Текст книги "Трилогия о Драко: Draco Dormiens, Draco Sinister, Draco Veritas"

Автор книги: Кассандра Клэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 120 (всего у книги 157 страниц)

– Так, время пошло, Забини, – Драко бросил взгляд на циферблат своих часов. – У тебя пятьдесят секунд.

– Драко…

– Сорок семь секунд.

– Твоя жизнь в опасности, – выпалила Блез, подавив раздражение.

Эти слова произвели совсем не такой эффект, как она ожидала: Драко удивлённо вскинул глаза и вдруг разразился хохотом. Он буквально задыхался от смеха – пришлось даже прислониться к одному из шестов, поддерживающих навес.

– Я не шучу, – прищурилась Блез.

– Да… я… знаю… – задыхаясь, ответил он. – Достаточно просто… взглянуть на твоё лицо. Такое серьёзное… Ты беспокоишься обо мне – обалдеть можно!

– Малфой, прекрати немедленно! Ты просто идиот, а в ближайшее время, если не выслушаешь меня, станешь вдобавок не просто идиотом, а мёртвым идиотом. И мне совершенно не будет жаль.

– Ага, – выдохнул он, – точно. Чёрный цвет был всегда тебе к лицу, – хохот перешёл в захлёбывающийся кашель, Драко стоял, прислонившись к опоре, и пытался отдышаться. – Знаешь, хочу тебя поздравить: видимо, ты сделала большой шаг в своём развитии, коль скоро снизошла до того, чтобы сообщить, что чья-то жизнь в опасности.

Блез была в смятении.

– Ты рехнулся.

– Вот-вот, – он пришёл в себя, чему Блез была несказанно рада, его лающий смех абсолютно ей не понравился. – Блез, дорогая, ангел мой, ты напрасно теряешь время.

– Нет, – возразила она. На публике он всегда вёл себя с ней так, словно, она дитя малое, называя её то деткой, то дорогушей, то ангелом, то милашкой – и всегда как-то ядовито-оскорбительно. – Ты уже знаешь. Я не могу понять как… Пенси сказала, что ты не … Вот только не надо делать из меня непроходимую дуру.

Эффект от её слов был довольно странен: усмешка с губ пропала, глаза прищурились:

– Пенси?! Так-так, думаю, тебе лучше всё мне объяснить.

Поколебавшись, она всё ему рассказала: и про защитные заклятья, которые были у детей тех, кто когда-то входил в ближайший круг Тёмного Лорда, – разные заколочки-пуговки-серёжки, содержащие кусочки чешуи и шкуры василиска. И про то, что Пенси как-то попросила у организаторов дополнительную заколку, но ей отказали и, судя по всему, Пенси сама занялась изготовлением того, что ей было нужно. И про то, что сказала Пенси – что, в случае необходимости, она, не задумываясь, добьёт Драко. И про то, как Блез поймала Маркуса и заставила его всё объяснить, что он и сделал – неохотно, но подробно, благодаря чему удалось свести концы с концами.

О том, как она после этого запаниковала, и обиделась на Маркуса, Блез умолчала. Когда она закончила, Драко, судя по виду, был не слишком-то благодарен за новости: в его глазах лишь мелькнул слабый интерес.

– Так, значит, если я не умру от яда в понедельник, карательный отряд Вольдеморта придёт за мной во вторник. Невелика разница.

– Не понимаю, при чём тут яд? Но что-то не похоже, чтобы ты боялся смерти…

– Боюсь. Ужасно. Но… знаешь, осознание приближающейся смерти даёт такую свободу – словно, ты не обязан отвечать за последствия. Такое чувство, словно можешь в прозрачных трусах ворваться в Большой Зал и заорать, что МакГонагалл спит с гигантским кальмаром – и тебе всё сойдёт с рук. Только не подумай, что именно это я и собрался сделать. Так, говоришь, значит, это Пенси была одной из тех, кто подстрелил меня?

– Это она так сказала, – ответила Блез.

– И как долго ты уже об этом знаешь? – резко спросил он.

– Недавно, – Блез отвела глаза в сторону. – И не сказала, а только намекнула…

– Ты никогда мне не говорила. А я-то думал, ты меня любишь, – усмехнулся он.

Оцепенев от бешенства, Блез даже не смогла вздохнуть – она всегда надеялась, что он не догадывается о её чувствах к нему. И то, что это оказалось не так, выбило девушку из колеи. Терпение с грохотом лопнуло, и она взорвалась:

– Люблю тебя? О, ну, конечно же! Но это не значит, что я ослепла от любви и не вижу, кого именно люблю. И не понимаю, что ты чувствуешь ко мне. А ты меня не любишь.

– Да, не люблю.

– То-то и оно. Может, я решила тебя так наказать. Или ненавидела тебя – чуть-чуть – за то, что ты меня не любишь? Знаешь ли ты, каково это – любить того, кто не любит тебя?! Чтобы понять, через это нужно пройти. Можно подумать, что ты мне всё рассказываешь.

Драко молчал, глядя в сторону, и молчание было куда страшнее, чем, если бы он перебил или заорал на неё.

– Ах, да – ты же ненавидишь, когда тебя в чём-то обвиняют, – горько вздохнула Блез. – Как же я могла позабыть?

– Дело не в этом. – Драко поднял глаза, и у неё появилось ощущение, что он заметил её только сейчас. – Просто, мне никогда не приходило в голову, что я с тобой поступаю неправильно. Прости.

Блез замерла. Какая-то часть её упиралась, не желая принимать извинения, – после всего того, что он сделал с её любовью, это казалось сущим пустяком. И она всё ещё злилась. С другой стороны, девушка была вынуждена признать, что он не заставлял её влюбляться, – она сама сделала выбор, ведь он спас её. А ещё он был чудо, как хорош, а она – достаточно неугомонна и всегда хотела чего-то «этакого». И он как раз и был «этаким».

– Может, ты захочешь помочь и моим друзьям? – спросил он.

– Только не надо пытаться меня оскорбить, – вскинула подбородок Блез – Я им уже помогла.

– Да, я в курсе, что ты выяснила, где находится Нора. Сможешь ещё раз найти туда дорогу?

– Если в этом есть необходимость.

– Есть. Я бы хотел, чтобы ты переговорила с Джинни.

Блез внутренне передернулась. Да, Гермиону она не любила, но, скрепя сердце, всё же уважала. Как ни крути, та была исключительной. А бестолковая Джинни Уизли и то, как она пялилась на Драко… – её от этого просто тошнило.

– И о чём же я должна с ней разговаривать?

– Передашь ей всё, что рассказала мне, – написав на клочке пергамента вытащенным из кармана пером несколько слов, Драко свернул его и сунул Блез. – И передай ей вот это, а то она не поверит, что тебя послал я.

– А что, если я прочитаю? – сухо поинтересовалась Блез.

– Знаешь, что говорил мой отец? Не подглядывай в замочную скважину, а то можешь расстроиться от увиденного, – уголки губ Драко чуть приподнялись. – Читай, если хочешь.

– Я уже расстроилась.

Он улыбался, и в выражении его лица, в его взгляде неожиданно появилась удивительная мягкость:

– Не устаю тебе удивляться: встала на сторону добра. Спасаешь мир. Надо же…

– На весь мир мне наплевать. Для меня важен ты. Ведь я всё ещё люблю тебя. Меня не волнует, любишь ли ты меня в ответ, ты испорченный эгоист и – Господь свидетель – не заботишься ни о ком, кроме себя. Наверное, ты не заслуживаешь любви – и всё же я люблю тебя, и только это имеет для меня значение. И вообще, – это моё дело.

Драко чуть склонил голову, не сводя с неё нервирующего взгляда, полного осознания чего-то… Его лицо, знакомое ей до последней чёрточки, оставалось лицом чужака: она знала о том, что под глазом у него шрам – но не ведала, откуда тот взялся.

– Я всегда говорил, что ты такая же, как я.

Блез засунула его записку в рукав.

– Я отправлю сову. Расскажу, что там поведала Джинни, – он кивнул, к её удивлению, вдруг коснулся её лица и, откинув волосы, поцеловал в щёку. В этом поступке не было ничего романтического, но она была просто потрясена. – Спасибо. Только никаких прозрачных трусов.

– Договорились, – слабо улыбнулся Драко.

Блез развернулась и пошла прочь, когда её вдруг окликнули. Не Драко. Это был женский голос. Повернувшись, она увидела торопящуюся к ней Гермиону, закутанную в тёмный зимний плащ.

– Тебе чего? – нахмурилась Блез.

Чуть запыхавшись, Гермиона остановилась перед Блез и подняла голову.

– Хочу показать тебе вот это, – Гермиона откинула назад капюшон, и зелёные заколки сверкнули в её буйных локонах. – Я хочу, чтобы ты знала, что я ношу их.

– Замечательно. Приятно видеть, что не все гриффиндорцы законченные идиоты, как кажется на первый взгляд.

Гермиону не смутили резкие слова, что позволило Блез предположить, что та уже привыкла к выходкам Драко.

– Я хочу, чтобы ты знала – я тебе верю.

Блез было нечего сказать – она молча кивнула и быстро пошла прочь, чтобы Гермиона не успела заметить, как покраснела слизеринка. Ведь слизеринцы не краснеют.

* * *

Гарри никогда в жизни не задумывался о том, какими могут быть номера в волшебном борделе, так что первая мысль при взгляде на них была довольно странной: «Никогда бы не подумал».

И впрямь, – даже в том лихорадочном обалдении, в котором он находился, Гарри поразился пустоте, столь бросающейся в глаза, по сравнению с богатством и яркостью коридора. Провожатый подвёл его к двери, номерок на которой сообщал, что это комната 34. Замка не было: юноша тронул кубиком дверную ручку, и дверь распахнулась.

Обстановка внутри была строга в своей лаконичности: деревянные стены и пол, камин. Стол с элегантным золотым письменным прибором – перо, чернильница, пергамент. Окно, задрапированное тяжёлыми шёлковыми занавесками, не пропускающими свет. И – конечно же – кровать, покрывало на которой было единственным ярким пятном во всей комнате: бархатное фиолетовое покрывало с золотыми буквами ПК.

Оцепенев, Гарри снова услышал в своей голове усталый и напряжённый голос Драко, обрывки того разговора, что вели они на промёрзшей башне Поместья. «Я всегда знал, что отец связан с кучей отвратительных вещей: контрабанда единорогов, драконьей крови, бордели с многосущным зельем…»

– Этой комнатой не пользуются, – юноша неловко топтался в дверях, переминаясь с ноги на ногу. – Звукопоглощающим чарам нужен ремонт, так что ты не должен шуметь, – в том, как он стоял и как смотрел на Гарри, было что-то странное, но Гарри никак не мог понять, что именно, – поскольку у него не было сил ни рассматривать его, ни смотреть в упор. – Я буду к тебе заглядывать. Но остаться не могу.

– И не нужно, – ответил Гарри, рассматривая комнату. На одной из стен была картина: женщина в синем платье, падающем с плеч. Она ему подмигнула, и Гарри отвёл взгляд. – Поспать бы, – вслух подумал он. – Хотя бы пару часиков, пока я не смогу уйти. Это будет безопасно, если я посплю?

– Не думаю, что что-то произойдёт. Ручаться, конечно, не могу, но постараюсь. Если что, я приду и скажу тебе.

– Хорошо. А ты ещё будешь выглядеть так же?

– Да, я должен. Тебе это ненавистно? – юноша встревожено смотрел на Гарри, и тому пришлось сделать над собой усилие, чтобы поднять на него взгляд. Внутри что-то дрогнуло: хотя и не так, как во время его прошлого опыта с многосущным зельем. Он знал, что всё дело в магии – и только – это лишь колдовство, раскинувшее свой тонкий покров над реальностью. И всё же ничего не менялось: незнакомец стоял перед ним в облике Драко, смотрел на него глазами Драко, поджимал губы Драко. Но было в его лице и взгляде то, что Гарри никогда не видел в глазах Драко. Страх.

– Мне это не просто ненавистно. Мне это ужасно ненавистно. Ты меня боишься?

– Да. А что, разве есть те, кто тебя не боятся?

Гарри прислонился к каминной полке, тепло от огня просачивалось сквозь одежду, голова была чугунной, кости казались сосульками, всё болело. Больше всего сейчас ему хотелось лечь и завернуться в одеяло. Усталость и холод – вот единственное, что существовало, он не мог вспомнить, испытывал ли в жизни что-то иное.

– Так значит, ты, поэтому мне помогаешь? От страха?

– Нет, – поколебавшись, юноша шагнул вперёд и, к вящему удивлению Гарри, опустился на пол у его ног. Гарри стиснул край каминной полки.

– Ведь ты же – Гарри Поттер, – затараторил юноша, не поднимая глаз от пола, – ты всем известен. Тёмный Лорд поубивал бы всех нас, если бы не ты. Когда я рос, мы праздновали твой день рождения – все праздновали. Наверное, оттого, что я здесь работаю, ты думаешь, что я такой же, как они – Пожиратели Смерти… но нет, мы не такие – мы самые обычные колдуны и ведьмы. Дело в деньгах. А мы никого не обижаем, никому не приносим боли. Я не хочу, чтобы вернулся Тёмный Лорд – даже больше тебя… больше кого бы то ни было. Каждый из нас должен помогать тебе. И поможет – наверное, почти каждый. Я сделаю всё, что смогу.

Гарри понимал, что должен как-то выразить свою благодарность – но не мог. Мысль о том, что кто-то стоит перед ним на коленях, была совершенно ужасной, не говоря уж о том, что это был Драко – хорошо, пусть не Драко, а всего лишь кто-то, носящий его лицо, – всё равно в происходящем было что-то кошмарное.

– Не надо, – жалобно произнес Гарри. – Поднимись с пола… Прошу тебя – встань.

Юноша поднял к нему лицо.

– Ты понял, что я – не он. Ты ведь сразу понял – но как?

– Почти сразу, – поправил его Гарри. «Дело в том, как ты произнёс моё имя», – подумал он, но вслух не сказал. – Ты поцеловал меня.

– А, – кивнул мальчик. – Вот и верь после этого слухам.

Гарри пискнул и отшатнулся от камина. Теперь одна часть тела у него просто плавилась от жара, тогда как другая оставалась ледяной.

– Прошу, встань на ноги. А то мне неудобно, – повторил он.

Юноша неловко поднялся – ему явно недоставало грации Драко. Гарри внутренне поморщился, но сдержался.

– Прости, просто, я хотел дать тебе понять, что ты можешь доверять…

– Я доверяю тем, кто стоит доверия. Если ты, действительно, хочешь помочь мне…

– Хочу, – кивнул юноша.

Гарри вытащил из кармана маленький железный ключик.

– Знаешь, где находится Кингс-Кросс?

Естественно, он знал, и после многократных обещаний вернуться как можно скорее и принести вещи Гарри, юноша, к великому облегчению последнего, наконец-то, ушёл.

Наверное, по сути, он – неплохой парень, – вяло подумал Гарри, опускаясь на пол перед огнём, – если отбросить его занятие проституцией… Хотя, собственно, какая разница, кто он, какой он. Гарри просто не мог смотреть на него – к горлу тут же подкатывала тошнота.

Он вспомнил себя под воздействием многосущного зелья, вспомнил ощущение странности, когда он смотрел на своё – и вовсе не своё – тело, на эти чужие, но теперь его руки… Все эти мелочи, вызывающие оторопь: и новая длина ресниц, и удлинившиеся пальцы – каждый день его ждали тысячи ошеломляющих новинок и открытий. Но всё это было сущим пустяком по сравнению со взглядом на знакомое лицо – знакомое, как своё собственное, – и осознанием, что за ним стоит чужой разум, чужой дух. Только тут он понял, каково было Гермионе, когда они с Драко поменялись телами, и вспышка вины и мысль о том, каким же он был ослом по отношению к ней, пронзили его тело и разум.

От огня Гарри разморило, сил добраться до кровати уже не было: растянувшись у камина и подложив руки под голову, он закрыл глаза.

* * *

Сначала о странном поведении молодой супруги поползли слухи среди слуг. Домашние эльфы её так, просто, боялись – у них даже уши дрожали, когда она проходила мимо, они бросались врассыпную при её приближении. А слуги-люди её возненавидели: женская часть прислуги умирала от ревности, а когда даже любимый слуга заявил, что собирается оставить службу в его доме, колдун не выдержал:

– Да в чём дело? – возопил он на бедолагу. – Или же все мои слуги разом потеряли рассудок?

Призвав себе в помощь всю свою смелость, слуга ответил:

– Дело в вашей жене, сэр.

– Я не понимаю, – колдун в ярости заломил руки. – Разве она жестокая госпожа, разве она бьет и унижает вас?

– О, нет, хозяин, дело не в этом.

– Тогда в чем?

– Она – не человек, сэр.

В последовавшей за этим заявлением неприятной тишине колдун чуть не испепелил взглядом слугу, флегматично изучающего свои башмаки.

– Что это значит, – наконец-то, вернулся на землю волшебник, – не человек?

– Сэр, она – носферату. Демон. Дьявольское отродье.

– Но ведь она дочь весьма уважаемого семейства, – возразил колдун.

– Господин, я навёл справки. В той семье не было дочерей. Она не та, за кого себя выдает.

– Ты врёшь! – взбесился волшебник, прогнал слугу с глаз долой, велев охране избить его напоследок. Но произнесённые им слова никуда не делись – как это часто бывает с истиной. Дни сменяли друг друга, но слова всё никак не шли у него из головы.

Значит, она – демон. Дьявольское отродье. Вот так теперь он думал о своей молодой жене. Он размышлял о её аллергии на солнечный свет, о том, что никто и никогда не видел, как она ест. Он думал, что она на дух не переносит золото – металл, столь ненавистный демонам, – ведь оно так напоминает презираемое ими солнце. Он смотрел на её черные волосы и белую кожу. И, в конце концов, маленькие росточки сомнений начали пробиваться сквозь его сердце. Они становились все кустистей и кустистей, на них появились листья – и в результате в этой чаще задохнулась и сама любовь, и даже воспоминание о ней.

* * *

Мама, папа, дорогие, – вы даже представить себе не можете, как порадовал меня тёплый приём тех новостей, о которых я вам рассказал. Только теперь я понял, что должен быть честен с вами до конца. Понимаете, дело в том, что в последнем семестре у меня были большие проблемы с наличными, поэтому я пополнял свои карманные деньги, снимаясь в порнографических фильмах. Теперь мне за это так стыдно, что я не смею показаться вам на глаза.

Я понимаю, что вам будет непросто… Но, если соскучитесь по мне, возьмите напрокат «Одичавших от страсти», «Поучись этому у гиганта» и «Квиддич через зад» – правда, я там только статист. Обратите внимание на парня в поварском колпаке во время оргии на кухне. Это я.

Понимаю и принимаю, если вы никогда не захотите впредь видеть меня.

Ваш сын

Симус.

Свернув письмо, Том с очаровательной улыбкой протянул его портье Полночного отеля.

– Не могли бы вы найти для меня сову, чтобы послать письмо, мой милый… – прищурившись, Том рискнул предположить, – гоблин?

Портье, улыбнувшись, продемонстрировал ряд острых металлических зубов.

– Сэр, мы будем счастливы о Вас позаботиться. Что касается комнат, сейчас свободны только те, что наверху, в подземельях всё занято. Вы бы хотели номер на полночи или на ночь целиком?

– Целиком, – кивнул Том, удовлетворённо осматриваясь: клуб, и впрямь, не поменялся за полвека. Те же аляповатые хрустальные люстры, скабрезные картины на стенах. Ароматизированные свечи горели перед триптихом, на котором обнажённые нимфы играли и плескались в водоёме. Том приподнял бровь: нимфы были очень даже ничего, но совершенно не в его вкусе.

– У вас очень мило, – заметил он.

– «Полночный клуб» – предмет нашей общей гордости, – подмигнув, сообщил гоблин. – Сэр, к сожалению, я должен попросить Вас оставить палочку. В наших стенах волшебство не допускается.

– О, я понимаю – конечно, – Том с трудом сдержал усмешку, вытаскивая из кармана и протягивая портье палочку Симуса. Наверняка под столом они держали каталог с фотографиями всех зарегистрированных магидов. Симуса Финнигана среди них не было, и быть не могло. Том безо всякого сожаления проследил, как гоблин запирает его палочку в шкаф.

– А теперь, сэр, что касается Вашего сопровождения… – деликатно начал гоблин.

– Сопровождения, – на губах у Тома появилась улыбка, о которой он тут же пожалел. – А, Вы хотите знать, хочу ли я проститутку?

– Сэр, мы предпочитаем не использовать эту терминологию, – гоблин явно выглядел огорчённым. – Это несколько старомодно.

– Я тоже, – кивнул Том, – весьма старомоден в отношении некоторых вещей. Так что вы можете мне предложить?

– О, в Вашем распоряжении прекраснейшие девушки – выбор за Вами, – пропел гоблин, – самые прекрасные девушки и, разумеется, прекрасные юноши.

Том покачал головой.

– Нет, я хочу нечто особенное. Особенную девушку.

– Ну, разумеется – в Вашем распоряжении и знаменитые ведьмы с колдунами, стоимость которых зависит от того, насколько трудно достать их… ингредиенты. Вы удивитесь тому, сколько квиддичных игроков продается на чёрном рынке – немного золота и никаких вопросов. Но если вы хотите, скажем, Гарри Поттера… нам приходится идти на весьма специфические кражи. Так что…

– Я же сказал, что хочу девушку, – перебил его Том. – Ваши знаменитости меня не волнуют. Он размотал обвившийся вокруг безымянного пальца волос и протянул его портье. – Эту девушку.

Гоблин бережно принял волос из рук Тома.

– Чудесные рыжие волосы… Девушка так же чудесна?

– Вполне, – бесстрастно ответил Том. – Кроме этого, у меня есть дополнительные пожелания.

По мере того, как Том говорил, желто-зелёные глаза гоблина всё расширялись и расширялись от удивления; он замер, не донеся руку до ключа от комнаты двадцать восемь.

– Сэр, это потребует какого-то времени. Как минимум – несколько часов.

– Я вас не тороплю, – успокоил его Том, с улыбкой протягивая руку за ключом. – Я всё равно собирался почитать.

* * *

В тот миг, когда Том отпирал дверь комнаты двадцать восемь. Гарри лицом вниз лежал и грелся у камина в своём номере. Тепло шло, словно, сквозь него, он уже взмок от пота и теперь дрожал. Если бы ему не было так плохо, он бы давно понял, что у него жар. Честно говоря, очень немногие люди могут без последствий бегать под ледяным дождём, не спать сутками, путешествуя на огромные расстояния. И Гарри явно был не из их числа.

Но сам он об этом не подозревал. Единственное, что он понимал, – это то, что никак не может согреться, хотя лежит прямо у огня. И никак не может заснуть, сон удалился в какие-то заоблачные дали. Мысли разбегались в разные стороны, но всё становилось ясным и понятным, одновременно неся облегчение и тревогу.

Перед глазами в этом разбухшем от дождя переулке стоял юноша, которого он принял за Драко. Было так странно, когда тот его поцеловал, – но это не испугало и не удивило Гарри. А испугал и удивил его взгляд «Драко», когда тот разговаривал с ним: словно Гарри был пустым местом. Гарри не привык к такому взгляду – Драко всегда смотрел на него так, словно он был центром мира.

Перевернувшись на спину, Гарри уставился в потолок, на гладкой поверхности которого плясали тени и отблески пламени. В голове звучал голос Драко, невнятный, дремотный:

– Ты посидишь со мной?

– Да, я посижу.

Но он не остался, и получилось так, что последнее, что он сказал Драко, оказалось ложью. Гарри передёрнулся. Одежда чуть подсохла. Желудок завязался узлом. Он мечтал снова услышать в голове этот голос.

– Это то, чего ты хочешь?

– Да – это то, чего я хочу.

– Что ж, тогда я сделаю это.

Гарри снова заворочался и повернулся к огню, немедленно лизнувшему жаром его лицо, на что юноша не обратил никакого внимания. В костях поселился такой холод, что, казалось, теперь ему никогда не согреться. Память отбросила его назад, на замёрзшую башню: вот он присел на корточки рядом с Драко. Сверху на них лился лунный свет – яркий, резкий, ядовитый – как чистый спирт.

– Может, ты меня просто ненавидишь? – спросил Гарри, подрагивая от пробиравшего до костей мороза.

– Ненавижу? – переспросил Драко. – Я никогда не смог бы тебя ненавидеть.

Гарри не был уверен, что Драко сказал именно эти слова. Память, разум – они едва ли слушались его теперь: вот он стоит на коленях, держа в горсти окровавленные осколки. Он специально собирал стекляшки, не пытаясь поберечь руки, – он хотел порезов, хотел боли.

– Ты ненавидишь меня, – бросил он залитому луной коленопреклонённому юноше напротив, – Я всегда думал, что ты ненавидишь сам себя, но, возможно, всё дело в том, что тебе ненавистен именно я.

Он не смог вспомнить ответ Драко. Кажется, тот возразил… в голове крутились какие-то обрывки фраз. Эти воспоминания вызвали дурноту: господи, как у него язык повернулся сказать такую чушь?! Он вспомнил, как Драко пнул флакон с противоядием, разбив его вдребезги. Гарри тогда захлестнула ярость и слепое отчаяние: как он посмел, как он мог такое со мной сделать?! Конечно, на самом деле Драко не собирался ничего делать с Гарри, в противном случае это свидетельствовало о такой степени преданности, которой тот считал себя недостойным.

Да, конечно, дело было не в нём, да и не стоило обвинять Драко в ненависти – ведь он же сам понимал, что это совсем не так, ведь он же мог сказать совершенно чётко, когда Драко ненавидел его. Как раз тут, в промёрзшем переулке, юноша, разговаривая с «Драко», думал, что того переполняет ненависть. Гарри не ожидал этого, был сбит с толку, ведь он прекрасно помнил времена, когда они с Малфоем не переносили друг друга: тот бы, без сомнения, с упоением порвал ему глотку при первом же удобном случае и с улыбкой отправился восвояси. Гарри не представлял, что ощущает тот, кого ненавидят, – вернее, представлял, что это вряд ли может кому-нибудь понравиться. Однако тёмная, извращённая гордость где-то внутри него шептала, что на свете существовал всего один человек, способный заставить Малфоя полностью потерять его хвалёное самообладание; более того, иногда – пусть нечасто, но всё же – Гарри даже доставляло удовольствие доводить Малфоя: губы у того начинали забавно дергаться, кулаки, побелев от напряжения, сжимались и разжимались, словно Драко был готов кинуться на Гарри и придушить его.

Но иногда удержаться было просто невозможно: когда на пятом курсе Гриффиндор снова стал обладателем Кубка по квиддичу, Гарри попросил Добби, чтобы тот подошёл во время завтрака к слизеринскому столу и вручил Драко бархатную подушечку, на которой красовался маленький пластмассовый стаканчик. И записка: «Наверное, этот размерчик тебе подойдёт больше: Малфою от Г.Поттера»

Тогда Драко ничего не сделал, но чуть позже, торопясь на зелья, Гарри вдруг почувствовал, как кто-то схватил его за рукав, обернулся, и, не успев ничего сообразить, очутился под ближайшей лестницей, сбитый с ног. А Драко сидел верхом на нём и прилагал все усилия, чтобы разбить об каменный пол голову Гарри.

Гарри был удивлён гневу, почти ослепившему Драко, но кулачный боец из того был неважный: слизеринец всё больше занимался танцами и фехтованием, тогда как у Гарри была неплохая выучка: со времён издевательств Дадли он прекрасно умел уворачиваться от тумаков. Он пихнул Драко ногами, вывернулся и, сцепившись, они покатились, пинаясь, лягаясь, и осыпая друг друга ударами. Остановила их лишь дальняя стена: Драко коленями прижал Гарри к полу, метясь кулаками ему в голову. И в тот миг, когда Гарри уже собирался увернуться от удара, он понял, что единственное, чего ему сейчас хочется, – это, как следует врезать Малфою.

Гарри прекратил елозить и дёрнулся вверх – так резко, что обидчик не удержался и свалился. Гарри кинулся на него – теперь он сидел верхом, размахнувшись, он ударил Драко кулаком в лицо – раз, другой… На третий раз кулак оказался в крови; Драко зажал рукой горло Гарри, пытаясь задушить его, шаря между ними второй рукой. Гарри понял, что тот ищет свою палочку, и поступил так, как поступил бы Дадли – резко и со всей силы дёрнул коленом вверх. Драко задохнулся, Гарри отпихнул его прочь и поднялся на ноги, сжимая палочку врага в окровавленном кулаке.

Задыхаясь от боли, Драко лежал на полу. Наконец, он с трудом поднял голову и взглянул на Гарри; и глаза его распахнулись, когда он увидел свою палочку в руках гриффиндорца. Это была очень дорогая палочка красного дерева – Гарри не раз слышал, как Малфой хвастался, что та была изготовлена для его далёкого предка ещё во времена Тюдоров. Она была гладкой и прохладной на ощупь и как-то странно светилась.

– Хочешь, чтобы я сломал твою палочку, Малфой? – прорычал Гарри. – Интересно, что бы сказал на это твой отец?

Драко с трудом приподнялся на колени и взглянул на Гарри из-под упавших на глаза волос. Щека была разбита, кровь из расквашенной губы стекала на рубашку. Он всё никак не мог справиться с дыханием.

– А, ну… верни мне… палочку, Поттер… долбаный дурак…

Палочка издала певучий звук, напряжённо изогнувшись в пальцах Гарри. Она была гибкой, и всё же – приложи Гарри малейшее усилие – и она сломалась бы.

Драко не мог отвести от неё глаз, как ни старался, дыхание участилось, грудь вздымалась и опадала под рубашкой.

– Извиняйся, – велел Гарри.

Драко задохнулся от негодования.

– За что?

Внутри Гарри вскипела странная ярость, поразившая его своей неудержимой силой.

– За всё! – заорал он. – За то, кем ты являешься. За то, что ты мерзкий, скользкий, гадкий, ухмыляющийся расист, за то, что ты жалкий червяк! Так что быстро открывай пасть и извиняйся, а иначе я раскрошу твою палочку в щепки – я не шучу!

В повисшей тишине Драко взглянул на Гарри: долго, пристально, словно примериваясь – и на какой-то безумный миг Гарри показалось, будто тот, действительно, сейчас извинится или же сделает какой-нибудь примирительный жест… во всяком случае, было не похоже, что слизеринец попробует снова броситься на него… как вдруг Драко качнулся на руках вперёд и плюнул кровью прямо Гарри на ботинки. Гарри инстинктивно отступил назад, а Малфой снова уселся на пол, опустив голову и прикрыв глаза.

– Получи свои извинения, – прошипел он едва слышно. – Делай, что хочешь.

Гарри посмотрел на его напряжённые плечи, вцепившиеся в колени пальцы – юноша ждал хруста своей драгоценной палочки – подумал о Люциусе Малфое… и не смог сломать её.

Проклиная свое дурацкое малодушие, Гарри с размаху швырнул палочку на пол:

– Забирай! Забирай и катись с ней ко всем чертям!..

Драко рывком вскинул голову – в его глазах не было благодарности, одна сплошная чёрная ненависть. Он не шелохнулся, – ни чтобы поднять палочку, ни чтобы стереть кровь с губ. И когда он снова заговорил, было в его голосе что-то странное, словно он сдерживал крик. Или же плач.

– Почему ты никак не сдохнешь, Поттер? – свистящим шёпотом спросил Драко. – Почему… ты просто… не возьмешь и не сдохнешь… чтоб тебя?..

И переполнявшее его голос отвращение буквально ошеломило Гарри. Потом он понял, что их взаимоотношения с Драко были неравными: слизеринец было многократно чувствительнее его самого. Ведь Гарри никогда не питал к тому столь концентрированной ненависти. Всю её глубину и многообразие Гарри приберегал для Вольдеморта, испытывая к Малфою просто сильную неприязнь, ведь, в конце концов, он же не убивал никого из тех, кого Гарри любил. С таким же успехом можно было ненавидеть камешек в ботинке, стертую до крови ногу или навязчивую песенку, вертящуюся в голове.

И Малфой это понимал.

– Ненавижу тебя? Я никогда не питал к тебе ненависти, – искренне ответил Драко. Да, он не кривил душой – как раньше он не мог представить свою жизнь без ненависти к Поттеру, так теперь он не понимал, что значит ненавидеть его. Что бы он ни делал – любил ли, ненавидел ли – он делал это от всей души. Гарри так не умел и только-только начал осознавать, что из-за своей бесчувственности может причинить Драко боль, не желая того.

В груди, словно, что-то взорвалось, Гарри вдруг осознал, как нечестно всё происходящее; ему захотелось кинуться на поиски Драко, схватить его, тряхнуть и объяснить – то, что когда-то они были неравны в ненависти, вовсе не значит, что теперь они навсегда обречены на неравенство во взаимоотношениях. Судьба и история, столетия, не приносящие никаких изменений, – Малфой верил им, тогда как для Гарри эти слова ничего не значили: когда ему был год, жизнь, шедшая своим чередом, повернулась к нему спиной. И теперь ему хотелось сказать Драко, что не существует единственной дороги, что путей много…