Текст книги ""Самая страшная книга-4". Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Елена Усачева,Михаил Парфенов,Олег Кожин,Дмитрий Тихонов,Александр Матюхин,Александр Подольский,Евгений Шиков,Анатолий Уманский,Евгений Абрамович,Герман Шендеров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 67 (всего у книги 299 страниц)

– Это я, Дракоша.

Змея узнала, ткнулась в крышку, точно верный пес – в ногу хозяина. Улыбаясь, Иван Михайлович открыл клеть. Темная шкура гада красиво переливалась и поблескивала. Полоз положил морду на край ящика, следя за хозяином. Зрачки не вертикальные, как у соседок, а круглые, глаза – не меньше копейки.

– Соскучился? А я тебе вкуснятины наловил.

Работа приносила Ивану Михайловичу радость. И ему, и бригадиру Ванягину, и молоденькой Лиле – все читалось на их лучащихся лицах. Здесь, в тайге, где по утрам от росы сверкали травы и змеи сбегали от луж к прогретым плешинам и кочкам, лежали, недвижимые: бери – не хочу. Ведали бы, глупые, что огромная страна нуждается в них. Для приготовления болеутоляющего «Випросала» использовали яд гюрзы. В алтайском институте производили кровоостанавливающее средство на основе того же яда, в Таллине «гадючий сок» применялся при создании противовоспалительного и болеутоляющего препарата «Випраксин». Мази от артрита, отечественные, а не гэдээровские, и яд советский, не покупной, не валютный…

Одной гадюки хватит на сотню тюбиков, а кто ловит этих гадюк, кто рискует собой на благо государства? Он, Скрипников, и его ясные соколы и соколята.

Горделиво выпячивая грудь, Иван Михайлович сунул пятерню в банку, выудил перепуганную липкую лягушку, розовую, как конфета. Лягушка не квакала, а будто постанывала.

– Угощайся. – Иван Михайлович бросил добычу в клеть. Вместо того чтобы отправиться за нею, Дракоша всплыл над вольером мускулистым черным канатом.

– Разминаешься? Тесно, понимаю. В Москве будет тебе вольготно.

Полоз демонстрировал брюхо, мелкие пластины. Несколько щитков отсутствовало: Иван Михайлович делал «выщипы», пинцетом удалял пластинки, чтобы пометить змею. И после линьки метки сохранялись.

Дракоша вальяжно переполз на подставленную руку ученого. Оплел предплечье мощным прохладным телом. Потерся мордой.

– Полегче, – закряхтел Иван Михайлович. – Отпускай…

Но кольца сжались сильнее. Кисть Скрипникова вывернулась. В клетке квакнула лягушка.

– Плохой мальчик, – морщась, сказал Иван Михайлович, – папе больно…

Черные блестящие чешуйки «текли» вокруг локтя, могучее тело сворачивалось кольцами, холодные безжалостные глаза смотрели на человека выжидающе.

– Эй… – слабо воспротивился Иван Михайлович. – Эй!

Лучевая и локтевая кости сломались так же легко, как ребенок сломал бы хлебную соломку. Скрипников задохнулся от боли. Рванулся на поиски выхода, на поиски коллег, но вместо того, чтобы идти к двери, слепо поковылял в лабораторию.

А полоз давил, круша кости, превращая их в труху. Взятая в капкан плоть между витками змеиных мышц опухла и стала фиолетовой. Иван Михайлович лишился дара речи. Не мог ни кричать, ни плакать. Отступая… от кого? От собственной руки?.. он врезался задницей в стол. На пол посыпались гирьки аналитических весов, грохнулся стерилизатор.

– Лиля… – просипел Иван Михайлович, – Вася…

Предплечье снова хрустнуло, и кисть заметно увеличилась, словно перчатку надули. Под прозрачной резиной ладонь посинела.

Но не деформация конечности заботила Ивана Михайловича в первую очередь. Полоз «вытек» на самое плечо и в упор разглядывал перекошенное лицо кормильца. Пасть отворилась, по ее кайме, по нёбу протянулись ряды частых мелких зубов.

– О-о-о…

Челюсть Ивана Михайловича безвольно отвисла, с уголков губ сочилась слюна. Он вспомнил Мончаловский лес, разодранного снарядом артиллериста, рожающую гадюку. Вспомнил деда и себя, мальца, бегущего по степи с кружковцами, и длинные ресницы Адлеи…

И, наконец, тьму, равную небытию.

Полоз боднул лбом, расплющивая верхнюю губу Скрипникова о резцы, подмял под себя преграду – трепыхающийся язык человека и принялся пролезать в округленный распахнутый рот. Сдвинутая на шею маска промокла от капающей слюны. Глотка Ивана Михайловича разбухла и вибрировала, точно чрево удава, поглощающего жертву. Только вот удав находился внутри.

Сосуды лопнули, окрасив белки́ Скрипникова багровым. Из ноздрей брызнули розовые сопли. Сухожилия, удерживающие скособоченную челюсть, заскрипели как несмазанные дверные петли. Скрипников умер, а полоз продолжал вползать.

За период тесного «сотрудничества» с ядовитыми змеями Лиля привыкла брать в тайгу аптечку, укомплектованную сывороткой и бинтами. Так она чувствовала себя спокойнее в тенистых рощах, наводненных гадюками. На случай иных недоброжелателей имелась двустволка; ружье нес Черников.

Вдвоем они углублялись в тенистые дебри, в лабиринт шершавых стволов и переплетенных ветвей. Выдвинулись около трех, и уже час без толку шатались лесами и подлесками. Или с толком?

Компания механика была приятной. Лиле нравилось, как он галантно подает руку, помогая перебраться через поваленное, расщепленное молнией дерево или перепрыгнуть овражек. Лаборантка одергивала себя, напоминая о цели вылазки. Ванягин мог свалиться в ров и сломать ногу. Или, чего хуже, забрести в топкое болото. Или впервые промахнуться щипцами, хватая змею… Да, опыта ему не занимать, но тайга опасна и сурова.

Солнечные лучи еле пробиваются сквозь зеленую шапку, бурелом отбрасывает рогатую тень.

На поиски бригадира Лилю снарядил Лемберг. Шепнул, дескать, Черников идет, не желаешь составить парню компанию? То ли хотел сбагрить коллег и провести время с Наталкой, то ли сватал Лиле Черникова…

И вот они с механиком идут меж хаотично разбросанных сосен. В низине ветерок спутывал гривы тальника. Булькали и квакали болота, замаскированные осокой.

Лиля прежде не заходила так далеко в тайгу. Озираясь на кусты калины и лимонника, на быстрые тени у ив, она задавалась вопросом: куда делись птицы? Иволга и удод, пичуга и глухарь. Почему утки не взмывают над болотами, не бормочут тетерева, не кряхтит вальдшнеп?

– Ты такое слышал? – спросила Лиля. – Такую тишину?

Черников принял вид человека, который слышал и видел абсолютно все. Молодецки заломленная кепка, травинка в зубах. Ему и гнус не мешал, противно зудящий над головами.

– Слышал, и не раз. Бабка говорила «чертова минутка». То бишь птицы не поют.

– Наверное, интересно – жить постоянно в тайге? Знать ее как свои пять пальцев.

– Э, нет, – улыбнулся Черников, – так никто тайгу не знает. У нее всегда секреты. Вот, – он кивнул на изрытый пласт дерна. – Кабанья копка. Кабаны, ежи, лоси – они коренные обитатели тайги. А мы, мы – пришлые. На денек.

Заразившаяся меланхолией, Лиля оглядела древние заросли, вековые топи. Когда-нибудь сюда пригонят рычащую технику, осушат болота, проложат железнодорожные рельсы и асфальтовые шоссе. По перегною, по живому, по трупикам гадюк, доенных лаборантом Субботиной.

У уха прожужжал комар.

– А змей, – спросила Лиля, подбросила хворост в костерок разговора, чтобы не идти молча, – змей ты давно ловишь?

– С детства. Раньше убивал их, глупый был. Потом усвоил, что они… ну, что во многом лучше людей.

– Ты перебарщиваешь.

– Наверное…

Лиля посмотрела исподтишка на спутника, на его светлые брови и пушистые ресницы.

– Думаешь, с бригадиром все в порядке?

– Само собой. Гадюка клюет, он и время позабыл.

– Заговоришь об осле – уши покажутся.

– Ты про что?

Лиля подобрала длинный прутик и осторожно пошевелила им листья лопуха. Под листьями лежала кучка, которую Лилины сверстницы наверняка приняли бы за коровью лепешку. Потревоженная, кучка обратилась в резвый шнурок, мгновенно скрывшийся от глаз.

– И в кого ты такая смелая? – спросил Черников без сарказма.

Лиля была польщена.

– Вроде как в прадеда, – сказала она серьезно.

– А кем был твой прадед?

– Клянешься не смеяться?

– Интригуешь. Клянусь.

– У меня сомнительное происхождение. – Она пнула сапогом кочку. Вспомнила моложавого усача на единственной черно-белой фотографии, хранившейся в родительском серванте. – Прадед был классовым врагом. Офицером царской армии.

– О как! – присвистнул Черников.

– В шестнадцатом году умер от туберкулеза. Бабушка до семи лет прожила в Петербурге, с гувернанткой и горничной. – Лиля хихикнула. Бабуля часто твердила о ее необычайном внешнем сходстве с предком-офицером. Надеялась, что внучка сменяет рептилий на лошадей, займется конным спортом. – Прадед, – разоткровенничалась Лиля, – участвовал в Туркестанской кампании. Освобождал от бандитов Среднюю Азию. По семейной легенде, из походов привез ручную кобру.

Лиля ироничной гримасой продемонстрировала свое отношение к байке.

– Тогда ясно, – заключил Черников. – Ваше благородие…

– Но это между нами, да?

– Слово офицера!

Перешучиваясь, они преодолели мелкую протоку, текущую из распадка. Птицы все так же безмолвствовали. Взбираясь на возвышенности, Лиля и Черников наперебой звали Ванягина.

Отвечали им жабы и комары.

– Пацаном, – сказал Черников, – я искал в лесах двухголовую змею.

Лиля возразила, обрызгиваясь вонючим средством от насекомых:

– Не бывает таких.

– Кто б знал! Дед Кузьмич вон говорящую гадюку встречал… позволь…

Он взял у Лили флакон, поднял ее волосы и побрызгал на основание шеи. Растер пальцами, оказавшимися очень ласковыми.

– Спасибо. – Лиля отвела взор. – Вась, – окликнула на очередном пригорке, – Лемберг с Наталкой в субботу в город едут, кино смотреть. – Имелся в виду районный центр, скопление хилых трехэтажных коробок. Дом культуры по выходным крутил фильмы. – Что-то с Жаном Маре, но не «Фантомас».

От волнения вспотели руки. «Ну, отвечай же скорее», – сверлила она взором спину Черникова.

– Я кино не люблю, – сказал механик после паузы. – Скукота.

Но не успела Лиля расстроиться, как Черников добавил:

– Лучше порыбачим вместе.

– Хорошо. – Она убрала с глаз челку, прикусила губу. – Договорились, – чуть не сверзилась в яму, оскользнувшись на мокром пористом мху. Черников расторопно подхватил под локоть. Лиля фыркнула, сдувая приклеившийся к носу локон.

– Гляди, – Черников указал куда-то вниз.

Ступенчатый склон холма упирался в поросль мелкорослой осины. Чапыга окантовывала воротом каменистую площадку.

– Ого, – сказала Лиля.

Пустырь был выложен валунами. Обломки горной породы, пригнанные друг к другу, образовывали волнистый гребень по центру площадки, вроде вопросительного знака или…

– Это что? Силуэт змеи?

Черников подтвердил, обводя пальцем свернутый хвост и выгнутое туловище. Каменная рептилия изготовилась к прыжку, и было в ней добрых четыре метра.

– Такие по всей тайге разбросаны, – сказал Черников. – Я сам видел штуки три.

Лиля зачарованно оглядывала находку. От примитивного сооружения веяло такой же стариной, как от менгиров и дольменов на картинках в учебниках истории. Старые камни… масляное масло…

– Это святилище, да?

Она подумала о наскальных рисунках Сикачи-Аляна, амурских петроглифах. К петроглифам ее, Наталку и Лемберга свозил на экскурсию Михалыч, пока бригадир оформлял документы в райсовете. Среди изображений мамонтов и шаманов попадались картинки с рептилиями.

– Старожилы, – сказал Черников, – называют их Гажьими капищами. Говорят, племена, обитавшие здесь раньше, поклонялись праматери змей. Дауры или гиляки… до появления русских. Но капища они не строили, а обнаруживали, как мы. Будто натыкались на чужие храмы и начинали в них молиться.

Тишина, царившая над осинником, набивалась в уши ватой, оглушала. Лиля балансировала на краю обрыва, жалея, что не прихватила фотоаппарат. Тень от камней трепетала второй, сотканной из темноты гадюкой.

– Ходят слухи, на Гажьих капищах спрятаны клады. Подростком я копал под валунами. Не этими, но такими же, на севере. Мечтал о золоте Стеньки Разина.

– Что-нибудь нашел? – Лиля не заметила, как прильнула плечом к твердому плечу Черникова.

– Костище, – чуть слышно произнес механик.

– Что?

– Слой пепла и пережженных костей.

– Человеческих? – Лиля сглотнула.

– Нет, – усмехнулся Черников. – Змеиных. Целая гора змеиных косточек и ребрышек.

Лиля намеревалась о чем-то спросить, но в кармане Черникова защелкало.

– Бригадир отыскался. – Черников вынул рацию. – База, прием.

Лиле никак не удавалось оторвать взор от простенького каменного змея, отороченного осинами. Но, услышав искаженный помехами голос Лемберга, она забыла про находку.

– Ребята, возвращайтесь. Немедленно.

– Что случилось? – Лиля привстала на цыпочки.

– Возвращайтесь, – повторил Лемберг, и связь прервалась.

То, что стряслось нечто ужасное, Лиля поняла, как только они вышли из подлеска. Побледневший, взлохмаченный Лемберг наматывал по лагерю круги. Наталка сидела на складном стульчике, стиснув дрожащими руками алюминиевую кружку. Бурчал генератор, ему аккомпанировали мухи и комары.

У Лили засосало под ложечкой.

– Эй, вы чего?

– Михалыч мертв. – От Лемберга пахнуло спиртом.

– Что? Как? – Лиля ошарашенно таращилась на коллегу.

Наталка быстро закивала. Ее личико распухло от слез. Подмывало выпалить: да вы просто наклюкались! Никто не умирает в нашей экспедиции! Мы здесь делом заняты, а не ерундой!

– Он весь… – Наталка захныкала, крупная капля сорвалась с ресницы, – сломан, как кукла.

– Толком говорите! – потребовал Черников.

– Он там. – Лемберг посмотрел боязливо на служебный вагончик. – Ушел работать сразу после вашего ухода. Мы с Якимовой гуляли… Нашли его где-то в половине пятого.

– Вы… уверены, что он?..

– Господи, да! – Лемберг оросил Черникова слюной.

– Его убили, – сказала Наталка, зажмуриваясь. – Кто-то забрался в лабораторию и…

Черников снял с плеча ружье. Направился к вагончику.

– Милицию оповестили?

– Я пробовал, но связи с городом нет.

– А бригадир?

– Ни слуху ни духу.

Черников уже открывал дверь вагончика, и Лиля последовала за ним. Наталка всхлипнула:

– Не смотри на него. Лучше не смотри.

В операционной было жарко. Мошкара роилась в воздухе, и пахло скверно. Так пах мальчик, слетевший с мопеда в овраг. Это было несколько лет назад. Старшеклассница Лиля кинулась тогда на помощь; сталь барьерного ограждения вспорола пареньку живот. Он слабо охал. Внутренности вывалились грудой и изгваздались в пыли (как же их мыть? – ужаснулась Лиля).

Лемберг, замыкающий шествие, пробормотал в Лилин затылок:

– Дракоша пропал.

Клетка с амурским полозом опустела. За металлическими сетками ерзали и шипели взбудораженные гадюки. Заговори они по-человечески, о чем бы поведали людям?

Под ногами звякнула чашка Петри. Черников встал как вкопанный, и Лиля врезалась в его спину.

– Не смотри, – продублировал механик мрачное предупреждение Наталки. Но Лиля посмотрела.

Иван Михайлович сидел на полу среди блестящих гирек. Он, без сомнения, был мертв, и смерть его не имела ничего общего ни с естественными причинами, ни с укусом змеи. Вывернутая, явно сломанная рука покоилась на коленях. Челюсть выскочила из сустава, а шея разбухла вдвое. Крови было немного: на съехавшей под подбородок маске и на зубах в распахнутом рту.

Лиля вскрикнула, отворачиваясь.

– Я говорил! – зловеще прокаркал Лемберг.

– Что, черт подери, произошло? – хрипло спросил Черников, будто требовал отчета у гадюк или у изувеченного мертвеца.

Змееловы толпились в узком пространстве между серпентарием и лабораторией.

– Яды! – осенило Лилю. Она протиснулась мимо Черникова, переступила через ноги Ивана Михайловича. Сердце норовило вылететь из груди как ядро из пушки.

– Не похоже, что его цапнули, – сказал Черников угрюмо.

Лиля хотела произнести вслух свое подозрение: напавшие на ученого ублюдки похитили ценный продукт. Но мысли не складывались в предложения, и она молча обследовала лабораторию. Сейф оказался надежно заперт, сырой яд сушился в чашках. Ни грамма не пропало.

Лиля выругалась – в третий раз за двадцать лет жизни.

Лемберг выдал свою версию:

– А что, если Дракоша его убил?

– Глупости, – процедила Лиля. – Агрессивный полоз способен укусить человека, но полоз – не удав и…

Она запнулась.

Из-за опечатанного шкафа с эксикаторами медленно и торжественно всплыл Дракоша. Словно черно-красный пожарный рукав, декорированный косыми полосами. Шкура лоснилась от крови, к брюшным пластинкам прилипли частички чего-то багрового и зловонного. Лиля распахнула рот, точно неумело пародировала посмертную гримасу Скрипникова. Полоз вмиг очутился на столе, черные ненавидящие глаза сверлили Лилю.

Где-то в углу квакнула лягушка. Время замедлилось.

Дракоша отклонился перед рывком…

Громыхнул выстрел, и голова змеи взорвалась кровавыми ошметками. В тесной лаборатории звук рубанул по мозгам как молот. Лиля зажала уши. Обезглавленный полоз плавно оседал на столешницу. Из обрубка шеи вился сизый дымок.

«Нет, – сигналил разум Лили, – змеи так себя не ведут. Я же читала…»

Черников опустил двустволку. Его губы беззвучно шевелились. Колокольный звон заглушал слова.

– А? А?

Беспомощное «а» дробилось эхом в пещере между височными костями. Пахло порохом и медью. Так пахнет война? Потом в ушах хлопнуло – и слух вернулся. Не настолько, чтобы уловить шорох трущихся друг о друга пластинок дохлого уже полоза, но достаточно, чтобы услышать, как снаружи визжит Наталка.

Первое, что увидела Лиля, выпорхнув из вагончика за мужчинами, была лаборантка, зачем-то взобравшаяся с ногами на стол. Ножки стола, которые Черников укрепил брусьями, плясали под весом девушки.

– Змеи! – вскрикнула Наталка, хлопая ресницами, отчаянно царапая ногтями заплаканное лицо. – Змеи в траве!

Затем Лиля увидела гадюк.

Черные змейки юркали в пырее, огибали опрокинутый котелок и желтую «Спидолу» Ванягина. Вопреки всему, что писалось в книгах, они ползли к людям.

Лиля вспомнила глаза полоза. Бурлившую в них ненависть. Но ведь это абсурд! Рептилии не знают ненависти, равно как и любви…

– Назад! – скомандовал Черников.

Что-то мазнуло по плечу, зацепив шею, будто погладило холодным пальцем. В желудке Лили разлилась желчь. Периферийным зрением она засекла пикирующие сверху, извивающиеся макаронины. Дождь из змей…

Она обернулась.

Гадюки падали с крыши служебного вагончика. Лемберг истерично вопил и взлохмачивал волосы, избавляясь от мерзкого десанта.

«Сколько же их здесь?» – опешила Лиля.

Змеи не старались, как положено их племени, уползти, трусливо зарыться в дерн. Они атаковали. Выгнувшись морскими коньками, норовили клюнуть Лилины ноги. Они больше не испытывали страха, но сами были страхом. В полуметре от Лили серая гадюка с Z-образной полосой вдоль туловища зашипела и вздыбилась. Кинула вперед тошнотворно толстое тело.

Черников ударил прикладом, впечатав в землю треугольную голову рептилии.

– В машину! – крикнул он.

Мир кружился в безумном хороводе. Гадюки сновали под подошвами. Извивались в умывальнике и на капоте ЗИЛа. Они оккупировали лагерь, жирные, блестящие, неуловимые. Они принесли людям свой драгоценный яд.

– Сюда! – Лиля подскочила к столу.

Наталка затрясла головой. Черные живые ручейки в сорняке струились к девушкам.

– Давай же, дура!

Наталка, хныча, схватила коллегу за руку и спрыгнула на землю.

«Это нашествие, – подумала Лиля, утягивая Наталку в сторону „москвича“. – Птицы чувствовали».

Лемберг пятился задом и высоко подбрасывал колени, словно персонаж немой комедии. Он шел вслепую и врезался в занозистый столб, одну из опор, удерживающих марлю над обеденным столом. Столб накренился, а полог спланировал прямо на голову фармацевту. Запутавшись в тройном слое ткани, Лемберг повалился ниц.

– Иди, иди! – Лиля подтолкнула Наталку к машине, ринулась обратно. Заметила сумку с аптечкой и на ходу подобрала ее.

Черников кружился, отгоняя обезумевших гадюк ружьем. Приклад вспахивал землю.

«Нам никто не поверит», – подумала Лиля. Нагнулась над Лембергом… и сразу отпрянула.

Фармацевт кричал на одной жуткой похоронной ноте. Марля облепила его, спеленала точно мумию, и под этим саваном кишели гадюки. Напоминающие угрей, они ползали по груди и лицу Лемберга и кусали, кусали, кусали, впрыскивая под кожу яд.

– Идем, – подбежавший Черников моментально оценил ситуацию. Обнял протестующую Лилю за талию. Фармацевт затихал. Мышцы деревенели. – Его не спасти, идем.

Слезы застили обзор. Лемберг… Михалыч… Коллеги, друзья… День рождения под песни Высоцкого… смех…

В трех метрах от «москвича» ждала ловушка. Сырой карась, улов Скрынникова, невесть как оказавшийся в траве. Рыба хлюпнула под подошвой, выпустив кишки, а Лиля упала на четвереньки. Что-то кольнуло в мизинец. Кисть обожгло.

– О нет! – Лиля воззрилась на гадюку, отползающую прочь, на свой палец, украшенный отметиной – уколом гадючьего зуба.

И застонала.

Померещилось, что в салоне автомобиля прячется змея. Лиля ахнула и вытащила из-под задницы огрызок провода. Черников лязгнул дверцами, последним скользнув на заднее сиденье. Подвинул причитающую Наталку.

– Пересаживайся за руль.

– Но я… у меня не получится…

Вечерами Лемберг учил Наталку водить машину. Теперь его нет. Веселого, дурашливого фармацевта прикончили рептилии, и он не раскурит трубку, не подмигнет задорно. А вдруг это сон – и Лиля проснется на верхотуре двухъярусной кровати, умоется, позавтракает овсянкой, болтая с Иваном Михайловичем о повадках аспидов…

Лиля ошеломленно смотрела на мизинец. То ли змея была однозубой, то ли зацепила боком пасти. Укус пришелся во вторую фалангу. Палец распухал.

– За руль! – рявкнул Черников так, что Наталка съежилась и перестала хныкать. Молча перелезла на водительское кресло.

– Дай мне, – Черников взял Лилю за руку. – Ничего, до свадьбы заживет.

– Аптечка, – вспомнила Лиля.

– Не сейчас.

Черников вынул из куртки охотничий нож.

Машина забухтела и тронулась. Сквозь щелочки полуприкрытых глаз Лиля видела уменьшающийся в боковом зеркале гиблый лагерь.

– Будешь резать? – спросила она. Язык опух, как и палец, и едва ворочался, царапаясь о пересохшее нёбо.

– Нет. – Механик потянулся к своим ботинкам и лезвием откромсал кончик шнурка. «Москвич» вилял, подпрыгивал на ухабах. Пассажиров болтало по салону.

Черников наложил на раненый палец тугой жгут. Лиля замычала от боли.

– Крепись.

Он обхватил губами раненый палец и принялся сосать. Лиля откинулась на спинку сиденья. Голова кружилась, за ребрами будто бы расцветал пышущий жаром огненный цветок. Единственное место, где ей было хорошо, – рот Черникова. Надо целиком просочиться туда…

Черников сосал и сплевывал, и снова сосал. Через три минуты слюна его стала розовой. А палец – небесно-голубым.

Черников удовлетворенно кивнул.

– Яд сворачивает кровь и закупоривает рану. Кровь пошла, хорошо. Это точно была гадюка?

– Точно…

Нейротоксины разливались под кожей. Лилю словно сунули в печь. Она ощущала себя мешком, полным раскаленного песка. Вслед за пальцем раздалась вширь кисть. Выдубленный язык, выдубленный мозг…

«Анафилаксия, – произнес приговор внутренний голос. – Аллергическая реакция, отек носоглотки…»

Наталка вцепилась в рулевое колесо и изредка поглядывала на пассажиров. От дорожной тряски песок сыпался из ноздрей и ушей Лили… – так ей казалось.

В руке Черникова появилась ампула с сывороткой. Укол, и иммуноглобулины отправились путешествовать по Лилиным венам.

– Скоро полегчает. – Черников достал из-за подголовника бутыль и приставил горлышко к сухим губам Лили. Она сделала несколько жадных глотков. Вода была теплой, но неимоверно вкусной.

– Спасибо.

– Все кончено, – подбадривающе сказал Черников. – До больницы еще не доедем – будешь совершенно здоровой.

– Бензин, – Наталка стукнула кулачком по датчику уровня топлива. Стрелка ложилась влево.

– Я в курсе, – Черников промыл рот водой. – Дозаправимся в Варваровке.

Лиле было сложно удерживать веки поднятыми. Она обвела друзей мутным взором. Лицо Черникова зыбко двоилось. А где остальные? Лемберг умер… и Михалыч… Михалыча убил полоз… бред… горячечный бред!

Внезапно глаза Лили округлились:

– Ванягин! Он вернется в лагерь, а там…

– Прежде всего, – сказал Черников, убирая волосы с Лилиного лица, – мы позаботимся о себе.

Тайга провожала автомобиль безразличными глазищами дупел. За деревьями клубилась мгла.

– Змеи, – прошептала Лиля, – не должны… так… себя…

Она нырнула в мазутную убаюкивающую темноту, а когда выплыла на поверхность, обнаружила, что «москвич» стоит, окруженный исполинскими соснами. Наталка уперлась подбородком в руль. Сиденье слева опустело. Лиля поискала глазами, вздохнула, увидев в окне Черникова с канистрой под мышкой. Свободной рукой механик вытряхнул из пачки «Беломорканала» папиросу, дунул в мундштук, чтобы вытряхнуть попавший туда табак, и сказал:

– Ждите, я скоро вернусь.

Задержать его не хватило сил. Лиля смежила веки и вновь погрузилась во мрак.

Поток слез иссяк. Наталка тупо таращилась сквозь лобовое стекло туда, куда полчаса назад ушел Черников. Искусанные ногти царапали руль. Проселочную дорогу подпирали с боков сосны. Вечерело, и небо насыщалось багрянцем. Солнце, прощаясь до утра, золотило хвойные лапы. Сумрак в глубине просеки казался мыслящим, живым, а поваленные деревья прикидывались ископаемыми рептилиями, громадными питонами.

Если что-то решит прийти из леса и выломать хрупкие дверцы автомобиля, никто не защитит Наталку.

На заднем сиденье спала Лиля. Ниточка слюны свисала с ее подбородка. Лицо было бледным, осунувшимся, под глазами образовались круги. Такие же темные круги украсили и Наталкины глаза; она посмотрела в зеркало, оттянула нижнее веко пальцем. Чужая, постаревшая за миг тетка.

Мама была права, как обычно. Нечего Наталке делать в Сибири. И насчет гадюк права. Дьявольские отродья, олицетворение Сатаны. Змий искушал Еву яблоком в каком-то саду. Наверное, Гефсиманском – Наталка не помнила точно. Она, дуреха, слушала мамины россказни вполуха. И что теперь?

Она и молитву-то ни одну не прочтет. Кроме «Отче наш, иже еси». А дальше?

От жалости к самой себе сердце обливалось кровью. С сегодняшнего дня Наталка боялась змей. Боялась пуще смерти, или это были синонимы – смерть и гадюки, гадюки и смерть. Зажмуриваясь, она видела извивающиеся в траве веревки, слышала треклятое шипение. Всю оставшуюся жизнь – все семьдесят лет – напророчила себе Наталка – она будет вскрикивать, наткнувшись на садовый шланг. Выключать телевизор, транслирующий мультик про Каа или про тридцать восемь попугаев. Змеи на гербах, змеи в сказках, змея, оплетающая посох Асклепия… символ мудрости, но Наталка смотрела в желтые гадючьи глаза. Там была не мудрость, а дистиллированная злоба.

Коварная осквернительница водилась даже в «Маленьком принце», любимой книжке Наталки.

Позади Лиля всхрапнула и тихо, но отчетливо произнесла:

– Эй ты! Ты, тебе говорю! Живой?

Бормотала во сне или бредила.

Не живые уже. Ни Михалыч, ни Лемберг. Скорее всего, и Ванягин помер в тайге, лежит где-нибудь под малинником, издырявленный ядовитыми зубами.

Тишина была подобна пытке. Птицы улетели из этих страшных краев. Наталка втемяшила себе, что и она улетит – обязательно, на самолете. Ни разу не летала, будет ей моральная компенсация. Главное, пусть гробы транспортируют отдельно. Трупы Наталку пугали.

В сосняке мельтешили бесформенные тени. Бензин закончился на подъезде к Варваровке. Черников забрал ружье, канистру и ушел за подмогой. Велел ждать.

Они все уходят. Отец Наталки – к подколодной змее, чтобы нарожать змеенышей, сводных Наташиных братьев, чтобы мама свихнулась и сутками штудировала Библию. Лемберг уходит в смерть, обряженный привидением из хорошего мультика про Карлсона. Так заведено.

Ах, если бы Наталка знала! Разве стала бы она уворачиваться от объятий Лемберга там, у ручья? Смеяться, корчить неприступную королеву? Они гуляли по бережку, любовались оранжевой белкой, и Лемберг пытался поцеловать Наталку. Когда это было? Вчера? Нет же, сегодня, три часа назад.

Никто не называл фармацевта по имени – Антон. Лемберг и Лемберг. Она бы его и в браке так звала, если бы он предложил замуж. И в постели… в постели…

Наталка испустила скрежещущий, полный скорби стон. Попробовала снова поплакать, поднатужилась, но только в туалет захотела. Мочевой пузырь напомнил, что Наталка жива. Дышит, сморкается, писает. Спаслась, ликовать надо.

Она вытерла сухие глаза. Поерзала, отворила дверцы и внимательно осмотрела дорогу: не притаился ли кто под днищем «москвича»? Опустила в пыль дефицитные «выходные» кроссовки китайского производства.

– Почти на месте, – выдала Лиля не просыпаясь.

– Да, – согласилась Наталка. – Почти.

Она выбралась из машины и размяла затекшие косточки. Ей бы не помешала компания: Черникова, бодрствующей Лили, птиц. Но были лишь деревья, коряги, тени в баррикадах бурелома.

Наталка расстегнула пуговицу. Представила, что воротившийся механик застанет ее, раскорячившуюся, и посеменила к соснам. Мох пружинил под кроссовками. Наталка косилась в сторону лагеря. Напоминала себе, что до змеиного гнезда – километров тридцать.

Под кустом, увешанным ссохшимися ягодами, она стащила штаны с трусами, присела, ухватившись за гибкую ветку. Зажурчала моча. Наталка смотрела меж колен не мигая. Но и с такого близкого расстояния не сразу поняла, что под ней – змея. Бурый, в мелких крапинках, щитомордник сливался с мхом.

Глаза Наталки выкатились из орбит. Зубы застучали от страха, а мочевой пузырь продолжал опорожняться.

«Не шевелись, – шепнул в черепной коробке голос покойного Лемберга. – У большинства змей слабое зрение, они реагируют на движущиеся объекты».

Наталка замерла, скованная ужасом. Но движущийся объект появился из-за спины. Кусты захрустели, осыпаясь ягодами. Тень накрыла Наталку, мужская ладонь заблокировала рот. Лаборантка села задницей в лужу, а щитомордник молниеносно выбросил голову и укусил за бедро.

Наталка мычала в кляп. Из дерна, как «макароны» фарша из мясорубки, вылезали гадюки. Они жалили голые икры, ляжки, ягодицы, впрыскивали в плоть яд. Наталка сучила китайскими кроссовками, комкая мох. Человек не позволял ей встать.

Ступни Наталки выгнулись, как у балерины – Cou-de-pied, – в юности она боготворила Майю Плисецкую. Щитомордник прополз между ног, и она ощутила сквозь пламя невыносимой боли холодное, почти успокаивающее прикосновение к половым губам.

Укуса она уже не почувствовала.

– Эй ты! – Пехотный офицер Субботина поторопила вороную лошадку, догнала ковыляющего солдата. – Ты, тебе говорю! Живой?

Тощий и взлохмаченный эстляндец шатался под весом пятидесятифунтового вьюка. Бывший унтер, разжалованный до рядового за шашни с поварихой, он обвел всадницу осоловевшим взглядом, словно бы не узнал.

– Отец… – Спаянные губы треснули. – Голубчик, ноженьки болят.

– Терпи, – сказала офицер; как и этот молодой солдат, она впервые участвовала в степном походе, впервые топтала подошвами туркестанских сапог выжженную землю Средней Азии. – Две версты осталось.

– Две, – улыбнулся эстляндец, чья кожа почернела от палящего немилосердного солнца.

Семь часов в седле… семь часов под голубым небом забытого чертом края… Субботина мысленно осмотрела себя глазами доходяги-эстляндца. Стройная девица, красующаяся на лошади. Кавалеристский карабин за спиной, ушитый мундир, шашка в ножнах. Слабый ветерок колышет полотняный назатыльник кепи. Верно, думает эстляндец, почему она здесь, а не под крылышком у муженька?