Текст книги ""Самая страшная книга-4". Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"
Автор книги: авторов Коллектив
Соавторы: Елена Усачева,Михаил Парфенов,Олег Кожин,Дмитрий Тихонов,Александр Матюхин,Александр Подольский,Евгений Шиков,Анатолий Уманский,Евгений Абрамович,Герман Шендеров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 59 (всего у книги 299 страниц)
Дорогу он срезал у местной стихийной свалки – когда-то тут был пустырь, но рядом построили дом, новоселы стали стихийно делать ремонты и сносить строительный мусор сюда. Позже к строительному мусору прибавился хлам из окрестных домов – и теперь свалка радовала глаз пустыми бутылками, картонными коробками, старыми матрасами, битыми унитазами и пакетами с объедками. Последние облюбовали бродячие псы – так что стабильно раз в полгода после очередного эпизода с покусанными сюда приезжала служба отлова.
Тяжелую сладковатую вонь – будто где-то гнили мокрые бархатные шторы, политые липовым медом, – он учуял через сто метров. К горлу подкатил комок, рот наполнился густой липкой слюной. Кто-то сдох здесь неподалеку – и сдох явно давно, успев разложиться и, судя по запаху, протечь. Может быть, в окрестных домах травили кошек, может быть, местные догхантеры раскидали колбасу с изониазидом. А может быть… Валера сбавил шаг. Может быть, какой-то бомж отдал концы? Бездомных в окрестностях не водилось, но тем не менее…
Он в растерянности остановился.
Не то чтобы он боялся трупов – к ним он был равнодушен. Просто придется же вызывать полицию, идти свидетелем, выслушивать неудобные вопросы… Он почесал затылок. Время поджимало. Холодные липкие пассажиры на одной чаше весов – на другой труп и теплая встреча в полиции. Ладно, была не была!
Вонь усиливалась с каждым шагом. Она уже напоминала огромное ватное одеяло, которое окутывало Валеру, – и казалось, что в этой вони меркнут и затихают даже звук, цвет и свет. Его уже не тошнило – просто сердце делало на один удар меньше и дыхание стало слабее и мельче. Он попытался поднести руку к лицу, чтобы перекрыть вонь, – но, наоборот, всколыхнул муть миазмов, и те рванули ему прямо в желудок густой плотной струей.
Блевал Валера долго, успев в подробностях рассмотреть не только завтрак, но и вчерашний ужин. Болела голова, звенело в ушах, содрогались в спазмах кишки. Но Валера был упрямый и злой – и поэтому он пошел дальше.
Когда он увидел Бугая, блевать было уже нечем.
Он скорее понял, что это был пес Марины, нежели узнал его. Бурая шерсть свалялась и спеклась на палящем солнце, живот провалился, обнажив ребра, зубы щерились в злобном, так нехарактерном для Бугая оскале. Но на шее виднелся грязно-розовый ошейник с тусклым медальоном в виде косточки – и ошибки быть не могло.
– Да бли-и-и-ин, Буга… – Валера опустился на колени рядом с трупом. Он уже настолько пропитался этой вонью – удивительно, как может так смердеть такое маленькое тельце? – что перестал ее замечать. – Буга, ну как же так?
Пес молчал. По выпученному левому глазу ползал деловитый муравей. Правый вытек и запекся кровью и слизью.
– Буга…
Впалый животик чуть поднимался и опускался – словно пес еще дышал.
– Буга, Буга, – затормошил его Валера чуть не плача. – Буга…
Высохшая на солнце кожа треснула. С тихим чпоком, испустив желтовато-зеленое облако. И из прорванного живота на землю вывалился пульсирующий ком извивающихся червей.
– Тьфу, млять! – Валера вскочил на ноги, дрожа от омерзения.
Он не стал хоронить Бугая. Только швырнул на труп кусок лежавшей рядом картонки – и поспешил прочь, отплевываясь едкой слюной и вполголоса матерясь.
Через пару недель фотографий, которые он мог бы выставить на страничке, не боясь, что поймут, насколько те старые, уже не осталось. Можно было, конечно, купить похожего гриффона – или хотя бы любого другого и покрасить тому шерсть, – но, взглянув на цены подрощенных щенков, Валера отказался от этой мысли.
В конце концов, он не обязан поддерживать иллюзию, что все в порядке. Пусть Марина гниет дальше там, где она сейчас. Это был ее выбор.
И вместо того, чтобы выложить очередную фотографию пса, он репостнул из группы своего ломбарда пост о новом поступлении обручальных колец.
Бугай пришел к нему ранним августовским утром, аккурат после теплого ночного дождя, который колотил в окна и заливал подоконник.
Когда Валера открыл входную дверь, чтобы вынести мусор, мертвый пес сидел на половичке и приветственно стучал хвостом по полу.
Валера икнул, отскочил назад в квартиру и захлопнул дверь. Отдышался, сглатывая вязкую слюну, и прислушался к тому, что происходило в коридоре.
– Тук-тук, – стучал мертвый полураскисший хвост. – Тук-тук.
Валера сел на пол и потер виски. Белочка? Белочка в виде песика? Но в последний раз он пил на прошлой неделе, в пятницу, – да и то только пиво, пару бутылок. Галлюцинация? Опять-таки – не с чего. Веществ он не употреблял никогда – ну не считать же покурку по пьяни лет пять назад. Таблеток не принимал – лишь от головы что-то, да и то позавчера. Так что и глюк отметаем.
Может быть, Бугай на самом деле не помер тогда? Просто… очень неважно выглядел? А лопнувший живот и черви… ну собаки же живучи, да? Очнулся, зализал раны… и пришел, ага. Как там ему говорили – все псы возвращаются к своим хозяевам, да?
Он встал и трясущимися руками открыл дверь. На половичке было пусто. Лишь лежало несколько комочков грязи и чуть тянуло липовым медом.
Второй раз он встретил Бугая, когда выходил из магазина – как и в тот раз, с упаковкой яиц и пакетом молока. Пес сидел там же, где он оставил его много-много дней назад. Розовый ошейник сгнил и висел на паре ниточек, от косточки остался только ржавый обломок. Бугай увидел Валеру и высунул сизый распухший язык. От передних зубов и клыков остались лишь раскрошенные обломки. По морде полз, крупно пульсируя, жирный слизень.
– Да блин! – Валера быстро оглянулся.
Люди выходили из магазина, не обращая внимания на жуткую полуразложившуюся тварь около своих ног. Какая-то бабка прошла совсем рядом с псом, зацепив его лапу своей тележкой. Валера услышал хруст гнилой кости и увидел, как лапа подогнулась – точь-в-точь как у мягкой игрушки с проволочным каркасом.
– Буга, – шепотом спросил Валера, опасаясь, что его примут за сумасшедшего. – Буга, это ты?
Пес застучал хвостом – в стороны полетели ошметки шерсти – и тихонько гавкнул. Точнее, попытался гавкнуть. На деле из глотки вместе с гнойными брызгами вышло что-то вроде гулкого бульканья – словно внутри собаки была пустота.
Валера отшатнулся – и снова заозирался.
Тетки, продававшие из картонных коробок зелень и ягоды, лениво болтали друг с другом. Какой-то мужик вышел из магазина с целой упаковкой пивных бутылок, поставил на землю, откупорил одну – и стал жадно пить, дергая кадыком. По пандусу лихо взлетел к дверям пацан на скейте – и, попав колесом в щербину, чуть не упал, потеряв равновесие.
Никто не видел мертвого пса. Никто не чувствовал этот легкий запах липового меда и высохших мух.
Валера снова перевел взгляд на Бугая. Собаки не было.
Лишь жирный слизень озабоченно копошился в пыли.
В третий раз Бугай встретил его в лифте. Когда двери вызываемой на первый этаж кабины раскрылись, в лицо Валере ударил черный упругий рой мух. Они облепили его, мгновенно забившись под воротник, в рукава, в подвороты брюк, закопошились в волосах, ушах и носу. Он закашлялся, замахал руками – но лишь загнал себе в приоткрытый рот с десяток мерзких тварей.
А потом мухи исчезли – так же внезапно, как и появились. Рассосались в воздухе, растворились в обшарпанных стенах подъезда. Он глубоко вздохнул, тряхнув головой, – и едва успел подставить ногу в закрывающиеся двери лифта.
А когда они открылись, он увидел в них Бугая.
Тот уже мало напоминал собаку. Скорее плюшевую игрушку – из тех, которыми любят украшать дворы в стиле «ЖЭК-арта». Прибитые к деревьям, насаженные на заборы, они мокнут под дождем, гниют в снегопаде – чтобы по весне пугать случайных прохожих облезлыми безглазыми мордами и распоротыми хлопотливыми птицами животами.
Бугай полусидел-полулежал. Перебитые в нескольких местах гниющие кости лап уже не слушались его. Из него словно вытряхнули часть внутренностей, перемешали – а потом запихали как в мешок, нимало не заботясь о том, чтобы хотя бы равномерно распределить. Он был какой-то… комковатый. Неровный. Бугристый.
И эти комки, неровности и бугры шевелились.
– Буга, – сказал Валера.
Бугай дернул хвостом. На полу лифта осталось пятнышко слизи и клок шерсти.
– Буга, мне надо зайти в лифт.
Бугай попытался отодвинуться, но лишь закопошился на полу, размазывая вокруг себя какую-то бурую жидкость.
Валера зашел в кабину и нажал нужный этаж.
– Я не могу пустить тебя такого в квартиру, – сказал он псу, стоя к тому спиной. – Я потом не отмою ее. Кроме того, я собирался ее продавать. Из-за тебя она потеряет несколько сот косарей – ты засрешь весь ремонт.
Пес за спиной молчал.
Когда лифт прибыл на нужный этаж, Валера вышел из него не оборачиваясь.
– Я не могу пустить тебя такого, – сказал он, глядя в стену. – Кроме того… ты же пес Марины? Вот и иди к ней. Все псы должны быть со своими хозяевами.
Двери лифта закрылись – и кабина устремилась куда-то вверх, на очередной вызов.
Когда Валера обернулся, пса на площадке не было. Лишь барахталась на полу черная муха с переломанным крылышком.
В четвертый раз Бугай появился сразу в квартире.
И не один.
Марина сидела в кресле, закинув ногу на ногу и подперев щеку ладонью. Распоротый живот распустился багровым цветком. Сизыми червями из него извивались внутренности.
«Длина человеческого кишечника составляет примерно четыре метра», – почему-то пришло в голову Валере. И эти четыре метра, истекая гнойными соками и слизью, сейчас лежали на ковре. Том самом ковре, который Марина с такой любовью выбирала в «Икее» и на который запрещала вставать в уличной обуви. Там, где сукровица и липкая жижа уже впитались, ворс дыбился и вонял тухлятиной.
– Валерик, – прохрипела Марина. Гортань у нее была передавлена, поэтому звуки выходили с трудом. – Вале-е-е-ерик.
Его передернуло. Он ненавидел это имя. Валерик-холерик – перекатывается как сырой хрящик на зубах. Он хотел бы быть Виктором, Александром, Артемом, на худой конец, – но не этим вялым, каким-то импотентским Валерой. Он подумывал сменить имя, да, – но к тому моменту накопилось уж слишком много документов, и Валера предпочел страдать, лишь бы не связываться с бюрократией.
Из черных, разъеденных муравьями губ трупа это имя было еще омерзительней – липкое, вонючее и словно лопающееся на зубах гнилое слово.
– Вале-е-ерик, – снова прохрипела Марина и попыталась улыбнуться. Верхняя губа лопнула, и разрыв пополз вверх, разводя полугубия как театральный занавес. Прореха обнажила желтые, с черными пятнами зубы.
– Тебя нет, – твердо ответил Валера. – Тебя нет. Ты всего лишь мне кажешься. Соседи делают ремонт, пары краски, все такое.
Марина захохотала, запрокидывая голову. Это было скорее похоже на сиплое карканье – и с каждым звуком из ее рта вылетали брызги пенистой слюны. Один из желто-черных зубов покатился по полу.
– Тебя нет, – повторил Валера. – Я убил тебя. А потом закопал в лесополосе. Там, где мы устраивали пикник на майские. Ты давно уже сгнила, стухла и превратилась в дерьмо. Я знаю это – и поэтому ты мне кажешься именно такой – тухлой.
– Да, я немного испортилась, – с грустью призналась Марина.
Это неожиданное подтверждение факта как-то примирило Валеру с действительностью. Ну что же, галлюцинация так галлюцинация. Тульпа, да же, – так она называется? Хорошая, качественная тульпа, да.
– Да ты и при жизни испортилась, – сказал он. – Все эти придирки, нытье, докапывание до мелочей. Почему носки воняют, почему зубную пасту не закрутил, почему стульчак не опущен… Какой-то бред из анекдотов про тупых баб – и весь он в тебе.
– Но я не просила шубы, – возразила Марина. – Не просила айфоны. И красненькую машину. И фапотьку. – Она попыталась пошутить, но Валера даже не улыбнулся.
– Да лучше бы просила! – громко прошипел он. – Я бы знал, что делать: купить эту ерунду и заткнуть тебя на пару месяцев. Как было с этой шавкой! – он мотнул головой в сторону Бугая. – Но нет, тебе было приятнее клевать мне мозг. Раз за разом, раз за разом…
– Ты же говорил, что тебе нравится Буга. – Марина наклонилась к мертвому псу и потрепала того за загривок. Гнилая шерсть пучком осталась в кулаке вместе с кусочком кожи.
Валера пожал плечами.
– Ты говорил, что полюбил его. – Марина почесала пса за ухом. Послышался хруст и хлюпанье. – Хотя ты и мне говорил, что любишь меня. Только вот взял и убил. Почему? Кажется, ты заметил, что у меня вонючие дешевые духи`?
– А ты ответила, что эти вонючие духи стоят три сотни евро, – хрипло сказал Валера.
– А ты подошел поближе – и мне показалось, что ты хочешь понюхать меня.
– Твой пес крутился под ногами – и я чуть не запнулся об него.
– А потом ты положил руки мне на шею. Ты знаешь, как это страшно – слышать, как трещат твои хрящи? Ты помнишь, как твои пальцы провалились мне в горло?
И Валера вспомнил.
После смерти Марина стала пахнуть свежескошенной травой. Чуть позже – свежей рыбой. Валера сидел на табуретке перед трупом и усиленно думал. В ванной, запертый, надрывался Бугай. Он выл, лаял и царапал дверь лапами. Соседка уже приходила, осведомлялась, все ли в порядке с собачкой. Валера вежливо ответил, что нет, ожидаем ветеринара, собачка что-то сожрала, теперь дрищет и блюет-с. Соседка огорченно покачала головой, поцокала языком – и ушла, пожелав песелю здоровья. Валеру до трясучки бесили все эти зоошизные мимишенья, особенно всякие «собакомальчики» и «песий ребенок», которыми некоторые особо одаренные пытались именовать Бугая, – но в этот раз он был сама любезность.
Ему уже не впервой было имитировать любезность. А также внимание, терпение, мягкость. Любовь, в конце концов. Все когда-нибудь заканчивается. А когда что-то заканчивается, приходится имитировать. Он хорошо это умел. Хорошо настолько, что начинал верить в имитацию больше, чем в реальность.
Труп Марины он завернул в ковер и выволок из дома. Открыто, не таясь.
– Песель обосрал, – объяснил он сидящим на лавке трем бабкам и одному дементному деду. – В химчистку несу, а то уже весь дом провонял.
А потом охнул и схватился за поясницу.
– В отпуске продуло, – снова пояснил он. – Маринка кондей в номере все включала, ну вот и…
Бабки синхронно закивали.
– До свиданья, – вежливо попрощался Валера. И преувеличенно надрываясь, потащил ковер к машине.
Запоздало закивал дементный дед.
Все было просчитано. Он сообщил о причине выноса ковра – а соседка подтвердит, что слышала, как собака мучается; рассказал, почему несет его с такими усилиями, – и добавил повод для капельки классовой ненависти упоминанием отпуска в жаркой стране, а не на дачных грядках. Бабки с удовольствием расскажут следователям, что Валера – хороший мужик, хоть и жирующий мудак. Но хороший. А дементный дед подтвердит.
Земля была податливой и копалась хорошо. Сотни, тысячи отдыхающих перелопатили ее за эти годы, забрасывая костры, ставя палатки, закапывая мусор – Валера то и дело натыкался то на проржавевшую консервную банку, то на старательно завязанные узлом презервативы, то на рваные сланцы. Теоретически, если кто-то потом так же наткнется на старый ковер, скорее всего, просто поржет на тему того, чего только люди не тащат на пикники, может быть, даже сделает фоточку и выложит на какое-нибудь «Пикабу» – но тут же забудет. Прячь подобное в подобном. Книгу в библиотеке, кольцо – в обрезках металла, дерьмо – в мусоре.
– Дерьмо ты, – сказал он трупу Марины, когда бросил на него первую лопату земли. Из ковра высовывалась прядь русых волос. Валера был рад, что не видит лица Марины. Посиневшее, с выпученными глазами и раззявленным ртом – он достаточно насмотрелся на него, пока примеривался к телу с ножовкой, пока прикидывал, сколько щелочи придется налить в ванну, – и пока заворачивал труп в ковер, поняв, что старое доброе закапывание вернее всего прочего.
– Дерьмо ты, – повторил он, притаптывая землю и стаскивая на могилу кучку нарванной травы. – Дерьмом была, в дерьмо и превратишься. Прах к праху, так сказать.
Вернувшись домой, он выпустил Бугая из ванной. Изнутри дверь к тому моменту уже превратилась в лохмы. Кто бы мог подумать, что у такой мелкашки – такие острые когти. Вырвавшись на свободу, пес мгновенно обежал квартиру, ткнулся несколько раз носом в диван – Марина любила спать с краю – и, сев посреди комнаты, громко и тоскливо завыл.
– Уехала твоя мамочка, – сказал Валера, присаживаясь с ним рядом. – Уехала и бросила нас. Ничего, так бывает. Переживем. Вот твоя мамочка выучится на крутого журналиста, будет много-много денюжков зарабатывать – тогда и заживем.
Бугай заскулил и уткнул лохматую голову ему в колени.
Марина позвонила в понедельник утром – как раз вечер или сколько-то там по забугорному времени. Валера всю ночь жрал пиццу и смотрел видюхи на «Ютьюбе» и так и уснул, уронив лицо на смартфон. Поэтому на вызов откликнулся, даже не глянув, кто там с утра пораньше.
– Приве-е-ет. – Голос Марины звучал глухо. Словно из-под земли. Валера мгновенно покрылся холодным потом. – Ка-а-ак дела?
Она манерно чуть растягивала слова – как всегда, когда выпивала.
– Ка-а-ак там Бу-у-уга?
– Хорошо, – сглотнув внезапно ставшую вязкой слюну, прохрипел Валера. – Спит. Вчера полбанки корма слопал, нагулялся, спит.
– По-о-озови его-о-о…
– Эмн…
– По-о-озови е-е-его, ма-а-амочка хо-о-очет с ним пого-о-оворить…
– Буга!
Пес, валявшийся в другой комнате, не отозвался.
– Буга!
Тишина – ни заливистого лая, ни цокота коготков.
Валера встал и на ватных негнущихся ногах поковылял в комнату, сжимая в руках телефон. Иногда он подносил его к уху. Из трубки слышалось шуршание, хлюпанье и чавканье.
Пес спал на спине, раскинув лапы и приоткрыв пасть. На какое-то мгновение Валере показалось, что тот не дышит.
– Буга! – сипло пискнул он. – Буга!
Пес открыл один глаз и вывалил язык. Тот отчего-то был синим.
– Буга, – повторил Валера, присев на корточки и протягивая трубку. – Мамочка.
Пес подорвался и бросился к телефону. Валера приложил смарт к лохматому уху.
– Бугабугабугачка, – заворковали из телефона. – Мамамамамочка…
Потом все превратилось в мерное бормотание – и, как Валера ни старался, он не мог больше не разобрать ни слова. Он даже отобрал трубку у Буги и приложил к своему уху – но оттуда лилось только мерное татаханье, словно где-то работал комбайн. Пес нетерпеливо взвизгнул. Валера вернул ему телефон.
Через несколько минут у него уже устала рука – а пес все слушал и слушал. Его глаза была полуприкрыты – и более того, подернуты какой-то белой пленочкой, которой Валера до сих пор у него никогда не видел. Бугай медленно кивал – и при каждом кивке внутри него что-то попискивало, как проглоченная резиновая игрушка.
Когда пес, вздрогнув, замер и уставился на Валеру, тот понял, что разговор окончен.
– Ну все, сказал мамочке «пока»? – спросил, убирая телефон.
Пес продолжал смотреть на него не отрываясь.
– Ничего, мамочка сделает свои дела – и вернется. Обязательно вернется. Все хозяева возвращаются к своим псам. Все хозяева всегда возвращаются к своим псам.
Имитация – и вера в эту имитацию – начались.
Марина больше не звонила. Валера уже понял, что это был лишь дурной сон – из тех, что рождаются на грани бодрствования, мутные, липкие и муторные, искажающие реальность, перетекающие в сонный паралич.
Марина, конечно же, никогда не звонила.
И он не слышал из трубки этот манерный глухой голос. Как не слышал шебуршание, чавканье, скрежет, шуршание. Звук дождя и падающей сырой земли. И пальцев, царапающих влажный гнилой ковер.
И не будил мертвецки спящего Бугу, не давал ему послушать телефон – и не видел этих стеклянных псиных глаз, в которых отражалось его собственное бледное небритое лицо.
Это просто прислышалось и привиделось. Так бывает.
Он поверил в это – как поверил во все остальное. Что Марина действительно уехала по какому-то гранту. И что они действительно поссорились. И что он выкладывает фотографии собаки для того, чтобы она усовестилась и вернулась – а не для того, чтобы создать видимость, будто Марина уехала по какому-то гранту, будто они поссорились, будто он выкладывает фотографии собаки для того, чтобы…
Он поверил в это так искренне, что поверили и ему. Все: соседи, полиция, подруги Марины – и даже Буга.
Да, тот долго тосковал, искал хозяйку по всей квартире, подрывался и вскакивал с растерянным воем посреди ночи, а на прогулке внимательно вглядывался в каждую проходящую женщину – но в конце концов притих, присмирел и лишь кивал, когда Валера рассказывал ему, что мамочка далеко-далеко, в другой стране.
Кивал – и внимательно смотрел ему в лицо.
Кивал – и обнажал зубы в легком оскале.
– Вале-е-ерик… – Распухший язык не слушался Марину, он цеплялся об обломанные зубы и набухал черной гнилой кровью. – Вале-е-ерик…
Реальность прорвалась через слои имитации – будто вывалилась на него из кучи прелых занавесок – и оглушила холодным ужасом.
– Я убил тебя… – прошептал он цепенея. – Я же… не убил тебя?
Марина снова захохотала, запрокидывая голову. На синюшной шее лопнула кожа и обнажила трахею. По ней, как по стволу деревца, суетливо бегали муравьи.
– Я убил тебя… Но как ты… Как…
Марина наклонилась и положила ладонь Бугаю на лоб. По кисти побежал юркий пятнистый жучок и затерялся в обивке кресла.
– Все псы возвращаются к своим хозяевам, – сказала она, поворачиваясь к Валере. – Все хозяева возвращаются к своим псам.
Валера моргнул. Вместо серых, почти что прозрачных глаз у Марины теперь был лишь один – черный, круглый и влажный.
Он опустил взгляд на Бугая. Пес смотрел на него серыми глазами. На почти что человеческом лице.
В квартире удушливо пахнет сырой землей, гнилой травой и липовым медом. На улице жарко, и, привлеченные этими запахами, в приоткрытое окно залетают пчелы и мухи. Они кружат по комнате, дурея от миазмов, ударяясь о стекла, стены и потолок, – и падают на пол, усеивая ламинат пестрым ковром. Если на него наступить, пчелы и мухи лопаются с тихим чавканьем.
Марина возится на кухне, чем-то бряцая. Там же стучит об пол своей миской Бугай. Иногда они переговариваются: совершенно одинаковым глухим ворчаньем. Их языки давно сгнили и вывалились, а горла лопнули от скопившихся газов.
Они живут здесь втроем – как и жили когда-то.
Иногда в квартиру приходят люди – их приводит младший брат Валеры, которому жилье отошло по наследству. Они смотрят комнаты, цокают языком, качают головой – их смущает черная плесень по углам, черные мухи на потолке и черные муравьи на полу. Каждый раз после очередного отказа потенциальных покупателей брат, матерясь, звонит дезинсекторам и в клининговое агентство.
На следующий день приходят дезинсекторы. Мужчины и молодые парни. Они распыляют какой-то порошок, вводят гель в щели в плинтусах и мажут мелками вокруг кранов.
Затем наступает черед уборщиков. Чаще всего это женщины средних лет. Они возюкают тряпками по полу, пшикают растворами на стекла и зеркала, проводят щетками по полкам и шкафам.
Никто из тех, кто приходит в эту квартиру, не видит, как за ними – след в след – следуют мертвая женщина и мертвый пес. Не чувствует, как пес лижет их ноги склизкими губами – и женщина гладит их уши пальцами, сгнившими до костей. Не слышит, как те хлюпают, шуршат и урчат.
Они не видят и не слышат и Валеру.
Он кричит – но не громче, чем пищит комар.
Он колотит руками по воздуху – но легче, чем мимолетный сквозняк.
Он мечется перед их глазами – но те видят лишь мутные разводы.
Он здесь – но для других его нет.
Он есть только для Марины и для Бугая.
Но он им не нужен.
Им достаточно их двоих – псу и его хозяйке.
Всем псам и всем хозяевам достаточно друг друга.
И в ужасе от того одиночества – тотального, бесконечного, беспросветного одиночества, с которым он встретит вечность, – Валера вспоминает своего хомячка, сдохшего в далеком-далеком детстве, и молит того прийти к нему.
Молит и молит. Молит и молит.
Прийти и вывести его отсюда.
Прийти и вызволить.
Прийти и хотя бы просто побыть рядом.
Разве только всем псам и их хозяевам дозволено вечно быть вместе?
Он молит его исступленно и отчаянно – и на этот раз уже не может сыграть в имитацию и веру в нее.
Он бьется в вакууме своего одиночества, задыхаясь и корчась, раздирая себе горло, царапая лицо и кусая язык, – чтобы умереть, хоть как-то, пусть даже мучительно, но умереть. Но раны тут же затягиваются – а ногти и зубы выпадают, чтобы начать снова медленно, по миллиметру в неделю, расти.
А где-то в другой части квартиры переговариваются на только им понятном, пахнущем тиной и могилой, мертвом языке Марина и Бугай.
Иногда они даже смеются.
Пес и его хозяйка.
