Текст книги ""Самая страшная книга-4". Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Елена Усачева,Михаил Парфенов,Олег Кожин,Дмитрий Тихонов,Александр Матюхин,Александр Подольский,Евгений Шиков,Анатолий Уманский,Евгений Абрамович,Герман Шендеров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 255 (всего у книги 299 страниц)

– М-да, ну ты и каблук, – прокомментировал из-за спины Свирид.

– На шебя пошмотри! Ни кола, ни двора, бабу швою колотишь и жалуешьщя вшегда. А женщина – цветок жизни, ее холить и лелеять надо. Мне вот Аллочка жызь подарила, щеловеком меня шделала; ешли б не она, кем бы я был? А Акулинка меня жнаешь кем жделает? Хотя не о том речь. Жа вами, шволочами, должок – ты, Демьян, жену и тещу мою убил. Ты, Макарка Щижый Нош, шражу на мое мешто щел, тока я ущел; тоже должен, штало быть. Шо вшеми вами поквитающь, шуки, вше вы мне должны.

– Прям со всеми? – спросил, напрягшись, Жигалов. Он незаметно схватился за кобуру, щелкнул предохранителем.

– Шо вшеми! – уверенно подтвердил Кравчук и крикнул своему бесовьему войску: – Ату их! Порвать, убить, Демьяна не трогать. Он Акулинке нужен.

Твари, столпившиеся около председателя, заволновались, задвигали голыми спинами и одной волной, разом, рванулись вперед. Телячьи, козьи, свиные рыла метались перед глазами. Жигалов услышал за спиной выстрелы – и первая волна нападавших упала мордами в землю; да он и сам стрелял, делая шаги назад и выкрикивая по привычке: «На тебе, на, на, сука, на!» И пораженные его пулями бестелята падали, но на спины им уже наступали следующие. «Зря я сюда вернулся», – подумал Жигалов, быстро отстреляв обойму и заряжая следующую – он запоздало понял, что обоймы-то у него всего две, так что патроны нужно беречь. Да и у мужиков боезапаса не сады – на всю ораву не хватит.

И обороняться негде – плетень снесли, от хаты Демьяновой одни руины остались. В клубе было бы сподручней, да где он сейчас, тот клуб? В трех километрах, поди, не меньше. Они постепенно отступали, усеивая землю перед собой трупами бестелят. Жигалов раньше никогда с таким не сталкивался, хоть и дошел до Берлина, – никогда он не стрелял в толпу колышущихся безоружных, но бесстрашно наступающих тел. Рядом Макар Саныч палил из пэпэша, жал что есть мочи на гашетку и безостановочно орал. Дуло автомата выплескивало струи пламени, бестелята падали как подкошенные, на них наваливались следующие – безобразные твари с тремя ногами, четырехглазые, пятирогие, маленькие и большие, с торчащими из тел обрубками шей и даже человеческих лиц. От пуль они скукоживались, в тушах образовывались зияющие раны, которые тут же расширялись, и бесноватые твари начинали мгновенно расползаться на слои и волокна – их тела хищно терзали собратья.

В это время Кравчук победоносно смеялся, сидя на вставшем на дыбы коне. Он постоянно потрясал кулаком, будто у него там было спрятано нечто важное. Меж конских ног прошмыгивали все новые и новые бестелята, и не было им конца.

Тут настигли Макара Саныча – он замешкался, перезаряжая диск автомата, задержался на пару секунд. За ногу его схватил один бестеленок, председатель ударил его прикладом, но тут же накинулся багровый, будто кровяная колбаса, дюжий хряк – ухватил за локоть. В мгновение ока Макар Саныч оказался погребен под грудой тварей, которые мотали мордами, вцепляясь острыми зубьями в его руки и ноги. Услышав жалобный стон председателя – не того, а настоящего, майор выстрелил в кучу-малу. От выпущенной пули разлетелась в клочья башка одного урода, но его место тут же занял следующий.

Жигалов успел увидеть искаженное гримасой боли лицо Макара Саныча – тот будто силился что-то сказать, но в это мгновение в глотку председателя вгрызся изогнутыми клыками один из выродков; брызнула кровь из яремной вены, от лица Макара Саныча отхлынула вся жизнь, он мгновенно побледнел. И умер, терзаемый полубесами – один тащил его за ногу, другой за руку, а третий все так же вгрызался в шею, жадно лакая брызжущую кровь. Остальные наседали, трепали труп, растаскивали в стороны за конечности с омерзительным хрустом рвущихся сухожилий. Взрыкивали жалобно, когда не доставалось места у кормушки – более сильные собратья отпихивали слабых в сторону. В мгновение ока возле тела образовалась куча-мала.

Кравчук громко загоготал, крикнул:

– Вот и вше, Макарка, ошвобождаю тебя ш должношти! Ваша ощередь, гошпода-товарищи.

Жигалов подумал уж было: ну все, так странно все и завершится, здесь и конец, Элем Глебович. В обойме всего пара патронов. Один на себя надо бы оставить, чтоб не погибнуть, как и. о. председателя. Незавидная смерть досталась мужику. А где Демьян-то?

А Демьян, точь-в-точь как богомолец юродивый, медленно шел вперед с закрытыми глазами, неся перед собой тряпицу и шепча быстро-быстро какие-то словеса. Тряпица сползла, и Жигалову в глаз прыгнул солнечный зайчик.

«Совсем свихнулся с горя? Зеркало он, что ль, несет? Да не, желтое что-то».

Демьян двигался прямо на ревущую, мычащую и рычащую орду. Жигалов бросился ему наперерез.

– Куда, дурень? Сгинешь!

Демьян лишь отмахнулся от майора, как от мухи. Подошел вплотную к Макар Санычу, останки которого доедали бестелята. Один из уродцев поднял голову, вперил налитые кровью зенки в знатка, замычал угрожающе, стартанул к Демьяну. Майор едва успел ляпнуть ему промеж глаз из макарова. «Последний патрон остался! И лопатки саперной нема!» – тоскливо подумал он.

А Демьян и бровью не дернул – идет, шепчет чего-то и даже глаз не открывает. Вот уже растерзавшие труп председателя полубесы подняли головы, рванулись шаткой рысью к знатку. Демьяна от тварей отделяла пара метров, не больше, когда зна́ток наконец открыл глаза и сдернул тряпицу со своей странной ноши. Кто-то словно включил фотовспышку – весь мир озарило неестественно белое, нестерпимое сияние, сделав все плоским, бесцветным и мертвым. Жуткий многоголосый вой раскатился над округой – точно Жигалов вдруг оказался на гигантской, безразмерной бойне. Сквозь сощуренные до боли глаза майор лишь на секунду осмелился взглянуть на бесформенное раскаленное нечто в руках у Демьяна, и тут же поплатился ожогами на сетчатке – как если б долго смотрел на солнце. Но он успел заметить, как под неистовыми лучами тела уродцев выворачивались наизнанку – внутренней своей пустотой, после чего лопались, разбрызгивая повсюду смрадный дым и внутренности, а через секунду иссыхали в горстки пепла.

Демьян продолжал беззвучно молиться, направляя начищенный обломок церковного купола в разные стороны – так, чтобы никакая погань не выжила.

Когда-то отражавшее самих ангелов зеркало брыкалось в его руках, как живое, отдавая без остатка всю намоленную мощь. Проходя через тела бестелят, свет катком укладывал их в единую дымящуюся массу, дошел до чудовищного коня и пробил тому дыру в боку. Брюхо страшного скакуна лопнуло, и Кравчук рухнул на землю, чертыхаясь и отплевываясь.

Свет ослабевал, становился сперва желтым, потом оранжевым, малиновым, пока наконец в руках у Демьяна не оказалась кривая оплавленная болванка. Тот бросил ее наземь, дуя на обожженные пальцы. Все бесовские отродья превратились в прах, и теперь казалось, будто дорогу засыпало каким-то промышленным количеством сигаретного пепла. Кравчук, барахтаясь в пыли, искал то, что он, очевидно, выронил при падении. Подойдя ближе, Жигалов с изумлением увидел, что бывший председатель собирает с земли человеческие зубы. Щурится еще, как дурак, поскорее пытаясь их отыскать.

На Кравчука глядели с ненавистью; Федорыч презрительно сплюнул и промолвил про «мышь сухопутную». От Макара Саныча осталось лишь кровавое месиво, на которое невозможно было и глянуть без содрогания. Майор отстраненно подумал: а как его хоронить-то теперь? В закрытом гробу? Или лучше сразу кремировать?

– Этот чего выжил? – устало, без эмоций, спросил Жигалов у Демьяна, указывая на Кравчука.

– А он не паскудь и не пекельный. Он человек. Да, Евгеша? Человек же ты все-таки? – со злобой спросил зна́ток у Кравчука, который наконец собрал все зубы и поднимался на ноги. В его глазах ненависти было не меньше.

– Щеловек, щеловек… – отвечал Кравчук, шлепая губами, совсем как безумный.

– Ты пошто собаку моего убил, вымлядак? Полкаша никому плохого не зробил. Добрый был пес.

– А ты пошто жену мою убил, а? И тещу?

– Не убивал я их. Гэта она все, Акулина!

– Не ври! – выкрикнул бывший председатель. – Она врать не может! А ващ я и так ухайдокаю, без вщяких бещов. У меня жубы ешть! Я ващ и так задавлю, у меня влашть ешть! – и потряс рукой с зажатыми в ней желтыми зубьями.

Низко в небе вдруг вспухло что-то похожее на чернильное пятно над самыми их головами. В пятне появилась расщелина, и оттуда наружу потянулись длинные костлявые руки – прямиком к людским глоткам. Жигалову внезапно все надоело. Надоело Задорье, надоела вся та чертовщина, в которую он по своей глупости ввязался. И более всего надоел ему шепелявый безумец, крутивший над головой кулаком, отчего синяк разрастался лишь сильнее. Майор просто поднял руку с зажатым в ней пистолетом, в стволе которого находился последний патрон, и нажал спусковой крючок. ПМ дернулся в ладони, выплюнул вспышку пламени, а во лбу Кравчука внезапно появилась красная дырка, откуда выплеснулся сгусток крови. Голова застреленного мотнулась назад, он издал протяжный стон и рухнул спиной на землю. Из разжавшейся ладони высыпались зубы. В ту же секунду лопнувшее в небе пятно затянулось, провалилось само в себя и пропало без следа.

– Вот и все, решение всех проблем, – резюмировал Жигалов, пряча макаров обратно в кобуру, – правда, патронов больше нет. Есть у кого патроны на ПМ, мужики?

Ему никто не ответил: все озирались, удивляясь происходящим вокруг переменам. Небо над головой внезапно, в один момент, приобрело нормальный оттенок. Солнце скакнуло из зенита ближе к западу, будто пожрав ржавый полумесяц, а сиреневый полумрак, охвативший все вокруг, во мгновение ока рассеялся.

Они вновь находились в обыкновенном мире. В Яви, как сказал бы зна́ток. Оглядываясь, Демьян прокомментировал поступок майора:

– М-да, ничога не скажешь. Радикально, но эффективно.

К дому Сухощавого решили ехать на «запорожце» – Макару Санычу он теперь уж точно ни к чему. «На тому свете автострад нема», – грустно пошутил Демьян. А Федорыча, Валентина, Свирида и его дружков отправили обратно в клуб, чтоб как-то организовывать быт, звонить в Минск и вызволять людей из погребов. Федорычу, как самому ответственному, Жигалов записал номер начальства на бумажке и сказал обязательно позвонить, чтоб высылали опергруппу поскорее. Поселковый почтальон серьезно кивнул, принимая поручение.

Затем Жигалов с Демьяном уселись в «запорожец» и поехали в соседнюю вёску, где стоял дом Сухощавого. Вокруг простирался обычный, нормальный мир без ходячих домов, бесов и нечисти. «Явь» – поправил себя майор. Жигалов подумал, что придется пить по меньшей мере неделю, чтобы переварить пережитый кошмар.

– Ты яшчэ сильней поседел, – невпопад сказал ему Демьян после нескольких минут напряженного молчания, – скоро як я будешь.

Жигалов провел рукой по волосам, глянул в зеркало заднего вида – и впрямь, через всю шевелюру протянулась белая полоса.

– Пошел ты, – беззлобно сказал он знатку.

Извилистая дорога вывела в маленькую вёску на окраине, у самого леса. За вёской простиралось поле, засаженное бульбой. Людей было не видать, все попрятались по погребам и углам, как только началось светопреставление. Демьян скомандовал:

– Там тормози.

Впрочем, Жигалов и сам догадался. Дом колдуна, стоявший на отшибе, был наполовину разрушен, как и хата Демьяна. По двору словно потоптались десятки рогатых тварей – да вот и тела их, вернее остатки: полуистлевшие оболочки в зеленых лужах, одни лишь рога да хрупкие кости. Шины «запорожца» взвизгнули, когда майор резко затормозил у завалившегося плетня.

Демьян выбрался из машины, оглядел поле боя. Ковырнул носком сапога вонючую жижу, которая была здесь, кажется, повсюду. Поморщился и произнес:

– Сеча была знатная.

– Без тебя вижу, Шерлок сраный, – ответил ему Жигалов, – скажи лучше, где чародей твой?

– Не чародей, а порчун, киловяз. Чародеи тольки в сказках бывают. В хате он, так разумею. Пойдем-ка глянем.

Поигрывая клюкой, зна́ток осторожно прошел в хату, широко перешагнув порог. Жигалов направился следом и аж присвистнул – такая тут царила разруха. Дверь выломали, разбив в щепки, внутри тоже все сворочено и раскидано по углам, пол залит той же смердящей зеленой мерзостью, которая остается от дохлых бестелят.

Из дальнего и темного угла хаты кто-то тяжко простонал:

– Помоги-и-те…

Демьян рванулся в ту сторону, но Жигалов удержал его, покачав головой – не надо, мол, на ощупь бросаться. Чиркнул спичкой о коробок, осветил зыбким огоньком темное пространство за печью, где оба увидели распластанного киловяза. Сухощавый лежал на спине, сложив руки на груди, и глядел в потолок. По левому глазу ползала муха. Киловяз широко раскрывал рот, точно вытащенный на берег карась. Изо рта при этом что-то непрерывно сыпалось, падало на пол с бумажным шуршанием. Тощий старик стонал, плакал, но не шевелился.

– Чего это с ним? – тихо спросил майор у знатка.

Демьян промолчал. Сел у тела киловяза, прищурился.

– Демушка, ты? Помоги, браток… – Глаза киловяза все так же пялились вверх.

Он вновь будто бы подавился, кхекнул, и из широко распахнутого рта веером повалились на пол игральные карты. Жигалов смотрел на происходящее, как если бы увидел фокус иллюзиониста – какого-нибудь Вольфа Мессинга. Весь пол вокруг Сухощавого был усыпан скомканными, влажными картами – шестерками, валетами, королями и дамами. Киловяз давился, но продолжал блевать бумажными прямоугольниками, издавая протяжные стоны. Майор протянул было руку – проверить пульс, как получил клюкой по пальцам.

– Ты чего дерешься?

– Того. Грехи его взять захотел? Не чапай.

– И долго он так будет?

– Покуда не истлеет, – мрачно ответил сидевший на корточках Демьян, – иль пока не заберут его.

– Кто заберет?

– Ну знамо кто – те, кому он в карты задолжал. Черти.

– И чего делать?

Демьян лишь пожал плечами.

– Демушка, помоги… – жалобно сказал Сухощавый, перестав на время изрыгать комки карт. – Я помер уж вроде, а умереть не могу нияк.

– А чем я табе помогу-то, дурань? Я вашей кухни не ведаю. Нашел кого о допомоге просить.

В этот миг свет в окнах помутнел, и хата погрузилась в сумрак. Один только свет спички между пальцев Жигалова освещал угол печи, и Демьяна, и лежавший на полу говорящий труп.

– Да что ж такое? Опять Навь? – устало простонал майор. Но он чуял: то что-то другое, что-то гаже и хуже. Даже после всего пережитого по спине майора пробежали мурашки, когда он увидел, кто к ним явился в гости.

Через дверной проем в хату шагнуло нечто. Пришелец был так высок, что ему пришлось сложиться едва не пополам. Почти неразличимый в тусклом свете горящей спички, чему Жигалов был несказанно рад, он выглядел как что угодно, но не живое существо. Морда – одни сплошные зубы, протянувшиеся от подбородка до высокого лба; а там, от лба и до затылка, мигали десятки подслеповатых глазок. В правой тощей руке чудовище сжимало ржавые кузнечные клещи, левая свободна – тянется вперед, будто желая сжать лицо Жигалова, спросить – ты кто такой, какие грехи на тебе? Майор шарахнулся в сторону, и огонек спички потух.

В темноте Демьян глухо спросил:

– Мытарь, ты? Забирать его пришел?

– Пришел. Забирать пришел, – ответил гость бурлящим голосом – в его глотке будто бурчала сотня иномирных тварей, и все они рвались наружу, желая выкрикнуть в Явь свои пожелания. Из их голосов, как из мозаики, и складывался голос Мытаря.

– Ну так забирай, раз пришел.

Глаза Жигалова попривыкли к темноте, слабо освещенной проблесками тусклого свечения из окна. Кошмарный Мытарь в одно движение пересек жилище. Наклонился, уцепился за ногу киловяза и рванул на себя. Сухощавый прохныкал в ответ жалостливо, но, к всеобщему удивлению, не сдвинулся ни на сантиметр. Мытарь дернул еще раз, второй: от его нечеловеческой силы доски под телом киловяза трещали, ломались, но сам труп не желал двигаться с места. Поднапрягшись, Мытарь рванул снова – доски затрещали, встопорщились под спиной умер-

шего охапкой щепок и сломанной древесины, однако тело киловяза оставалось на месте. Будто его удерживало нечто куда более сильное. Пришелец из Пекла задумчиво почесал зубными клещами затылок, где вырастали, как грибы, сотни глаз. Осклабился тысячей зубов недовольно. Сказал задумчиво:

– Не понимаю. Почему он со мной не уходит? Пекло ждет.

– Значит, подождет яшче, – ответил Демьян, присаживаясь на табурет и постукивая по ладони махоркой, – значит, другая ему судьба уготована.

– Как же так? Должен он нам, – прошептал черт сотней голосов.

– Дык табе лучше знать. Ты черт ведь?

– Я бес, – поправил его Мытарь, – чертям в Явь ходу нет.

– Да хоть диавол сам! Вишь, не идет он с тобой.

– Грехи… грехи где? – зашарил лапой по рубахе киловяза Мытарь, будто пытаясь обнаружить искомое, и воскликнул вдруг: – Искупил! Искупил!

– О як! – удивился Демьян. – Слышь, Мирон, ты чаго там зробил такого, что тебе к Сатане не пускают?

– Не зна-а-аю… – протянул Сухощавый, выблевав очередную порцию карт. – Ну, пацаненку времечка выиграл трохи…

– Во, видал, пасынок пекельный? – и Демьян показал Мытарю кукиш. – С чем пришел, с тем и уйдешь. Ни с чем, то бишь. Самопожертвование искреннее, слыхал про такое? Мироша от души, сам того не ведая, человека спас.

– Искупил грехи, значит? – Мытарь причудливо вывернул голову, несколькими глазами на затылке подозрительно покосился на киловяза.

– Выходит, так, – кашлянул Сухощавый, схаркнув десятку пик.

– Пусть так, – коротко резюмировал жуткий гость и выскользнул к двери, шагнул за порог – словно его и не было, растворился сразу, а вглубь хаты хлынул дневной свет, такой яркий, что Жигалов даже заслонил глаза. Напоследок раздался слабеющий голос Мытаря:

– Не прощаюсь, смертные, еще свидимся…

Сам Жигалов все это время сидел, опершись о стену и распахнув от удивления рот. Он уже отвык воспринимать окружающие чудеса с точки зрения научного подхода – понял, что материализм тут не поможет, не сладит со всеми этими чертями, пеклами и полубесами. Но все равно явившийся в гости к киловязу Мытарь удивил его настолько, что он сумел прийти в себя лишь после того, как Демьян потрепал его по щеке со шрамом.

– Ты як, майор, в порядке?

– Ага, – кивнул Жигалов. – Еще раз так за щеку схватишь – по морде получишь.

– Значит, в порядке, – ухмыльнулся зна́ток.

– Слышь, Дема, – крикнул из угла Сухощавый, проблевавшись очередной порцией карт, – дык я шо, стал быть, в Пекло не попаду?

– Стало быть, так. Где Максимка?

– Он в поле за хатой побёг, а там его училка ваша увела, сиськастая такая. Я в окошко бачил перед тем, как меня… кха-кха-а-а! – изо рта киловяза посыпались тузы разных мастей. – Перед тем как засранец гэтот, Кравчук ваш, мине прикончил да зубы повынул. А где Кравчук, кстати?

– Нет больше Кравчука.

– Да? Ну и славно. Туды ему и дорога, падлюке.

– Какая еще училка? – заинтересовался Жигалов. – Уж не Гринюк ли? Белобрысая такая, да? Немецкий язык преподает.

– Она самая. Я видал, из лесу вышла и пацана увела. А куды – я уж не ведаю, не до того мне было́.

Майор со знатком переглянулись.

– Слышь, Дема, гэта ведь я во всем виноват…

– Да кто бы сумлевался, – ответил Демьян. – Сказывай уж, чаго натворил.

– Да сам-то я ничего… Должон я был Купаве… кха-кха!.. за услугу одну. Давно дело было, война яшчэ не почалась. Проигрался я однажды чертям, в пух и прах проигрался, да так, шо нияких зубов не хватит откупиться. Должны были мине раньше срока в Пекло забрать. Уж Мытарь в окнах блазнился, заката ждал. Я по соседям, думал, хоть зуб выцыганю, отыграться, так ни хера. Як прознали, шо Мирон Сухощавый по домам пошел – так двери-окна закрыли, и не отвечает никто. Уж почти солнце село, думал, усе – конец мне. Слышу стук в дверь, думал, Мытарь пришел, а там – Купавушка. Решил, она поглумиться пришла напоследок – серчала она на меня шибко, сватался я к ней… кхм… настойчиво. Пришла, злая, як сто чертей, да со своей колодой карт. Кха-кха-а-а… И говорит, мол, зови братушек своих, отыгрывать тебя буду. Всю челюсть поставила, цельную ночь за картами просидела. Долго так, уж пальцы не гнулись. Все до единого зуба отыграла. Я уж ее подначивал, мол, покуда карта прет – давай их нагреем, а она тольки зыркнула так. Говорит: не надо мне ни от тебя, ни от чертей ничего. Я-то, дурак, молодой был, гордый, так и говорю, значит: мол, должен я табе, Купава, буду. Слово киловязье дал. И забыл уж было. А давеча – по весне дошел я, значится, до болота, за травками да еще кое-чем. И слышу – кличут мене. Подхожу, а там в камышах лисица дохлая, брюхо лопнуло, и в кишках уж черви копошатся, вонища. А лисица та пасть раскрывает и говорит человечьим голосом: «Долг, мол, платежом красен! Давай, Мироша, возвращай, что задолжал!»

– А что, отказать никак? – спросил Жигалов, мрачнея.

– Как тут откажешь, майор? Карточный долг – дело чести. А уж коли слово киловязье дал… Не исполнишь – так спросят, своими руками все заживо вырвешь.

– И вырвал?

– Вырвал, – признался киловяз. – И отнес куды сказано было, к Млыну Выклятому, уж черт его знает, чаго ей там стребовалось.

При упоминании Выклятого Млына зна́ток поморщился, как от зубной боли.

– Она мой зуб Кравчуку и передала, значит. Я так разумею, шо им-то он усе гэта светопреставление и устроил, солнце на луну желтую подменил. Вот откуда силы такие у дурака гэтага.

– Та-а-ак, а дальше что?

– А чаго дальше-то? Сам-то разумеешь, откуль у мертвой ведьмы власть такая над Явью? То одну пакость устроит, то другую, то вон психу с больницы побег организует. Она ж – тьху, перхоть бесплотная, воспоминание одно… ща, погодь… кха-кха-а-а!.. – кучка игральных карт у головы киловяза продолжала увеличиваться, уже практически скрыв его лицо – лишь шевелились быстро губы, будто старик решил исповедаться напоследок.

– Кха! А с зубом-то уже якая-никакая, а сила. Кравчук-то, видать, по крови тож знаткой слегка. Вот она и подстроила, шоб у него челюсть повыдергать. А як у Кравчука все зубья с пасти забрала, дык такую мощь обрела, шо лучше б вам, братки, с ней не связываться. У ней зараз силы стока, шо ей сама советская власть нипочем.

– А это мы еще посмотрим, гражданин, – мрачно ответил Жигалов, вертя в руках бесполезный теперь макаров. Демьян с оттенком жалости глядел на мертвого киловяза – тот кашлял и продолжал плеваться картами, явно в непереносимой муке. Неспособный ни жить, ни умереть окончательно. Никак Дема не думал, что когда-нибудь такое второй раз увидит. Произнес задумчиво:

– Раз тебе в Пекло не берут, так, можа быть, в Раю примут?

– Та не, какой мне Рай, – прохрипел Сухощавый, – у мине ж душа черная, як картина у Малевича.

– Ну, попытка не пытка; глядишь, не такая уж и черная, раз ты Максимку выручил. Слухай сюда, майор. Нам надобно с тобой крышу разобрать у хаты.

– Крышу разобрать? – недоуменно спросил Жигалов.

– Ага. И поскорее, времени мало. Давай-ка, рукава закатали и полезли.

Вдвоем они вскарабкались на крышу хаты. Жигалов подал руку Демьяну, который волок за собой топор и арматуру из сарайчика киловяза. Зна́ток споро выбивал доски из настила крыши и поддевал арматуриной, майор помогал, где мог, оттаскивал их к краю и сбрасывал вниз. Всяких шиферов, как в городе, здесь в глаза не видывали, поэтому доски были уложены внахлест, двумя слоями – верхние закрывали стыки нижних, так что пришлось повозиться. Но вскоре усилиями двух мужчин крыша прямо над телом киловяза была разобрана, и между перекрытиями стал виден он сам, лежавший снизу. Дырка образовалась небольшая, но ее, судя по всему, было достаточно.

– Так, что дальше? – тяжело дыша, спросил майор. Он опасался, что сейчас придется проводить очередной ритуал.

– А ничога, – пожал плечами зна́ток, – коли в Раю примут – зараз его душенька и улетит. Иль таки в Пекло упадет, на мытарства, а оттуда ужо и на небушко, як отмучается сполна.

Сухощавый в двух метрах снизу внезапно счастливо рассмеялся. Его глаза распахнулись шире, заискрились неким чуждым, чудесным светом – Жигалов увидел его отблеск даже отсюда. А Сухощавый продолжал смеяться и при этом плакать от счастья.

– Як лёгко-то стало! Лёгко-то як! – воскликнул старый киловяз. – Прости мине, Боженька, дурня! Я ж не ведал, что так лёгко мне буде! Лёгко як!

Набежавшее на солнце облако разошлось, и в просвете появился яркий луч, скакнул на крышу хаты – заискрились солнечные зайчики на ремне Жигалова, на наручных часах и на погонах. Сухощавый вздохнул, дернулся всем телом и крикнул напоследок:

– Дзякуй, Дема! Прости за все! Знал бы ты, як там лёгко…

И умер со счастливой улыбкой на устах. Демьян, крякнув, спрыгнул с крыши на землю, зашел в хату и прикрыл веки усопшего. Сказал удовлетворенно:

– Приняли его, значит. Грехи киловязьи он искупил, а человечьи… А кто без них?

– Понял, не дурак, – проворчал вошедший следом Жигалов, – какие дальше планы?

– Надо попросить кого из соседей, шоб схоронили по-людски. Теперь можно. А нам треба Максимку сыскать.

– Значит, домой к Гринюк?

– Да, значалу Анютку навестим.

Жигалову почему-то ревниво кольнуло сердце, когда Демьян назвал учительницу «Анюткой», но он промолчал и пошел заводить машину.

Дома Анны Демидовны не оказалось. Квартира учительницы в бараке была закрыта на ключ. Из соседней хаты высунулась любопытная соседка.

– Кончилося усе? – заговорщически прошептала женщина. – Черти ушли?

– Давно уже кончилось, гражданочка, – строго ответил Жигалов, – так что просьба не паниковать и ждать прибытия властей. Скоро компетентные органы приедут, будут разбираться, что за ЧП у вас тут случилось. И про чертей ни слова! Мы в атеистическом государстве живем, или вам политинформацию не доводят?

От официального тона и вида формы КГБ, хоть и грязной, забрызганной кровью, женщина ойкнула и согласно закивала:

– А мы чаго? Мы ничога… Сховались в подвале да пересидели, покуда тут бесовщина творилася. У нас в погребе закруток стока, мы б ядреную войну пережили. А гэта чаго ж было, товарищ начальник, шо за страсти такие? Коли не черти, то неужто американцы кспирименты проводили?

– Они самые, – устало ответил майор, – психотронное оружие испытывали.

– Ох, батюшки! – соседка всплеснула руками. – Пихотронное оружье! Вот капиталисты сволочи!

– Вы лучше скажите – давно Гринюк видели?

– Училку-то? Дык она, яшчэ пока все не почалось, в школу ушла да там и пропала, болей ее не видали. В хату можете не стучать – ее дома нема.

– Здрасьте, Алеся Дмитриевна. В школу, кажете, ушла? – хмуро спросил подошедший Демьян.

– Дзень добры, Демьян Рыгорыч, батька вы наш! Агась, вот як ушла учебники клеить – так и духу ее не было.

– Поехали в школу, – сказал Демьян и заковылял к машине, опять прикидываясь стариком и припадая на клюку при каждом шаге. Для бабы деревенской рисуется, подумал Жигалов с вновь проклюнувшейся неприязнью.

До школы езды пара минут, хоть и на лысых шинах. Подъехали, хлопнули дверьми и направились в здание. Перед входом посетителей встречал гипсовый памятник Ильичу – вождь пролетариата протягивал вперед руку, навстречу знаниям и прогрессу, на постаменте у его ног лежала охапка пожухлых цветов. Через фасад школы был натянут транспарант с надписью «С Днем знаний! Добро пожаловать в новый учебный год!».

– Кабинет у ней на втором этаже, – доложил зна́ток, вбегая в школу и быстро поднимаясь наверх по ступенькам – недавняя хромота куда-то испарилась.

– Анна Демидовна! Гражданка Гринюк, вы здесь? – крикнул Жигалов, и его голос разнесся эхом по пустым коридорам. – Отзовитесь!

– Максимка, ты тут? – вторил ему Демьян.

Школа пустовала, в кабинете немецкого языка тоже никого не оказалось. Но доска была густо исписана мелом – убористым, каллиграфическим почерком, от вида которого у Демьяна кольнуло сердце, не то тоской, не то виною. Они подошли ближе, и Жигалов вслух прочитал надпись:

 
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди…
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
 

А подпись севшим голосом прочел уже зна́ток: «Демьяну Климову. Где расстались – там и встретимся. Со всей душевной ненавистью – А. М. Чернявская».