Текст книги "Трилогия о Драко: Draco Dormiens, Draco Sinister, Draco Veritas"

Автор книги: Кассандра Клэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 112 (всего у книги 157 страниц)

Глава 11. Враждебность снов

Так юноша метался ночью

В своей кровати, сна не зная,

Молил послать ему забвенье,

Покой и дрему призывая.

Судьба уже давно решила —

Наутро он уйдет в дорогу —

Уйдет один, чтоб снова встретить

В пути опасность и тревогу.

Ты в сердце загляни – увидишь

От лжи прогнившие ответы,

Как ловкий фокусник и шулер

Готово нашептать советы.

Оно уймет твою тревогу,

Легко обманет – как ребёнка,

Покажет шляпу, убеждая,

Что не найдётся в ней зайчонка.

И затвердеет сердце камнем,

И к юноше покой вернется,

А птица сытая негромко

В саду у дома отзовется.

Уйдет в свой путь он без поклажи,

С открытым сердцем, безоружным,

Между покоем выбирая

И риском – никому не нужным

Во мгле теряется дорога,

Враждебность снов его пугает,

Рычанье грозное несется,

И крови хищники алкают.

Что ж, пусть он, гордый, честный смелый,

В миг слабости – да устыдится

И поглотит его долина,

Где яркостью в пепел обратится.

W. H. Auden

Как странно было снова почувствовать себя живым, снова испытать все признаки физического существования – глаза, рот, руки-ноги, стучащеё сердце, что гнало кровь по венам… Воздух в комнате был донельзя наэлектризован, даже, казалось, пахло электричеством. Так после пожара остается запах дыма.

Когда он попытался подняться в первый раз, среди бумажных клочков, закрывших пол, ноги подогнулись под ним. Ему удалось подняться со второго раза. Он подошел к зеркалу и взглянул на себя.

Том с удовлетворением оглядел своё тело. Он не ожидал, что ему удастся завладеть им, однако оно само так и плыло ему в руки – и он тут же воспользовался шансом. Теперь он ни капельки не жалел: тело было отличное – изящное, крепкое. Оно прослужит ему столько, сколько нужно.

Он с любопытством оглядел комнату. Дневник был уничтожен, но теперь это его не волновало: он шагнул со страниц, вызванный в мир кровью и слёзами. Кровь и слёзы. И что-то еще: он помнил слабый шепот, твердящий «ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя, Том».

Он ничего не имел против. Ненависть – полезное чувство, где-то сродни любви: такая же сильная и мощная.

Том подошел к зеркалу и начал изучать свое отражение. Сильное, изящное тело – почти такое же, какое было у него самого в семнадцать лет. Руки, покрытые тоненькими золотистыми волосками, пшеничная шевелюра, лицо мальчика из церковного хора, синие глаза – словно частички июльского неба. Что-то блеснуло вокруг его шеи: кожа Симуса была по-зимнему бледной, но летом должна была откликаться на солнце золотистым загаром… Хотя, наверное, могла и обгореть.

Том знал это, сам не понимая, откуда. Его губы дрогнули в улыбке. Это не было его собственными воспоминаниями, его собственной памятью – это была память Симуса, гриффиндорского семикурсника, семнадцатилетнего паренька из небольшого ирландского города Глин Кэрин, который любил своих родителей, был мил и недалек. Том немедленно его возненавидел. Пробираться сквозь его мысли было так же сложно, как брести сквозь патоку. Ужасно занудную патоку. Симус обожал квиддич. Ему нравились уроки Гербологии. на столике рядом с кроватью лежала куча комиксов, которые он не любил давать никому, – за исключением, разве что, Гарри, который всегда аккуратно обращался с вещами.

Том увидел, как блеснули глаза у его отражения в зеркале. Так, это уже что-то интересное… Он еще сильнеё углубился в мысли Симуса, пытаясь вытянуть из него как можно больше сведений о Гарри Поттере – собственные воспоминания Тома были какими-то рваными и путаными. Невысокий мальчик с лохматыми чёрными волосами, с кем лицом к лицу они встретились над скорченным телом Джинни Уизли. Потом он помнил, как зашипел, призывая василиска, и, – следующеё воспоминание – тот же самый мальчик, истекающий кровью и умирающий у стены Тайной Комнаты. И ещё – Том совершенно определенно знал, что мальчик, всё же не умер. И ненавидел его – но не знал точно, за что.

Том отвернулся от зеркала, всё ещё сосредоточившись на мыслях и ощущениях, – мысли Симуса были похожи на альбом с произвольно рассованными в нём фотографиями. Страницы быстро листались одна за другой, и картинки появлялись и исчезали – без всякого намека на разумность и последовательность.

Выйдя из комнаты, Том замер в холле, глядя по сторонам. Всё было знакомым, казалось, он прекрасно знал Гриффиндорскую башню. Одна из висящих на стене картинпризывно свистнула ему. не обращая внимания, он двинулся по коридору, минуя двери, ведущие в спальни. на каждой были латунные цифры, однако, даже без этого он прекрасно знал, какая из этих комнат – Симуса. Толкнув дверь, он вошёл.

Внутри все было красным. Том замер, захлопав глазами от этой лавины красного цвета, враз обрушившейся на него: ярко-красные ковры на полу, балдахины над кроватями, что были подобны раздувшимся цветам. Огонь и кровь – типично по-гриффиндорски.

Как же Том ненавидел красный цвет…

Память Симуса указала ему его кровать и сундук в её изножии.

Он поворошил его вещи – ничего любопытного, как, собственно, и можно было ожидать от такой неинтересной персоны, как Симус. Сундук был собран и упакован, словно он собрался уезжать. Том бросил сложенный джемпер обратно на кровать и замер, краем глаза уловив какую-то золотую вспышку. Источником её была кровать напротив. Кровать Гарри Поттера, если верить Симусу.

Подрагивая от сдерживаемого беспричинного возбуждения, Том пересек комнату. Он не знал, откуда в нем эта стойкая неприязнь к Гарри Поттеру (хотя сам Симус, судя по всему, был с ним на дружеской ноге). Руки откинули покрывало, отодвинули подушку, открыв два сложенных кусочка бумаги и что-то на тоненькой цепочке, напоминающеё заклятье. Он бросил на него быстрый равнодушный взгляд – кажется, обычная безделушка, блестящая дешёвка. Но письма… Он подобрался к ним поближе, переполненный любопытством: интересно, почему это Гарри Поттер оставляет письма друзьям в собственной постели?

Он порылся в туманных воспоминаниях Симуса, но не нашел там ничего подходящего к данной ситуации.

Первое письмо было адресовано Гермионе. Это имя ничего не говорило Тому. Да и для Симуса не представляло ничего особенно интересного. А вот имя, выведенное поверх второго письма… Драко Малфой… – определенно, оно кое-что для Тома значило…

Малфой.

Неожиданно в груди Тома взорвалась дикая ненависть – не его, Симуса: ненависть, смешанная со страхом. Там было что-то еще, в чем какой-нибудь иной человек – не Том – узнал бы жалость.

Но в голове Тома уже затикали часы собственных воспоминаний.

Драко Малфой.

Малфой.

Сын Люциуса?

Почему сын Люциуса получает письма от гриффиндорцев?

Быстрым движением ногтя Том вскрыл первое письмо, адресованное Гермионе, и начал читать. Сердце застучало: там было его имя. Его собственное имя – не то, что дали ему при рождении – нет, имя, которым он сам назвал себя, оно проходило через всё письмо… Так вот она, история – история, что произошла между ним и Гарри Поттером. на самом деле, если бы Поттер поверил… но нет, это ведь невозможно, правда? Наверное, здесь какая-то ошибка… Он покопался в памяти Симуса и не нашел там ничего, кроме ужасного волнения, ускользающего от него водой, струящейся сквозь пальцы.

Чертыхнувшись от огорчения, Том скомкал письмо и швырнул его в огонь, где оно и съёжилось, рассыпавшись горсткой золы.

Он постоял, переводя дыхание и пытаясь успокоиться, потом – очень медленно – распечатал и начал читать второе письмо. Он сразу обратил внимание на почерк – круглый детский почерк, словно писавший не мог удержать слова в себе и хотел излить душу на бумагу.

«Драко… как странно писать тебе письмо – я раньше никогда не писал тебе писем. Ты всегда знал, о чем я думаю, так что в этом просто не было смысла. Но сейчас ты спишь, а я хочу всё сделать ещё до того, как ты проснешься. Я знаю, что Снейп нашел-таки противоядие для тебя, – я слышал, как он говорил об этом Дамблдору, – и я знаю, что я пообещал, я об этом думал. Существует еще кое-что, что тебе, как мне кажется, стоит знать, – я никогда не говорил тебе об этом, не мог подобрать нужные слова… »

На этом месте была клякса, словно от чрезмерного усилия перо сломалось. Прищурившись, Том быстро пробежал письмо. О чём же это?.. И тут опять, как нельзя кстати, пришелся Симус – сквозь его смятение и путаницу в мыслях Том добрался до обрывочных и неясных сведений о дружбе между двумя юношами. Как? – сын Люциуса и один из моих врагов?! – это чувство было сильным, ему не удалось отделить внутри себя ненависть Симуса к Драко Малфою от собственной ненависти к Гарри Поттеру.

Рука Тома почти сжалась, почти скомкала письмо… И тут он замер.

Ярость требовала уничтожить письмо, в котором Гарри Поттер высмеял его – высмеял Вольдеморта, поклялся отомстить ему, выставив его глупым, бестолковым ребенком…

Том прерывисто вздохнул. Ему хотелось порвать письмо. Но был ли этот поступок мудрым? Эти письма были написаны со страстью и заботой, они были полны той живой болью, которую Том мог оценить, будучи, в некотором роде, художником в плане нанесения боли… в нем не было никаких эмоций, и эта отстранённость сделала его весьма изощренным знатоком человеческого поведения. Уничтожение этого письма принесло бы боль тому, кто написал его, но существовали куда болеё интересные пути, гарантирующие, что адресаты не получат своих посланий. И что они не отправятся вслед за ним в погоню за местью.

Это вызовет в них смятение и замешательство. А смятение и замешательство – отличные союзники.

Он снова перечитал письмо. Да, подстроиться под голос Гарри Поттера будет не так уж и сложно – вся живость письма заключалась в простоте и прямолинейной искренности фраз. Том видел, что это было действительно трогательное послание, или, по крайней мере, отправитель, судя по тону письма, считал его именно таким. Прекрасно. Эмоциональное письмо куда проще подделать и изменить.

Он провёл рукой над письмом, и энергия магии ударила ему в руку, от её силы он почувствовал боль. Как давно всё это было…

Он зашептал, и пергамент дрогнул в его руке. Чернильные буквы зашевелились, съёжились и заскользили по страничке маленькими змейками. Они вились и извивались друг вокруг друга, образуя новые слова. Новые предложения.

«Драко… как странно писать тебе письмо, но я подумал, что у меня не будет другого шанса сказать тебе, что я больше не хочу, чтобы ты следовал за мной… Знаю – ты всегда хотел помочь мне, ты думал, что это в твоих силах, – но это не так. Знаю – я обещал тебе дождаться тебя, но теперь думаю, что ждать не стоит… Да, конечно, я говорил, обещал – но существуют вещи, которых ты не знаешь и которых ты не поймёшь…»

Так-так, еще несколько абзацев… Бросив на него последний взгляд, Том ощутил гордость. Это было откровенно жестокое письмо, и жестокость эта ощущалась в каждом слове – тонкая, изощрённая; при этом нельзя было сказать, что Том выбросил весь исходный текст. Теперь он здорово пожалел, что уничтожил первое письмо, адресованное подружке Поттера. Он создал бы из него истинное произведение искусства, неповторимое в своем роде. Ну, что ж… в чём смысл горевать над упущенными возможностями?

Он вернул сложенное письмо на кровать Гарри, устроил поверх блестящий кулон на цепочке. Выпрямился. Он все еще был зол. Много-много лет назад Том научился фокусировать свою ярость, копить её и в нужный момент направлять в нужное русло. Вот и теперь – растерянный, запутанный, взбешённый, он стоял, пытаясь уловить смысл в этом хаотичном кружении мыслей и воспоминаний внутри переполненного мозга.

Драко Малфой – куда болеё совершенная версия своего отца в детстве, похожий на миниатюру, выполненную из слоновой кости, серебра и позолоты. Джинни Уизли – с румяным лицом, напоминающим подсолнух, и копной сияющих волос. О, Джинни он помнил, Джинни он знал – он помнил, как сломал ей руку, как она извивалась под ним, как пыталась сбежать. Он помнил её запах – запах слёз и ужаса. Он всегда знал, что им ещё предстоит свидеться.

О, а вот это ещё интереснеё… Симус любил её. Том почувствовал, как что-то кольнуло его под ребро, ощутил какое-то нездоровое восхищение. Волчья улыбка рассекла это ангельское лицо пополам. О, да… Симус любил её – так любил, что подарил ей заколдованный браслет, с помощью которого он мог быть уверен, что никогда не потеряет её. Где бы она ни была – он мог мгновенно отыскать её и оказаться там же. Это как же надо полюбить, чтоб совершить такое…

Ухмыляясь, Том сунул руку за пазуху и, вытащив маленькое заклинание в виде золотой стрелки на цепочке, догадался по её трепету, что Джинни где-то поблизости. Его улыбка стала шире, пальцы сжали заклинание.

Он нашёл, на чём сорвать свою злость.

* * *

Драко не раз повторял ей, что, будь она парнем, она была бы точь-в точь как он. И наоборот, – будь девчонкой он, он был бы её копией. Блез полагала, что это правда – она хотела, чтобы это, как и многое другое, что говорил Драко, было правдой.

И ещё… Будь Драко на рождественской вечеринке, устроенной Пенси Блез пошла на неё, надеясь, что он придет, но, увы), он бы тоже потратил часа три, приводя себя в порядок. Хотя на самом деле, ему бы совершенно не хотелось туда идти.

Сначала несколько часов, чтобы прицепить к своим абрикосовым волосам все эти крошечные цветочки. Потом – избавление от кругов под глазами. Потом возня с выбором платья. Да, пожалуй, это – зелёное, с вышивкой по вороту.

И вот, усевшись на раковину в ванной комнате Пенси, она нанесла последние штрихи – немножко косметических заклинаний… Блез оглядела себя в зеркале.

Раковина – как и всё в доме Паркинсонов – была совершенно безвкусной, с бронзовым краном в виде брызгающихся дельфинов. Однажды Драко презрительно бросил, что Паркинсоны из тех семейств, которые «сами покупают свою мебель» – это было и забавно, и точно, хотя, честно говоря, сказало больше о Драко, нежели о Паркинсонах.

Ей опять смутно захотелось, чтобы он пришёл. Конечно же, он был приглашен, – большинство слизеринцев были здесь, – и те, кто уже выпустился, и вроде Кребба с Гойлом – такие тупые, что не смогли этого сделать.

Это была вечеринка месяца – с учетом того, что родители Пенси отправились на какой-то министерский саммит, можно было делать всё, что в голову взбредет. А Драко всегда обожал вечеринки. Но это был тот, старый Драко – тот, с которым Блез выросла. Сейчас же он стал другим, чужим. Незнакомым.

Она вспомнила, как влажным августовским вечером – из тех вечеров, когда пот заливает глаза, – Драко пришел в её дом. Она нехотя откликнулась на звонок и пошла к двери сквозь рой крошечных вентиляторов, безуспешно пытающихся охладить раскалённый воздух. Распахнув её, она онемела: там стоял Драко Малфой.

Сколько хогвартсовских девушек грезили об этом? Перед ней стоял Драко Малфой – в джинсах и белой майке, обтягивающей его худощавый жилистый торс, в глазах поблескивали искорки лунного света. в довершение, он держал перевязанный лентой букет роз с бледно-желтыми лепестками. Лепестками цвета свежеотчеканенных галлеонов.

Блез откинула мокрую от пота прядь и замерла. в голове крутился рой потенциальных острот. Она сказала первое, что пришло ей на ум:

– Если тебе нужен дом Гойла, то он дальше по улице. Второй за поворотом.

– Последний раз, когда я дал Гойлу цветы, он их сожрал, – на лице Драко не дрогнул ни один мускул.

– Что же ты тут делаешь, Драко?

Он улыбнулся ей. От этой улыбки, полной ангельской злобности и плотоядного озорства, у неё всё внутри перевернулось. в ней прозвучал безмолвный намек на шёлковые ленты, карамель и бесконечные ночи, пропитанные потом страсти.

– Я пришел дать тебе денег.

Он протянул ей цветы, и она приняла их. Несколько лепестков осыпались золотистым дождем – и обратились в золото, ударившись об пол. Золотые галлеоны покатились к её ногам.

Блез крутанула в пальцах обнажённый стебель, лишившийся былой красоты.

– О чём это ты, Драко?

– У меня есть для тебя предложение, – пояснил он. – Я могу войти?

Она посторонилась, пропуская его в прихожую. Проходя мимо, он мимолетно коснулся её и, войдя, состроил насмешливую мину, опустив глаза к своей промокшей от пота и прилипшей к телу майке. Блез мысленно благословила душный жаркий вечер.

– Тут жарковато, – заметил он.

– Мы сейчас не можем позволить себе Охлаждающих Заклятий, – напрямик ответила она.

– Что ж, – губы Драко дрогнули в кошачьей улыбке. – Это теперь не должно больше тебя волновать.

Он поддразнивал и провоцировал её, получая от этого удовольствие. Они посплетничали о слизеринцах, посмеялись над гриффиндорцами и заключили сделку, скрепив её рукопожатием. А потом он поцеловал её в саду, среди засохших розовых кустов.

Она сохранила и сберегла воспоминание об этом: Драко Малфой не кидался поцелуями каждый день.

На самом деле, в их соглашении поцелуи оговорены не были. Он целовал её иногда. Они часами просиживали вместе в комнате, чтобы сделать их связь болеё убедительной для окружающих. Он, по большей части, занимался в это время домашним заданием, а она смотрела на него. Он был прекрасным студентом – аккуратным, внимательным, схватывающим на лету, выполняющим необязательные дополнительные исследования только из интереса. Аккуратные строчки выбегали на пергамент из-под его пера, он работал, не обращая на Блез внимания. в редкие минуты, когда он замечал её, он был с ней вежливо-прохладным. Никакой нежности.

Растянувшись на его кровати, она наблюдала, как он пишет. Или смотрит в окно. Или заказывает одежду из магазинов Диагон-аллеи. Иногда он примерял одежду – она говорила, идет она ему или нет, – последнеё, честно говоря, случалось очень редко. Эти маленькие просьбы доставляли ей удовольствие, – казалось, они сближали их: ведь он бы не спросил её мнения, не будь оно важно для него? Только потом она осознала, что он никогда не прислушивался к её советам: он оставлял то, что ему нравилось, и отсылал обратно то, что не приходилось ему по вкусу, – он улыбался ей, но никогда не слушал её по-настоящему.

Иногда они делали и другие вещи. Долгие часы наедине в его комнате – что-то непременно должно было произойти. И иногда происходило. Он был довольно сговорчивым, однако никогда не проявлял чрезмерного энтузиазма. Она познала изгибы и линии его тела, запомнила его бледную кожу со шрамами в нескольких местах: в виде полумесяца – под глазом, зубчатый – на левой ладони, серебристое, словно выжженное, сияние вдоль предплечья… Ей нравились его тонкие изящные ключицы, пушистые виски, она знала все чувствительные точки на его запястьях, знала, как бьётся жилка у него на шеё, когда он целует её, знала, как опускаются его ресницы, когда он закрывает глаза – значит, ему нравилось то, что она делала… Он прятал лицо, закрывая растопыренными пальцами глаза; иногда она останавливалась, чтобы сказать «Посмотри на меня, Драко…» – он убирал руки, садился – и на этом всё заканчивалось.

Он никогда не склонял её к физической близости и, когда она прекратила дарить ему себя, он этого словно даже не заметил. Она чувствовала, что он был внутренне рад, что она не навязывается и больше не предлагает себя: ему не приходилось давать ей от ворот поворот – это было бы неловко, а Драко ненавидел неудобные и неловкие ситуации. Она пребывала в изумлении: Драко не был похож на парня, не интересующегося девушками, его тело немедленно откликалось на её прикосновения, на положенные ему на плечи руки – откликалось, как откликается тело любого семнадцатилетнего юноши, но его разум… он витал в каких-то облаках, он был где-то далеко…

Именно так и было – он отсутствовал, он всегда отсутствовал. Она обратила внимание на то, что он стал другим, он постоянно менялся, это замечали и другие слизеринцы, но она, проводившая с ним так много времени, видела это, как никто другой. Он изменился. в нем еще оставались его былое высокомерие, остроумие и блестящая язвительность, но язвительность стала не такой изящной и рискованной, а остроумие притупилось, словно стеклянный кинжал стал серебряным ножом.

Прошло еще несколько недель, прежде чем, она поняла причину происходящих в нем изменений. в октябре Флитвик, кажется, – если она всё правильно помнит – наложил на Драко взыскание за использование на уроке Прозрачного Заклинания Vestatum, которое Драко применил к Невиллу Лонгботтому – все тогда увидели куда больше Лонгботтома, чем это было необходимо.

За это Драко было назначено недельное домашний арест и ежедневная уборка в классе в обеденное время.

Ей пришло в голову, чтоб неплохо бы принести ему чего-нибудь поесть: наверное, так и должна была поступить настоящая подружка. Это бы укрепило все подозрения относительно их взаимоотношений. Во всяком случае, именно так она себе и твердила, заворачивая сэндвичи в салфетку и поднимаясь наверх, к классу Заклинаний, на третий этаж.

Она сама не знала, что заставило её не сразу распахнуть дверь, а заглянуть внутрь сквозь зарешеченное окошечко – возможно, то, что она знала, что Драко не переносит сюрпризов, особенно, в её исполнении. Однако, на этот раз сюрприз был преподнесен ей. Драко и, правда, был в классе, он вытирал доску – методично, уныло, лениво, чуть отстранившись, чтобы не испачкать мелом свою дорогущую зеленую рубашку. Но он был не один. у него за спиной на столе сидел Гарри Поттер – жестикулируя, что-то рассказывал; его лицо было оживленным и веселым, он размахивал руками и смеялся. Это выглядело очень странно. Блез лихорадочно порылась в памяти, пытаясь сообразить, не было ли Флитвиком наложено взыскание и на Поттера, когда последний вдруг спрыгнул со стола и ткнул Драко указательным пальцем в грудь. Это был вовсе не враждебный жест: напротив, он был полон дружеского расположения и задора, он словно говорил» а ну-ка, посмотри на меня».

Драко стряхнул его руку – с такой улыбкой, что у Блез подогнулись колени. в этой улыбке не было ни злости, ни жестокости, ни тайной насмешки – ей и в голову не приходило, что Драко Малфой может ТАК улыбаться. Потом он поднял тряпку, которой вытирал с доски, и швырнул её в голову Гарри.

Через несколько минут Блез оторвалась от этой картины и, совершенно раздавленная, поплелась в слизеринское общежитие. Она была дочерью Пожирателей Смерти. За свои шестнадцать лет она повидала немало, но ничто в жизни не произвело на неё такого впечатления, как Гарри Поттер, пишущий осколком мела на спине фирменной рубашки Драко Малфоя «Поцелуй меня, я богач». И реакция Драко – он не проткнул Поттеру глотку своей палочкой, а вместо этого расхохотался, словно и, вправду, нашел такой поступок забавным.

Насколько Блез могла понять и догадаться, это могло означать только одно: они занимаются друг с другом сексом.

Блез была девушкой светской, почитавшей на своем веку книг и разбирающейся в Некоторых Вещах. И теперь сразу всё становилось понятным: почему Драко, один из самых желанных парней в школе, готов платить девушке деньги, чтобы та делала вид, что встречается с ним; почему девушка Поттера до сих пор оставалась ему Просто Другом – это была всего-навсего уловка, чтобы скрыть свои порочные страстишки.

Провалявшись в оцепенении несколько часов в постели, Блез решила, что, тем не менее, это все же не худший вариант. в конце концов, это же просто потрясающая сплетня, какой никто не слышал с тех пор, как директор Диппет был уволен со своего поста из-за слухов о его незаконных делишках с кальмаром, живущем в озере. Кальмару дозволили продолжать свое существование. Просто не нашлось охотников связываться с пятидесятифутовым чудовищем.

Но нет, теперь все было куда лучше: Гарри Поттер и Драко Малфой! Определенно, в этом что-то было: Поттер, конечно, был идиотом, любителем этих отвратительных гриффиндорских грязнокровок, однако уродом его назвать было нельзя. в нем было все – и лохматые черные волосы, и жилистое гибкое тело, и рысьи глаза, то холодные, то горящие зеленым костром, когда он злился. Вельветовые спортивные штаны, в которых он играл в квиддич последние два года, протерлись и продырявились в некоторых интересных местах и были объектом особо пристального внимания женского населения школы во время скучных игр. Честно говоря, она все время думала, что Поттер не из тех, кто в своей жизни уже занимался сексом… Но, видимо, она обманывалась в своих предположениях.

В конце концов, снедаемая невыносимым, порочным любопытством, она позаимствовала мантию-невидимку Пенсии, и начала всерьез следить за Драко. Узнай Драко, что она не спускает с него глаз, он бы её убил, но сейчас, в этом лихорадочном затмении, ей ни до чего не было дела: она должна была всё знать. Она хотела всё знать наверняка.

Она кралась за ним после тренировки по квиддичу – он вечером занимался в библиотеке, а потом отправился на Астрономическую башню…

Посмотрел на звезды и спустился вниз.

Все это было очень странным.

Слежка принесла определенные плоды: между ним и Поттером, и впрямь что-то было: они старались побыть вместе каждую свободную минутку. Они вместе занимались. Фехтовали. Когда Драко получил на экзамене по зельям сто десять процентов, он похвастался Гарри. Тот в ответ сказал что-то язвительное, и Драко пнул его в голень. Когда Гарри обзавелся модернизированной моделью метлы, он пришел и продемонстрировал её Драко. Тот в ответ тоже сказал что-то язвительное, на что Гарри затолкал в карман Драко бумагу, в которую метла была упакована. После этого Драко взял и выкинул метлу в окошко. Пролетев несколько этажей, она приземлилась на жалобно взмяукнувшую миссис Норрис. Драко взорвался хохотом, и Гарри оттащил его от окна.

Где-то в это время Блез узнала, что Гарри Поттер также является обладателем мантии-невидимки.

Но они никогда не прикасались друг к другу – в ТОМ смысле. Им было легко и спокойно друг с другом, Блез раньше не замечала такого у мальчишек. Когда однажды, занимаясь, Гарри уснул в библиотеке, Драко взял его перо и с выражением ликования и безумной радости на лице исписал всё его предплечье похабными выражениями. Когда Гарри хотел, чтобы Драко умолк, он просто закрывал ему ладонью рот. Так что – да, они прикасались друг к другу: толкались, дёргали друг друга за шиворот, таскали друг у друга записки, ели с одной тарелки – словом, в их поведении не было ничего, что могло бы подтвердить эту оскорбительную сплетню.

Блез расстроилась: она не могла классифицировать их отношения, не могла понять их. Если он спит с Поттером – это одно. Да, несколько странно, – и, тем не менее, это можно понять: Гарри великолепен, а этими глупыми мальчишками, как правило, движут гормоны. Но, судя по всему, всё куда серьёзнее. И, коль скоро это куда серьезнее, то, похоже, тут попахивает ошибкой Драко. Осознанным решением. Предательством.

И Блез, словно одержимая, стала следить за ними и на людях – но на публике они были прежними, брутальными и жесткими в отношении друг друга. Эта демонстративная пародийная враждебность казалась ей странной – словно она наблюдала, как кто-то уродует безобразным граффити прекрасную картину. Она могла только гадать, как они всё это выдерживают.

Однажды, во время Зелий, она вдруг заметила, как Драко улыбнулся, уставясь в стол, словно ему пришло на ум нечто забавное. Она бросила привычный взгляд в сторону Гарри, сидящего в другом конце класса, – и была поражена: тот улыбался точно так же. Они не смотрели друг на друга, у них не было явных причин для веселья… в следующие дни она все чаще и чаще замечала их одновременную реакцию… определенно, если бы такое было возможно… но нет, этого не бывает: не могут же они заглядывать в разум друг друга.

Она боялась сойти с ума, эта огромная тайна распирала её. Возможно, ей стоит сказать Драко о том, что она всё знает. Конечно, он мог за это свернуть ей шею… – и, тем не менее, она уже почти решилась, когда поняла, что не является единственным человеком, который в курсе происходящего.

…Начался урок Заклинаний, все уже заняли свои места, когда в класс в смятении вбежал Колин Криви и громким шепотом сообщил профессору Флитвику, что Гарри Поттер пропустит урок, потому что получил травму на тренировке по квиддичу и сейчас находится в лазарете.

И тут мгновенно произошли два события. Блез метнула быстрый взгляд на развалившегося за своим столом Драко. Он едва шевельнулся, но начал бледнеть на глазах и стиснул руку с такой силой, что острие пера впилось ему в ладонь. И тут она заметила, что кое-кто ещё сделал то же, что и она: Рон Уизли повернулся и уставился на Драко, на что последний метнул в него яростный взгляд и почти незаметно мотнул головой – и Рон, кусая губы, сел ровно.

Блез не успела удивиться, как открылась дверь, и вошла Гермиона Грейнджер. Она что-то негромко сказала профессору и двинулась на свое место рядом с Роном. Когда она проходила мимо, её сумка задела стол Драко и сшибла на пол его книгу.

– Грязнокровка криворукая, – прошипел Драко.

Гермиона с яростью взглянула на него:

– Кретин, – она громко хлопнула поднятой книгой об стол и, тряхнув волосами, пошла на свое место. Только тот, кто пристально – как Блез – наблюдал за ними, мог бы заметить, что между страницами книги теперь появился клочок пергамента, которого ранее там не было.

Позже она забралась в сумку Драко и нашла записку, которая гласила: «С Гарри всё хорошо, он просто сломал запястье, выпендриваясь в полете. в лазарет не ходи, там сейчас полно народу. И насчет страницы в учебнике по Защите ты ошибся – четырнадцатая, а не одиннадцатая. с тебя сливочное пиво. с любовью – Гермиона».

С любовью – Гермиона?!

Смятение Блез обратилось в кипящую горечь. Теперь, глядя на Драко и Гермиону, она увидела, как они смотрят друг на друга, как он смотрит на эту отвратительную уизливскую сестрицу, – и она поняла, что это совсем не то, что она себе напридумывала, – это был жуткий, грандиозный гриффиндорский заговор. Словно им мало того, что шесть лет подряд они выигрывают Кубок Школы! Теперь они хотят украсть у их факультета Драко Малфоя! Драко – самого лучшего из них, самого умного и красивого, который всегда давал слизеринцам повод для гордости, хотя они и оставались без этого чертового Кубка школы по квиддичу.

Мысль об этом была ненавистна, с этим невозможно было смириться, невозможно было понять и, вертясь ночью в кровати, мучаясь от бессонницы, она вдруг осознала, что это куда больше, чем просто позор для факультета, куда больше, чем ужас, ожидающий Драко, когда остальные слизеринцы сообразят, что к чему. Куда больше, чем гнев Пожирателя Смерти.

Мягкость, появившаяся у Драко в последние месяцы, – это была не просто мягкость; он потускнел и затупился, это мог заметить любой, кто по-настоящему знал Драко. Мечтательность в глазах, улыбка без намека на былую жестокость, голос, лишившийся своих металлических ноток. И все это было потому, что он любил их. Он, Драко Малфой, никогда никого и ничего не любивший, – ни человека, ни место, ни предмет – он любил.