Текст книги ""Самая страшная книга-4". Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"
Автор книги: авторов Коллектив
Соавторы: Елена Усачева,Михаил Парфенов,Олег Кожин,Дмитрий Тихонов,Александр Матюхин,Александр Подольский,Евгений Шиков,Анатолий Уманский,Евгений Абрамович,Герман Шендеров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 110 (всего у книги 299 страниц)
– Нападение на представителя власти! – радостно гаркнул Дубовик и вогнал ей кулак в низ живота. Она разинула рот. Сигарета упала на резиновый коврик, подмигнула огоньком и потухла, выпустив на прощание тоненький виток белесого дыма. Галя скрючилась на сиденье, со всхлипами втягивая в себя воздух.
– П… рошу… – всхлипнула она, когда снова смогла дышать.
– Я смотрю, мы уже не такие дерзкие?
– Ка… тенька ничего в… ам не сде… ла… ла…
– Понимаешь, Галочка, мне вдруг почему-то очень захотелось сделать плохо вам обеим. Око за око, знаешь ли. Но если ты не против сделать мне хорошо…
– Я… я… что хотите…
– Я знал, – мягко произнес он. – Я знал, что ты умная девочка.
Она подняла голову. В глазах ее дрожали слезы, и Дубовику вдруг стало не по себе. Настолько, что он уже готов был завести мотор и просто отвезти ее домой.
Но потом он снова подумал: эта сучка принадлежала Шерхану.
– Давай… – выдохнул он.
Непослушными руками он расстегнул брюки, положил ладонь ей на затылок и толкнул ее голову вниз.
Ритмично двигаясь у нее во рту, слыша, как она хрипит и давится его закаменевшей плотью, он вспоминал, как Марк корчился на полу комнаты для допросов, захлебываясь собственной кровью, – в точности как когда-то маленький Лешка Дубовик с плачем извивался в пыли, пока звонко хохочущий Марк бил его ногами за какую-то ерунду.
Тебя я тоже забил ногами, думал он. Да, долг платежом красен, дружище Шерхан. А утречком я снова тебя навестил, преспокойно повесил в камере, как собаку, и ни у кого не возникло вопросов, потому как все считали, что туда тебе и дорога, а теперь я трахаю в рот твою вдовушку – и как тебе это нравится, гребаный садюга?
А потом все мысли растворились в ослепляющей вспышке наслаждения, и он, судорожно вцепившись Гале в уши ногтями, разрядился в жаркую глубину ее горла с такой силой, что зазвенело в ушах.
Он вовремя распахнул дверь и любезно придерживал Галю за плечи, пока ее мучительно рвало в заросли подорожника.
10
Катя рассталась со Стасом только у самой калитки. Забрав у него свой портфель, она подождала, когда он скроется из виду, а потом бросилась через двор, ворвалась в дом, швырнула портфель и рявкнула:
– Ба!
Ответа не последовало. Тишина стояла пугающая.
Сбросив туфли, Катя вихрем пронеслась по комнатам, зажигая повсюду свет. Не стоило делать это перед грозой, но темноты, в которой, наверное, таились бабушкины друзья, убивающие людей, она вынести не могла.
Что-то случилось на кладбище… Вдруг и в этом замешана бабушка?
В бабушкиной комнате свет не зажегся. Тьма гнездилась по углам, и часы отбивали свое бесконечное «так… так…».
Катя стиснула кулаки, впиваясь ногтями в ладони.
Не за нее отомстила бабушка Ленке, нет. За нехорошие слова про папу.
– Лгунья… – прошептала Катя. – Ведьма проклятая.
И сразу, ужаснувшись себе самой, зажала ладошкой рот. Гнев сменился стыдом. Будто в ответ на ее святотатство, за окном грянуло, как из пушки, стекло отозвалось жалобным комариным звоном.
Кате стало не по себе. Когда так внезапно налетает буря, говорила бабушка, это наверняка колобродит нечистая сила в поисках новых жертв…
Она выбросила эти мысли из головы. И стала думать о Стасе. Хороший он все-таки. И папа у него был хороший, даром что квасил похлеще ее папы, пока печень не отказала. И тем не менее он никогда – ни разу! – не поднял руку ни на Стаса, ни на его маму.
Но что тогда двигало папой? Что сделало хорошего человека плохим? Может быть… может быть, этого хорошего человека никогда и не существовало?
Новый удар грома вырвал ее из оцепенения. Катя сжала кулаки, чувствуя, как накатывает злость. Непривычная злость, веселая, успокаивающая.
– Да пошел ты! – вслух сказала она. – Мне плевать на тебя, слышишь?
Внезапно она встрепенулась. Белье! Маме только не хватало, чтобы вчерашняя стирка пошла насмарку.
Сбегав за тазом, она выскочила на двор, второпях забыв обуться. Нежная молодая травка приятно щекотала босые пятки. Ветер тут же освежил пылающее лицо, раздул юбку колоколом. Деревья размахивали ветвями, словно пытались поймать уносимые ветром листья, белыми крыльями хлопали простыни на веревках. И над всем клубилась громада грозовой тучи, подсвечиваемая снизу росчерками зарниц. Вдали сверкнула молния, рассекая белым зигзагом густеющую черноту, и небо отозвалось оглушительным треском, от которого у Кати на мгновение заложило уши.
Простыни всколыхнулись навстречу, трепеща, будто им самим не терпелось поскорее укрыться от ненастья.
За ними промелькнул темный силуэт.
Катя вскрикнула.
Ветер снова взметнул простыни.
Никого.
Она снова тряхнула головой. Подойдя к веревкам, поставила таз и, привстав на цыпочки, сдернула с прищепок первую простыню. Свернув, кинула в таз. За первой отправилась и вторая.
А за третьей, в измазанном могильной грязью похоронном костюме, стоял папа.
На мгновение Катя разучилась дышать. Она застыла с простыней в руках, неподвижная, словно гипсовая статуэтка.
Выглядел он ужасно. Лицо – сплошной кровоподтек, налитые кровью глаза лезли из орбит, голова подергивалась на растянутой, искривленной шее. Рот его расползся в насмешливом оскале, обнажая сизые десны с обломками зубов.
Он протянул руку и дернул Катю за косичку.
Простыня выскользнула у Кати из рук и бесшумно свалилась к ее ногам.
– Здравствуй, Котенок, – сказал папа.
11
На ближайшей заправке Дубовик купил бутылку кока-колы. Пока Валерий Леонтьев разливался по радио о радостях полета на дельтаплане, Галя тщательно полоскала рот.
– Теперь к вам? – угрюмо спросила она, бросив бутылку под сиденье.
– Люся будет в восторге, – усмехнулся Дубовик.
– Тогда давайте прямо в машине…
– Нет. – Он обнял ее за плечи. Галя закусила губу. – Я понимаю, ты хочешь поскорей от меня отделаться, но у меня другие планы, уж извини. А машина для длительных рандеву не подходит. Так что едем к тебе.
– Там Софья. И Катя из школы скоро придет.
– К Марку, глупая. Все равно квартира пустует. Вечером вернешься домой, свободная как птица. Как галочка! – Он засмеялся. – Еще успеешь почитать дочке сказку на ночь.
Он повернул ключ зажигания. Мотор завелся с болезненным скрежетом.
Галя всю дорогу молчала. Дубовик то и дело снимал руку с руля и поглаживал ей бедро. Всякий раз ее передергивало.
Секс с Марком никогда не вызывал у нее отвращения. Даже потом, когда она возненавидела мужа всей душой, тело все равно покорно отзывалось на его ласки.
Дубовик – совсем другое дело.
Безродная девчонка, стучало у нее в голове. Никто и звать никак. Даже собственное тело мне не принадлежит. Даже мою девочку у меня могут отнять.
В подъезде пахло затхлостью. Больше всего Галя опасалась встретить соседей. Дубовик тоже заметно нервничал.
На двери квартиры черные подпалины и оскорбительные надписи сливались в причудливом узоре.
Как только они очутились в темной прихожей и Галя заперла дверь, Дубовик развернул ее, припечатал спиной к обивке и принялся целовать, проталкивая язык в рот. Все это до того напоминало сцену из «Основного инстинкта», что Галя почувствовала, как ее одолевает нервный, истерический хохот.
– Смешно тебе? – Дубовик запустил руки ей под кофточку, сорвал лифчик, впился в грудь жесткими пальцами. – А теперь?
Галя зашипела сквозь стиснутые зубы. Ничего. Она многое вытерпела и вытерпит еще. Рано или поздно этот подонок найдет истинного виновника либо дело просто закроют. Пусть тогда попробует ее шантажировать.
Он может получить свое и все равно назначить виновницей тебя, ехидно прошептал внутренний голос.
– Ноги раздвинь, – хрипло скомандовал следователь, стягивая ее колготки вместе с трусиками. Она неуклюже развела колени, молясь, чтобы все быстрее закончилось. Но что толку? Когда Боженька внимал мольбам безродной девчонки?
Дубовик чувствовал, что теряет самообладание. Ее вынужденная покорность пьянила. Опустившись на колени, он стал ласкать ее языком. Она тихо постанывала, то ли от отвращения, то ли подыгрывала, чтобы его задобрить, – тут он не питал иллюзий.
Вдруг она судорожно вздохнула, сжав бедра, и он было решил, что ее все же разобрало, но тут она выкрикнула:
– Сзади!
Он вскочил.
Развернулся навстречу возникающей из темноты фигуре.
Успел даже выхватить из-под полы пиджака пистолет…
И разинул рот.
Потому что несся на него Шерхан – заросший щетиной, осунувшийся, но живой и здоровый. И в руке его снова был кухонный нож.
Лезвие, отточенное до бритвенной остроты, расчертило темноту серебряным всполохом и вонзилось в рот следователя, рассекая десны, язык и гортань. А потом пришла раздирающая холодная боль. Дубовик издал булькающий вой, «макаров» трескуче плюнул огнем во мрак и вывалился из ослабевших пальцев, стукнув об пол.
Раскачав нож за рукоять, Марк рывком высвободил его. Полетели брызги. Нижняя губа следователя разошлась надвое, из располосованного рта хлынула кровавая рвота. Квакнув, Дубовик рухнул на колени, повалился на бок и засучил ногами по паркету, словно проткнутое булавкой насекомое.
Он уже не чувствовал, как Марк с размаху ударил его ногой, прежде чем шагнуть к жене. Та вжалась спиной в дверь, не в силах поверить своим глазам.
Это сон. Сейчас она проснется.
– Картина Репина, – промурлыкал Марк. – «Не ждали».
Последним, что видела Галя, был ставший за годы брака до боли – буквально! – знакомым образ: огромный перемазанный в крови кулак, несущийся прямо в лицо.
12
Папа завел Катю в дом. Его ботинки грохотали по половицам, точно вместо ног были чугунные гири. Он приподнял бровь, и дверь захлопнулась сама собой, отсекая шум хлынувшего дождя.
– Неужели ты мне не рада? – просипел он, с трудом выталкивая каждое слово из передавленной глотки.
Катя только разевала рот, будто рыба на песке.
– Обними папу, Котенок! – сказал он и, развернув ее к себе, сдавил в объятиях.
Он не был холоден, как положено мертвецу, напротив – от него разило жаром, словно от каменки. Его подбородок, упиравшийся ей в макушку, обжигал кожу сквозь волосы. И тлением не пахло. Пахло сырой землей и чем-то еще… смолой?
Раскаленные пальцы легли ей на спину. С клокочущим вздохом он повел руку ниже. Катя пискнула, когда горячая ладонь нырнула под юбку, больно стиснула ягодицу. Вторая рука давила ей ребра, как огромный удав.
– Ты у меня уже большая… – просипел папа, и раскаленное тело его затряслось в сдавленном смехе.
Он разжал руки, Катя шарахнулась назад и упала на спину.
Он надвигался, грохоча ботинками – ка-бум! ка-бум! – и протягивая руки с хищно скрюченными пальцами. Под ногтями траурной каймой темнела могильная земля.
Отчаянно завизжав, Катя подтянула коленки к животу, а потом с силой распрямила ноги. Босая пятка угодила папе в нос с отвратительным хрустом. Он мотнул головой. Из ноздрей поползла двумя змейками черная кровь.
Катя ожидала, что папа взревет от боли и ярости, но он расхохотался – гулким, лающим смехом. Она вскочила, повернулась и бросилась бежать. Он гнался за ней, она слышала за спиной смех и громовой топот – ка-бум! ка-бум! – словно кто-то с остервенением колотил по полу двумя молотками сразу.
Он поймал ее за локоть и рывком втащил в свою комнату. Катя закричала от боли в выламываемом предплечье. Он отшвырнул ее, она ударилась бедром о тумбочку. Грянулся об пол патефон, разлетелись в стороны пластинки – и тут окно залилось вспышкой белого света, на мгновение ослепив ее.
Не дав опомниться, папа ухватил Катю за шиворот, кинул на постель и навис сверху. Обезображенное лицо расплылось в ухмылке. Изо рта, обдираясь о торчащие осколки зубов, выскользнул нечеловечески длинный лиловый язык и защекотал остренькую Катину ключицу. Смеясь, папа ухватил ее за ворот блузки и рванул. Ткань затрещала, брызнули пуговицы.
Дикий вопль заставил Катю разомкнуть веки. Папа отпрянул, тряся дымящейся рукой.
Катя скатилась с кровати. Разорванная блузка свалилась и повисла на локтях.
Папа скакал по комнате, нелепо вскидывая ноги. Грохот – ка-бум! ка-бум! – сделался нестерпимым. Кате казалось, что она сходит с ума. Она скрестила руки, прикрыв оголенную грудь, и папа тотчас же выбросил в ее сторону здоровую руку. Рука удлинялась, сжимая и разжимая пальцы, обраставшие на глазах жесткими черными волосами. Взвизгнув, Катя вскинула руки для защиты, открыв грудь, и папа снова с воем отпрянул.
Он смотрел ей на грудь: не на две едва наметившиеся припухлости, а на тускло поблескивающий металлический крестик между ними.
И тогда она поняла, кто перед ней.
– Ты не мой папа… – проговорила она, цепенея от страха.
– Я старый приятель твоей бабушки, – сказало существо. – Она попросила меня его подменить.
13
Ей снова десять, и Пакля, чокнутая воспиталка, опять поймала ее за воровством хлеба на кухне, привязала к кровати… Лежишь лицом вниз, мышцы ноют, мочевой пузырь вот-вот лопнет, но изволь терпеть, потому как за мокрый матрас Пакля больно отстегает скакалкой…
Вот только Пакля никогда не привязывала девочек голыми.
Никогда не затыкала рот кляпом, не залепляла скотчем.
Нет, Пакля тут ни при чем.
Галя открыла глаза. С трудом повернула голову. За окном полыхнула молния, залив комнату дрожащим призрачным светом, и Галя увидела Дубовика. Совершенно голый, он развалился в кресле, запрокинув голову с рассеченным ртом и бесстыже раскинув волосатые ляжки в темных потеках. Впрочем, стыдиться ему было все равно нечего: на месте гениталий зияла кровавая рана.
Затем комната снова погрузилась в полумрак. Гулко пророкотал громовой раскат. А за ним пришли голоса. Разговор, нет, скорее, перебранка: один голос, несомненно, принадлежал Марку, а другой… Другой, твердый, суровый, очень походил на голос Софьи. Голос Марка сорвался на крик. Софья – если это была она – невесело хмыкнула. Хлопнула дверь.
– Очнулась, Галчонок? – раздался за спиной голос Марка. – Это я, почтальон Печкин. Принес журнал «Мурзилка».
Его широкая ладонь, заскорузлая от крови, звонко шлепнула ее по заду, скользнула между ног и начала мять там, царапая отросшими ногтями нежную плоть. Галя надсадно замычала, словно теленок на бойне.
Тяжелое тело навалилось сверху. Взвизгнули пружины. Горячее дыхание обожгло затылок.
– Я скучал по тебе, Галчонок.
Что бы он со мной ни делал, я не закричу, думала она.
Он грубо вошел в нее.
Что бы он со мной ни делал, я не закричу.
Она тихо кряхтела, когда он ожесточенно долбил ее, вколачивая в матрас.
Что бы он со мной ни делал, я не закричу.
Он запустил пальцы ей в волосы, любовно прикусил ушко. Эта ласка показалась ей омерзительнее всего.
Что бы он со мной ни делал, я не…
Зубы Марка сомкнулись, точно волчий капкан, и Галя дико завыла в кляп. Кровь забрызгала матрас. В голове лопнул огненный шар и выплеснулся из глаз жгучими слезами, тело пробила судорога, и Галя обмочилась, но Марк этого будто и не заметил. Она извивалась ужом, сдирая кожу на лодыжках и запястьях, зубы Марка рвали хрящи, а рука все сильнее вжимала ее лицом в матрас. Легкие горели, перед глазами пульсировало багряное зарево. Влажные шлепки их тел звучали все громче, эхом отдаваясь у нее в голове. Дождь настойчиво барабанил в окно, словно стремясь ворваться, недовольно рокотал гром, протестующе визжали пружины. Казалось, этому ужасу не будет конца. Наконец Марк яростно задергал бедрами и кончил, зарычав в кровоточащие ошметки ее уха.
Потом он отвалился и долго лежал рядом, переводя дух. Галя оставила попытки вырваться и только хныкала, не помня себя от ужаса и стыда, чувствуя, как вместе с кровью вытекает из нее его семя. Если раньше ей казалось, что высшим силам просто нет дела до безродной девчонки, то теперь она поняла: кто-то там наверху сильно не любит ее.
– Не знаю, как тебе, Галчонок, а мне так хорошо не было даже в наш первый раз, – нарушил молчание Марк. – Ну, не смотри букой. Знаешь, я больше не пью. Честное комсомольское!
Он встал с кровати, нашарил на полу брюки и не спеша натянул. Затем содрал скотч с ее рта. Вытолкнув языком кляп, она судорожно, со всхлипами, задышала. Марк поднял его двумя пальцами, мокрую от слюны, изжеванную тряпицу, в которой Галя узнала собственные трусики. Они шлепнулись на пол, когда Марк разжал пальцы.
– Ну, – сказал он, – умоляй меня, что ли…
Жизнь не приучила ее к гордости. Раньше она много раз умоляла Марка, пока не поняла, что это лишь распаляет его.
Он ухмыльнулся измазанным в крови ртом:
– А то поори?
Тоже без толку. Соседи никогда не слышали ее криков. Слишком толстые стены… Порой Галю посещала пугающая мысль, что Марк нарочно подбирал жилье с таким расчетом.
– Или поговорим о том, что ты нашла в старине Табаки? – Он кивнул на мертвеца в кресле. Сумрак скрадывал черты Марка, но глаза мерцали лихорадочным блеском. – Это сделка, да? Ты раздвигала перед ним ноги, чтобы он меня упрятал? Ничего. Я тоже заключил сделку, похлеще твоей. Маленький пакт между двумя рогоносцами.
Боже, что он несет?..
– Но сейчас-то зачем? Ты же думала, что я мертв! – Он дико взъерошил руками волосы и заговорил плаксиво: – Как будто мало, что я все потерял. Все! Говорили, у меня золотые руки, а потом вышвырнули, как собаку! Меня нужно было поддержать, просто поддержать в трудную минуту, я что, много хотел? А ты… с Лешкой… с Табаки… Знаю! Ты хотела поглумиться над моей памятью!
Она не выдержала:
– Неправда, он меня наси…
– Я слышал, как ты смеялась.
Он сгреб ее волосы в кулак и снова взялся за нож.
Галя орала так, словно хотела выкричать сердце. Лезвие скользило взад и вперед, отсекая изгрызенные хрящи. Марк схватил обрезок ее уха и запихнул ей в рот.
– Ешь! – крикнул он и расхохотался высоким, мальчишеским смехом. – Ешь, Галчонок, ешь!
Только теперь, давясь собственной плотью, она поняла, что он совершенно безумен, что издавна тлевшая в нем жестокость разгорелась и выжгла его рассудок.
Он проталкивал ухо ей в рот окровавленными пальцами.
Она что было сил впилась в эти ненавистные пальцы зубами.
Он с воплем врезал ей рукоятью ножа. Треснула скула, боль электрическим разрядом пронзила череп, отдалась в позвоночнике, из глаз брызнули искры. Галя разжала зубы, и ее вырвало желчью.
Марк отдернул руку, окропив Галю теплыми брызгами, занес нож…
Она заметалась по кровати, насколько позволяли веревки. Униженная, раздавленная, истерзанная, она все равно цеплялась за жизнь.
Нож несколько раз полоснул ее по спине, а потом с хрустом пробил матрас рядом с ее лицом. Галя взвизгнула.
– Размечталась, – прошипел Марк. – Нет уж, Галчонок, так легко ты не отделаешься. – И добавил с почти детской обидой: – С-сука, как же больно!
Он выдернул нож и вышел из комнаты, оставив ее сотрясаться в беззвучном плаче.
14
Чудовище вскинуло руку, прикрывая глаза, и попятилось – ка-бум! ка-бум! Тело его задергалось, плечи сгорбились, ноги искривились. С каждой секундой оно все меньше и меньше походило на папу. Когда оно опустило руку, лицо его было черным, как уголь, а глаза горели серебристым огнем.
– А мы с тобой уже встречались! – радостно сообщило оно. – Помнишь баньку? Ты мне еще тогда приглянулась…
Катя дрожала. Бабушкины «друзья» всегда пугали ее, но, будучи невидимы, казались все же не вполне настоящими. Теперь один из «ненаших» стоял перед ней во плоти – существо, место которому только в сказках. В воздухе повисло нестерпимое напряжение, словно сама реальность отчаянно пыталась вытолкнуть из себя страшного пришельца.
– Отче наш, – залепетала Катя единственную известную ей молитву, – иже еси на небеси… – И осеклась.
– А дальше? – спросил «ненаш». – Забыла?
Катя только замотала головой, отчаянно пытаясь вспомнить остальное.
– В таких случаях советую «Да воскреснет Бог…» – усмехнулся «ненаш». – Без толку, девонька. Скажи спасибо папаше и бабушке.
– Папа умер… – прошептала Катя, отползая на локтях.
– Ошибаешься! – засмеялся лжепапа. – Он жив-здоров, потому-то я здесь.
– Нет… – беспомощно повторяла Катя. – Нет…
– Твоя бабушка послала меня к нему, – продолжал «ненаш», – когда он подыхал в темнице, харкая кровью. Я исцелил его… Я перенес его на волю… Я занял его место в остроге… в петле… в могиле! Такое недешево стоит, девонька. И теперь я пришел получить свою плату.
– Нет! – всхлипнула Катя и зажала уши руками.
Лжепапа шагнул к Кате. Кожа на его висках вдруг вспухла буграми и лопнула, выпуская толстые кривые рога.
– К чему, бишь, я клоню? Ах да… Семейка у вас, прямо скажем, сущий гадюшник. Народ кругом – почище нашего брата. Одна ты чистенькая, Катерина, света луч в темном царстве. Зачем тебе эти страданья? Вот тебе тоже сделка: сними эту жгучую погань со своей нежной шейки, и я все сделаю быстро. Тело черту, а душу боженьке. Не бойся, я тебя не съем! – Он оскалил острые зубы. – Это детские сказочки. Нашему брату тоже иной раз охота развлечься, и, ежели будешь со мною ласкова, я не стану сдирать с тебя кожу…
Катя закрыла глаза, и в голове замелькали образы: мальчишки толкают ее от одного к другому, смеются, таскают за волосы… Ленкина туфля, нацеленная в лицо, ее звонкий голос, пахнущая клубничной жвачкой слюна… Бабушкины безжалостные глаза… Дубовик с самодовольной ухмылкой на толстых губах… Папа с окровавленным ножом в руке, глаза мерцают лихорадочным блеском. «Ты у меня уже большая… уже большая… уже большая…» А потом ей представилась мама. Стас, неуклюже собирающий ее рассыпанные вещи. И с новой силой захотелось жить.
– Убирайся! – закричала она, дрожащими пальцами срывая с шеи цепочку и выставляя крестик перед собой. – Сгинь! Изыди! Пошел прочь!
Бес с шипением отпрянул, заслоняясь рукой.
– Дрянь! – выплюнул он. – А ведь я хотел по-хорошему.
Внезапно он хватил Катю когтями по запястью. Она отчаянно закричала. Крестик, отлетев, уже в воздухе налился оранжевым светом и шлепнулся на пол кляксой расплавленного металла.
Раскинув руки, тварь ринулась на девочку, но та, увернувшись в последний момент, рыбкой нырнула под кровать.
«Ненаш» заревел от смеха. Его ноги загрохотали прямо у Кати перед лицом.
Ка-бум! Ка-бум!
15
Галя не чувствовала больше ни рук, ни ног. Даже боль в ранах, в распухшем лице, в кровоточащем лоне казалась чужой, далекой.
В ванной хлестала вода – Марк промывал укус, напевая что-то приятным своим баритоном.
Время от времени она проваливалась в полузабытье, перед глазами проносились какие-то образы, неясные, обрывочные…
Свинцовое, глухое отчаяние.
Она не знала, сколько пролежала так. Полчаса? Час? Нет, конечно, всего несколько минут, а казалось, что целую вечность.
Ее привели в себя шаркающие шаги. Из последних сил Галя вывернула шею.
– Вы! – выдохнула она.
Лицо свекрови было суровым, непроницаемым, лишь губы слегка подрагивали. Во взгляде застыла бесконечная тоска.
– Прости, – сказала она, погладив Галю по голове.
На секунду в измученной душе женщины вспыхнула надежда. Но сразу угасла. Как она раньше не догадалась?..
– Будьте вы прокляты… – прошептала она. – Это все вы…
– Прости, – повторила Софья. – Ты мне была почти как дочь. И Катеньку я любила. Но он мой сын, понимаешь? – В ее руке тускло блеснул пистолет Дубовика. – Это все, что я могу для тебя сделать.
– Катя… – прошептала Галя. – Катеньку… не отдавайте ему…
Софью затрясло. Рука ходила ходуном, не давая прицелиться.
Если бы эта дуреха знала, кому они на самом деле отдали Катеньку! А впрочем… Разве адская тварь хуже ее сына? Теперь, при виде жалкого, истерзанного существа на пропитанном мочой и кровью матрасе, Софья в этом сильно сомневалась. Она совершила ошибку, жестокую, чудовищную ошибку. Быть может, еще не поздно убить его и сорвать сделку. Потому что, если Марк и хуже любого из «ненаших», его, в отличие от них, все-таки могут взять пули. «Ненаш» не сможет забрать ее внучку, если сделка будет сорвана.
Но «ненаши» этого не простят.
Если убить Марка, они выместят злобу на ней.
К чертям любовь. К чертям жалость. Что угодно, лишь бы не самой к чертям.
И потом, наверняка уже поздно.
Она уперла ствол во взъерошенный затылок невестки.
– Мама? – сказал за спиной Марк, и ледяным лучом вонзилась под ребра острая боль.
Софья охнула. Рука с пистолетом взметнулась вверх, пуля высекла из стены брызги цементной крошки. Не издав больше ни звука, старуха осела на пол.
– Знаешь, – тихо произнес Марк, – она этого заслуживала. Она продала «им» нашу девочку. А я согласился! Не хотел, но согласился, потому что умирал, потому что мне было больно и страшно, потому что «они» уже ждали меня! Это ты довела меня до этого своим блядством! Это ты привлекла «их» к ней! Котеночек… – Вцепившись зубами в кулак с такой силой, что из прокушенных пальцев снова побежала кровь, он глухо завыл.
Софья тихо стонала на полу.
Марк медленно опустил руку. Теперь лицо его стало совершенно спокойным.
– Ты за это ответишь, Галчонок, – сказал он и улыбнулся той самой улыбкой, которая когда-то заставила наивную детдомовскую девчонку позабыть обо всем на свете. – За все ответишь. Для начала я вырежу тебе манду.
Галя забилась на кровати, натягивая путы.
– Помогите! – закричала она в исступлении. – Кто-нибудь, помогите!
– Не надо, Галчонок. Побереги горлышко. Никто тебе не помо…
Четыре пули попали ему в спину. Пятая пробила затылок. Выронив нож, Марк рухнул на кровать поперек обнаженного тела жены и забился в судорогах, снова вминая ее в матрас.
Она хрипела под его весом.
Неожиданно тяжесть исчезла. Вывернув голову, Галя увидела, как Софья, обхватив Марка за плечи, стягивает его с кровати. Мать и сын повалились на пол.
– Вот и все… – прохрипела Софья и с трудом поднялась, сжимая в руке нож. Правая сторона ее платья потемнела от крови.
Галя слабо захныкала. Но Софья лишь в несколько движений перерезала веревки на ее руках, после чего принялась освобождать ноги.
– Вставай! – закричала она, покончив с этим. – Чего разлеглась, дура! Вставай! Беги!
Но Галя не могла ни встать, ни бежать – ноги и руки, будто набитые стеклянным крошевом, отказывались подчиняться. Тогда Софья безжалостно схватила ее за волосы и с неожиданной силой стащила на пол. Галя вскрикнула. Взгляд ее упал на распростертое тело Марка.
Что-то страшное происходило с ним: на мертвом лице одно за другим распускались лиловые кляксы кровоподтеков, шея безобразно растянулась… Он выглядел, как труп висельника, пролежавший в могиле несколько дней. От разлагающегося тела поднималось волнами удушливое зловоние.
– На что вылупилась? – кричала Софья. – Вставай… – Она снова рванула Галю за волосы и застонала, схватившись за раненый бок.
По всем углам всколыхнулся вдруг шелестящий шепот.
16
С громким треском длинные пальцы насквозь пробили постель и панцирную сетку. Острые когти располосовали кожу между лопаток. Катя отчаянно закричала – и в тот же миг кровать отлетела в сторону.
Катя перекатилась на спину, тут же отозвавшуюся саднящей болью, и увидела нависшее сверху чудовище в клочьях похоронного костюма. От сходства с папой, да и вообще с человеком, не осталось и следа. Выпученные глаза с черными точками зрачков дико вращались на бугристой, изрытой оспинами морде. Брызжущая слюной пасть ощерилась двумя рядами клыков. Длинный хвост извивался, будто плеть, захлестывая кривые косматые ноги с раздвоенными копытами-бритвами.
– Моя! – проревел бес, протягивая к жертве корявые лапы.
Она зажмурилась и ждала боли.
Ничего не происходило.
Она открыла глаза.
В комнате никого не было. Лишь змеились в воздухе пряди темного дыма.
17
Словно из ниоткуда, возникали со всех сторон неясные тени. Шепот нарастал, переходил в гул, гул – в рев. Стекла завибрировали и вдруг все одновременно разлетелись вдребезги.
Рев рассыпался жуткой многоголосицей. Тени становились плотнее, обретали формы. Безобразные, причудливые формы, человеческие и звериные одновременно. Со всех сторон тянулись косматые руки с острыми когтями и вырисовывались, рассыпая шипящие искры, лица, искаженные черные рыла, звериные и человеческие одновременно.
– Убей меня! – прохрипела Софья, протягивая Гале пистолет рукоятью вперед. – Я не могу сама! Убей, и все закончится!
– Не… могу… – выдавила Галя.
Разум отказывался принимать происходящее. Обхватив руками голову, она крепко зажмурилась, в надежде, что морок исчезнет. Но вокруг все так же визжали, свистели и выли, все так же гремели копыта. Софья зашлась криком. Галя открыла глаза – и увиденный ужас привел ее в чувство.
Толпа безобразных рогатых существ с гиканьем разрывала Софью на части. Одни выламывали ей руки, другие терзали когтями грудь и живот, третьи выдирали пучками седые волосы вместе с кровоточащими кусками скальпа. Чуть поодаль две твари, визжа в дикарском восторге, вращали голову Дубовика; кожа на перекрученной шее лопнула и свисала лохмотьями, трещали позвонки.
Еще не менее дюжины чудищ остервенело, словно вымещая бессильную злобу, дробили копытами тело Марка. Его глаза вытекли, череп лопнул, расплескав по паркету разлагающиеся мозги.
Почему-то на Галю никто не обращал внимания.
Пистолет лежал на полу.
Галя подползла к нему, схватила за скользкую рукоять, лихорадочно подсчитывая в уме оставшиеся патроны. Дубовик выстрелил один раз, Софья… кажется, шесть. Сколько зарядов в «макарове»? Дубовик как-то рассказывал в застольной беседе… В лучшем случае, осталось еще шесть, а она совсем не умеет стрелять, никогда не держала в руках оружия…
Она привстала на колени, дрожащими руками подняла пистолет, направила туда, откуда доносились крики, и нажала на спусковой крючок.
«Макаров» хлопнул не меньше шести раз, прежде чем захлебнуться щелчками. Пули прошили бесовскую ораву, не причинив тварям никакого вреда. Но как минимум одна, очевидно, достигла цели, потому что крики Софьи резко оборвались и поднялся вой, полный злобы и разочарования. Галя опять зажмурилась и повалилась на бок.
Вой постепенно стих, и когда она снова открыла глаза, то обнаружила, что осталась одна в окружении троих мертвецов. Дубовик и Марк выглядели так, словно их пропустили через молотилку. Софья вытянулась на боку посреди комнаты, уставившись в никуда единственным уцелевшим глазом.
Гроза заканчивалась. Шум дождя за окном становился все тише, капли дробно барабанили по усыпанному битым стеклом подоконнику. Рассеивая смрад крови, пота, разложения и горящей смолы, в комнату проник свежий запах озона. Темный дым таял под потолком.
18
– …в смерти Марка Софья винила меня и из мести сговорилась с Дубовиком. Они заложили в гроб самодельную взрывчатку. Через несколько дней Софья пришла на кладбище и взорвала могилу, убив при этом нечаянного свидетеля. Изуродованный труп Марка она в безумии притащила на нашу квартиру. Угрожая повесить взрыв на меня, Дубовик заманил меня туда же, где привязал к кровати, после чего стал насиловать и пытать. Когда он отвязал меня, появилась Софья, зарезала его и хотела застрелить меня. Я смогла отнять пистолет, начала отстреливаться, несколько раз случайно попав в труп Марка и ранив Софью. Выбралась во двор. Меня отвезли в больницу. Из последних сил Софья активировала второе взрывное устройство, поэтому все трупы так обезображены. Боже, какая чушь!
