Текст книги ""Самая страшная книга-4". Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"
Автор книги: авторов Коллектив
Соавторы: Елена Усачева,Михаил Парфенов,Олег Кожин,Дмитрий Тихонов,Александр Матюхин,Александр Подольский,Евгений Шиков,Анатолий Уманский,Евгений Абрамович,Герман Шендеров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 122 (всего у книги 299 страниц)
– …Слушайте, слушайте! Правда, ладные у меня сапоги? Вот, хотите, расскажу, как добыл их?
В Хиросиму возвращалось все больше репатриантов, и этот щуплый человечек в обрывках военной формы, с блуждающей улыбкой в черной густой бороде и мечтательным добрым взглядом, был одним из них. В знойный полдень он шатался по дорогам, выискивая прохожих, чтобы поделиться своей историей. Отвязаться от него было невозможно – он вприпрыжку семенил следом, размахивая руками, и тарахтел без умолку:
– Значит, застряли мы на острове Лейте. Шел февраль, американская артиллерия каждый день разносила наши позиции в клочья, и осталось от славного гарнизона полторы сотни с голодухи дрищущих голодранцев. А дождь так и хлещет, так и хлещет! Мы дышали дождем, мы носили его на теле вместе с одеждой, и от того тела́ наши гнили и пухли. Мы продирались сквозь заросли и тупили о них син-гунто, и колючки рвали штаны, и мошкара выедала глаза, а партизаны при всяком удобном случае резали нашему брату глотку. Сапоги у меня совсем развалились, и месил я ногами сырую грязь, и пальцы на ногах стали как пузыри с ледяной водой. От всего взвода нас осталось пять человек, один я без сапог. Разве справедливо!
Утром на привале разбудил я своего дружка Дайкити и говорю: Дайкити-кун, отойдем-ка в лес, я свои дела сделаю, а ты постоишь на стреме! Только дело я задумал другое: очень уж хорошие были у него сапоги! Ну, он пошел со мной, и в кустиках я штыком его чирк по горлу! А только не впору мне пришлись его сапоги – то ли ножка была у Дайкити, как у гейши, то ли мои так страшно распухли, но как ни тужился, как по`том ни обливался – не лезут, и все тут! Фух!
Тогда позвал я по-тихому другого товарища, Ёдзо: дескать, нашли мы с Дайкити в лесу пожрать, только тс-с, а то капитан с Кавамото все отберут. Он пошел, боров безмозглый, а в лесу я ему тоже глотку штыком перехватил и сапоги снял. Так они велики оказались! Ну, впал я тут в отчаянье. Хотел уже вернуться за Кавамото, у него сапоги были дрянь, конечно, и каши просили, но все-таки сапоги. Только Кавамото, знать, почуял неладное, сказал капитану, и встретили они меня дружным винтовочным залпом! Пришлось бежать обратно в лес. Там сорвал я с мертвого Дайкити винтовку, и когда они пошли за мной, уложил обоих из-за большого валуна. Вот капитанские сапоги оказались в самый раз, отличные сапоги, не желаете убедиться?
Прыгая на одной ноге, он принимался стаскивать сапог, чем и пользовались невольные слушатели, чтобы удрать. Находились, однако, и смельчаки, желающие дослушать историю до конца.
– Так и полег наш славный взвод за пару сапог! – говорил бродяга, шевеля грязными пальцами в пыли. – Только это еще не все. Видите ли, чтоб не сдаться с голоду янки, я штыком разделал товарищей, и хватило на неделю. Борода моя слиплась тогда от крови… Но тела быстро разлагались и кишели личинками, так что все равно пришлось сдаться янки. Слюнки текли, когда я смотрел на их лоснящиеся морды и толстые шеи, но я им сдался и ел, как собачка, у них из рук. Вы убьете меня теперь? Прошу, убейте! Я недостоин жить!
Хиросимцы предпочитали думать, что перед ними обычный городской сумасшедший – уж больно чудовищной была история. Иные от души потешались над бедолагой. «Как она, вкусная, человечинка?» – спрашивали они, и он, причмокнув задумчиво, отвечал:
– Как свинина, только жуется хуже. Скользкая, волокнистая.
Нередко его колотили. Кто-то жаловался в полицию. Но властям не было дела до полоумного бродяги, чей рассказ, вернее всего, не удастся ни подтвердить, ни опровергнуть.
Среди множества отбросов войны, бродящих по разрушенным улицам, этот горемыка, в котором угрожающим казался разве что запах немытых ног, выглядел чуть ли не самым безобидным. Мало ли кто что болтает? Настоящие злодеи словам предпочитают действие. Вот хоть Атомный Демон, которого так и не удалось до сих пор найти…
Где он прячется? Когда нанесет новый удар? Кто станет следующей жертвой?
Журналисты «Тюгоку», опасаясь за свою жизнь, резко снизили обличительный накал статей, к большой досаде оккупационных сил. На рынке Атомного Демона по-прежнему поминали, но больше вскользь; у торговцев и покупателей без него хватало забот, да и аппетиты якудза росли даже не по часам, а уже, казалось, поминутно. Городские власти набирали добровольческие отряды патрулировать улицы, но, поскольку новых убийств с помощью меча не происходило, вместо охоты на живого убийцу их отправили искать мертвецов. Вооружившись адресами граждан, пропавших без вести, добровольцы методично раскапывали квартал за кварталом в поисках тел, которые тут же и предавали огню; их стараниями трупный запах в городе мало-помалу пошел на убыль.
А безумный скиталец так и шатался по разрушенным кварталам, ища свою смерть, но даже смерть не желала иметь с ним дела. Он поименно помнил убитых товарищей, но не помнил ни собственного имени, ни дома, где жил до войны. Если у него и осталась в живых какая-то родня, то признавать его не хотела.
– Убей себя сам, за чем дело стало? – говорили ему со смехом. – Брюхо распорол – и вся недолга! Что ты докучаешь людям, ошметок?
В ответ бродяга, грустно улыбнувшись, лез костлявой рукой за пазуху и предъявлял потускневший нательный крестик:
– Разве добрый католик наложит на себя руки?
Отцы и матери при виде его хватали детей на руки или прижимали к себе; уж больно хищно поглядывал бродяга на малышей, только что не пускал слюни. И когда он уходил, загребая своими хвалеными сапогами пыль, облегченно вздыхали. Один из них, худой мужчина с культей вместо ноги, опиравшийся одной рукой на костыль, а другой на плечи жены, сказал рыдающему от страха сынишке:
– Посмотри на него, Хироси, посмотри и запомни: это и есть война!
Другие оборванцы избегали бродягу, как зачумленного. Он никогда не просил подаяния, питался из мусорных баков на задворках ресторанов и баров, что в изобилии открывались теперь каждый день, а по ночам, вдали от людских глаз, раскапывал завалы в поисках человеческих останков. Забившись в какую-нибудь нору под обломками, он обсасывал склизкое мясо с костей, раскусывал с хрустом гниющие хрящи, и потом его рвало черной зловонной слизью, но даже трупный яд не мог оборвать его существование. И он выл в темноте, свернувшись калачиком и обхватив руками клокочущий живот, скулил, точно брошенный пес, и кричал в темноту:
– Боже мой, Боже мой! Для чего Ты меня оставил?
Бог безмолвствовал. Бог теперь нечасто обращал Свой взор к Хиросиме.

Поисковые отряды так и не обнаружили бункера, в котором Атомный Демон устроил свое логово. Двое, знавшие об этом, хранили молчание. Даже маме Джун не сказал, что случилось на самом деле. Для лейтенанта Дэна Дункана, застрелившего двух японских мальчишек, пусть и в порядке самозащиты, рассказать правду означало бы позорное увольнение, если не трибунал. Отлежавшись пару дней в военном госпитале, Дункан объяснил командованию, что во время ночной прогулки подвергся нападению неизвестных, а кто обработал его раны и помог добраться до штаба, совсем не помнит. Лейтенанту устроили суровую выволочку, а с бойцами провели дополнительный инструктаж о правилах поведения на оккупированных территориях. Тем и кончилось дело.

Смерть крошки Акико, как ни жестоко это звучит, дала госпоже Серизава возможность найти работу: она подрядилась помогать соседям, пострадавшим от «пикадона».
Многие люди, с виду вполне здоровые, страдали от таких же приступов слабости, какие мучили Джуна, и целыми днями не могли трудиться по хозяйству; у кого-то пострадали при взрыве члены семьи, а на уход за ними не хватало ни сил, ни времени. Госпожа Серизава, как заправская медсестра, обмывала лежачих, обрабатывала гноящиеся язвы и пролежни, извлекала из незаживших ран мушиные яйца, делала перевязки, готовила еду и читала ослепшим.
Поначалу к ней относились с презрительным недоверием и обращались, только когда становилось совсем уж невмоготу; но она так ласкова была со страдальцами, так учтива с их родными, сколько бы те ни прохаживались на ее счет, что вскоре стала желанной гостьей в любом доме, и на исходе мая никто даже за глаза не позволил бы себе назвать ее «пан-пан» или американской подстилкой. И невдомек было соседям, что талант к врачеванию госпожа Серизава открыла в себе в ту ночь, когда в ее лачугу, опираясь на плечи ее сына, ввалился истекающий кровью американский лейтенант.
– Ты прирожденная медсестра, бэби-сан, – сказал он после того, как она зашила его рассеченный затылок. – У тебя золотые руки. Мой тебе совет: попробуй заработать на них.
Маме платили рисом – по горсточке с каждой семьи, но набегало в итоге прилично, и вскоре Джун забыл про грелку с кипятком в пустом животе. Частенько заносили подарки:
– Здравствуйте, госпожа Серизава! Как поживаете? Бабушка просила передать немного лапши…
– Добрейший вечерок, госпожа Серизава. Ох, кости ломит, не иначе к дождю! Я раздобыла пяток яиц, возьмите парочку для Юми с Джуном.
– …А нога и не болит совсем! Вас, должно быть, Окунинуси[66]66
Окунинуси – в синтоистской мифологии доброе божество, покровитель медицины.
[Закрыть] поцеловал, госпожа Серизава! Вот хороший отрез шелка, не хотите ли?
Иногда давали и денег; первым делом мама купила небольшую камидану и поставила на нее деревянные таблички с именами папы и Акико. С алтарем в лачуге сразу сделалось гораздо уютнее. А еще лучше стало, когда один парень, у которого болела бабушка, в благодарность принес маме мощную керосиновую лампу, так что по вечерам уже не приходилось ютиться при свете одинокой свечи. Госпожа Мацумото, у которой занемогла тетя, в благодарность за помощь (а может, в возмещение бед, которые принес семье Серизава ее длинный язык) отдала подшивку «Красной птицы», и теперь мама читала вслух Юми рассказы, стихи и сказки.
Красная птичка, пичужка,
Красная почему ты?
Красные ягоды клевала!
Белая птичка, пичужка,
Белая почему ты?
Белые ягоды клевала!
Синяя птичка, пичужка,
Синяя почему ты?
Си-иние ягоды клевала[67]67
Перевод с японского Елены Байбиковой. Здесь и далее тексты из «Красной птицы» цитируются по изданию «Красная птица: Детская литература Японии». Издательство книжного магазина «Желтый двор», 2023. Изд. 2-е, испр.
[Закрыть]!
– Вот как! – удивлялась Юми. – А если я буду синие ягоды есть, тоже стану синяя?
– Станешь, коли не будешь умываться! – смеялась мама.
Получив нагоняй от родителей, дети вскоре перестали дразнить Юми и Джуна, хоть и не спешили принимать обратно в свой круг. Впрочем, Джун и сам плевать на них хотел. Пока мама день-деньской пропадала у соседей, он приглядывал за сестренкой, и больше ему никто не был нужен.
– Братик, ну нарисуй что-нибудь! – канючила иногда Юми, когда они играли на берегу. – Неужели ты совсем-совсем ничего не можешь нарисовать?
– Не могу. И все равно я карандаши выбросил в реку.
– Ну и дурак!
– А вот я тебя за такие слова съем! Р-р-ррр! – Джун хватал Юми в охапку, делая вид, что хочет укусить за животик. Она визжала от хохота, а у Джуна сжималось горло и глаза щипало от слез.
– Бра-атик! Почему ты плачешь? – как-то спросила Юми.
– Потому что ты у меня есть, Юми-тян, – ответил он дрогнувшим голосом. – Потому что ты такая теплая и живая.
– Вот глупый! Была бы я мертвая и холодная, как Акико, тогда бы и плакал!
– Не смей так говорить, слышишь? – Он схватил сестренку, прижал к себе, с удовольствием отметив, что ее косточки слегка обросли жирком. – Никогда-никогда!
– Задушишь! – пискнула Юми жалобно.

– «…Прямо за окном простирался песчаный пляж, а сразу за ним – море. Гулюшки с удивлением смотрели через окошко на его иссиня-черную даль. Далеко в море едва виднелся красный буй. Вот за буем прошел черный пароход с желтыми трубами, выпуская длинную-длинную струю дыма. Гулюшки всполошились:
– Ой, какой большой корабль! И какой быстрый! Гули-гули, гули-гули…»[68]68
Перевод Елены Кожуриной.
[Закрыть]
Чудесный выдался вечерок! Недавно прошел дождь, и в воздухе разливалась мягкая свежесть. Мама только что вернулась от госпожи Мацумото, усталая, пахнущая лекарствами, но веселая. Они втроем вдоволь напились чаю, и мама, усадив Юми на колени, читала ей сказку господина Миэкити.
– «…Когда мама проснулась на следующее утро, дом уже родил Судзу.
Пока все спали, малышка Судзу с красным личиком сама забралась на красный футон и теперь сладко посапывала.
Мама обрадовалась и позвала:
– Папа, папа, Судзу здесь! Маленькая-маленькая Судзу!
И папа, и бабушка были так счастливы, что только и повторяли:
– Ах, Судзу…
– Судзу, Судзу…
Потом Судзу впервые попила маминого молочка.
Иногда она громко плакала: „Уа-уа“. А… иногда… хныкала… „Хнык-хнык“».
Журнал упал на пол. Мама расплакалась, прижав к себе Юми. Видя, что сестренка тоже сейчас заревет, Джун сам подобрал журнал и скорей принялся читать дальше.
– «…Однажды папа снова поднес Судзу к гулюшкам. Гулюшки обрадовались и сказали с поклоном:
– Судзуко, Судзуко, здравствуй. Гули-гули-гули-гули.
– Вот, вот, Судзу, смотри сюда, – говоря так, папа поднес Судзу к клетке, чтобы показать гулюшек. Но Судзу облизывала кулачок (прямо как ты, Юми, в ее возрасте!) и глядела в другую сторону. Сколько бы папа ни просил, Судзу и не думала смотреть на гулюшек.
– Ах, она пока еще маленькая. Когда же Судзу скажет „гулюшки-гулюшки“? – нетерпеливо ворковали они…»
– У! – возмутилась Юми. – Какая эта Судзу вредина!
– Ты, Юми-тян, тоже не подарок! – улыбнулась мама сквозь слезы.
Джун читал – и мир становился прежним, и не было больше ни американского лейтенанта, ни убитой Рин, ни огненного ада на улицах Хиросимы, и дома стояли целые, и не умирали сестренки, и отцы по вечерам всегда возвращались домой. Вот сейчас донесутся с улицы знакомые цок-цок и шарк-шарк – и папин тенорок, выводящий «Сакуру»…
Но вместо отца пришел американский лейтенант с большим кожаным портфелем в руке. БАБАХ! Кто еще ввалился бы в дом так бесцеремонно? Мама, в испуге ахнув, крепче прижала Юми к груди. Джун вскочил, выставив перед собой журнал.
– «Красная птица»! – На лице Дункана сияла радостная улыбка. – По ней я мальчишкой учил японский!
От него снова тянуло виски. Голова его до сих пор была перевязана, однако синяки на лице почти сошли. Он скинул ботинки и, слегка прихрамывая, прошел в комнату.
Чинно поклонился маме, а Юми скомандовал:
– Подставляй лапку!
Сестренка вместо этого подбоченилась:
– А ты больше не будешь обижать мамочку?
Он помотал забинтованной головой. Но Юми не унималась:
– Клятву!
– Слово скаута! – Дункан двумя пальцами перекрестил сердце. Удовлетворенно кивнув, Юми протянула ладошку, и он сыпанул ей разноцветных кругляшей из картонной трубочки с надписью «M&M’s».
– Отличная штука, – сказал он, – вот попробуй! Это тебе не секретное оружие Гитлера.
– Ум! – простонала Юми, чавкая. – Вкуснятина!
Дункан снова повернулся к онемевшей госпоже Серизава.
– А это тебе, бэби-сан. – Он достал из нагрудного кармана куртки толстую пачку банкнот. Мама, недолго думая, взяла их и быстро пересчитала. Ее глаза широко раскрылись, а потом наполнились слезами.
– Как мне отблагодарить вас, господин?.. – пролепетала она, прижав деньги к груди.
Лицо Дункана прорезала кривая усмешка:
– Прошу, не искушай меня, бэби-сан. Ты не представляешь, как мне хочется сорвать с тебя это кимоно прямо здесь и сейчас.
Мама отвернулась, закрыв вспыхнувшее лицо рукавом.
– И так тоже не делай, так только соблазнительнее. Чуть не забыл! Все-таки здорово меня по башке тогда отоварили… – Он снова полез в нагрудный карман и достал мятую фотокарточку. – Сожги, порви – как тебе удобнее. Старина Мерфи не хотел ее отдавать, пришлось немножко подправить ему вывеску. Кстати, он просил тебе передать, что глубоко раскаивается в своем безобразном поведении.
Мама взяла фото. По тому, как задрожали ее губы, Джун понял, что там. Пальцы ее сжались, сминая карточку.
– Спасибо, – сказала она с коротким поклоном.
– А теперь, бэби-сан, не желаешь ли прогуляться, пока еще не стемнело? Нам с твоим сыном нужно потолковать.
У Джуна упало сердце.
– О чем? – Мама поднесла руку к горлу.
– О башмаках и сургуче, капусте, королях… А, не бери в голову. Просто поверь: наш разговор пойдет ему на пользу.
– Но…
– Иди, мамочка, – нарушил молчание Джун. – И Юми бери с собой. Положи деньги скорее в банк, а то украдут еще. Кажется, «Сумитомо» работает до десяти.
– Ты уверен?
Он кивнул. Ему совершенно не улыбалось остаться с Дунканом наедине, но если лейтенант заведет речь о том, что с ними случилось на самом деле, лучше, чтобы мама и Юми этого не слышали.
– Он дело говорит. – Дункан украдкой подмигнул Джуну. – Воры по домам так и шастают.
– Действительно, у господина Ватанабэ вчера умыкнули прямо из дому пару сапог… – протянула мама. – Но ходить по городу с такой кучей денег… А впрочем, кто догадается? – улыбнулась она и решительно сунула купюры за пазуху. – Пойдем, Юми.
– А гулюшки?! – взбунтовалась Юми. – Я хочу знать, увидит ли их Судзуко!
Но мама посадила ее на спину и вышла из лачуги, закрыв за собой дверь. Вскоре шарканье ее сандалий и протестующие вопли Юми стихли вдали.
Джун скрипнул зубами. Не то чтобы Дункан пугал его, как раньше; он видел лейтенанта беспомощным и знал, какого цвета у него кровь. Он был рад, что не запятнал своих рук этой кровью, но от этого общество Дункана не становилось приятнее.
Лейтенант не спешил начать разговор. Он отобрал у Джуна номер «Красной птицы», полистал, улыбаясь своим мыслям, бросил на тюфяк. Потом, заложив руки с портфелем за спину, прошел к стене, долго изучал рисунки и наконец сказал:
– За неделю ничего не прибавилось. По-прежнему не рисуешь?
Джун кивнул, удивленный. Неужели этот чудак запомнил, что там висело? Нет, в нем точно есть что-то дьявольское.
– Из-за меня. – Это было утверждение, не вопрос, но Джун опять кивнул. – Мики, – прочитал Дункан под портретом взъерошенного мальчугана с чертиками в глазах. Перевел взгляд на девочку с грустным лицом и короткой стрижкой, на еще одного мальчишку с пухлыми хомячьими щечками и хитрой улыбкой. – Юрико… Дзиро… Хидэо… Рин… Твои друзья?
– Да.
– Кто-нибудь из них сейчас жив?
– Вы убили всех. – Джун не стал уточнять, что Рин стала жертвой Ясимы. Без янки этого бы все равно не случилось.
– Невиновен! – поднял руки Дункан. – Бог свидетель, я много детей убил в Кобе и в Токио… зажигалки, они, извини, цели не выбирают… но не здесь. Выходит, это твой мемориал. Жаль, славные были ребятишки. А папаша где?
Джун не ответил. К чему откровенничать с чужеземным дьяволом?
– А вот и кит, – дьявол восторженно прищелкнул языком. – Красавец, ей-богу, красавец! Не на нем ли твой отец прилетал за сестренкой?
– Никто не прилетал. Это глупая сказка для Юми.
– И в небесах, и на земле таких полно чудес, – изрек лейтенант, – что всей вашей премудрости не снились! Я, если хочешь знать, видел однажды гремлина, вот как тебя сейчас, который резвился на крыле моего самолета. Ловил солнечных зайчиков, что твой котенок. Мохнатый такой, и уши-локаторы. Он показал мне нос и умчался в облака. Попрошу не ухмыляться! Думаешь, я бы нарезался перед вылетом? Конечно, это мог быть мираж… Но вдруг нет? Вдруг твой старик с сестренкой действительно летают на ките? Вдруг в океане перед штормами поют русалки? Вдруг в озере Лох-Несс обитает живой плезиозавр? Ах, мальчишка, разве у тебя совсем не осталось фантазии?
«Он когда-нибудь бывает трезвым? – тоскливо подумал Джун. – Видно, правда только перед вылетами, да и то, небось, соврал…»
Он зевнул, прикрыв рот ладонью.
Взгляд американца остановился на одном из рисунков, изображающем городскую улицу. Вдоль тротуара, погруженного в зеленоватую тенистую рябь, спешила стайка школьниц; одна из девочек, держа за руку подругу, скакала на одной ножке. Бабушка в расшитом пионами кимоно, присев на корточки перед ревущим малышом, разглядывала его разбитую коленку, и было почти слышно, как старушка ворчит да охает. У дощатого забора сиротливо притулился велосипед с погнутым колесом. На соседнем рисунке был Замок Карпов, похожий на скалистый утес в буйном море зелени; Джун рисовал его в ветреный день, когда листва вскипает волнами, так что при взгляде на рисунок был слышен ее шипящий шелест.
– Я никогда не был в Хиросиме до войны, – вымолвил лейтенант. – В Токио был, в Киото… В Хиросиме – ни разу. А теперь ее больше нет, и лишь на твоих рисунках я могу видеть, каким был этот город до нас.
– Успевайте, – буркнул Джун. – Я давно собираюсь их сжечь.
Мальчик брякнул это назло, но лейтенанту будто лягушку за шиворот сунули. Он резко повернулся:
– Ты сожжешь опять свой родной город?.. Своих друзей?..
– Это не мои друзья. Это на стене рисунки.
– Ты ЭТО называешь просто рисунками?
Джун пожал плечами:
– Все рисунки одинаковы.
Помолчав, Дункан спросил:
– Ты знаешь, что Гитлер был художником?
Джун снова пожал плечами. Он знал только, что Гитлер был союзником Японии, а значит, благородным человеком и мудрым правителем – так, во всяком случае, говорили в школе. Еще там говорили, что Япония непобедима и японский дух не сломить, так что и насчет Гитлера возникали сомнения.
– Видал я его работы, – продолжал Дункан. – Старина Адольф честно старался: все детали схвачены с хваленой немецкой точностью. Не хватает только знаешь чего? Души. Той самой искорки, что отличает живое от неживого. В человечках из палочек, которых рисуют дети, не столь талантливые, как ты, больше жизни, чем в трудах Гитлера. Лежит такой пейзаж, как нарумяненный труп на столе: руки-ноги-голова на месте, но за живого сойдет разве что издали. Портреты его кисти и того хуже: стоит лишь заглянуть в их пустые глаза, чтобы понять – рисовал ходячий мертвец, который никогда, сколь бы ни тужился, не поймет, что такое жизнь и в чем ее ценность, но всегда будет завидовать живущим. В этих так называемых картинах сквозит все, что будет потом. Книги, летящие в огонь. Толпы восторженных идиотов, ревущих «Хайль!». Газовые камеры. Печи, которые топят людьми. Мыло из человеческого жира, абажуры из кожи, матрасы с женским волосом вместо конского… Культ смерти, которую таким, как Гитлер, гораздо легче понять. А в твоих работах я вижу жизнь во всей ее красоте. Твои друзья и твой город живут в этих рисунках, и если ты, проклятый щенок, хочешь их сжечь, так я лучше вот этими руками задушу тебя!
Он шагнул к Джуну, подняв руку, и мальчик отпрянул.
– Рисунки лгут! – крикнул он яростно. – В жизни нет никакой красоты!
Дункан усмехнулся:
– Не знаю, спасет ли красота мир, но как минимум ваш Киото она спасла. Министр Стимсон был так этим городом очарован, что дошел до самого Трумэна и отговорил его, а убедить в чем-то этого старого осла ох как непросто. Вдумайся: будь твой город столь же прекрасен, возможно, он бы уцелел. Не будь столь хорош Киото, он сейчас бы лежал в руинах…
– В таком случае, – сказал Джун, – я красоту ненавижу.
– Так рисуй уродство, черт бы тебя побрал! Кто ты такой, чтобы судить о жизни? Что ты в ней видел?
– Я видел американцев, и этого достаточно.
– Это же многие народы могут сказать и о вас, японцах. Но не будем об этом… Знаешь, что мне помогло не свихнуться на этой проклятой войне? Дисней. Ты смотрел Диснея?
Джуну оставалось лишь помотать головой.
– И они еще нас называют варварами, – усмехнулся Дункан. – Дисней напоминал нам в этом аду, что в жизни осталось место для красоты, а значит, за нее стоит бороться. Помню, сбили наш самолет в джунглях, мы с ребятами по пояс в воде прорываемся к своим вдоль ручья, деревья полыхают, над головами пули визжат… Только шел рядом с тобой товарищ, с которым вчера анекдоты травили, а через секунду – бац! – валится в воду с простреленной башкой. А я вспомнил, как Бэмби спасался от охотников, и говорю себе: хрен вам, охотнички узкоглазые, я доживу до весны! Дожил, как видишь… Ночами я прокручивал в голове «Веселые симфонии» и представлял иногда, что меня оберегает фея с голубыми волосами, которая не даст мне сдохнуть, если я буду хорошим мальчиком. Белоснежка ждала меня дома, как верная невеста… Но был один фильм… один удивительный фильм… Я поклялся выжить, чтобы только снова увидеть его. И я хочу, чтобы сегодня ты посмотрел его вместе со мной. За этим я и пришел. Мы с тобой идем в кино, прямо сейчас.
– Не хочу, – сказал Джун, на всякий случай попятившись.
Ему стало не по себе. Вспомнились нехорошие истории, ходившие среди мальчишек: будто есть такие мужчины, что всегда готовы тебя накормить, угостить сигаретой или вот так же сводить в кино, но в уплату требуют жуткие вещи. Стыдные. Грязные. Как будто ты пан-пан.
Ну как и лейтенант из этих?
– Ты не представляешь, от чего отказываешься.
– И не хочу представлять. Я хочу только, чтобы вы оставили нас в покое.
– Я не жду, что мы станем с тобой друзьями, – произнес Дункан. – То, что я сделал вам, смывается только кровью, а это мы с тобой уже проходили. Но все-таки я спас твою жизнь после того, как ты поставил под удар мою. Ты у меня в долгу, и все, чего я от тебя хочу, это чтобы ты пару часов посидел со мной в долбаном кинотеатре.
– Я тоже спас вашу жизнь. Мы в расчете.
Лейтенант хмыкнул:
– Ты имеешь дело с прирожденным делягой, сынок, а это значит, что я всегда найду предложение, от которого даже такой маленький бука не сможет отказаться. Ты посмотришь со мною фильм, если я пообещаю никогда, никогда больше не появляться у вас на пороге?
– Напрасно я не отрубил вам голову.
– Тогда бы моя голова каждое утро прикатывалась к вам на порог, чтобы цапнуть тебя за ногу. От меня так просто не отделаешься.
Джун задумался. Может, рискнуть? Те жуткие мужчины, если верить рассказчикам, всегда до тошноты ласковы и обходительны (чего о лейтенанте точно не скажешь), да к тому же трусливы, как крысы (и это тоже не про него, чего уж там). Да и мысль о том, чтобы никогда больше не видеть этого человека и не слышать гнусного «бэби-сан», обращенного к маме, была слишком заманчива…
– Вы обещаете, что больше никогда не придете?
– Это будет нелегко, приятель. Ох, нелегко. Верь не верь, а только я успел уже прикипеть к вашей семейке. Стоял за дверью, слушал, как вы читаете, и… А, не важно. Уговор дороже денег. – Лейтенант грустно улыбнулся и поднял руку. – Слово офицера.
– Но как же мама? Они с Юми вернутся, а нас нет…
Дункан достал из портфеля тетрадь в кожаной обложке и карандаш. Выдернул листок.
– Оставь записку. Надеюсь, писать ты не разучился?
Кинотеатр «Суйсэн», ставший теперь офицерским клубом, достойно перенес атомную бомбардировку – лишь каменные стены почернели от копоти да пришлось заменить выбитые окна. Сейчас там крутили только американские фильмы для солдат и офицеров, но чиновники префектуры, помогающие оккупационной администрации, тоже имели право посещать сеансы. Правда, такая честь была довольно сомнительной, поскольку подгулявшие янки любили приводить своих бэби-сан и демонстративно обжиматься с ними, дабы лишний раз подчеркнуть, кто здесь победители; однако искушение прикоснуться к богатой чужеземной культуре, много лет находившейся под запретом, оказалось сильнее уязвленной гордости, и чиновники приходили снова и снова.
Джун в последний раз ходил в «Суйсэн» с отцом – на очень длинный мультфильм под названием «Божественные моряки Момотаро». Папа, не знавший, что жить ему осталось всего пару месяцев, хохотал до слез, когда Момотаро и его друзья-зверушки задавали жару трусливым британцам, а когда в конце маленькие обезьянки играли в десантников, прыгая на нарисованный мелом американский континент, он в восторге молотил кулаками по подлокотникам. Что бы он сказал, узнав, что его сын вернется сюда с врагом, янки, человеком, который творил всякие гнусности с мамой?
«Я делаю это только ради тебя, папа, – сказал Джун про себя. – Чтобы он больше никогда не приблизился к маме. Если только слово американского офицера чего-нибудь стоит…»
Смеркалось, и отсветы уличных фонарей жидким золотом мерцали на мокром асфальте. Несколько парочек околачивались у крыльца: девушки, по виду старшие школьницы, что-то щебетали своим кавалерам на таком ломаном английском, что те вряд ли хоть слово могли разобрать, но все равно смеялись, сверкая белыми зубами. Джун подумал, что американцев отбирают в армию, как лошадей, – в первую очередь глядя в зубы.
Дункан втолкнул его в тесный проулок за кинотеатром (тот самый, в котором Рин Аоки в последний раз отрабатывала свои йены, о чем Джун, конечно же, знать не мог) и забарабанил кулаком в дверь черного хода. Несколько минут спустя послышалось страдальческое оханье, и дверь с лязгом отворилась, явив обоим круглую, красную и весьма недовольную физиономию. Торчащие над ушами клочья седых волос и круглые, подслеповато моргающие глаза придавали ей сходство с разбуженным старым филином.
– Ernie! – радостно возопил Дункан. – What’s up, you old sot [69]69
Эрни! Как дела, старый выпивоха?
[Закрыть]?
– Uh-oh, Danny, – сердито заухал-заскрипел филин, – glad to see you’re okay, but why break down the door [70]70
Охо-хо, Дэнни, рад видеть тебя в добром здравии, но зачем же ломать дверь?
[Закрыть]?
– It’s urgent [71]71
Дело срочное.
[Закрыть].
Дункан с портфелем наперевес протиснулся мимо старика, на волосок разминувшись с его внушительным пузом, и втащил за собой Джуна. В полумраке мальчик разглядел коридорчик с бежевыми стенами и узкую лесенку, ведущую, очевидно, в будку киномеханика. Эрни зачем-то выглянул в проулок, прежде чем затворить дверь и повернуться к гостям. На нем были мятые серые брюки с красными подтяжками и рубашка в полоску, которую под мышками украшали внушительные пятна пота. Ничего удивительного – духота в коридорчике стояла страшная.
– Well, Ernie, – Дункан вытер рукавом взмокший лоб, – what’s on the program today [72]72
Итак, Эрни, что сегодня в программе?
[Закрыть]?
– Uh… Something Chaplin. «Modern times», I think. – Эрни повертел толстым пальцем в пунцовом ухе, словно пытаясь прочистить голову. – Yes, like this [73]73
Э-э… Что-то из Чаплина. Кажется, «Новые времена». Да, вроде оно.
[Закрыть].
– Wouldn’t it be better to put «Fantasia» in place of poor old Charlie? – спросил лейтенант вкрадчиво. – You know, guys don’t care what you’re show there, they just want to cuddle gals[74]74
А не лучше ли вместо бедного старины Чарли поставить «Фантазию»? Ты же знаешь, ребятам без разницы, что ты показываешь, им бы только пообжиматься с девчонками.
[Закрыть].
Старик задумался на мгновение, потом вздохнул:
– No, not better. Poor old Charlie lasts for less than an hour and a half, and your «Fantasia» is more than two. That’s six damn reels… By the way, what kind of boy did you bring with you?[75]75
Нет, не лучше. Бедный старина Чарли идет меньше полутора часов, а твоя «Фантазия» – больше двух. Это шесть чертовых катушек. Кстати, что это за мальчишка с тобой?
[Закрыть]
– Illegitimate son, – сказал Дункан без тени улыбки. – The kid really wants to watch this cartoon[76]76
Приблудный сын. Парень очень хочет посмотреть этот мультфильм.
[Закрыть].
– Well, our boys want to look at Paulette Godard’s legs when she puts on roller skates, – развел руками Эрни. – Sorry, Danny[77]77
Ну а наши парни хотят посмотреть на ножки Полетт Годдар, когда она надевает роликовые коньки. Прости, Дэнни.
[Закрыть].
Лейтенант задумчиво помял подбородок, потом просиял.
– Look, Ernie, how about three bottles of «Gordons»[78]78
Слушай, Эрни, а как насчет трех бутылок «Гордонс»?
[Закрыть]?
– Six. – Эрни зачем-то оттянул большими пальцами подтяжки и отпустил со звонким щелчком. – One for each damn reel[79]79
Шесть. По одной за каждую чертову катушку.
[Закрыть].
– Ernie, have mercy on your poor old liver. Three is enough for you[80]80
Эрни, пожалей свою бедную старую печень. Трех тебе хватит.
[Закрыть].
– Six, – скрипнул старик.
– Ernie, for God’s sake! Maybe at least four[81]81
Ради бога, Эрни! Давай хотя бы четыре?
[Закрыть]?
– Nay, nay, nay, – замотал головой Эрни. – Mrs. McDonnell didn’t grow suckers. Six![82]82
Не, не, не. Миссис МакДоннелл дураков не растила. Шесть!
[Закрыть]
Джун зевнул. Он сомлел от духоты, ни словечка не понимал, а от Эрни разило перегаром даже сильнее, чем от Дункана. И еще табаком.
