о чем я. Гарри не умеет прятать вещи вроде этого, он прозрачен, как стекло. Слушай, а когда ты сообразила, что он влюблен в Гермиону?

Джинни почувствовала, что краснеет.

– Когда училась на четвертом курсе, – тихо ответила она. – Ну, может на пятом, – меня в тот год здесь не было, но я видела его в Норе на Рождественских каникулах. Помню, Гермиона учила Гарри наряжать волшебную рождественскую елку, и он смотрел на нее, когда она опутывала ветки паутинкой с огоньками. Я увидела, с каким выражением лица он смотрит на нее. И все.

У нее свело горло, когда она вспомнила боль, которую ощутила тогда. И эта боль была не только ее – но и ее брата. Позже, когда они переговорили об этом, он заявил, что всегда об этом знал, однако она могла бы поспорить, что это было не так. Её тогда еще потрясло, как спокойно он все это воспринял. Может, даже слишком спокойно.

– А ты? – задала она встречный вопрос Драко.

– В прошлом году, – непроизвольно передернулся Драко. – Это должно было случиться раньше, но меня сбивала с толку мысль, что она все еще встречается с Уизли… ох, прости, – с твоим братом.

В темноте сверкнула его улыбка.

– Во время Зелий Гарри смотрел на нее, когда думал, что она не видит, таращился на нее так, словно она была водой в пустыне. Все было очевидно. Я еще перехватил этот взгляд и подумал: «Ага, он от нее совершенно ошалевший, да при этом еще такой дурак, что не понимает этого. Как бы мне это использовать?…»

Джинни тряхнула головой:

– Ну, это же абсурд. И как бы ты это сделал?

– Что сделал?

– Ну, использовал это?

– А я и не использовал: раньше, чем мне это удалось, началась вся эта история с Многосущным зельем.

– Закон жанра, – заметила Джинни.

– Что?

– Ты меня слышал. Ты собрался использовать против Гарри то, что он влюблен в Гермиону. И потом… – ее голос оборвался, она сообразила, что ступает на зыбкую и опасную почву. Они договорились это не обсуждать. – Наверняка ты бы сделал что-нибудь ужасное.

– Согласен, – голос Драко был ясен и тверд, как стекло. – Кстати, тут есть еще кое-что.

– И что?

– Я не был единственным, кому пришла в голову эта мысль.

– Эта мысль?

– Использовать её против него. Ну же, Джинни! У каждого есть своя слабость. Он отовсюду защищен – кроме нее.

– Что ж, коль скоро ты воспринимаешь любовь к кому-то как слабость… – резко начала она.

– Ну, естественно, – ответил Драко, словно она брякнула какую-то глупость.

– Мне кажется, ты начал говорить, как твой отец, – тихо заметила она.

– Думаю, что я вообще как-то много говорю, – перебил он, – не обращай внимания.

– Ты недооцениваешь Гарри. Он никогда бы не допустил, чтобы кому-то, о ком он беспокоится и заботится, нанесли вред. Если это называть слабостью, то у него их не меньше дюжины. Мой брат. Сириус. Хагрид. Ты, – Джинни положила руку ему на плечо, и его мягкие прядки скользнули по ее кисти. – Получается, что с твоей стороны он тоже не защищен.

– О, нет, – отчужденно бросил Драко. – Думаю, он бы пожертвовал мной вместе со всеми остальными.

– Драко…

– Он же герой, правда? Именно так они и поступают: приносят что-то в жертву ради всеобщего блага.

– Ты нужен ему, – возразила Джинни, и Драко поднял к ней глаза – ясного, серебристого цвета, незамутненного ни зеленым, ни голубым, ни серым оттенком.

– Гарри не нуждается ни в одном из нас по сравнению с тем, как он нужен нам; все дело именно в том, кто он и что он. Он – герой, а мы – его сотоварищи, его спутники – мы вращаемся вокруг того, что делает он.

– Ты думаешь, мы не нужны ему? А как же Гермиона?

– Он влюблен в неё, – произнес Драко. – И даже более… Ты знаешь, что во время распределения он чуть было не попал в Слизерин? И это, и многое другое – он все время, каждый день ощущает себя обманщиком, это у него накрепко засело в подсознании. А потому он всегда пытается победить, оправдать себя, потому он никогда не идет на попятный, потому он должен быть не просто хорош, а чертовски великолепен. Он боится того, чего мог бы достичь, не удержи он себя тогда. Но Гермиона… – однажды он сказал мне, что она видит его не таким, каков он есть, а таким, каким мечтает, чтобы он стал. И мир для неё куда лучше того, в каком мы живем, и Гарри в нем тоже куда лучше реального Гарри. Думаю, она осознает себя хранительницей всего того лучшего, что есть в нем. Она защищает его – не от мира, а от него самого… Я понятно говорю?

Джинни неожиданно осознала, что сидит и не сводит с Драко глаз.

– Боюсь, что да, – кивнула она.

– Но это как обоюдоострый меч, – продолжил Драко и взглянул на нее, их взгляды встретились. – Поскольку чем больше он чувствует, что не является тем человеком, каким она его считает, тем больше боится, что никогда таким не станет, и однажды она поймет это и бросит его. И заберет у него не только себя – что само по себе почти убьет его – но и это свое видение «лучшего Гарри», каким он всегда хотел быть. А это сделает то, на что не способен даже Вольдеморт.

– И что же?

– Уничтожит его, – он рассеянно поправил выбившуюся из ее прически прядку. – Он думает, что может быть совершенным – только совершенным. Или никаким. И не понимает, что все мы должны преодолевать что-то плохое внутри себя, чтобы стать такими, какими хотим, от чего-то отказываться – и мы разочаровываем тех, кого любим. Ведь все зависит только от меры твоей любви, и иногда это может и не случиться – ты должен осознать, что без этих людей ты пустое место, и…

– Мы все еще говорим о Гарри? – тихо спросила Джинни.

Како-то мгновение Драко сидел молча и смотрел на нее – нежно, ласково, но тут же его глаза стали прежними, спокойными, словно кто-то захлопнул ставни, и он отшатнулся от нее.

– Прости. Я бредил. Сама понимаешь – кровопотеря. Ну, или еще что-то…

– Нет, – возразила она и потянулась ладонью к его руке, однако на полпути передумала и уронила ее на свое колено, – ты вовсе не бредил, твои слова вполне осмысленны, и я рада – я так волновалась о Гарри и Гермионе и…

– Тебе не стоит беспокоиться. Это твой Святочный Бал, и ты должна получать удовольствие от этой ночи.

Ей хотелось сказать, что она очень даже довольна, и эти несколько мгновений с ним в этой холодной ночи, наполненной горечью и ароматом роз, – лучшие за последние месяцы; ей хотелось сказать, что любит, когда он говорит с ней – как никто другой: словно не существует вопроса, перед которым бы она дрогнула, отказавшись докопаться до истины. В его словах никогда не было ни лести, ни покровительства – никогда, даже если он хотел напакостить.

– Ты хочешь, чтобы я ушла?

– Нет, но ты должна, – он смотрел в сторону, – Иди и красуйся с Симусом. Я от этого не умру.

Она поколебалась, глядя на него. Мгновение стало кристально-прозрачным и острым, как алмаз.

– Ты считаешь меня красивой?

Он опустил взгляд. Потом снова посмотрел на нее и заговорил – спокойным голосом, звучавшим куда искреннее, чем всякие восклицания:

– Ты так прекрасна, что на тебя невозможно долго смотреть.

Повисла длинная, бесконечно длинная, острая и напряженная тишина – она взглянула ему в глаза – в них отражалась луна… Она вспомнила прикосновения его губ, вкус его рта – и сделала то, чего никогда не делала доселе: поцеловала его.

Сейчас, когда они сидели, они были почти одной высоты, ей не надо было тянуться вверх, чтобы поцеловать его – она просто наклонилась вперед. Она раньше никогда не целовала кого-нибудь первая, всегда целовали ее. Она поцеловала его, сама не в силах поверить, что сделала это. Но все так и было: его губы дрогнули, напряглись, и вдруг стали мягкими; он обнял и притянул ее к себе, так крепко, что застежка его плаща впилась ей в шею. Его пальцы скользнули по ее платью и коснулись ее кожи, обжигая ее огнем, от которого кровь запела в венах.

И все тут же кончилось. Он отпрянул назад так же быстро, как и прильнул к ней. Руки на ее плечах оттолкнули ее прочь так же решительно, как минуту назад привлекли к его груди.

– Нет, – произнес он дрожащим голосом и повторил, куда тверже и решительнее, – нет.

Он отпустил ее, он чувствовала, что лицо ее горит огнем унижения, а в глазах вскипают слезы.

– Какого черта, Драко? – спросила она дрожащим голосом. – В какие игры ты играешь?

Он поднял голову, и лунный свет посеребрил его скулы и тени под глазами.

– Ты спросила меня. Я сказал, что ты прекрасна. Только и всего.

– Ты не можешь говорить мне ничего подобного. Даже думать не можешь.

– Что я имел в виду, то и сказал. Это мой главный порок.

– Но почему? – слова сами срывались с ее губ. – Если я нравлюсь тебе, если ты говоришь, что я красива, – тогда почему?

Конечно же, он понимал, к чему она клонит. И отвел взгляд.

– Гарри ты тоже нравишься, он тоже находит тебя прекрасной. Почему же ты ему не задаешь этот вопрос?

– Потому что у него все по-другому, он влюблен, – начала она и прикусила язык. – Да ведь и ты тоже, правда?

Драко промолчал, с отчаянной яростью исследуя свои ладони, словно с трудом удерживая себя от того, чтобы стукнуть ее.

– Блез, – продолжила она. – Как ты можешь?… Она просто кошмарное создание. Драко по-прежнему смотрел в сторону. – Или не в нее? – шепнула Джинни. – Ну, конечно же, не в нее… – Она чувствовала, что без ножа себя режет. – Ты…

– Я не желаю говорить об этом, – отрывисто и резко перебил ее Драко. Его лицо снова стало непроницаемым. Он ведь захотел ее. Она не дурочка и не слепая, она знала, что он её захотел – однако он все равно оттолкнул ее от себя, да еще сделал это так спокойно… – Это бессмысленно.

Джинни присмотрелась к нему, и в ее голове неожиданно зазвучал голос Гермионы. Она сказала это много месяцев назад, когда Джинни призналась, что что-то чувствует к Драко, и пожаловалась на то, что он не отвечает ей взаимностью. Так что же сказала тогда Гермиона? «Это значит, что ты нравишься ему настолько, что он не хочет, чтобы ты строила в отношении него несбыточных планов. Ты должна это понять. Он не станет лгать, особенно о чувствах. Он болезненно честен». В конце концов, Джинни поняла, почему Гермиона охарактеризовала его именно так. Ей всегда казалось, что она чувствует всю боль, которую только может, огорчая Драко. Похоже, нет.

– Отсутствие смысла позволяет вложить туда любой смысл… – тихо сказала она.

– Нет, – твердо повторил он. – Нет, – он снова отвернулся к саду, залитому лунным светом, ярким, как кровь единорога. – Если мы не остановимся, ты меня возненавидишь.

– Я бы не смогла возненавидеть тебя, Драко.

– Ну, конечно же, смогла бы, – его голос был наполнен утомленной уверенностью. – И возненавидела бы. Ведь ты такая же, как я: секунды радости или половинка желаемого не приносят тебе счастья, мы бы начали бороться за него – ты и я – но все закончилось бы тем, что мы стали бы бороться друг с другом. Когда речь идет о ком-то вроде нас, на то, что идет неправильно, не машется рукой. Мы бы буквально порвали друг друга на части, чтобы добиться своего. Мы не можем просто взять и забыть.

В повисшей тишине Джинни изо всех сил старалась взять себя в руки и не разрыдаться. Наконец она почувствовала, что может говорить.

– Ты не прав.

– Не прав? И в чем же?

– Я могу забыть про тебя. И забуду. Прямо сейчас.

Он поднял к ней глаза, пытаясь противостоять этой брошенной ему фразе, но, видимо, у него внутри что-то надломилось, и в глазах сверкнула давняя вызывающая злоба.

– Что ж – попробуй.

Она молча повернулась и пошла прочь, чувствуя, то он провожает ее взглядом.

* * *

Гермиона не чувствовала времени – они все целовались и целовались, словно пытаясь построить мост, соединяющий их с теми давними неделями и месяцами, слиться в одно целое.

Когда она поцеловала его, Гарри сперва окаменел, ей на мгновение даже показалось – и она обмерла от страха от этого ощущения – что он сейчас оттолкнет ее, но руки его притянули ее за талию, он поднял ее, понес, распихивая пустые коробки, и вжал в стену «Трех метел» с такой силой, что камни впились ей в спину. И поцеловал ее так, словно от этого сейчас зависела их жизнь. Это взрыв неудержимой страсти сначала ошеломил ее, а потом зажег в ней ответный огонь, опаляющий ее нервы и испепеляющий последние остатки разума.

Нет, они, конечно, целовались раньше – нежно, мягко, иногда страстно – но ничего подобного тому, что происходило сейчас, между ними не было. В том, с какой силой он стиснул ее руки, была беззащитность и смятение отчаяния (наутро на каждом запястье распустились фиолетовыми цветами синяки), словно эта их встреча могла стать последней.

У нее было ощущение, словно она скользит по какому-то бесконечному склону. Она вспомнила, как впервые поцеловала его, ощутив, что произошло какое-то удивительное чудо. А потом она изучала эту знакомую страну на ощупь: его рот, легкую шершавость его кожи, его вкус…

Никогда, никогда не было ничего подобного: они стукались зубами, толкались языками, поцелуи казались укусами, она отчаянно теребила застежку его плаща, ее собственный уже давно валялся на земле, и Гарри отпихнул одежду в сторону, прижимая Гермиону к стене уже всем телом – руки были слишком заняты застежками и пуговицами. Ее собственные руки метнулись к его свитеру, она рванула его вверх и сдернула с головы так, что у Гарри слетели очки – она ткнула их на ближайшую пустую коробку. Под свитером на Гарри оказалась лишь рубашка…

Для такого хрупкого на вид сложения Гарри был очень силен, и когда он еще сильнее навалился и прижал ее к стене, она почувствовала, что под ее руками на его спине заходили мускулы. Его всего трясло, руки у него дрожали, когда он касался ее лица, ее шеи, ласкал поверх платья ее грудь.

– Ты замерз? – прошептала ему она между поцелуями. – Как ты?

Он не ответил.

– Гарри, – позвала она, но он накрыл ее рот своим.

Она закрыла глаза, веля себе не волноваться, но когда холод неожиданно лизнул ее кожу, она снова распахнула их: Гарри удалось добраться до корсажа ее платья и расстегнуть его; ледяной воздух пробежал по ее обнаженной коже пузырьками холодного шампанского.

– Гарри, – уже тверже произнесла она и захлебнулась от беспокойства, когда его руки скользнули ей под платье. Упоительное чувство скольжения исчезло, она снова увидела и переулочек, и его окрестности: эти светящиеся окна, ворота и улица за ними. – Гарри нам нужно остановиться: кто-нибудь может прийти и увидеть нас…

– И что с того? – его губы двигались вниз по ее шее, ее передернуло от удовольствия и напряжения, внутри росла паника – она не могла понять, в чем дело, почему она боится Гарри?

– Но нельзя же вот так вот, Гарри! – он сорвал платье у нее с плеч, и она осознала это, когда была уже почти полностью раздета: она мысленно восхищалось той ловкости, с которой он справился со шнуровкой ее корсажа (ей потребовался почти час, чтобы одеться – с противоположным процессом он справился едва ли не за минуту), однако сейчас в ней нарастал страх, что кто-то – возможно, Рон – может их увидеть. – Гарри, не сейчас!..

Похоже, он не слышал ее:

– Я соскучился по тебе, – шептал он в ответ, – я так соскучился по тебе… – Он снова закрыл ей рот поцелуем, и она вся затрепетала. Его руки опустились к ее юбке, пальцы начали перебирать ткань, поднимая ее выше и выше – и вот холод обжег ее щиколотки, икры – теперь ее затрясло и от холода.

Гарри еще никогда не ласкал ее так, и внезапно она почувствовала странное ощущение неправильности происходящего. Оно пронзило ее, как выстрел, испугав своей силой. Целуя его, прикасаясь к нему, она всегда чувствовала, будто возвращалась в родной дом; сейчас же у нее было ощущение, будто, открыв в него дверь, она обнаружила в нем чужаков.

Даже не подумав, что она собирается сделать, она уперлась руками ему в плечи и с силой оттолкнула его от себя.

Гарри был потрясен.

Мгновение он таращился на нее, и его глаза постепенно тускнели: ей вспомнилось, что именно таким же он был после побед в квиддиче, ему требовалось время, что вернуться с небес на землю, даже если он на ней уже стоял. Судя по всему, сейчас он чувствовал то же самое – словно он летал – вот только она не летала вместе с ним…

– Гермиона, – спросил он, – что не так?

Что – он не знает? В самом деле, не знает?

Она поняла, что у нее не повернется язык объяснить ему. Вместо этого она бухнула первую приемлемо звучащую фразу, пришедшую ей в голову:

– Соскучился по мне? Как же это могло случиться? Я ведь все время была рядом…

– Ты и правда была рядом, – он начал натягивать свитер на голову. Ей показалось, что он просто пытался чем-то занять свои руки и найти повод не смотреть на нее. Его щеки горели – и, как она подозревала, вовсе не от холода. – А вот меня не было.

– А теперь? – спросила она, прикрываясь руками, но не в силах согреться. – Или ты просто пьян?

Гарри наклонился, поднял с земли ее белый плащ, лежащий поверх его черного, и протянул ей. Она немедленно завернулась в него по самый подбородок.

– Ну, может, немножко и пьян, – тихо согласился он. – Но я не хотел… я хотел быть с тобой вовсе не потому, что выпил. Я люблю тебя, это просто… в последнее время… нет, я не могу говорить об этом.

Она покачала головой и начала дрожащими руками натягивать на себя платье.

– Так почему ты не можешь сказать это? Ты поменял свое мнение? Что-то изменилось? Ты… ты стесняешься меня?

– Стесняюсь тебя? – напряженно рассмеялся Гарри. – Я – и стесняюсь тебя. Смешно.

Он потянулся за своими очками, поблескивающими от налипшего снега, и начал протирать их полой рубашки. Без них он совсем другой. Старше. Его лицо сразу как-то утоньшалось, становилось красивее и жестче. Мягкость и детскость исчезали. – Как ты могла такое сказать?

– Ты никогда не целуешь и не касаешься меня на людях, но тут, в подворотне, ты меня едва не… О чем это говорит, Гарри? Я ведь всегда говорила тебе, что хочу подождать, чтобы, когда это случится, и мы по-настоящему будем вместе, это стало действительно чем-то особенным… А ты, похоже, был бы вполне счастлив, если бы сделал это пьяным, прижав меня к стене.

– Эй, – резко воскликнул Гарри, надевая очки, – это ведь ты меня сюда привела, и ты поцеловала – о чем я, по твоему, должен был подумать? Ведь ты же моя девушка! Конечно, я хочу – и ты это знаешь. И – и со мной сейчас все в порядке.

Его щеки все еще горели. Гермионе стало немного смешно: у нее было ощущение, что Дурсли были весьма специфичны в плане сексуального образования.

– Да, но это не значит, что… – она осеклась. Она знала, что хочет сказать, эти слова звучали у нее в голове: тебе хорошо, потому что ты выпил. Тебе хорошо, когда ты летаешь. И если бы мы сейчас занялись сексом, тебе бы тоже было хорошо, потому что это лучше любых таблеток убило бы ту боль, что не дает тебе покоя. Но я не хочу этого – ведь это не в последний раз; разреши я тебе пойти до конца, этого все равно было бы недостаточно.

Конечно, она не могла сказать этого.

– Ну, может, тебе хотелось бы вернуться? – смущенно поинтересовался Гарри.

Гермиона прикрыла лицо руками:

– Ты заигрывал с Блез, и я…

– Заигрывал? – изумился Гарри. – Я не заигрывал!

– Определенно заигрывал.

– С ней?! Она же слизеринка! Кроме того, она подружка Драко и наверняка меня презирает.

– Ничего подобного, она сказала, что ты великолепен и что так бы тебя и съела… господи, зачем я тебе все это говорю? Это и слушать-то было отвратительно.

Гарри удивленно смотрел на нее:

– Ты шутишь.

– Нет.

– Держу пари, что шутишь.

Гермиона вздохнула.

– Гарри, ты идиот – половина девчонок школы влюблена в тебя.

– Что, только половина? – расхохотался Гарри.

– Полагаю, что сердца оставшейся половины принадлежат Драко. Но в любом случае, это в основном слизеринки, – она покачала головой. – Поверить не могу, что ты не замечал, впрочем, ничего удивительного. Ты очень классный, и то, что ты об этом не догадываешься, – самое классное. Девчонки от тебя просто млеют… Да, думаю, что я сказала слишком много.

– А, так это совершенно секретная информация, которую надо скрывать от всех парней?

– Ага, и теперь мне придется убить тебя до того, как ты расскажешь это Рону или – прости господи – Драко.

– Я так полагаю, они тоже не в курсе, насколько они классные?

– Ну, Рон, возможно, и нет, но вот Драко? Ненавижу себя за то, что разочарую тебя, – однако думаю, что Драко как раз знает.

– Разве это не отвратительно, а?

– Ну, «отвратительно» – это не подходящее слово.

– Хорошо, – фыркнул Гарри, – тогда так и скажи «вау»!

– Гарри, что? – подскочила Гермиона.

Но Гарри уже отошел и стряхивал снег со своего плаща:

– Кто-то швырнул в меня снежком… Рон! – закричал он и расхохотался. Повернувшись, Гермиона увидела, стоявшего в воротцах Рона, поднявшего руки с видом оскорбленной невинности, словно хотел сказать «кто – я!?» Но он лишь смеялся.

Позади него виднелись другие мечущиеся темные фигуры: Блез подговорила парней-семикурсников закидывать снежками милующиеся парочки.

– У меня не было выбора! – крикнул Рон. – Не сделай это я, вас бы обстреляли Дин с Невиллом!

Но Гарри замотал головой:

– Готовься к смерти! – заорал он и рванулся к Рону, с хохотом помчавшегося прочь. Гермиона посмотрела им вслед: господи, им что – двенадцать лет?… – и медленно двинулась к выходу, выйдя на дорогу как раз в тот миг, когда Гарри в прыжке сшиб Рона с ног и начал наталкивать снег ему под рубашку. Рон взвыл и начал скрести снег руками, пытаясь слепить другой снежок. От этой картинки ей сразу же вспомнилась другая сцена: они вдвоем валялись с ней в снегу; им было по четырнадцать и не имело никакого значения, девчонка она или нет; карманы ее рубашки были набиты ледышками… и она затосковала по этому – пронзительно и неожиданно. Они были так счастливы втроем… Она наклонилась, украдкой набрала в ладонь снега, обжегшего руку холодом, подкралась к Гарри, поглощенного запихиванием снега Рону в уши, и насыпала снега ему за шиворот.

Раздавшийся тут же вопль был великолепным вознаграждением за эту шалость; Гарри, свалился на бок, а Рон, весь в снегу, зашелся в припадке беззвучного смеха.

– Гермиона! Нечестно! – укоризненно крикнул Гарри.

– Не будь таким чувствительным неудачником, Гарри Поттер, – она кинула в него еще одним снежком, Гарри схватил ее за ногу – она поскользнулась и рухнула на Рона, который, наплевав на все условности, тут же начал совать снег ей в корсаж. Гермиона завизжала и попробовала отползти в сторону, хватая Гарри замерзшими пальцами. Смеясь и крича, они всей кучей скатились с холма, затормозив об большой валун. Первой смогла сесть Гермиона – она отплевывалась и сжимала грудь, нывшую от смеха.

Платье промокло, волосы крысиными хвостиками свисали вокруг лица – ее это не заботило. Она смотрела, как Гарри и Рон тоже усаживаются – с ног до головы покрытые искрящимся снегом, словно сахаром.

– Ну, – Гарри стянул с носа очки, которые невозможно было опознать, и прищурился, – это было…

Гермиона перебила его, прыгнув и крепко обняв их обоих – Гарри с Роном даже удивились этому внезапному всплеску, Рон тихонько похлопал ее по спине. Наконец она отпустила их и посмотрела: вывалянные в снегу, во влажной и прилипающей к телу одежде – у них был весьма причудливый вид; они были ужасно похожи на тех двух мальчишек, много лет назад рухнувших на мокрый пол в туалетной комнате после того, как спасли ее от тролля.

– Я просто хочу, чтобы вы знали, – заговорила она к своему собственному удивлению, – чтоб вы знали, что я люблю вас, вас обоих, вне зависимости от всего, что происходит.

Рон, судя по всему очень смущенный, взглянул на Гермиону и перевел взгляд на Гарри.

– Снова джин, да?

– Для нее это уже становится проблемой, – кивнул Гарри.

Гермиона протянула им руки:

– Ну же! – и они без слов взялись за ее руки, Рон за левую, Гарри – за правую. – Мы всегда будем вместе. Правда?

Гарри и Рон смущенно переглянулись.

– Ну, не всегда, – поправил ее Рон. – Придя в замок, я предполагаю принять горячую ванну, и хотел бы это сделать в одиночестве.

– И что – разве тебе никто не нужен, чтобы потереть спинку? – ухмыльнулся Гарри.

– Ваши предложения? – приподнял бровь Рон.

– Просто я подумал о Плаксе Миртл.

– Заткнитесь оба! – воскликнула Гермиона. – Слушайте, давайте пообещаем, что всегда будем друзьями. Потому что сейчас Рождество и вообще – коль вы этого не сделаете, я самолично скажу Миртл, что вы оба в нее влюблены, и тогда она точно не оставит вас в покое. Договорились?

– Хорошо, – смеясь, кивнул Гарри. – Обещаю.

– Я тоже, – сказала Гермиона.

Они оба взглянули на Рона, у которого был такой вид, словно что-то в ее словах огорчило его.

– Я обещаю, – произнес он. – Друзьями.

* * *

– «Сопротивление бесполезно, – чувственно проворковала леди Стэйси, ее пышная грудь вздымалась под кожаным корсетом, словно суфле. – Ты мой теперь, Тристан. Забудь про Риэнн. Я, лишь я одна могу привести тебя к заснеженным пикам экстаза.

Тристан вздернул подбородок. Он бы гордо скрестил руки на своей мужественной груди, но это было невозможно по причине того, что леди Стэйси привязала его к шесту.

– Риэнн – моя любовь навеки, ее я не забуду никогда. О, никогда.

Леди Стэйси пожала плечами и, вытащив из-за высокого кожаного ботинка длинное перо феникса, стала щекотать беспомощному Тристану обнаженную грудь, и он начал догадываться, что она не осталась равнодушной к его мужественному обаянию. Ну, возможно, Риэнн не будет возражать, если это случится всего лишь раз? Так или иначе, ее все равно украли пираты – кто знает, увидятся ли они снова?»

Джинни уронила «Брюки, полные огня» на колени и опустошенно уставилась на обложку. Сейчас она была пуста: нарисованные Тристан и Риэнн исчезли, видимо, в поисках уединения.

Что ж, – мрачно подумала Джинни, – хоть кто-то неплохо проведет сегодняшний вечер.

Хотя, конечно, Тристан в этой истории в очередной раз бросил Риэнн. Потому что, – как рассудила она, швыряя книгу на кровать, – все мужчины кната ломаного не стоят.

Хотя нет. Она с резкой болью вспомнила, что, вбежав в Большой Зал после расставания с Драко, вся на нервах и с бегающими по коже мурашками, увидела мирно беседующего с Чарли Симуса – и у нее сразу засосало под ложечкой.

Симус был таким милым, таким приятным – как смеет она с ним так ужасно обращаться?! Увидев ее, он заулыбался, и ей потребовалась вся ее сила воли, чтобы не выскочить прочь из зала. Однако она подошла к нему и, сославшись на головную боль, попросила проводить ее. Он безотказно довел ее до Гриффиндорской башни, и последнее, что она видела, поднимаясь в пустую спальню, была его светлая шевелюра, исчезающая в темноте.

Вздохнув, она упала на кровать, уткнувшись в ладони. Она чувствовала себя ужасно виноватой перед Симусом, лишив его развлечений в пабе, и не могла отделаться от чувства, что путалась у него за спиной. Нет, то есть, конечно, она не считала поцелуй с Драко…

Она перевернулась на спину и уставилась в потолок. Кого она обманывает? Словно была какая-то другая причина, по которой она вышла. Танцуя с Симусом, она подняла глаза и увидела стоящего в дверях Большого Зала Драко, не сводящего с нее глаз, – она издалека не могла разглядеть выражение его лица, только серебристые волосы и бледная кожа, словно отпечатавшиеся на темноте у него за спиной. Но по каким-то неуловимым признакам – по наклону его плеч, по его позе – она догадалась, что он смотрит на нее, а потом увидела, как он пошел прочь. И на земле не было силы, которая могла бы удержать её от того, чтобы пойти за ним.

А отсюда как раз и чувство вины, и стучащая головная боль. Она села, размышляя не принять ли болеутоляющих заклинаний, когда вдруг сообразила, что стук был вовсе не у нее в голове: кто-то стучал в двери спальни.

Она медленно поднялась и провела по себе рукой: на ней были джинсы и бордовый свитер, когда-то принадлежавший Рону; рукава его были настолько длинными, что полностью прятали ее руки. Вздохнув, она поплелась к двери, ожидая увидеть Эшли или Элизабет и с трудом соображая, как справиться с дверной ручкой.

Но это был Симус. Он был босым, взъерошенным и уже сменил свою нарядную одежду на джинсы и желтый свитер в черную полоску, вид при этом у него был таким, словно он минут двадцать заставлял себя заниматься чем-то ужасно неприятным.

– Салют, – произнес он и скользнул по комнате глазами, проверяя, есть ли там кто-нибудь еще и, с удовлетворением убедившись, что комната пуста, снова повернулся к Джинни. – Надеюсь, я могу переговорить с тобой.

Джинни привалилась к косяку.

– О, Симус. Только не сейчас. У меня сил нет.

Симус покачал головой:

– Но это смешно.

– Я знаю. Прости меня. Я испортила Святочный бал, ты мог бы пойти в паб… Я чувствую себя просто ужасно. Ненавижу себя. Прости, прости меня.

Симус устало взглянул на нее:

– Да я не о том. Ты… Просто ты позволила себе быть несчастной. Мне наплевать и на бал, и на паб… Но ты… Ты мне небезразлична, Джинни…

– Симус… – удивилась Джинни.

– Да, да, – быстро перебил он ее. – У меня было много времени. Когда ты вернулась в школу в этом году, ты… ты стала какой-то другой. Я поверить не мог, что не заметил тебя раньше. Ты такая красивая, такая умная, ты фантастический игрок в квиддич, ты веселая, и твои друзья тобой восхищаются…